Исповедь бывшей послушницы. Главы 32, 33, 34, 35

32

Как-то днем ко мне на коровник зашла м.Пантелеимона и попросила помочь ей откачать сточную яму. Обычно такими тяжелыми работами занимались семинаристы, которых иногда присылали из Епархии, но в этот день никого не было, а яма переполнилась. Мы вышли во двор и стали поднимать крышку люка. Я ковыряла крышку монтировкой, а Пантелеимона старалась ее сдвинуть. Зачем-то она просунула под нее руку. Крышка упала и придавила указательный палец, кончик которого согнулся в другую сторону. Крышку подняли, я хотела посмотреть, что с пальцем, но она замотала его платком, сказав, что он даже не болит. Мы сунули в яму шланг и включили насос. Платок был весь в крови. Я сказала, что училась на врача, поэтому имею право осмотреть палец. Он был в плачевном состоянии: ноготь почти отвалился и под ним была глубокая рана, из которой текла кровь. Если бы это произошло со мной, я бы орала на всю деревню. Палец промыли, замотали и отвезли Пантелеимону в больницу. Там сделали рентген пальца, который показал перелом последней фаланги. Гипс на него не наложили, потому что была рана, просто обработали, перевязали и сказали делать перевязки каждый день. Мы накупили бинтов и мазей, и я стала заниматься перевязками. Поскольку Пантелеимона не могла мочить палец, мне пришлось помогать ей на молочке после коровника делать творог и сыр. Так мы подружились. Пантелеимона оказалась совсем не такой угрюмой и суровой, как мне показалось вначале, с ней даже можно было поговорить и посмеяться. Все-таки я не знала, в каких она отношениях с Матушкой и насколько ей можно доверять. Один раз она мне сказала:
- Свинарева едет в монастырь. Можешь передать с ней помыслы, - Мы должны были их писать каждую неделю и передавать, но я этого не делала. Я ответила:
- Я их пишу раз в два месяца, и то не знаю, что написать.
Она внимательно посмотрела на меня и ответила:
- Я тоже стала их писать, только когда назначили старшей, - стало ясно, что это свой человек. Я решила спросить:
- А почему ты здесь живешь, в Рождествено? Почему тебя не забирают в монастырь? Тебе здесь нравится?
- Матушка не хочет видеть меня в монастыре, у нас ней не сложились отношения. Уж лучше здесь. Мне тут раньше не нравилось, тошнило просто от этого места, а теперь привыкла.
Пантелеимона рассказала, как пришла в монастырь двенадцать лет назад вместе с дочкой. Их благословил старец Илий, с которым Пантелеимоне удалось тогда пообщаться. Раньше она жила в Тульской области и работала учителем в музыкальной школе по классу фортепиано. С мужем она развелась, стала ходить в храм, а потом и возникло желание монашествовать. Попав в монастырь, она поначалу жила, так же как и я, стараясь верить Матушке не смотря ни на что. Но потом произошла очень неприятная история, которая открыла Пантелеимоне глаза на игумению. Пантелеимона решила уйти из монастыря, поехала к Митрополиту спросить, как ей и дочке быть дальше. Тот, как всегда в таких случаях, предложил ей заняться самоукорением и вернуться в монастырь. Она вернулась, но Матушка ей так и не простила эту поездку в епархию. Уже несколько лет Пантелеимона жила в Рождествено. Дочь при этом воспитывалась в Малоярославце и, пока она не выросла, виделись они редко.
Я сказала:
- А мне здесь очень нравится. Я бы даже тут осталась. Тут спокойно, просто, хорошо. Можно жить и молиться. Что еще надо? Для меня это настоящий рай после монастыря, даже не смотря на коровник.
- Да ты блаженная, наверное. Кто тебя тут оставит? Сюда только ссыльные попадают и сброд всякий, ненужный в монастыре.
- А если я попрошу Матушку?
- Тем более. Она подумает, что у тебя крыша поехала и точно заберет. Или заподозрит что-нибудь. Тут была послушница одна - Вероника, ей тут тоже понравилось. Она все говорила, как тут хорошо. Попросилась остаться, и ее тут же забрали в монастырь.
- Она ушла недавно.
- Ну у нее с Матушкой давно были проблемы.
- У меня тоже проблемы. И большие. Я не хочу обратно в монастырь. Здесь бы я с удовольствием жила.
- Тебя же постригать будут через месяц, все равно значит заберут в монастырь.
