Приспособительная мутация марксизма под русский народ: сталинизм

 

Итак, отказаться от своего удерживающего призвания Россия смогла – в масонско-буржуазной Февральской революции 1917 года. Однако стать буржуазной страной "как все" ей не удалось. И не могло удаться, ибо русской культуре свойственно совершенно иное и цельное понимание смысла жизни: идея служения вселенской правде, а не обуявшая Запад идея стяжательства земных богатств. Февралистам не удалось преодолеть этой русской психологии – в чем и была причина их падения. Невозможно было простым политическим переворотом ввести строй по западному либерально-демократическому образцу, как того они хотели. Это привело лишь к краху государственности и к гражданской войне, в которой верх одержала иная сила.

Напомним, что в сравнении с Россией западное общество было нравственно менее здоровым, однако там процессы секуляризации не были восприняты столь болезненно, поскольку оно с давних времен и постепенно впускало в себя апостасийные яды, привыкая к ним как к норме.

В России же, в отличие от Запада, не было ядовитых процессов, сравнимых с его Возрождением, Реформацией, Просвещением, "классической философией" и прочими ленинскими "источниками марксизма". Русский народ через тысячелетие пронес свое древнее христианство от византийских Вселенских Соборов. Именно Православие веками было для русского народа и философией, и культурой, и скрепляющей государственной идеологией. Столь огромная Империя могла существовать лишь на незыблемом священном отношении к власти.

Поэтому, если на Западе буржуазные антимонархические революции быстро достигали общественного "консенсуса" в большей свободе греха для всех, то в не привыкшей к этому православной России устранение удерживающей грех монархии вызвало всеобщий хаос и обвал. Крупнейшее и богатейшее по ресурсам государство мiра рухнуло в несколько месяцев. Кадетка-февра­листка А.В. Тыркова-Вильямс признала: «Когда упала корона, многие с изумлением заметили, что ею заканчивался, на ней держался центральный свод русской государственности... Заполнить опустошение оказалось не под силу кадетам»[374].

При отсутствии верховной монархической власти этому не смогла противостоять ни Православная Церковь (она не имеет в своих руках меча для защиты от внешнего зла), ни подавляющее православное большинство народа (оно без должных вождей и без должной организации всегда будет слабее организованного враждебного меньшинства).

То есть одна из важнейших причин падения России, помимо наших грехов, заключалась и в наших традиционных православных достоинствах, которые обернулись слабостью при попытке изменить историческую форму удерживающей власти и уподобиться апостасийному мiру. В старые времена, в более-менее однородном мiре европейских христианских традиций, русская детская простота и цельность придавала России силу и величие – при защите такого народа верховной отеческой властью. В новые времена, когда в мiре стали доминировать уже иные, материалистические силы, эти же старомодные особенности России стали причиной ее физической слабости – при отказе от монархии. "Детский" организм без должной защиты подвергается смертельному воздействию многих болезней, которые взрослый человек переносит легко...

Таким образом, монархия в России была не просто одной из возможных форм государственного устройства, но единственной исторически сложившейся формой, соответствовавшей правосознанию, характеру и возможностям обороны от зла русского православного народа.

Мы отметили в первой главе, что диавол соблазняет людей на основе их гордыни и подмены главной Божественной истины – частичными, выдаваемыми за главную. Причем диавол работает с индивидуальным подходом и к каждому человеку, и к каждому народу с его национальным характером. Так, материалистичный еврейский народ был соблазнен идеей богоизбранности с извращением ее духовно-служебной сути в гордыню стяжательско-племенного господства над мiром. Западноевропейские народы удалось соблазнить идеей индивидуальной свободы с заменой ее Божественного истока на эгоистичную гордыню человекобожества и свободу греха (либеральный гуманизм).

Но ни тот ни другой прием в России не удался бы на длительное время как не соответствующий народной психологии: она не стяжательна, не индивидуалистична, не эгоистична. В России с ее православной традицией вселенского служения соблазн должен был быть иным – на основе жертвенного служения идее спасения мiра от зла для всеобщего Царства справедливости; но с подменой источника зла, местонахождения этого Царства и средств борьбы за него. В искренних коммунистах этого типа можно и по сей день видеть гордыню псевдорелигиозного спасения мiра – без Бога, «своею собственной рукой».

