Не свисти — психоза не будет

Этюд в сенситивных тонах

Camille, la vie, c'est un superbe enfer

Et Dieu est un curieux sculpteur

Qui tue les statues qu'il préfère

Reggiani. Camille

— Да вы не волнуйтесь, Аннушкин. Ничего с вашей подопечной не случится. Я лично помню каждого пациента и каждому уделяю должное внимание. Кстати, как ее зовут?

— Камилла Кл., 19** года рождения.

— Анамнез? Сценическая роль?

— С детства отличалась ранимым характером. Капризная, чувствительная, замкнутая. На критику реагирует крайне болезненно.

— От таких в труппе одни проблемы.

Стороннему наблюдателю могло показаться, что главврач всея Москвы издевается. Но Игнатий прекрасно знал биографию Ерванда Оганезовича. И года не прошло с тех пор, как этот театральный режиссер и политолог переквалифицировался в психиатра. Власти затеяли масштабную модернизацию и оптимизацию психушек и, не тратя драгоценное время на размышления, объединили все столичные психбольницы в одну. Под сокращение попали многие светила отечественной психиатрии.

В воцарившемся полумраке засияло новое светило в лице светлоликого Смирнова. За лояльность и ряд побед на идеологическом фронте ему подарили хлебное место. Он стал единственным в Москве главврачом, зажав в дряхляющем железном кулаке все некогда разрозненные клинические княжества. Не в силах отделаться от режиссерских привычек, этот умудренный лысиной старец обращался с больными как с непослушными актерами. И, надо сказать, подобный неоклассический подход порой приносил неожиданные плоды.

Побочный эффект — теперь лучшим специалистам приходилось ходить на поклон к театральному режиссеру, дабы получить право на аудиенцию с интересным пациентом. Однако нужно отдать должное Ерванду Оганезовичу: он не лез в лечение и не возражал против клинических экспериментов, вылезающих за тесные рамки европейской врачебной этики.

— В подростковом возрасте пациентка увлеклась лепкой и гончарным делом. Родители отдали ее в частную художественную школу. Там девушка нашла новых друзей, избавилась от психопатических черт, достигла впечатляющих успехов. Ее работы неоднократно выставлялись на международных выставках.

— Что же разрушило идиллию?

— Шизофрению по праву считают самым загадочным эндогенным заболеванием, — развел руками Игнатий. — Генетически предопределенный механизм саморазрушения должен был включиться. И он включился. В возрасте девятнадцати лет девушка увидела сон, потрясший ее до глубины души. Она проснулась от собственного крика и не могла успокоиться до приезда скорой. Два дня она провела в состоянии кататонического ступора. После этого еще сутки отказывалась от еды. Тогда-то я и начал ее наблюдать.

— Что же такого она увидела во сне? — Смирнов потер дужку очков, скептически взирая на Игнатия поверх оправы.

— Не увидела, а услышала. Возможно, психика заблокировала картинку. Или картинки вообще не было. Это выяснить не удалось. Но звуки, цитируя пациентку, были “мерзкими и богохульными: крики сумасшедших сектантов, скрежет подводных скал, океанический прибой и тяжелое дыхание спящего бога”.

Ерванд Оганезович не поверил в хорошую память коллеги и открыл историю болезни. Найдя на первой же странице нужную цитату, он одобрительно хмыкнул.

— Выписана в феврале 20** года. Почему?

— Демонстрировала стойкую ремиссию, своей недуг осознавала, к прописанному курсу нейролептиков относилась позитивно.

— Вышла из роли… Но ремиссия оказалась нестойкой?

— Такое часто бывает, — Игнатию не нравилось оправдываться, но Ерванд Оганезович был признанным мастером мягкого давления на собеседника. — Спустя два месяца она начала беспощадно уничтожать свои творения. Десятки гениальных работ оказались разбиты на мелкие осколки. Камилла не использовала подручных средств, сильно порезалась и потеряла много крови.

— Но вы в истории болезни вы пишете, что попыткой суицида это считать нельзя.

— Нельзя. У нее было помрачение сознания.

— Это она вам так сказала? Поглядим… Да. “И тень спящего бога накрыла мой разум, как будто морок пал на тихий рыбацкий город”. И вы ей поверили?

