Глава XVIII. ПочемуГарни пришлось скакать за шляпой

Видите ли, в чем дело, полковник Гранджерфорд былджентльменом. Джентльменом с головы до пят, и вся его семья такая была. В немприсутствовало то, что называют породой, а это ценится в мужчине не меньше, чемв лошади, – так говорила сама вдова Дуглас, а никто не поспорил бы с тем, чтоона – первая аристократка нашего города; да и папаша всегда твердил то жесамое, даром что аристократства в нем было примерно столько же, сколько вкошачьем соме. Полковник Гранджерфорд был очень высок и строен, кожу имел смугловато-бледную,нигде ни краснинки; лицо он каждое утро выбривал дочиста, губы у него былитонкие-претонкие и ноздри тоже, а нос длинный; брови густые, глаза – темнее небывает – сидели в глазницах до того уж глубоких, что казалось, будто они натебя из пещер смотрят. Лоб у него был широкий, волосы черные и прямые и свисалидо самых плеч. Руки длинные, худые, и каждый Божий день он надевал чистуюрубашку и полотняный костюм, такой белый, что глазам больно было смотреть; а повоскресеньям облачался в синий фрак с медными пуговицами. Он всегда ходил стростью из красного дерева с серебряным набалдашником. До шуток-прибауток полковникохотником не был, голоса никогда не повышал. Человеком он был добрым до невероятия– и каждый как-то сразу чувствовал это и понимал, что ему во всем доверитьсяможно. Иногда полковник улыбался и на это приятно было смотреть; но если онвыпрямлялся во весь рост, что твой флагшток, а под бровями его начиналипосверкивать молнии, то всякому хотелось первым делом залезть на дерево, а уж оттудавыяснять причину грозы. Ставить кого-либо на место ему не приходилось – вприсутствии полковника место свое знали все. Общество его каждому было по душе,потому что он словно солнечный свет источал, – я хочу сказать, что рядом с нимпогода всегда казалась хорошей. Бывало, конечно, что и тучи собирались, и тогдастановилось совсем темно, но всего на полминуты, этого хватало, а после опять целуюнеделю – тишь да благодать.

Когда он и старая леди спускались утром вниз, все прочиечлены семьи вставали и желали им доброго утра и не садились, пока не усядутсястарики. Затем Том или Боб подходил к буфету, в котором стоял графин, бралстаканчик, смешивал в нем с водой настоянное на горьких травах вино и подавалстаканчик отцу, и тот держал его в руке, ожидая, когда Том или Боб и себе то жесамое намешают, а после сыновья с поклоном произносили: «Наше почтение, сэр,мадам», и старики чуть-чуть склоняли голову и благодарили их, и они выпивали,все трое, а Боб и Том клали в свои стаканчики немного сахару, заливали егобольшой ложкой воды, капали туда же виски или яблочной водки и отдавали стаканчикимне и Баку, и мы тоже выпивали за здоровье стариков.

Боб был старшим сыном, Том средним – рослые, красивые,широкоплечие мужчины, смуглолицые, с длинными черными волосами и чернымиглазами. Одевались они, как и старик, в белую холстину и носили широкие панамы.

Еще была мисс Шарлотта, двадцатипятилетняя, высокая, гордаяи статная – и очень добрая, когда не сердилась, а уж если рассердится, товзглянет так, что у человека коленки слабеют, этим она в отца удалась. Очень онабыла красивая.

Да и сестра ее, мисс София, тоже, но та была совсем другой –мягкой, ласковой, ну просто голубка. Ей только-только исполнилось двадцать.

У каждого члена семьи имелся в услужении свой негр – даже уБака. Мой-то все больше баклуши бил, потому как я не привык, чтобы за менячто-нибудь делали, а вот негру Бака приходилось-таки повертеться.

Вот такой стала к тому времени эта семья, а прежде она была побольше– еще трое сыновей, их всех поубивали, да покойница Эммелина.

Старому джентльмену принадлежало много ферм и больше сотнинегров. Временами к нам съезжалась за десять-пятнадцать миль целая толпанароду, все верхом, и гостила по пять, по шесть дней, и тогда рядом с домом, ина реке, и в лесу устраивали пикники с танцами, это днем, а ночами в домедавались балы. По большей части, гости были родичами семьи. Мужчины всегдаприезжали с ружьями. Люди они все сплошь были видные собой, благородные, уж вымне поверьте.

