Глава XXXII. Меняпереименовывают

Когда я пришел туда, там было тихо, точно в воскресенье,солнечное и жаркое; негры работали в полях; в воздухе висело мерное гудениежуков и мух, нагонявшее чувство одиночества, ощущение, что все вокругперемерли; а если в такой день еще и ветерок принимается листву шевелить, то начеловека нападает грусть-тоска, ему начинает казаться, что это шепчутсяпривидения – духи давным-давно умерших людей – и шепчутся именно о нем. Как правило, такие штуки вызывают желание умереть и самому – и проститься совсеми своими печалями.

Фелпсу принадлежала маленькая хлопковая плантация – вынаверняка такие знаете, они все на одну колодку скроены. Двухакровый двор окруженредким жердяным забором; по обе стороны от него врыты в паре мест лесенкой отпиленныедо неравной длины бревна, похожие на разного роста бочонки – это перелазы,которыми женщины пользуются также и для того, чтобы забираться на лошадь; водворе растет кое-где чахлая трава, однако по большей части он гол и гладок,точно старая шляпа с истершимся ворсом; большой дом для белых со стенами в двабревна – бревна тесанные, а щели между ними промазаны известкой или глиной,когда-то даже побеленной, но, правда, давно; кухонный сруб, соединенный с домомшироким, открытым с боков, но снабженным кровлей проходом; за кухней стоит бревенчатаякоптильня; за коптильней – три небольших, поставленных рядком бревенчатых жехижины для негров, а на отшибе, у забора, еще одна хибарка и рядом с ней –сундук для сбора золы и большой котел для варки мыла; у кухонной дверивиднеется скамья, на которой стоит кадка с водой и бутыль из тыквы; имеется такжесобака, спящая на солнцепеке, да, собственно, по двору их немало дрыхнет; водном из углов двора растут три раскидистых дерева; в другом тянутся вдользабора кусты смородины и крыжовника; за забором разбиты огородик и арбузнаябахча; от них уходят вдаль хлопковые поля, а за полями начинается лес.

Прошелся я вокруг двора, перебрался в него по тыльномуперелазу, устроенному около сундука с золой, и направился к кухне. И, не успевсделать трех шагов, услышал жужжание прялки, то поднимавшееся до высоких нот,то спадавшее к низким, и тут уж мне точно сдохнуть захотелось, потому что болеезаунывного звука нет во всем свете.

Иду я по двору, придумать ничего не успел – просто полагаюсьна то, что, когда нужда подопрет, Провидение само вложит мне в рот правильныеслова, – я давно уж заметил, что Провидение непременно вкладывает мне в ротправильные слова, если я ему не мешаю.

Я прошел всего половину пути, когда сначала одна собакапроснулась и затрюхала ко мне, а за ней последовали и другие. Я, конечно,остановился, смотрю на них и стараюсь не шевелиться. Ну и шум же они подняли!Через четверть минуты я обратился ступицу, можно сказать, колеса, спицамикоторого были собаки – штук пятнадцать их стояло, окружив меня плотным кольцом,вытянув ко мне шеи и носы, гавкая и рыча, а уже подтягивались и новые, я видел,как они скачут через забор и выбегают из-за большого дома и негритянскиххибарок.

Тут из кухни вылетает со скалкой в руке негритянка, да какзакричит: «Кыш! Тигр! Пегий! Пшел прочь, сэр!». Вытянула она скалкой одногопса, потом другого, оба с воем удрали, а за ними и все остальные тоже, –впрочем, через секунду половина их вернулась обратно и снова окружила меня,маша хвостами и норовя со мной подружиться. Собаки, они же никому всерьез зла-тоне желают – да ни в коем разе.

За женщиной выскочила из кухни троица негритят в одних рубашонкахиз грубой холстины, девочка и два мальчика, они вцепились в мамину юбку итаращились на меня из-за нее, робко – малыши всегда так делают. А из большогодома выбежала женщина белая – лет сорока пяти, пятидесяти, простоволосая, сверетеном в руке, – и за ней белые детишки, проделавшие в точности то же, что инегритята.

Разулыбалась она так, что едва на ногах устояла, – иговорит:

– Ну вот и ты, наконец-то! – ведь это ты?

Я и подумать ничего не успел, а уже выпалил:

– Я, мэм.