Уже упомянутый "орден русской интеллигенции" возник именно так: он воспринял атеистическое антимонархическое учение как некую всепоглощающую веру, за которую члены "ордена" были готовы страдать и умирать. Февральская революция достигла его главной цели – свержения православной монархии, но и разоблачила обман: вместо демократического "народного счастья" получилась анархия. После выполнения этой чисто отрицательной задачи из "ордена" отсеялась значительная часть его членов-либера­лов, разочарованных и даже прозревающих и кающихся (таковых оказалось немало в эмиграции). А из оставшейся части "ордена" именно большевики оказались у власти и удержали ее в жесточайшей войне против русского народа.

При этом важная материальная причина их успеха – иностранная помощь врагов России на протяжении 1920–1930-х годов – дополнилась духовной причиной: сами большевики смогли эксплуатировать русскую психологию не только с ее отрицательными, но и с положительными чертами, на которых затем удалось долго паразитировать. Таковы почти детская наивность, способность к терпению, готовность к жертвенному служению, соборность совместной жизни, отсутствие индивидуалистичного стремления к политическим свободам, монархическое понимание государственной власти, потребность в мiровоззрении спасения, основанном на утверждении добра против зла.

В отличие от февралистов большевики не стали все это отбрасывать, а использовали, лишь подменив понимание добра и зла и замаскировав подмену. Так им удалось обмануть народ, который ради "общечеловеческого счастья" позволил паразитировать на себе антирусским силам... (Бердяев не осознал эту паразитическую подмену, когда сеял свои кощунственные изречения, что «большевистская революция путем страшных насилий освободила народные силы, призвала их к исторической активности... Русский мессианизм родствен еврейскому мессианизму. Ленин был типически русский человек... на Третий Интернационал перешли многие черты Третьего Рима... Третий Интернационал есть не Интернационал, а русская национальная идея. Это есть трансформация русского мессианизма... Поражение советской России было бы и поражением... мiровой идеи, которую возвещает русский народ»[375]... Этот философ верно отмечал "ложь" и "правду" коммунизма, но ведь эта "правда" была не самостоятельной, а лишь отражением чужой неправды: она заключалась не в собственной положительной программе, а только в отрицании неправды капитализма – причем на ложном, бездуховном и насильственном пути.

Коммунисты паразитировали и на особенностях традиционного русского экономического уклада, в котором никогда не преобладал голый рыночный расчет (как в капитализме); он дополнялся духовными ценностями, которые вместе с рыночными создавали нестяжательную экономическую модель, облагороживая труд. Коммунисты сделали эту нестяжательность принудительным инструментом всеобщей уравниловки в бедности – для контроля над народом.

Само название "советская власть" было паразитированием на древнем русском понятии "Совет всея земли" – так назывались Всероссийские Земские Соборы. Поскольку коллективизм есть чувство инстинктивно-природное, оно может быть наполнено разным содержанием: в данном случае у коммунистов – дисциплинарно-животным, в отличие от русского духовного соборного коллективизма как совместного служения Богу в любви, согласии и взаимопомощи.

На основе русского служебно-равноправного имперского чувства большевики восстановили и почти всю территорию Российской Империи, но не для ее удерживающей миссии, а в виде плацдарма для мiровой революции, то есть для дальнейшего коммунистического богоборческого наступления на другие страны – ценою эксплуатации всех сил русского народа.

+ + +

 

Итак, большевизм был столь новым и сложным феноменом, что далеко не всем современникам удавалось отделить в нем его сатанинскую суть от тех положительных особенностей русского народа, на которых большевизм паразитировал. Многие надеялись, что вскоре большевики образумятся – ведь не может же государственная власть без конца разрушать свое государство. Это нередко порождало иллюзии о перерождении большевизма в "русскую национальную власть". И большевицкая пропаганда эти иллюзии охотно поощряла.

Сначала такие надежды появились в русской эмиграции, тосковавшей по родине; к тому же предательство России ее западными союзниками в Первой мiровой и гражданской войнах вызвало у эмигрантов оправданное отталкивание от Запада. Поэтому объявленный советской властью нэп многим показался началом перерождения марксистского режима в более здравый: это означало возможность возвращения в Россию.

Символом этих надежд стал вышедший в июле 1921 года в Праге сборник "Смена вех". Его название обыгрывает заглавие антиреволюционного сборника "Вехи" (1909), выдвигая обратную идею: покаянного принятия революции в духе приведенных выше мудрствований Бердяева («Третий Интернационал – Третий Рим»). Сменовеховцы увидели в большевицком перевороте мистическую "очистительную бурю", "русскую стихию", а в восстановлении Москвы как политической и духовной столицы (большевики бежали туда в марте 1918 года от немцев, угрожавших Петрограду) усмотрели мистический смысл обрусения компартии, чему якобы предстояло вскоре осуществиться. Эти идеи затем долго муссировали и евразийцы, в том же 1921 году истолковавшие революцию как крах попыток рационалистической европеизации России, начатой Петром I, и выход России на свой национальный путь, который вскоре будет осознан народом – так, по их мнению, русская стихия преодолеет крайности большевизма.

