Смешивание Божьего Царства с царством мира

Филип Янси в книге «Иисус, Которого я никогда не знал»[1078] выражает озабоченность христианами, путающими Царство Божье с царством этого мира. «Как легко присоединиться к политике, которая делит людей на два лагеря, оказаться громко выкрикивающим лозунги по одну сторону пикетов, выступая против врага на другой стороне. Как тяжело помнить о том, что Царство Божье призывает любить женщину, только что вышедшую из больницы, где ей сделали аборт (и даже ее доктора), случайного человека, который умирает от СПИДа, богатого землевладельца, который эксплуатирует Божье творение. Если я не могу проявить любовь к таким людям, тогда я должен усомниться, действительно ли я понял Евангелие Иисуса»[1079].

Янси ссылается на те случаи в истории, когда христиане становились злым царством. «Крестоносцы, грабившие Ближний Восток, конкистадоры, острием меча обращавшие в веру Новый Свет, путешественники-христиане в Африке, участвовавшие в работорговле, — нас все еще шокируют их деяния. История показывает, что, когда церковь использует орудия мирского царства, она становится такой же неэффективной, такой же деспотичной, как любая другая властная структура. И когда бы церковь ни смешивалась с государством (Святая Римская империя, Англия Кромвеля, Женева Кальвина), неизменно попираются христианские принципы. По иронии судьбы уважение к нам в этом мире падает прямо пропорционально тому, насколько настойчиво мы пытаемся заставить других принять наши взгляды».

Я согласен с Янси в том, что все притчи Христа о царстве выражают истину о некой «тайной силе», которая действует изнутри. В них содержатся такие метафоры, как закваска в тесте, крошечные семечки в саду, овцы среди волков и соль в пище. «Христос ничего не сказал о торжествующей церкви, разделяющей власть с сильными мира сего… Поэтому, — продолжает Янси, — я должен сказать, что меня волнует недавний всплеск борьбы за власть среди христиан Соединенных Штатов, которые все больше и больше сосредоточиваются на политических средствах. Когда-то христиан игнорировали и презирали. Теперь каждый сообразительный политик ищет их расположения. Евангеликалы настолько отождествляются с определенным политическим положением, что в средствах массовой информации поочередно используются слова „евангелическое“, или „религиозное право“. Когда я спрашиваю незнакомца: „Кто такой евангелический христианин?“, то слышу в ответ примерно такие слова: „Это человек, поддерживающий семейные ценности, выступающий против аборта и прав для гомосексуалистов“». «Если, начиная с нынешнего века, историки смогут сказать об евангеликалах 1990-х годов лишь то, что они выступают за семейные ценности, то мы не выполним миссию, которую Иисус поручил нам совершить: сообщить грешникам о Божьей примиряющей любви»[1080].

Филип Шафф в книге «История христианской церкви» говорит о внезапном соединении церкви и государства при правлении Константина в четвертом веке. «Христианизация государства в значительной мере уравнялась секуляризацией и приобщением к язычеству церкви. Мир одолел церковь настолько, насколько церковь одолела мир, и временные завоевания христианства во многих отношениях были перечеркнуты духовной потерей»[1081]. Церковные руководители рассматривали такое объединение церкви и государства как «восстановление Моисеевой и Давидовой теократии на христианской почве»[1082]. 

«Всегда со времени Константина церковь оказывалась перед искушением стать „полицией нравов“ в обществе. Католическая церковь в средние века, Женева Кальвина, Англия Кромвеля, Новая Англия Уинтропа, Русская Православная церковь — каждая из них пыталась узаконить форму христианской морали и каждая по-своему с трудом передавала благодать… Слушая проповеди и читая произведения современных религиозных писателей в США, я иногда замечаю, что там больше говорится о Константине, чем об Иисусе»[1083].

Царство в прошлые времена

Мы дадим лишь краткий обзор, не делая попытки воспроизвести здесь полную картину, но приводя достаточное количество типичных примеров.

Царство не интересовало первых отцов церкви. Ириней сравнивал «времена царства» с «седьмым днем», который есть «истинная суббота праведных»[1084]. Он относился к царству как к будущему тысячелетнему царству. Тертуллиан утверждает: «Царство обещано нам на земле, где у нас будет другая форма существования перед тем, как мы будем взяты на небо. Царство наступит после воскресения и будет продолжаться в течение тысячи лет в Иерусалиме, Богом созданном городе»[1085]. Джеймс Лео Гарретт замечает: «Царство Божье не было важной темой для отцов церкви»[1086].

Первые отцы церкви жили в период, ознаменованный принятием некоторых основных церковных доктрин, таких, как Троица и личность Иисуса Христа. Это было время апологетов, защищавших веру от критиков, как это отражено в книге Иустина-Мученика «Разговор с Трифоном-иудеем», и от ересей, как показано в ответах Иринея гностикам. Но до Августина из Гиппона ни один не написал крупной работы по вопросу Царства[1087].

Соединение церкви и государства во времена Константина побудило церковного историка Евсевия поверить, что тысячелетнее царство наступило. Находясь под влиянием Августина, он отождествил царство с церковью. Тысячелетнее царство для него являлось историей церкви в человеческой истории. Эта концепция напоминает позицию средневековой церкви и реформаторов, таких, как Мартин Лютер и Жан Кальвин. То, как Лютер относился к туркам, а Кальвин управлял Женевой, указало на возобновление старой позиции.