- Может постригут и вернут, если я буду плохо себя вести?
- Только если очень плохо.

33
Перед праздником сорока Севастийских мучеников за мной пришла машина из монастыря. Мне так не хотелось уезжать, от расстройства я не могла даже собрать свои вещи, взяла только то, что попалось под руку. В монастыре мне опять дали послушание сиделки у схимонахини Марии. М.Нектария снова в чем-то провинилась — ее отправляли в ссылку в Рождествено на коровник вместо меня. Я застала ее в богадельне, собирающей вещи. Она была очень довольна: в Рождествено она была не раз, ей там нравилось. И еще она очень хотела повидать м.Пантелеимону, она была с ней в хороших, даже дружеских отношениях. Я ей завидовала. М.Нектария перебралась пока в пустую келью на втором этаже, а я поселилась с м.Марией. Старшей в богадельне была назначена вместо м.Феодоры - м.Сергия. Поскольку м.Сергия сказала, что у нее больная спина и ничего тяжелого ей делать нельзя, ухаживать за остальными четырьмя лежачими и ходячими бабушками пришлось тоже мне. Она только давала указания.
Мне было так тяжело, как, наверное, никогда в жизни. Матушка сказала мне, что бумаги на мой постриг Митрополит уже подписал. Форму сшили. Вместе со мной должны были постригать послушницу Ирину. Постриг был назначен на Страстной Седмице. Ужас какой-то, подумала я - на Страстной Седмице! Когда же они собираются нас постричь, надеюсь не в Великую Среду или Пятницу? Лучше времени не придумать. Забегая вперед, скажу, что этот постриг, хоть и без меня, состоялся аккурат в Великую Среду, день, когда вся церковь вспоминает предательство Иудой Христа.
Я, как и все сестры монастыря, мечтала о постриге. Во первых такое «повышение» как бы говорило об успешности в духовной жизни и об угождении Богу, во-вторых давало массу привилегий: больше уважения от окружающих - «мирских» людей и сестер, больше власти, хотя бы над теми, кто теперь был ниже по чину, больше отдыха, дополнительно два часа в день на келейное молитвенное правило вместо работы. Также надо заметить, что иноческая форма была очень красивой, в отличие от послушнической (для многих, как ни странно, этот момент был определяющим). Сам обряд пострига символизирует обручение Христу, монахиня или инокиня — это невеста Христова. Все это было очень романтично и необыкновенно. Я мечтала о постриге, представляла себе, как одену в темном храме под пение молитв длинную черную рясу с широкими рукавами, апостольник и клобук — символы брачного одеяния, получу новое (обязательно красивое и редкое) имя какого-нибудь супераскетичного святого. Потом буду стоять возле солеи с длинной свечой и иконой и принимать поздравления сестер. Еще считалось, что постриг дает обильную благодать. Хотелось ощутить и это.
Была только небольшая загвоздка: мне не хотелось больше жить в Свято-Никольском монастыре. Каждый день этой жизни был мукой. Об уходе я не думала. Это означало бы предать все то, во что веришь и начать все заново. Начинать заново что-то всегда тяжело, тем более начинать заново жизнь. К тому же мне нравилась монашеская жизнь, но не такая, как в Малоярославце. Мне очень хотелось вернуться в Рождествено, просто молиться, жить на природе с людьми, которые тебя понимают, с которыми можно общаться. Конечно, говорила я себе, ради Христа нужно пострадать. Монахи же — это бескровные мученики, как учат отцы Церкви. За это можно получить и рай, а что может быть важнее рая? Только я чувствовала, что от такой жизни я с каждым днем становлюсь хуже: злее, раздражительней, нервозней, циничней. Я уже начинала потихоньку ненавидеть не только людей, но и Бога, за то, что Он обрек меня на жизнь в таком монастыре. И как в таком виде в рай? От меня бы там все разбежались. Уйти к тому же было страшно: предать Бога? А что Он скажет? Насколько для Него важно, чтобы я здесь жила? И вообще была на то Его воля или не была? Может я себе все это придумала? Хотя скорее всего воля была Его, я же Ему молилась, а не кому-нибудь. Как теперь разобрать кто прав, кто виноват? В общим, меня одолели тяжелые раздумья, параллельно с которыми я много молилась, чтобы Господь что-нибудь для меня придумал. И Он придумал - нечто весьма остроумное.