Сборник "Смена вех" был восторженно принят советской печатью и переиздан в советской России. В нем большевики увидели капитуляцию белой идеологии сопротивления, – что должно заставить и в России оппозиционные круги специалистов, военных и даже духовенства примириться с советской властью как неизбежностью. Троцкий в октябре 1921 года на втором съезде Политпросвета заявил: «Нужно, чтобы в каждой губернии был хоть один экземпляр этой книжки "Смена вех"»[376].

Сменовеховство охватило и военных, особенно после советско-польской войны: мол, большевики собрали почти всю Империю и надо защищать Рос­сию независимо от нынешней ложной идеологии; мистическая судьба России ее преодолеет... Известным выразителем этой психологии был склонный к мистике А.А. Брусилов; он увлекался «оккуль­тными истинами» и «бездной премудрости» Блаватской, а ранее даже участвовал в сеансах с вызыванием духов[377]...

И в богемных художественных кругах было заметно подобное мистически-эстетическое оправдание "очистительной революции", как, например, в стихах Брюсова («в день крестильный в Октябре»), Блока («В белом венчике из роз впереди Исус Христос»), Клюева («Есть в Ленине керженский дух, игуменский окрик в декретах»), Андрея Белого (поэма "Христос воскрес"), Есенина (поэма "Инония").

Революция могла бы стать "очистительной бурей" при покаянном осознании допущенного греха и зла – но не при его оккультной эстетизации и кощунственном восхвалении! И не при капитуляции перед ним как исторической необходимостью – в чем общий знаменатель разных течений сменовеховства. Это была мистика не связи с Богом, а подпадения под сатанинский обман.

На волне сменовеховских надежд началась репатриация в советскую Россию (по официальным данным, за 1921–1931 годы вернулось 181 432 эмигранта, из них две трети в 1921 году[378]). Возвращались в основном бежавшие от хаоса гражданской войны и пола­гав­­шие, что у советской власти к ним претензий не будет. (Претензии появились в 1937 году...) Впрочем, кто-то из бежавших социалистов надеялся войти в структу­ры коммунистической власти...

Эти иллюзии могли бы развеяться сразу, если бы сменовеховцы раскрыли глаза хотя бы на то, что нэп нисколько не смягчил ненависть большевиков к Церкви, разгром которой усилился под предлогом "борьбы с голодом"...

Компартия использовала сменовеховство лишь для разложения эмиграции (вкупе с операцией "Трест") и для поощрения капитулянтских течений (вроде обновленчества) в завоеванной России, где в сменовеховском национал-большевицком течении «центральное место занимает Исай Лежнев (Альтшулер)... выходец из ортодоксальной еврейской семьи». Идею «использования русских национальных чувств» для привлечения военспецов тогда выдвигали и главный редактор "Известий" Ю. Стеклов (Нахамкес), и Троцкий, чтобы «внушить убеждение, что советское правительство борется за благо русского народа», – но можно ли хоть на секунду допустить, что они это делали искренне? Тем более, что даже против такого тактического заигрывания с русским патриотизмом принципиально выступали Зиновьев, Бухарин, Покровский и особенно нарком национальностей Сталин как в своей газете "Жизнь национальностей", так и в речи на XII съезде партии[379].

В отличие от сменовеховской части эмиграции, ее политическое ядро в лоне Русской Зарубежной Церкви выразило свое отношение к коммунистической власти в следующих тезисах на Всезарубежном съезде в 1926 году:

«Мiровая коммунистическая партия... является в отно­шении России внешней силой, а не русским национальным (хотя бы и скверным, жестоким, варварским) правительством... Отношение к советской власти как к плохому, но русскому правительству, означает непонимание ее существа... Под татар­ским игом русская самобытность менее искажалась, нежели под игом коммунистическим. Оно внешне менее заметно, так как коммунист говорит на том же языке... и, потому, сопротивление коммунистическому разложению требует большей сознательности, нежели противодействие простому иноземному засилью»[380]. «Сколько бы других народов ни признало коммунисти­ческую партию, властвующую над Россией, ее законным правительством, русский народ ее таковым не признает и не прекратит своей борьбы против нее»[381].