— Не было поводов не верить. Она была потрясена и подавлена гибелью своих работ. Повторяла, что никогда не сможет повторить свой успех.

— Мне знакомо это чувство. После моих первых театральных постановок, свершивших перестройку в сознании советской элиты, я пребывал в растерянности и глубокой депрессии. Доведется ли мне повторить тот триумф воли? Как видите, довелось…

— Как видим. Пациентке вот не довелось. Год она не притрагивалась ни к глине, ни к мрамору, ни к гипсу. Раз в два-три месяца ей снился “гомон толпы на площадях подводного города” и “крики безумного араба”. Кататонического ступора после пробуждения больше не наблюдалось, но сны приходили все чаще. Лекарственная терапия не смогла замедлить нарастание недуга, но облегчила эмоциональные страдания пациентки.

— Надо полагать, резкая смена декораций произошла, когда Кл. попыталась вернуться к творчеству?

— Именно так. Она с ужасом убедилась в своих самых мрачных догадках. Мрамор ее больше не слушался. Вместо греческих богинь и героинь японских мультфильмов из-под резца выходили низкорослые мужланы с глазами на выкате, одутловатыми уродливыми лицами и складками на шее, похожими на жаберные щели. Она панически боялась своих новых порождений, уничтожала их, в кровь сбивая костяшки пальцев. Пыталась снова. С каждым разом творения выходили все уродливее и примитивнее. Когда у пациентки появились первые признаки нервной анорексии, я настоял на повторной госпитализации.

— Озерская неоднократно отзывалась о вас как о лучшем психиатре. На меня вы производите прямо противоположное впечатление. Вы идете на поводу у пациентки, беспомощно наблюдая за нарастанием негативной симптоматики.

— Я никогда не позиционировал себя как психиатра, — холодно ответил Игнатий. — Я гипнотерапевт, пусть и с ординатурой профессора Кибица за плечами. Не вижу ничего зазорного в том, чтобы прислушиваться к пациентам. Только они и знают путь, ведущий из лабиринта безумия. Но по разным причинам почти никогда не пользуются своим знанием. То, что нам кажется тюрьмой с минотаврами, для некоторых служит последним рубежом обороны.

— Давайте обойдемся без вашей лирики. Вы не врач, а философ. Вместо того, чтобы сражаться с безумием, вы стремитесь сдаться ему в плен.

— Иногда из меня получается неплохой коллаборант.

— А в этом случае?

— И в этом тоже. Я разрешил пациентке работать с глиной. Под моим присмотром, разумеется. Она ослабла настолько, что могла лепить только самые примитивные изделия. Поначалу я принял это за признак дальнейшего психического распада. Но оказалось, что так пациентка пыталась опредметить свой панический ужас, навеянный еще первым сновидением. Она сумела изготовить несколько глиняных свистулек и положила их на сквозняк. Свист ветра, по ее утверждению, был похож на звуки из сна. Мелодия действительно жутко звучала.

— Действительно жутко то, что ваша подопечная подхватила воспаление легких из-за сквозняка. Вот это действительно жутко, Аннушкин.

— Не спорю. Однако психические страдания пациентки пошли на убыль. Она не отказывалась от пищи, много спала, кошмары ее не тревожили. Дозу лекарств мы начали постепенно снижать.

— Так что вы от меня, в таком случае, хотите?

— Мне нужно с ней пообщаться. Она говорила, что глиняные свистки не могут передать фактору звука должным образом. Это недовольство может стать очагом нового рецидива. Я хочу выяснить, можно ли оцифровать мелодию из ее сна и довести до “совершенства”, используя стандартный аудио-редактор. На конечный результат рассчитывать было бы наивно, но сам процесс работы со звуковой дорожкой может стать ценным ресурсом для истощенной психики. Можно заказать у наших коллег планшет с усиленным тактильным откликом…

— Можно-можно. Все можно, — главврач небрежно пролистал историю болезни до последней страницы. — Но на аудиенцию вам придется прорываться самостоятельно.

— В каком смысле “прорываться”?

— В таком, — в лицо Игнатию ткнули печатью с костыльным крестом. — Ее перевели в Ховринскую больницу.

— Это шутка?!