34
Прошла долгая неделя в Малоярославце. От тяжелых дум я потеряла аппетит и сон. По ночам плакала и молилась, а днем работала в богадельне. Похудела и чувствовала себя ужасно. Надо было что-то решать, пока не произошел этот злосчастный постриг.
Утром в воскресенье я, как обычно, подняла м.Марию, одела и отвезла на коляске в храм, потом вернулась за остальными бабушками. Тут ко мне подошла м.Сергия и сказала, что меня вызывает Матушка. Я пошла в храм, где Матушка уже сидела на своем месте и разговаривала с сестрами. Она подозвала меня. Вид у нее был суровый:
- Маша, я тобой не довольна. Как ты себя ведешь? М.Сергия на тебя жалуется, что ты не слушаешься и ей не помогаешь.
- Простите, Матушка, а в чем конкретно я ее не слушаюсь и не помогаю? Она же вообще ничего не делает.
- Ты еще грубишь? Мы ее сейчас спросим.
Послали за м.Сергией, а я продолжала стоять на коленях рядом с матушкиным троном. М.Сергия подошла, поцеловала матушкину руку и встала на колени рядом со мной. Матушка спросила ее:
- М.Сергия, что у вас там в богадельне?
- Маша не слушается, Матушка, грубит, не помогает. Я ее просила вымыть пол в коридоре, а она отказалась.
Матушка начала отчитывать меня за мою лень и непослушание старшим. Я молчала, уставившись в пол. Потом Матушка сказала:
- Проси прощения у м.Сергии и обещай, что будешь ее во всем слушаться. У тебя постриг, а ты так себя ведешь.
Я молчала.
- Проси прощения!
Я не выдержала:
- Я не буду просить прощения. Если м.Сергия и дальше будет строчить доносы, то лучше переведите меня из богадельни.
Это было неслыханной дерзостью. Матушка поняла, что одной ей не справиться. Она подозвала благочинную, м.Серафиму и показала на меня:
- М.Серафима, что ты об этом думаешь? Можно ее такую постригать?
М.Серафима относилась ко мне скорее хорошо, чем плохо. Кроме той давней стычки в приюте у нас с ней не было разногласий. Она не слышала наш разговор, но посмотрев на меня, быстро все поняла и включилась:
- Матушка, она себя везде так ведет. Ей ничего нельзя доверить. Сестры на нее все жалуются. Какой ужасный характер! Она никого не слушается. И еще у нее эта страсть к пению на клиросе, поэтому она плохо выполняет послушания, ей бы петь только. Какой постриг... Маша, ты должна покаяться перед Матушкой за все и слушаться. Матушка за тебя молится.
Это и многое другое, что она сказала, должно было меня раздавить и сделать снова более послушной. Не вышло - я никак не каялась. Матушка велела позвать м.Елисавету, за ней отправились на клирос. Начался настоящий цирк. М.Елисавета была совсем не в курсе наших разборок, она встала на колени перед Матушкой с растерянным видом, посмотрела на меня, на м.Серафиму, но ничего не могла понять. Матушка ей помогала:
- М.Елисавета, что ты думаешь о Маше?
Елисавета знала только, что грядет мой скорый постриг, поскольку сама собирала для этого документы. Мы с ней неплохо ладили, даже немного дружили, насколько это было тут возможно. Она подумала, что нужно сказать что-то хорошее обо мне в связи с моим постригом:
- Матушка, я не знаю, молиться очень любит.
Матушка ее поправила:
- Она не кается, не слушается, грубит. Что там у вас было в Кариже, вспоминай?
Елисавета наконец уразумела, что творится что-то странное, посмотрела на меня с удивлением и начала вспоминать, что было у нас в Кариже два года назад:
- Да, Матушка, она не слушалась и плохо себя вела. Ругалась со всеми. Коров доила плохо, ленилась. Матушка, она очень ленивая и непослушная.
Матушка подхватила:
- И сейчас то же самое. Исправляться она не хочет. Думаю, если нет покаяния, постриг придется отложить. Я вижу, что воли Божией нет.