Последующие годы показали правоту этой позиции, когда, после нэповской передышки, большевики начали перелом русского (крестьянского) хребта – коллективизацию. Тем не менее сменовеховство проглотило и пережило даже это – в виде отдельных совпатриотических организаций (младороссы, часть евразийцев и т.п.).

И расчет митрополита Сергия на спасение Церкви лояльностью богоборцам не оправдался: "безбожная пятилетка" провозгласила целью полное уничтожение религии. Церковь будет спасена войной – когда понадобится компартии для мобилизации русского патриотизма. И в эмиграции поднимется вторая волна сменовеховского совпатриотизма, с которой сомкнутся остатки первой...

Однако нужно признать и то, что давление преобладающей русской национальной среды на марксистский режим было неискоренимым хотя бы из-за того, что большинство рядовых членов компартии были русскими. Партии в чем-то приходилось приспосабливаться к ним, в связи с чем шло постоянное скрытое противостояние между евреями-интернационалистами и русскими большевиками. М. Агурский в книге "Идеология национал-большевизма" попытался проследить этот процесс еще со времен Ленина и Троцкого – не отделяя тогдашнюю лживо-маскировоч­ную патриотическую пропаганду от последующей действительной национальной мутации режима в годы войны, который только этим и спасся.

+ + +

 

Тут мы переходим ко второму, иному, периоду использования большевиками русских национальных чувств.

Талант Ленина состоял в нигилистическом углублении хаоса для захвата власти и в разложении сопротивлявшегося русского народа; сменовеховство 1920-х годов тоже служило целям разложения. Талант Сталина в конце 1930-х годов заключался в использовании противоположного, консервативного приема: вместо продолжения борьбы с русскими, на что режим неэффективно тратил основные силы, Сталину было проще признать их существование как физическую державообразующую реальность и оседлать ее – с целью укрепления своей власти, а заодно и расправиться с соперниками в партийных верхах. При этом была вычищена самая интернационалистская часть партии, не готовая к такому повороту – и можно сказать, что, скорее, руками Сталина это сделало народное сопротивление.

Современникам было трудно разобраться в том, что в этой политике Сталина тактика, а что стратегия. Поэтому новая волна приятия коммунистической власти в те годы, в том числе в эмиграции, неудивительна. Нам, однако, сегодня доступно знание обо всем периоде сталинского правления, чтобы судить о его целях точнее. И лишь недоумение вызывает то, что многие патриотические авторы, именующие себя учеными, принимают эту вынужденную паразитическую мутацию марксистского режима в конце 1930-х годов за чистую монету – как чистку партии от «еврейских большевиков» и величают Сталина «национальным вождем Русского народа»[382], осуждая все попытки антикоммунистической борьбы в сталинский период. Такая слепота возможна только при отсутствии православных критериев в оценке и действий Сталина, и мiровых событий. Поскольку это явление все еще очень распространено, рассмотрим его ниже на основных этапах сталинского "патриотизма".

 

"Антиеврейские" чистки 1937–1938 годов.

Сталин действительно решил прагматично опереться на русский народ как численно преобладающий для построения коммунизма сначала в одной стране – в противоположность троцкистам, стремившимся к немедленной мiровой революции. Но это произошло после того, как тот же Сталин покорил русский народ, сломав ему хребет коллективизацией и "безбожной пятилеткой". Он боролся с троцкистами прежде всего за личную власть и был для народа лучше них лишь в той мере, в какой превраще­ние в раба-манкурта "лучше" сожжения на всемiрном революционном костре. Незадолго до того Сталин нанес удар и по вполне русскому "кулацкому правому уклону" в партии (Рыков, Томский, Угланов – их даже подозревали в жалости к русскому народу); после них дошел черед и до "левого уклона", в котором преобладали евреи.