В тех краях жил еще один аристократический род – пять илишесть семейств, носивших, по большей части, фамилию Шепердсоны. Люди они былитакие же именитые, высокородные, богатые и благородные, как Гранджерфорды. Шепердсоныи Гранджерфорды пользовались одной и той же пароходной пристанью, стоявшеймилях в двух выше нашего дома, так что иногда я, отправившись туда с кучейнашего народу, видел и кучу Шепердсонов, приезжавших к пристани на превосходныхлошадях.

Однажды мы с Баком отправились в лес, поохотиться, и вдругуслышали стук копыт. А мы как раз дорогу переходили. Бак говорит:

– Быстро! Бежим в лес!

Мы так и сделали – укрылись в лесу и смотрим сквозь листву. Идовольно скоро на дороге показался красивый молодой человек на шедшей рысьюлошади – поводья он бросил и сидел прямо, как солдат. Поперек его седельной лукилежало ружье. Я этого человека уже видел раньше. Это был молодой ГарниШепердсон. И вдруг ружье Бака как бабахнет у меня прямо над ухом и с головыГарни снесло шляпу. Он подхватил ружье и понесся прямо туда, где мы прятались.Ну, мы его дожидаться не стали, а дали деру. Лес был негустой, поэтому я всеоглядывался назад – смотрел, не пора ли мне от пули уворачиваться, – и два разавидел, как Гарни целит в Бака из ружья; а потом он развернулся и поскакал назад,– я полагаю, шляпу искать, но точно сказать не могу, своими глазами не видел. Амы так и неслись во все лопатки до самого дома. Глаза у старого джентльмена,когда он выслушал рассказ Бака, вспыхнули – думаю, больше от радости, – нопотом лицо его словно застыло, и он говорит, мягко так:

– Не нравится мне, когда из кустов стреляют. Почему ты невышел на дорогу, мой мальчик?

– Шепердсоны же не выходят, отец. Они за любое преимущество хватаются.

Мисс Шарлотта, слушая Бака, держала голову высоко,по-королевски, ноздри ее раздувались, глаза сверкали. Старшие братья хмурились,но молчали. А мисс София побледнела, но, правда, когда услышала, что молодойчеловек не пострадал, румянец на ее щеки вернулся.

Как только мне удалось заманить Бака к кукурузной риге поддеревьями, я спросил:

– Ты его и вправду убить хотел, Бак?

– Еще как!

– А что он тебе сделал?

– Он? Ничего он мне не сделал.

– Ну а тогда, почему же тебе его убить охота?

– Да ни почему – это все из-за кровной вражды.

– Какой еще вражды?

– Слушай, ты в каких краях вырос? Неужто не знаешь, чтотакое кровная вражда?

– Сроду о ней не слыхал – расскажи.

– Ну, – говорит Бак, – кровная вражда это вот что такое:поссорится один человек с другим и убьет его; а следом брат того другогоубивает его; а после другие братья – их обоих – начинают охотиться другза другом; ну а потом и двоюродные братья в это дело встревают – так онои тянется, пока все всех не перебьют и враждовать будет уже некому. Но это,знаешь, история длинная, времени много отнимает.

– А ваша вражда давно продолжается, Бак?

– Да уж, будь спокоен, давно! Тридцать лет назадначалась, около этого. Был там у них какой-то спор, стали они судиться, судпризнал одного из спорщиков не правым, ну тот взял да и застрелил другого,который в суде выиграл, – больше-то ему, понятное дело, ничего не оставалось. Наего месте любой поступил бы точно так же.

– А из-за чего у них спор вышел – из-за земли?

– Да может быть – не знаю.

– Ладно, а стрелял первым кто? Гранджерфорд или Шепердсон?

– Господи, откуда ж мне знать-то? Это все вон когда было.

– И что же, никто этого не знает?

– Да нет, па знает, по-моему, и еще кое-кто из стариков, но,правда, из-за чего у них сыр-бор начался, и старикам не известно.

– Сколько же всего народу погибло, а, Бак?

– Много; похоронные конторы на этом здорово заработали.Другое дело, что убить так сразу не всякого удается. В па однажды пальнуликрупной дробью, ну да он не в обиде, потому что сам подставился, не уберегся.Боба как-то ножом пырнули и Тома тоже пару раз ранили.

– Скажи, Бак, а в этом году кого-нибудь уже убили?