Обняла она меня, прижала к себе крепко-накрепко, потомсхватила обеими руками за плечи и трясти принялась, а из глаз ее слезы по щекамтекут, и она снова меня обнимает, и снова трясет, и никак остановиться неможет, и все говорит, не умолкая:

– А я-то думала, ты больше на мать похож, ну да и ладно,какая мне разница! Господи-боже, так бы и съела тебя! Дети, это ваш двоюродный брат,Том! Поздоровайтесь с ним!

Однако дети набычились, сунули в рот каждый по пальцу испрятались за нее. А она говорит:

– Лизи, скорее, приготовь ему завтрак, да горячий – или тыуже позавтракал на пароходе?

Я сказал, что позавтракал. Женщина повела меня, держа заруку, в дом, и детишки за нами потянулись. Там она усадила меня на малостьпродавленный стул, а сама села передо мной на скамеечку, взяла за обе руки иговорит:

– Вот теперь я на тебя вдоволь нагляжусь – видитБог, я об этом много-много раз мечтала, столько лет прошло, но наконец-то ятебя увидела. Мы ведь тебя два дня уж как ждем, а то и дольше. Ты почемузадержался – пароход на мель сел?

– Да, мэм – он…

– Не говори «да, мэм», называй меня «тетя Салли». Где же этоон сел-то?

Что на это ответить я, конечно, не знал, потому как не имелникакого понятия, откуда должен был прийти пароход – сверху или снизу. Оставалосьположиться на инстинкт, а тот сказал мне: снизу он шел, из Орлеана. Однако оттакого его ответа мне проку не было, я же имен низовых мелей не знал. Вижу,придется мне мель самому придумывать, или забыть название той, на которую мысели, или… Но тут у меня появилась новая мысль, за нее я и ухватился:

– Дело было не в мели, мель нас почти не задержала. У насголовку цилиндра сорвало.

– О Господи! Пострадал кто-нибудь?

– Нет, мэм. Только негра одного убило.

– Ну, это вам повезло, потому что, бывает, и люди калечатся.В позапрошлом году, под Рождество, твой дядя Сайлас возвращался из Новорлеанана стареньком «Лалли Рук», так там тоже головка цилиндра сорвалась и человекаизувечила. По-моему, он даже умер потом. Он баптистом был. Твой дядя Сайлас знаетв Батон-Руж одну семью, которая дружила с его семьей. Да, вспомнила, он ивправду умер. У него началась гангрена, ему даже ногу отрезали, но и это непомогло. Посинел он весь и помер с надеждой на жизнь вечную. Говорили, что нанего смотреть страшно было. А дядюшка твой каждый день в город ездит, тебявстречает. И сегодня поехал, час назад, не больше, теперь уж с минуты на минутуворотится. Да ты наверняка его по дороге встретил – немолодой такой, с…

– Нет, тетя Салли, я никого не встретил. Пароход на самойзаре пришел, я оставил багаж на пристани, побродил по городу, потом поокрестностям, – чтобы время скоротать, не хотел к вам спозаранку являться, – исюда другой дорогой пришел.

– А на кого ж это ты багаж оставил?

– Да ни на кого.

– Так ведь его украдут, дитя мое!

– Я его так запрятал, что не украдут, – говорю.

– Но как же тебе удалось в такую рань позавтракать напароходе?

Вопрос был непростой, однако я вывернулся:

– Капитан увидел, как я на палубе стою, и сказал, что надобы мне съесть чего-нибудь, прежде чем на берег сходить – ну и пошел со мной в кают-компанию,а там меня накормили досыта.

Мне совсем уж не по себе было, так что я и слушал-то еевполуха. И все время думал о том, как бы исхитриться отвести детишек всторонку, да и выведать у них, кто же я такой. Но куда там – разговором заправляламиссис Фелпс, и болтала она, не закрывая рта. И очень скоро у меня холодок поспине побежал, потому что я услышал, как она говорит:

– Но что это я расстрекоталась-то так? – ты ж мне еще и просестру ни слова не сказал, и про других тоже. Давай-ка я помолчу, а тырассказывай – все-все и про всех: как им живется, чем они занимаются,что просили мне передать, все до последней мелочи, какую вспомнишь.