Патриоты, восхваляющие эту чистку как антиеврейскую, идут на поводу у еврейских советологов, для которых Сталин ужасен именно тем, что в 1937 году двадцатилетний террор против русского народа впервые охватил и еврейскую ленинскую гвардию – иных жертв они не видят. Но так получилось потому, что евреев было очень много в числе соперников Сталина в верхах*. Кроме того, многие евреи были несогласны и с попыткой Сталина подружиться с "антисемитом" Гитлером (см. далее) – их приходилось вычищать из наркоматов иностранных дел и внешней торговли, где они занимали большинство должностей. Согласные со Сталиным евреи (Каганович, Берия, Лозовский-Дридзо, множество политруков во главе с Мехлисом, даже садистки Землячка-Залкинд и Мейзель-Пластинина) оставались на высоких постах и продолжали вместе со Сталиным яростную войну против русского народа. В ЦК ВКП(б) на март 1939 года «количество евреев по сравнению с февралем 1934-го даже незначительно возросло – с 10 до 11», а в общем числе репрессированных «евреи занимали тогда одно из последних мест. Всего в 1937–38 годах их было арестовано НКВД 29 тыс., что составляло приблизительно 1 % от общей численности этого нацменьшинства»[383], – признает даже еврейское издание. А другое отмечает, что несмотря на чистки «на протяжении 1940-х роль евреев в карательных органах оставалась весьма заметной»[384].

Примечательно, что накануне этой волны чисток лояльным евреям были даны успокоительные сигналы: "Известия" перепечатали давнее заявление Сталина (от 12 января 1931 года), что «коммунисты, как последовательные интернационалисты, не могут не быть непримиримыми и заклятыми врагами антисемитизма. В СССР строжайше преследуется законом антисемитизм, как явление, глубоко враждебное Советскому строю. Активные антисемиты караются по законам СССР смертной казнью»... И действительно карались. Тогда же было напечатано и заявление Молотова на VIII съезде Советов СССР: «Наши братские чувства к еврейскому народу определяются тем, что он породил гениального творца идей коммунистического освобождения человечества... – Карла Маркса, что еврейский народ... дал много славных героев революционной борьбы против угнетателей трудящихся и в нашей стране... выдвинул и выдвигает все новых и новых замечательных, талантливейших руководителей...»[385].

"Краткая еврейская энциклопедия" отмечает: «Многие евреи, добившиеся в 1920–30 гг. социального успеха, были репрессированы в 1937–38. Однако именно в конце 1930-х гг. роль евреев в различных сферах жизни советского общества достигла своего апогея... [государственные] служащие составляли свыше 40 % всего самодеятельного еврейского населения... В 1939-41 гг. явных проявлений антисемитизма в СССР не было, политика властей характеризовалась своеобразным "антисемитизмом": полным игнорированием всего, что касалось положения евреев»[386]. То есть: впервые в СССР к евреям их партийные соратники перестали относиться как к абсолютно неприкасаемой привилегированной расе – это и было в ее глазах "антисемитизмом".

Тем не менее с началом войны «советские власти предпринимали специальные меры для эвакуации еврейского населения... всем евреям отдавалось преимущество... Советские власти предоставили тысячи поездов специально для эвакуации евреев»[387], – отмечала еврейская печать. В 1941–1942 годах был создан Еврейский антифашистский комитет для сотрудничества СССР с международным еврейством, который имел огромный успех в США. В руководстве социалистических стран Восточной Европы, созданных после войны под контролем СССР, преобладали евреи. Известна также огромная роль СССР в создании и поддержке (дипломатией, оружием и переселенцами) государства Израиль в 1948 году. Так что провозглашающие Сталина "борцом против еврейских большевиков" выдают желаемое за действительное, искажая истину. (Об изменениях политики относительно евреев после 1948 года скажем в следующей главе.)

В православной оценке тех действий Сталина вообще должна быть другая точка отсчета: этот бывший семинарист стал богоотступником и остался им; как раз во время сталинского «свержения власти еврейских большевиков», в 1937–1938 гг. было расстреляно 106 800 православных священнослужителей [388]. Очевидно, эта мера была предпринята после того, как перепись 1937 года (когда на вопрос о религии отвечали граждане с 16 лет) дала поразительную цифру верующих в СССР: 55,3 млн. человек, из них 41,6 млн. православных (неверующими назвались 42,2 млн.). Это означало, что, несмотря на преследования, православными себя открыто признали 42,3 % взрослого населения страны[389]. А ведь еще было и множество катакомбных верующих, скрывавших свою веру от богоборческой власти!

В 1939 году в СССР расстреляли еще 900, в 1940-м – 1100, в 1941-м – 1900, в 1943-м – 500 православных священнослужителей (цифры уменьшились, поскольку духовенства на свободе тогда уже почти не осталось: накануне войны на всю страну в границах 1939 года было лишь около сотни действовавших храмов и ни одного монастыря). Поэтому приведенное суждение о Сталине как «национальном вожде Русского Народа» трудно расценить иначе, как кощунство над памятью этих мучеников.