– А как же, у нас одного и у них одного. Месяца три назадмой кузен Бад, ему четырнадцать было, поехал прокатиться верхом по лесу,который на другом берегу, а оружия с собой сдуру не прихватил, ну, заехал всамую глушь и вдруг слышит, за ним кто-то скачет, а после видит, это старыйЛысый Шепердсон – в руке ружье, волосенки белые по ветру развеваются; и Баднет, чтобы спрыгнуть с лошади да в кусты удрать, решил, что сможет ускакать отстарика; ну и промчали они миль пять, если не больше, а старик не то, что неотстает, а понемногу нагоняет, и наконец, Бад понял, что ему не уйти, остановилконя, повернулся к старику, чтобы пулю не в спину получить, понимаешь? А старикподъехал поближе и застрелил его. Ну, правда, долго ему этой удаче радоватьсяне пришлось, потому что через неделю наши ребята и его уложили.

– Сдается мне, этот старик был трусом, Бак.

– Ну уж нет, ни вот столечко. Среди Шепердсонов трусовнет – ни одного. И среди Гранджерфордов тоже. Да этот старик как-то раз противтроих Гранджерфордов аж полчаса продержался – и победил. Они все были верхом, аон спешился, укрылся за поленницей, поставил перед собой лошадь, чтобы она егоот пуль прикрывала, а Гранджерфорды спешиваться не стали, скакали вокругстарика, палили в него, а он в них палил. Ясное дело, и лошадь его, и сам онвернулись домой продырявленными, все в крови, да ведь Гранджерфордов-то оттудав дом нести пришлось – один был убит, второй умер на следующий день.Нет, сэр, если вам требуются трусы, среди Шепердсонов их лучше не искать,только время зря потратите, – их там и в заводе нет.

На следующее воскресенье все мы отправились, и все верхом, вцерковь, она милях в трех от дома стояла. Мужчины взяли с собой ружья и Бактоже, и во время службы держали их зажатыми между колен или прислоненными кстеночке, чтобы под рукой были. И Шепердсоны точно так же поступили. Проповедьбыла хуже некуда – насчет братской любви и прочей скукотищи в этом роде; однаковсе ее очень хвалили, и обсуждали на обратном пути, и много всякого наговорилинасчет веры, и добрых дел, и свободной благодати, и допередопределения, и я непонял чего еще, так что это воскресенье далось мне труднее, чем все прежние.

Примерно через час после обеда все уже спали – кто в кресле,кто по своим комнатам, – и стало мне совсем скучно. Бак и его пес растянулись втраве на угреве и тоже дрыхли. Я поднялся к нашей комнате, думал, может, и мнесоснуть удастся. И вижу, милая мисс София стоит у своей двери, которая как разрядом с нашей. Завела она меня к себе, дверь притворила тихо-тихо и спросила,хорошо ли я к ней отношусь, а я говорю – хорошо; тогда она спрашивает, не могули я оказать ей услугу, но только никому об этом не рассказывая, и я говорю –могу. Тут она сказала, что забыла в церкви свое Писание – на скамье, междудвумя другими книгами, – так не могу ли я потихонечку выбраться из дому,сбегать туда и принести ей это Писание, но чтобы никто о том не проведал. Яговорю – конечно. Выскользнул я из дома на дорогу, добежал до церкви, а в нейникого – ну, разве пара свиней: двери же не запираются, а свиньи любятповаляться летом на дощатом полу, потому что он прохладный. Вы, может, и сами замечали,что большинство людей приходит в церковь, только когда от этого отвертеться неудается; а вот свиньи – совсем другой коленкор.

Ну я и говорю себе, что-то тут неправильно; с чего бы этодевушке так волноваться из-за Писания? Тряхнул я его, и из книги выпал клочокбумаги, а на нем карандашом написано: «в половине третьего». Перерыл явсе Писание, но ничего больше не нашел. Что все это значит, я не понял и потомузасунул клочок бумаги обратно в книгу, а когда возвратился в дом и поднялсянаверх, мисс София опять стояла у двери. Затащила она меня в комнату, закрыладверь, и стала рыться в Писании, нашла ту бумажку, а едва прочитала написанноена ней, сразу так обрадовалась: я и ахнуть не успел, как она обхватила меняруками, стиснула что было мочи и сказала, что я лучший мальчик на свете, но тольконикому ничего говорить не должен. На минуту она здорово раскраснелась, глазагорят, хорошенькая стала, просто жуть. Очень меня это удивило и я, отдышавшись,спросил, что было написано на той бумажке, а она спрашивает, прочитал ли я ее,я отвечаю – нет, а она опять спрашивает, умею ли я читать по писанному, яговорю: «Нет, только если буквы печатные», – и тогда она сказала, что этойбумажкой просто-напросто было заложено в книге нужное ей место, а мне лучшепойти поиграть.