— Никаких шуток. Ховринская психиатрическая больница является лечебно-исследовательским центром мирового уровня, оснащенным современным оборудованием, с целым штатом квалифицированных сотрудников.

— На бумаге?

— На бумаге.

— И пациентку туда перевели тоже на бумаге?

— Ну почему же? У нас ее физически забрали.

— Кто?

— Как бы это выразиться… Заведующий… Нет. Внештатный сотрудник… Тоже нет. В общем, хозяин Ховринки и забрал.

— Кто?!

— Ой, Аннушкин, не забивайте себе мозги. И мне голову не морочьте. По нашим документам перспективную пациентку перевели в передовой центр, оснащенный по последнему слову техники, с замечательными врачами. Что еще нужно? Если хотите погулять по заброшенным объектам — вперед. Не втягивайте меня в свои приключения. Только учтите, что “заброшенный” не значит “необитаемый”.

 

— Не значит “необитаемый”, — вспомнил Игнатий слова бывшего режиссера, стоя у распахнутой калитки.

На территории заброшенного больничного комплекса теплилась жизнь. Постриженный голос, политые и окученные молодые саженцы, горящие фонари, укрепленный фундамент, разгуливающие по территории сторожевые коты. В том, что коты именно “сторожевые”, Игнатий убедился лично, когда две зверюги, распушив хвосты и угрожающе шипя, не пустили врача за калитку. Аннушкин огляделся в поисках кого-то менее агрессивного и более коммуникабельного.

За забором скинхеды Петя и Вася подметали дорожку — готовились жить в стране без мигрантов.

Беспокоить ребят в берцах и с метлами Игнатий не спешил.

На его счастье, открылась новенькая стальная дверь на старых ржавых петлях, и из северо-западного корпуса вышли двое. Один — угрожающего вида дородный полицейский с рыжими усищами. Второй — небольшого роста мужчина неопределенного возраста, в белом костюме и с зонтиком под мышкой. Он что-то энергично втолковывал силовику. До Игнатия донеслось несколько крепких ругательств на немецком. Страх перед Ховринкой и ее новым хозяином наконец-то вырвался из бессознательного. Аннушкин вспомнил всех своих клиентов, взахлеб пересказывающих приевшуюся сплетню об австрийском демонологе и его зловещей политической работе.

Выходит, все это было правдой. И коли так, то отечественная психиатрия за какие-то полгода тихо перешла под тотальный государственный контроль, превратившись в не менее тотальное орудие этого самого контроля. Беда… Но почему Озерская не предупредила? Она же все знала с самого начала! Или не знала? Или использовала своего “лучшего сотрудника” в темную? Но что ей нужно?

— Что вам нужно? — распрощавшись с майором, человек в белом переключился на непрошенного гостя.

— Я хотел… Мне… — Игнатий быстро взял себя в руки. — Здравствуйте. Игнатий Аннушкин, психотерапевт, сотрудник психологического центра “Озеро”.

— Не скажу, что очень приятно. Но тем не менее. Бэшраил Энгельрот фон Морфинх, демонолог, хозяин Ховринской твердыни. И зачем вас послала озерная ведьма?

— Прошу прощения? Какая ведьма? — но, сложив два и два, не питавший особых иллюзий касательно демонстративного добродушия своей начальницы, Игнатий сообразил. — Нет, я не от Озерской. У меня профессиональный вопрос.

— Боюсь, у нас разные профессии. В вашей области я ничего не смыслю, а о своей области предпочитаю не распространяться.

— У вас моя пациентка. Я хотел бы ее навестить. Или хотя бы узнать о ее состоянии, — поспешно добавил психотерапевт, с опаской покосившись на здание, грозящее в любой момент развалиться или нырнуть поглубже в ненадежный грунт.

— Фамилия.

— Камилла Кл.

— Понял. Специалист по лепке духовых инструментов из подручных материалов. Есть такая.

— А, вы уже в курсе.

— Ну, мы не были в курсе. Это выяснилось случайно. Вы же психиатр, должны знать, что многие пациенты используют свои фекалии для настенной живописи и прочего творчества. Девочка вела себя очень прилично, на людей не бросалась, вены не резала. Поэтому мы особо не ограничивали ее в действиях. И как-то утром у нее на подоконнике обнаружили, что называется, Scheissepfeifchen. Свистульки из дерьма, проще говоря. Она их за ночь наклепала штук семь и разложила сушиться на подоконнике. Еще и бумажечку постелила. Основательная Mädchen.