М.Серафима с м.Елисаветой посмотрели на меня. Меня трясло. Я вернулась в келью, но нервное потрясение от всей этой разборки было таким сильным, что хотелось его как-то унять. Корвалол не помог, хотя я выпила почти полфлакона. Тут я вспомнила, что мама недавно передала мне поллитровую бутылочку медицинского спирта для уколов. Я никогда не пила спирт, но тут нужно было успокоиться. Я налила его в кружку, разбавила водой и выпила залпом, как настоящий врач. Стало очень хорошо. В желудке водворилось тепло, дрожь прошла, в голове и во всем теле стало спокойно и уютно. Я сидела на кровати без всяких мыслей и смотрела в одну точку. Мой покой нарушила м.Нектария, которая прикатила стонущую схимонахиню Марию из храма. У бабушки заныли колени, а меня в храме не оказалось, попросили м.Нектарию ее отвезти. Я сказала, что сама уложу ее в кровать, но когда попыталась встать, чуть не упала. Я рассказала, что напилась спирта, что очень повеселило м.Нектарию. Она сама раздела бабушку, помассировала колени и уложила ее в постель. Еще она передала мне, что Матушка велела мне быть на трапезе. Я с трудом представляла себе, как я туда доберусь.
Когда я вошла в трапезную, сестры уже сидели за столами и ждали Матушку. Я тоже заняла свое место. Вошла Матушка, сестры помолились, и начались занятия, целиком посвященные мне одной. Я стояла, держась за спинку стула и слушала, как Матушка расписывает всем мое жуткое поведение. Она благодарила Бога, который не позволил ей постричь такое чудовище, как я. Сестры тоже вставали по команде и рассказывали ужасающие истории из моей жизни, некоторые из которых я сама уже успела позабыть. Это продолжалось уже больше часа. Меня все это не очень трогало, за три года в Малоярославце я слышала и не такое. Ужасно было то, что мне позарез нужно было в туалет по маленькому. Видимо, спирт вкупе с корвалолом устроили мне такой сюрприз. Терпеть не было уже никаких сил. Матушка говорила не умолкая, и как-то неловко было ее перебивать просьбой о туалете. В итоге Матушка постановила, что за мое поведение меня следует не только лишить пострига и запретить мне посещение служб, но также изгнать с клироса и бессрочно отправить на послушание в коровник. Когда мне уже начало казаться, что разговоры подходят к концу, и можно наконец попроситься выйти, Матушка вспомнила какую-то еще жуткую историю моего непослушания и принялась ее рассказывать. Пришлось ее перебить:
- Матушка, простите, - Она посмотрела на меня грозно за то, что я осмелилась ее перебивать, - Можно мне выйти?
- Нельзя, сначала дослушаешь.
Я не могла больше терпеть:
- Матушка, я скоро вернусь, простите, - и пошла к двери. Идти оказалось тяжелее, чем стоять: столы, стулья и пол кружились и перед глазами. Пришлось цепляться за спинки стульев, а потом за стенку. За спиной и услышала Матушкино:
- Ой-ой, - видимо на нее эта картина произвела впечатление.
В туалете я стояла некоторое время в тупом оцепенении и не могла решить, что же нужно делать дальше. Потом пошла в келью собирать вещи, решила уйти. За этим занятием меня застала м.Серафима — Матушка послала ее ко мне.
- Уходишь?
- Да, хватит с меня этого вранья.
- Тогда тебе нужно зайти к Матушке за паспортом.
Мы пошли в игуменскую. Матушка сидела за столом. Я опустилась рядом. Стоять на коленях не получалось, и я просто села на пол.
- Ну что, сбежишь со второго монастыря? - она знала, что два года я провела в Сибири, в монастыре Архангела Михаила, а потом приехала сюда.
- Да.
- И куда ты пойдешь? В мир? Или в третий монастырь? Думаешь тебе там лучше будет?
- Не знаю. Но тут я больше не могу.
- В миру ты тоже не сможешь. А что ты батюшке своему скажешь? Что сбежала? А перед Богом как будешь отвечать? - Интересно, что словосочетание «уйти из монастыря» обычно в этих случаях не употреблялось. Всегда об ушедших говорили «сбежала из монастыря», «беглая монашка», «сбежавшая» и т. д. Получалось, что никак нельзя просто и без скандала покинуть монастырь. Только если сбежать.
- Я здесь не могу. Можно мне забрать паспорт?
- Ты чего, таблеток напилась?
- Спирта.
- Какого еще спирта? Подумай хорошенько, прежде чем уйти, как бы не пришлось потом сожалеть. Обратно я тебя приму, только опять придется начинать все сначала — трудницей.
Я молча смотрела в пол.
- Ну хорошо, а если я тебя в скит отправлю? Можешь выбрать любой. Хочешь в Рождествено, тебе же там понравилось?
- Благословите, Матушка. Но в монастырь я больше не вернусь.