Я направился к реке, обдумывая это происшествие, и довольноскоро заметил, что за мной увязался мой негр. И когда дом скрылся из виду, негрпару секунд поозирался по сторонам, а после бегом нагнал меня и говорит:

– Марса Джош, пойдемте со мной на болото, я вам целую кучуводяных гадюк покажу.

Странное, думаю, дело – он и вчера то же самое предлагал. Аведь должен же понимать, что мало на свете людей, готовых тащиться бог знает куда,чтобы на гадюк полюбоваться. Что же тогда у него на уме? Я и говорю:

– Ладно, пойдем.

Прошел я за ним примерно половину мили, потом он поворотилпрямо в болото, и мы пробрели по лодыжки в воде еще с полмили. И выбрались намаленький, плоский сухой островок, весь заросший деревьями, кустами и дикимвиноградом, и тут негр говорит:

– Ступайте направо, марса Джош, несколько шагов пройдете,там они и есть. А я их уже вот сколько навидался, глаза б мои на них несмотрели.

И сразу пошел назад и скоро скрылся за деревьями. Янаправился в ту сторону, вышел на отгороженную отовсюду плетьми дикоговинограда полянку размером со спальню, а на ней человек лежит и спит – игосподи-боже, это был мой старина Джим!

Я разбудил его, думал, он здорово удивится, увидев меня, аннет. Он чуть не расплакался от радости, но не удивился. Сказал, что в ту ночьплыл за мной, слышал, как я его звал, но не отвечал, потому как боялся, чтокто-нибудь вытащит его из воды и снова в рабство продаст. А потом говорит:

– Я тогда зашибся малость, быстро плыть не мог, ну и подконец сильно отстал от тебя, а когда ты на берег вылез, решил, что по земле-тоя тебя и без крику нагоню, но, как увидел тот дом, притормозил. Чего они тебеговорили, я не слышал, слишком далеко стоял, да и собак боялся, ну а когда всестихло, понял, что тебя в дом впустили, и ушел в лес, дня дожидаться. А ранопоутру, натыкаются на меня несколько негров, которые в поле идут, берут ссобой и показывают вот это место, в котором человека никакая собака не сыщет, –вода же кругом, – а после каждую ночь притаскивают мне чего-нибудь поесть да рассказывают,как ты там управляешься.

– Чего ж ты раньше-то не попросил моего Джека, чтобы он менясюда привел, а, Джим?

– Да что толку было беспокоить тебя, Гек, пока у нас и небыло ничего, и сделать мы ничего не могли? Теперь-то другое дело. Я тут прикупал,когда случай подворачивался, кастрюльки да сковородки, а ночами плот починял…

– Какой еще плот, Джим?

– А наш старый плот.

– Ты что, хочешь сказать, что его не разбило вдребезги?

– Нет, Гек, не разбило. Потрепало, конечно, сильно – конецодин оторвало, но, в общем, остался он цел, только пожитки наши все как есть потонули.Кабы мы не унырнули так глубоко, да ночь не была такая темная, да мы с тобойтак сильно не перепугались, да не были такими олухами, мы бы наш плот сразу заметили.Но, может, оно и к лучшему, потому что теперь он снова целехонек, лучше новогостал, и вещичек у нас новых прибавилось, взамен потерянных.

– Но послушай, Джим, если это не ты плот выловил, то откудаж он опять взялся?

– Да как бы я его выловил, на болоте-то сидя? Нет, плотдругие негры нашли – его на излучине к коряге прибило, − ну и спряталиего на ручье, под ивами, а после такой гвалт подняли, никак решить не могли,чей он, что я очень скоро о нем прослышал и угомонил их, сказав, чтопринадлежит он вовсе не им, а нам с тобой – вы что, говорю, хотите присвоить собственностьмолодого белого джентльмена, чтобы с вас потом шкуру за это спустили? А послераздал им по десять центов, ну, они страх какие довольные остались, жалелитолько, что плоты не часто приплывают, а то бы они, глядишь, совсемразбогатели. Они хорошие люди, голубчик, негры-то эти, если мне чего требуется,так дважды их об этом просить не приходится. И Джек тоже негр хороший – и умный.