— Значит, рецидив… А можете вспомнить, что предшествовало этому, кхм, творческому акту дефекации?

— Что предшествовало, что предшествовало, — демонолог задумчиво помахал зонтиком. — У нас на третьем этаже обвалилась стена лифтовой шахты. Ветер свистел на всю больницу. Это крайне встревожило бедную Mädchen. Она пожаловалась на сновидения весьма интересного содержания. Или, лучше сказать, снослышания. Во сне она услышала не то завывания, не то песнопения.

— С этого и началось ее безумие. Я все подробно описал в истории болезни.

— А я все подробно не читал. Этот лысый черт наотрез отказался делиться медицинской бухгалтерией.

— В этом весь Ерванд Оганезович.

— Простите, немного не понимаю особенностей русского языка. В этом — это в чем? В том, из чего Mädchen лепит трубы для органа?

— И в этом тоже… Для органа?!

— Ну да. Она была такая радостная, когда мы подвесили ее сраное творчество на ниточках прямо внутри лифтовой шахты. Теперь у нас шахта не только воет, но и плачет. Жутковатая мелодия, надо признаться. А наша гостья в полном восторге. Говорит, что наконец-то ей удалось найти идеальную акустическую текстуру. Понятия не имею, какой смысл она вкладывает в эти слова.

— Камилла хотела с помощью глины воплотить звуки, которые приходят ей в кошмарах. Раз глина не подошла, то ничего страшного в этом не вижу. Но почему орган?

— Потому что несколькими небольшими свистками Mädchen не ограничилась. У нее теперь цель соорудить в лифтовой шахте целый духовой ансамбль. В остальном она идет на поправку.

— Боюсь, что это скорее похоже на ухудшение психического состояния.

— Да бросьте, Игнис. Она начала правильно и регулярно питаться, чтобы… чтобы обеспечить лучшую текстуру звука. И ни агрессии, ни капризов, ни ухода в себя. Вполне самодостаточная творческая личность.

— Но так же нельзя!

— Это еще почему?

— Вы человек, далекий от медицины. Кто будет нести ответственность за пациентку, если вдруг…

— Если вдруг что?! Вы так говорите, как будто от ваших психологических фокусов что-то зависит. Вы не кудесник. Каждый ваш пациент — это монетка, которую вы можете подбросить, а можете отдать другому специалисту. Бросить жребий или скинуть ответственность на другого — этим и ограничивается ваша свободная воля. Но когда монетка в воздухе, выбор делает судьба. Schwänze oder Reichsadler, орел или решка — это уже как повезет. Вы даже своей смертью распорядиться не можете.

— Хотите сказать, что сейчас мне с крыши вашей уютной больницы кирпич на голову упадет?

— Если будете слишком настырным, то обязательно упадет. И вообще. Вам ли не знать, что лучший способ усмирить безумие — это его опредметить, заключить в объекте творческих исканий. Вот пусть и усмиряет. Напомните-ка, с чего все началось?

— С того, что ей приснился шепот бога, спящего на дне океана…

— Да-да. И “песнопения, дикие и богохульные”. Бессмертная классика. Вот пусть отливает эту мелодию в г… допустим в граните. Глядишь, и призовет кого-то со дна шахты. Шахта у нас глубокая, если не сказать бездонная. Кто-то обязательно услышит и ответит на зов.

Игнатий вздохнул, грустно оглядел полузаброшенную больницу и выложил последний козырь.

— Я вижу. у вас с ремонтом дела идут не очень. Знаете, родители девушки — люди весьма состоятельные. Если ее состояние улучшится… по-настоящему улучшится, а не по-вашему, то дайте знать. Они щедро вознаградят вас за ее исцеление.

— Ступайте, Игнис. Здесь вам не рынок рабов. Передавайте привет озерной ведьме.

Демонолог захлопнул кованую калитку перед носом посетителя.

— Но ведь…

— Ховринская твердыня не разбрасывается пациентами, — отрезал демонолог и неровным маршевым шагом направился к северо-западному корпусу. Белый пиджак с кровавым подкладом бесновался на ветру.