- Тогда едешь в Рождествено, как только будет машина. А пока будешь, как я сказала, ходить на коровник без служб и отдыха.

35
Все эти коллективные занятия и разборки наводили на мысли и вопросы. Для меня было непонятно: как так получалось, что вполне здоровые и отнюдь не глупые люди готовы были исполнять любые приказы (благословения) Матушки, даже те, которые причиняли боль и страдания другим, таким же, как они, сестрам? Во время занятий «верные» Матушке сестры по ее указанию всей гурьбой набрасывались на ту сестру, которую Матушка в данный момент ругала, даже если не имели против этой сестры ничего личного. Вместе с Матушкой они ругали и унижали ее. Часто по приказу даже те сестры, которые между собой дружили, начинали наговаривать друг на друга. Никогда никто ни за кого не заступался. Сестры вполне добровольно делали, говорили, и что самое удивительное, думали, так, как благословляла Матушка, исходя из ситуации и матушкиных личных, часто весьма неприкрыто-корыстных, соображений. Редко кому было жалко ту, которую Матушка ругала.
Все это напоминало кукольный театр. Если Матушка кого-то хвалила, остальные тоже были дружелюбны и общительны с этой сестрой. Если же Матушка выражала свое неодобрение чьим-то поведением, а это обязательно было публично, во время занятий, то и весь остальной коллектив начинал проявлять к этой сестре холодность, даже враждебность, многие сестры переставали на послушании разговаривать с этой сестрой, в чем-либо ей помогать, а часто и вредили.
М.Николая прикрывала свою деятельность евангельскими заповедями и писаниями святых отцов, преимущественно греческих. Все ее приказы якобы исходили не от нее самой, а являлись волей Божией. «Хочешь знать, что думает о тебе Бог — спроси своего наставника». Во-первых было непонятно: откуда ей известна воля Божия, она же не святая, что бы там она о себе ни утверждала. Во-вторых тем более непонятно: как Бог мог изъявить свою волю на то, чтобы сестры наговаривали друг на друга, врали, доносили и рвали неугодных Матушке сестер на куски во время занятий? Стравливать сестер друг с другом Матушка любила. Когда она наказывала сестру по чьему-либо доносу, она всегда говорила имя той сестры, которая донесла.
Получалось так: чтобы нормально существовать в этой монастырской системе, сестра должна была слушаться Матушку, более того, стараться ей угодить и показать свою «верность», «преданность» и даже «любовь». Да, многие сестры именно признавались Матушке в любви в помыслах или прямо на занятиях, пуская в ход слезы для убедительности. Матушка при этом жеманно улыбалась, и говорила, что любовь к наставнику в духовной жизни вовсе не обязательна. В то, что они и вправду могут любить Матушку, мне не верилось. Невозможно любить такого человека, который сегодня тебя гладит по голове, а на следующий день по чьему-то доносу или просто для устрашения остальных спускает на тебя собак. Думаю, Матушка и сама не очень-то верила этим признаниям, но они были частью этого театра.
Матушка контролировала сестер, как марионеток, влезая не только во все аспекты их существования, но и в их взаимоотношения с родственниками, в письма, мысли, воспоминания и даже в сны. Да, сны тоже надо было исповедовать лично Матушке. За «блудные» сны полагалась епитимья. Считается, что такие сны приходят от бесов, если сестра в чем-либо грешит.
Сестры верят, что это послушание для них спасительно. Чтобы понять действенность этой практики достаточно понаблюдать за теми, кто прожил в монастыре 20, 30 и более лет. Я лично не видела ни одного человека, по крайней мере в тех монастырях, где жила сама, которому эта практика помогла бы стать лучше, ближе к Богу или получить хоть какие-то духовные добродетели и дары, которые так щедро рекламируются в книжках. Как правило, мзду получает только верхушка этой пирамиды, и то мзду не духовную, а вполне материального свойства. Остальные адепты послушания получают в лучшем случае тяжелую и однообразную жизнь, полную трудов и эмоционального напряжения, а также невроз и букет разных болезней психосоматического характера. Более того, я заметила, как после даже непродолжительного пребывания в стенах монастыря новые сестры становились гораздо хуже в моральном и духовном плане. Некоторые не сразу начинали ябедничать, доносить, следить за другими, «любить» Матушку, сначала они были даже против этого. Но чем дольше они жили в монастыре, тем больше пропитывались этой заразой и начинали подражать старшим сестрам, у которых это поведение было уже на автоматизме.