– Что верно, то верно. Он ведь даже не сказал мне, что тыздесь, просто привел сюда, чтобы гадюк показать. А если чего случится, так егодело сторона. Скажет, что никогда не видел нас вместе, – и не соврет.

Про следующий день мне особо распространяться не хочется.Так что я, пожалуй, коротко все расскажу. Проснулся я на рассвете, собралсяперевернуться на другой бок и дальше спать, но вдруг заметил, до чего в дометихо – точно в нем и нет ни души. Прежде такого не бывало. Потом смотрю – аБака-то и вправду нет. Ну, тут уж я встал, спустился вниз – никого, дом стоиттихий как мышь. И во дворе то же самое. Я и думаю – что бы это такое значило? Дошеля до поленницы, вижу, у нее Джек сидит, и спрашиваю:

– Что происходит?

А он отвечает:

– Вы разве не знаете, марса Джош?

– Нет, – говорю, – не знаю.

– Ну, так у нас же мисс София сбежала! Честное слово. Ночью,а в котором часу, никому не известно, и сбежала она, чтобы выйти за молодогоГарни Шепердсона, – так, по крайности, говорят. Семья обнаружила это с полчасаназад – может, малость раньше, – и ей же ей, времени наши хозяева терять нестали. Такой суматохи с ружьями и лошадьми мы отродясь не видали!Женщины поскакали родню на ноги поднимать, а старый марса Сол с сыновьямипохватали ружья и понеслись к реке, чтобы изловить молодого джентльмена, да иубить, покуда он с мисс Софией реку не переплыл. Я так понимаю, туго им обоим придется.

– И Бак меня даже не разбудил!

– Понятное дело, не разбудил! Не хотели они вас в этовпутывать. Марса Бак, когда ружье заряжал, кричал, что теперь-то уж оннепременно какого-нибудь Шепердсона ухлопает, не сойти ему с этого места! Ну,их там, наверное, много соберется, значит, хоть одного да ухлопает, если случайподвернется.

Я что было сил побежал по дороге, которая вела к реке. Искоро услышал далеко в стороне от нее стрельбу. А как завидел впереди дровянойсклад и поленницу, стоявшие рядом с пароходной пристанью, то свернул поддеревья, в заросли, нашел там подходящее место, в которое пули не залетали, залезна развилку тополя, и стал смотреть. Перед тополем, немного вбок от него,стоял штабель дров фута в четыре вышиной, я поначалу думал за ним спрятаться,да, слава те господи, передумал.

По открытому полю перед складом носились четверо, не топятеро верховых, – они вопили, ругались и пытались подстрелить двух ребят,укрывшихся за поленницей, да ничего у них не получалось. Каждый раз, как одиниз них подлетал поближе к реке, чтобы подобраться к поленнице сбоку, из-за неетут же стреляли. Мальчики сидели за ней спиной к спине, прикрывая друг друга собеих ее сторон.

В конце концов, мужчины гарцевать и орать перестали, апоскакали прямиком к складу, и тогда один из мальчиков встал, оперся, чтобыприцелиться, локтем о полено и вышиб одного нападавшего из седла. Все остальныеспешились, подхватили раненного и потащили его к складу, а мальчики в тот жемиг припустились бежать. Они пробежали половину пути до моего дерева, толькотогда те мужчины их и заметили. А как заметили, попрыгали в седла и погналисьза беглецами. Нагонять-то они их нагоняли, да без толку, слишком большая умальчиков фора была. Добежали они до штабеля перед моим тополем и нырнули занего – и опять у них перед всадниками преимущество появилось. Одним измальчиков оказался Бак, другой был и не мальчик вовсе, а тощий юноша летдевятнадцати.

Мужчины погалопировали немного вокруг, а после ускакаликуда-то. Как только они скрылись из глаз, я окликнул Бака, назвался. Он сначалане понял, что мой голос с дерева доносится. Ужас как удивился. И попросил менясмотреть во все глаза и, если мужчины опять появятся, крикнуть ему; сказал, чтоони наверняка какую-то пакость задумали и долго их ждать не придется. Очень мнезахотелось убраться подальше от этого места, но слезать с дерева я не стал. АБак заплакал, начал сыпать проклятиями, кричал, что он и его кузен Джо (такзвали юношу) еще посчитаются с Шепердсонами за этот день. Сказал, что его отеци братья убиты и двое-трое врагов тоже. Сказал, что Шепердсоны устроили засаду,что отцу и братьям следовало дождаться родичей, – Шепердсонов оказалось слишкоммного. Я спросил, что стало с молодым Гарни и мисс Софией. Бак ответил, что онипереправились через реку и скрылись. Меня это обрадовало, а его, похоже, радовалоне очень, уж больно он ругал себя за то, что не убил тогда Гарни, чтопромахнулся, – я таких слов и не слышал прежде.