Шел весенний месяц адар.

За забором скинхеды Петя и Вася подметали дорожку.

— А ну ее нахуй, эту дорожку! — сделал политическое заявление Петя. — Подметем завтра.

Виктим

Познакомьтесь. Наше небольшое нововведение. Виктимный психопат. Его мы рассматриваем последним из дюжины. Оставили, так сказать, на гаденькое.

Ужасно и непростительно, если человек — вне зависимости от пола, возраста, расы, социального положения — подвергается сексуальному насилию. Юридически и фактически он или она — потерпевший, пострадавший, расчеловеченный. Жертва. И виновник должно наказать по всей строгости закона (а то и строже), если вина такового будет объективно доказана следствием и судом.

Вроде бы все правильно. Откуда возмущенный вой? А это виктим сделал квадратные глаза, раззявил квадратный рот и орет квадратным ором. Какие еще доказательства? Какое следствие? Какой суд? Ясно же сказано — его домогались!

Подождите. Домогательство это не изнасилование.

Пространство потонуло в криках радикальных феминисток и леваков, то есть тех самых виктимных психопатов. Они никому ничего не хотят доказывать. Они требуют, чтобы их весьма спорные заявления были приняты на веру. Почему? Потому что сами психопаты в них свято верят. Не могут не верить. Это у них врожденное — считать себя жертвой обстоятельств, домогательств, надругательств. Из-за них западные суды завалены сфабрикованными делами, а настоящие насильники (как показывает статистика, большинство из них — мигранты) продолжают безнаказанно насиловать “неправильно одетых” девушек, а иногда и парней. По непроверенным данным, в некой казачьей станице сексуальному насилию со стороны лица предположительно кавказской национальности подвергся казак предположительно мужского пола. Всякое бывает.

Чтобы автора не обвиняли в скрепоносности и патриархальности, необходимо сослаться на “рукопожатный” источник. Таковым является статья журналистки Юлии Латыниной в “Новой газете” от 09.11.17. Латынину точно нельзя заподозрить в антизападных и традиционалистских взглядах. Обратите внимание, что журналистка не совсем точно использует термин “истеричка” — речь идет именно о виктимных психопатках. Просто этот термин еще никто не рискнул ввести в околонаучный обиход, опасаясь шквала леволиберальной критики.

Десятилетняя девочка Элизабет Пейдж Каст залезла на компьютере на порносайт, за чем ее и застукала религиозная мама. Чтобы объяснить маме свое поведение, Элизабет заявила, что ее изнасиловал сосед. Соседа посадили. Он отмотал четыре года, после чего Элизабет призналась, что соврала.

Студентка University of Virginia долго рассказывала о страшном групповом изнасиловании, которому она подверглась на вечеринке Фи Каппа Пси. Эти рассказы способствовали ее общественной карьере. Она сделала себе имя как rape survivor, вошла в комитеты и заседала в комиссиях. Журнал Rolling Stone был так впечатлен ее историей, что сделал об этой героической жертве огромную статью. После чего выяснилось, что никакого изнасилования не было вообще, а девушка-истеричка высосала его из пальца, чтобы оправдать плохую учебу.

Богатые родители устроили свою дочку в одну из самых престижных лондонских школ. Девочка плохо училась, страдала пищевыми расстройствами и испытывала приступы паники. Когда родители стали ее расспрашивать о причинах, она заявила, что ее изнасиловал учитель географии Като Харрис.

На беду Харриса, родители девочки тоже были немного психопаты. Они наняли супердорогих детективов, чтобы во что бы то ни стало покарать обидчика — среди нанятых ими оказалась даже бывшая замначальница Скотленд-Ярда Сью Акерс, которая всячески давила на следствие.

Дело рассыпалось в суде. Присяжным понадобилось 26 минут, чтобы полностью оправдать Харриса. Однако карьера его и психика к этому времени были непоправимо разрушены. Что же до маленькой истерички, искавшей, на кого переложить ответственность за свои неуспехи в учебе, — она осталась анонимной.

На этом можно и закончить, но мы попытаемся чуть-чуть структурировать разрушительный вихрь, надвигающийся на нас из-за океана. Может статься, наши психоаналитические камлания помогут усмирить стихию.