Ну, думаю, влип – и по самые уши. До этого времениПровидение мне помогало, однако теперь я увяз, и очень крепко. Пытаться сочинитьчто-то бессмысленно, придется сдаваться. Ладно, решил я, рискну еще разок и скажувсю правду. Но не успел и рта раскрыть, как она схватила меня, затащила закровать и говорит:

– Он вернулся! Пригнись пониже, вот так, хорошо, теперь он тебяне заметит. И не высовывайся пока. Я его разыграю. А вы, дети, ни слова!

Еще того лучше, думаю я. Да что ж теперь проку волноваться,– только и осталось, что сидеть спокойно и готовиться к той минуте, когда менягромом пришибет.

Старика я лишь мельком увидел, когда он в дверь вошел, апотом его кровать от меня заслонила. Миссис Фелпс подскакивает к нему испрашивает:

– Приплыл он?

– Нет, – отвечает ей муж.

– Госссподи! – восклицает она. – Что же с ним такое стряслось-то?

– Даже представить себе не могу, – говорит старик, – идолжен сказать, меня это ужасно беспокоит.

– Беспокоит его! – говорит она. – Да я того и гляди с умасойду! Нет, он наверняка приплыл, а ты просто проворонил его по дороге.Ну конечно, так и есть – я это нутром чую.

– Да не мог я его проворонить, Салли, и ты этопрекрасно знаешь.

– Но как же тогда… господи, а что сестра-то скажет?Нет, он непременно приплыл, а ты его прозевал. Он…

– Ох, Салли, не расстраивай ты меня, мне и так уж тошно. Совсемя не понимаю, как быть. Голова кругом идет и, должен тебе признаться, что-томне страшно становится. Однако приплыть он ну никак не мог и я егопрозевать тоже. Ужасно, Салли, – просто ужасно – не иначе, как с пароходом егочто-то случилось!

– Постой-ка, Сайлас! – там, на дороге! – по-моему, едеткто-то!

Он бросился к окну у изголовья кровати, и миссис Фелпсполучила шанс, которого ждала. Она отскочила к изножью, нагнулась и вытянуламеня из-за спинки. И когда он обернулся от окна, тетя Салли уже стояла,улыбаясь и вся светясь, точно горящий дом, а я робко стоял рядом, обливаясьпотом. Старик вытаращил глаза и говорит:

– А это еще кто?

– Неужто не догадываешься?

– Ни вот столечка. Так кто же?

– Том Сойер!

Честное слово, я чуть сквозь пол не провалился! Впрочем,времени, чтобы изумляться, у меня не осталось – старик схватил меня за руку, истал трясти ее, и тряс, и тряс, а жена его пританцовывала вокруг, смеясь иплача, а потом оба они принялись засыпать меня вопросами о Сиде, Мэри и вообщео семье.

Однако их радость с моей и в сравнение не шла, я ж словнородился заново, так приятно было узнать, наконец, кто я такой есть. Часа дваони меня допрашивали и, в конце концов, язык мой устал до того, что почти уж и неворочался; я им столько всего наплел о моей семье – ну, то есть, о семьеСойеров, – что на шесть таких семей хватило бы. Рассказал и про то, как упарохода сорвало в устье Уайт-ривер головку цилиндра, и как ее меняли целых тридня. И правильно сделал, в самый раз получилось – они ж не знали, скольковремени занимает такая починка. Да замени я ее хоть головкой болта, мне и это сошлобы с рук.

С этой стороны все вроде как уладилось, но имелась и другая,и она меня сильно беспокоила. Оно конечно, быть Томом Сойером легко и приятно,однако вскоре я услышал, как пыхтит на реке идущий вниз пароход, и всю этулегкость с приятностью точно ветром сдуло. Я сказал себе, а ну как на этом-топароходе Том Сойер и плывет? И что если он заявится сюда и выкрикнет мое имя,прежде чем я успею ему подмигнуть, дать понять, что на мой счет лучшепомалкивать?

Нет уж, это мне ни к чему, совсем ни к чему. Нужноперехватить его по дороге сюда. И я сказал Фелпсам, что, пожалуй, съезжу вгород за моим багажом. Старик хотел отвезти меня туда, но я сказал – не надо, стележкой я и сам управлюсь, на что ему лишние хлопоты?