И вдруг – бах! ба-бах! – из трех или четырех ружей, – темужчины прокрались лесом и вышли на нас сзади, оставив где-то лошадей! Ребятапомчались к реке – оба уже ранены были – бросились в воду, поплыли, а мужчиныбегали по берегу, стреляли в них и кричали: «Смерть им! Смерть!». Меня затошнило,да так, что я чуть с дерева не слетел. В общем, про все, что тогда произошло,я рассказывать не хочу, потому что меня опять тошнить начнет. Лучше бы я невыходил на берег и не видел ничего. А теперь от увиденного не избавишься, теперьоно мне ночами снится.

На дереве я просидел, пока смеркаться не начало, все боялсяслезть. Временами из леса доносились выстрелы, а два раза я видел, как мимолесного склада проскакивали вооруженные всадники, стало быть, напасть эта ещепродолжалась. На душе у меня было худо, я решил, что к дому Гранджерфордов и близкобольше не подойду, потому как виноват-то во всем я. Я уж понял теперь – в томклочке бумаги сказано было, что мисс София должна встретиться где-то с Гарни вполовине третьего и сбежать с ним, и если бы я рассказал ее отцу и об этомклочке, и о том, как она странно себя вела, так ее бы, наверное, посадили под замок,и никакого этого кошмара не было бы.

Ну, а когда я спустился с дерева, то прокрался к реке, иувидел в воде рядом с берегом два тела, и вытянул оба на берег, а после прикрылих лица и поскорее убрался оттуда. Прикрывая лицо Бака, я даже заплакал, он жетакой был добрый со мной.

Почти уж стемнело. Дом я обошел стороной, двинулся лесом к болоту.На островке Джима не оказалось, и я торопливо побрел к ручью, протолкалсясквозь ивы, думая, что вот сейчас запрыгну на плот и уберусь от этих жуткихмест как можно дальше. А плота-то и нету! Господи-боже, до чего ж я перепугался!Целую минуту дышать вообще не мог. А потом как заору. И футах в двадцати пятиот меня раздался голос:

– Боже милостивый! Это ты, голубчик? Не шуми так.

Это сказал Джим – и слаще голоса я отроду не слышал. Япобежал по берегу, забрался на плот, Джим обхватил меня, прижал к себе – ужтак-то он мне обрадовался. И говорит:

– Благослови тебя Бог, сынок, а я решил, что ты опять помер.Сюда Джек приходил, говорит, он так понимает, что тебя застрелили, потому какдомой ты не вернулся, вот я и вывел плот к устью ручья, чтобы уплыть, кактолько Джек еще раз придет и скажет, что тебя точно убили. Господи, до чего ж ярад, что ты вернулся, голубчик.

А я говорю:

– Ну и ладно, и хорошо, меня они не отыщут, решат, что яубит, а труп мой по реке уплыл, – там на берегу найдется кое-что способное навестиих на эту мысль, – поэтому давай не будем время терять, Джим, поплыли отсюда,да поскорее.

Мне полегчало, только когда наш плот выбрался на серединуМиссисипи и спустился мили на две. Мы зажгли сигнальный фонарь и решили, чтоснова свободны и ничего нам не грозит. У меня со вчерашнего дня крошки во ртуне было, поэтому Джим накормил меня кукурузными хлебцами, пахтой, да еще исвининой с капустой и зелеными овощами, – а если ее правильно приготовить, таквкуснее ничего на свете не сыщешь, – и пока я уплетал ужин, мы разговаривали, итак нам хорошо было. Я был страшно доволен, что убрался подальше от кровнойвражды, а Джим, – что ему на болоте больше куковать не придется. И мы пришли сним к выводу, что, в конце концов, лучше плота дома не сыскать. В других-то местахи люди все время толкутся, и воздуху не хватает – то ли дело плот. На плоту ты завсегдасвободен, на нем в любое время и легко, и уютно.