Все мальчики засмеялись и опять приумолкли на мгновенье.

Странный, резкий, болезненный крик раздался вдруг два раза сряду над рекой и, спустя несколько мгновений, повторился уже далее...

Костя (вздрогнул) - Что это?

Павел — Это цапля кричит.

Костя — Цапля... А что такое, Павлуша, я вчера слышал вечером, ты, может быть, знаешь...

Павел — Что ты слышал?

Костя —А вот что я слышал. Шел я из Каменной Гряды в Шашкино; а шел сперва все нашим орешником, а потом лужком пошел — знаешь, там, где он сугибелью выходит, — там ведь есть бучило^; знаешь, оно еще все камышом заросло; вот пошел я мимо этого бучила, братцы мои, и вдруг из того-то бучила как застонет кто-то, да так жалостливо, жалостливо: у-у... у-у... у-у! Страх такой меня взял, братцы мои: время-то позднее, да и голос такой болезный. Так вот, кажется, сам бы и заплакал... Что бы это такое было? ась?

Павлуша — В этом бучиле в запрошлом лете Акима-лесника утопили воры, так, может быть, его душа жалобится.

Костя — А ведь и то, братцы мои. Я и не знал, что Акима в том бучиле утопили: я бы еще не так напужался.

Павел — А то, говорят, есть такие лягушки махонькие, которые так жалобно кричат.

Костя —Лягушки? Ну, нет, это не лягушки... какие это... (Цапля оп ять прокричала над рекой.) Эк ее! Словно леший кричит.

Ильюша —Леший не кричит, он немой, он только в ладоши хлопает да

трещит...

Федя — А ты его видал, лешего-то, что ли?

Ильюша — Нет, не видал, и сохрани Бог его видеть; но а другие видели. Вот на днях он у нас мужичка обошел: водил, водил его по лесу, и все вокруг одной поляны... Едва-те к свету домой добился.

— Ну, и видел он его?

Ильюша —Видел. Говорит, такой стоит большой, большой, темный, окутанный, этак словно за деревом, хорошенько не разберешь, словно от месяца прячется, и глядит, глядит глазищами-то, моргает ими, моргает...

Федя — Эх ты! Пфу!..

Павел — И зачем эта погань в свете развелась? Не понимаю, право!

Илья — Не бранись, смотри, услышит.

 

Настало опять молчание.

Ваня —Гляньте-ка, гляньте-ка, ребятки, гляньте на Божьи звездочки, - что пчелки роятся!

Федя — А что, Ваня, что, твоя сестра Анютка здорова?

Ваня — Здорова.

Федя — Ты ей скажи — что она к нам, отчего не ходит?..

Ваня — Не знаю.

Федя — Ты ей скажи, чтобы она ходила.

Ваня — Скажу.

Федя — Ты ей скажи, что я ей гостинца дам.

Ваня — А мне дашь?

Федя — И тебе дам.

Ваня (вздохнул) — Ну, нет, мне не надо. Дай уж лучше ей: она такая у нас добренькая.

 

Павел встал и взял в руку пустой котельчик.

Федя — Куда ты?

Павел — К реке, водицы зачерпнуть: водицы захотелось испить.

Ильюша — Смотри не упади в реку!

Федя — Отчего ему упасть? Он остережется.

Ильюша — Да, остережется. Всяко бывает: он вот нагнется, станет черпать воду, а водяной его за руку схватит да потащит к себе. Станут потом говорить: упал, дескать, малый в воду... А какое упал?.. Во-вон, в камыши полез.

 

Камыши точно, раздвигаясь, «шуршали», как говорится у нас.

Костя — А правда ли, что Акулина-дурочка с тех пор и рехнулась, как в воде побывала?

Ильюша —С тех пор... Какова теперь! Но а говорят, прежде красавица была. Водяной ее испортил. Знать, не ожидал, что ее скоро вытащут. Вот он ее, там у себя на дне, и испортил.

 

__ (Покрытая лохмотьями, страшно худая, с черным, как уголь, лицом, помутившимся взором и вечно оскаленными зубами, топчется она по целым часам на одном месте, где- нибудь на дороге, крепко прижав костлявые руки к груди и медленно переваливаясь с ноги на ногу, словно дикий зверь в клетке. Она ничего не понимает, что бы ей ни говорили, и только изредка судорожно хохочет.)

Костя — А говорят, Акулина оттого в реку и кинулась, что ее полюбовник обманул.

— От того самого.

Костя — А помнишь Васю?

Федя — Какого Васю?

Костя — А вот того, что утонул, в этой вот в самой реке. Уж какой же мальчик был! и-их, какой мальчик был! Мать-то его, Феклиста, уж как же она его любила, Васю-то! И словно чуяла она, Феклиста-то, что ему от воды погибель произойдет. Бывало, пойдет-от Вася с нами, с ребятками, летом в речку купаться, — она так вся и встрепещется. Другие бабы ничего, идут себе мимо с корытами, переваливаются, а Феклиста поставит корыто наземь и станет его кликать: «Вернись, мол, вернись, мой светик! ох, вернись, соколик!» И как утонул. Господь знает. Играл на бережку, и мать туг же была, сено сгребала; вдруг слышит, словно кто пузыри по воде пускает, — глядь, а только уж одна Васина шапонька по воде плывет. Ведь вот с тех пор и Феклиста не в своем уме: придет да и ляжет на том месте, где он утоп; ляжет, братцы мои, да и затянет песенку, — помните, Вася-то все такую песенку певал, — вот ее-то она и затянет, а сама плачет, плачет, горько Богу жалится...

Федя — А вот Павлуша идет.