А сколько вообще народа – от сотен тысяч крестьян до тысяч виднейших ученых (достаточно назвать имена Чаянова, Вавилова, Туполева, Королева) – было тогда же уничтожено или брошено в лагеря[390]! Красные патриоты почему-то забывают и сталинский разгром собственной армии накануне войны, о чем в официальном советском издании написано: «С мая 1937 по сентябрь 1938 года подверглись репрессиям около половины командиров полков, почти все командиры бригад и дивизий, все командиры корпусов и командующие войсками военных округов, члены военных советов и начальники политических управлений округов, большинство руководящих политработников... многие преподаватели высших и средних военных учебных заведений»[391]. Сталин пошел на это накануне назревавшей войны, потому что боялся собственной армии.

В случае высокопоставленных деятелей аресту (и даже расстрелу) подлежали "жены врагов народа" и другие члены семьи; председатель Комиссии по реабилитации называет цифру таких репрессированных в 40 056 человек[392]...

Итак, это было уничтожение не «еврейских большевиков», а всех социальных групп, которые могли представлять собой потенциальную опасность для режима – для наведения всеобщего страха на остальных. Страх коверкал души и расчеловечивал людей, принуждал к доносительству и предательству близких. Оправданное желание сильной русской власти не должно деградировать до оправдания такой преступной власти.

 

"Обезпечение победы в Отечественной войне".

Сталинистская трактовка германско-советской войны О.А. Платоновым и его единомышленниками также далека от истины. Невозможно согласиться с ними, что в 1941 году «западный мiр ставил своей целью полное уничтожение России–СССР... К войне против России Германию подталкивали иудейско-масонские режимы США и Англии, видевшие в Гитлере орудие осуществления своих планов мiрового господства и разрушения России»[393] (курсив наш).

Подталкивали, но с обратной целью: для уничтожения европейского фашизма усилиями СССР. Иначе зачем было США помогать Сталину огромными поставками оружия и стратегических материалов (18 тысяч самолетов, 12 тысяч танков, 409 тысяч автома­шин, боеприпасы, металлы, бензин, оборудование для целых заводов, продовольствие)? Без этого «мы не могли формировать свои резервы и не могли бы продолжать войну», – признавал маршал Г.К. Жуков в откровенных беседах[394].

Тогда западный мiр раскололся на две качественно разные, враждебные друг другу части и в мiре образовались три основные силы, вступившие в противоборство друг с другом, напомним: 1) еврейско-масонские демократии, победившие монархии в спровоцированной специально для этого Первой мiровой войне; 2) богоборческий марксистский большевизм, приведенный этими демократиями к власти в православной России для ее разрушения и эксплуатации, но вышедший из-под западного контроля и стремившийся к мiровой революции; 3) фашизм – западноевропейские авторитарно-корпоративные режимы, очень разные по своим духовным установкам (от христианских до полуязыческих и расистских), ставшие национальной реакцией европейских народов на победу буржуазной демократии и контрреволюционно выступившие как против "жидо-масонства", так и против "жидо-большевизма"[395].

Однако отношение мiровой закулисы к этим двум своим противникам было разным. Представим себе, как она должна была оценивать их по пятибалльной системе.

Фашизм. Авторитаризм в политической жизни с допущением капиталистически-рыночной экономической свободы – хорошо; однако поскольку это делается на основе национальных профессионально-трудовых корпораций для защиты от международных банкиров – неудовлетворительно (общая оценка 2). Защита национально-госу­дарственных ценностей от разрушения – плохо (оценка 2). Возвышение духовных ценностей над материальными (и в итальянском фашизме, и тем более в христианских Испании, Португалии, Австрии) – очень плохо (оценка 1). Выявление главных разрушителей национальных и духовных ценностей в лице еврейства и масонства и провозглашение борьбы против них – очень-очень плохо (оценка 1 с двумя минусами).

Коммунизм. Антикапиталистический пыл – это плохо; но если его контролируемо направить для подрыва конкурирующих капиталистических государств, он может пригодиться (оценка 3). Стремление к тотальному государству с централизацией экономики и индустриализация на основе массово закупаемой западной технологии[396] – хорошо (оценка 4). Преобладание евреев в правящем слое – очень хорошо и обнадеживающе (оценка 5). План уничтожения семьи, государства и нации* – отлично (оценка 5). Уничтожение «русской черносотенной культуры» и Церкви как главного врага – преотлично (оценка 5 с двумя плюсами).

То есть в коммунизме мiровая закулиса видела своего духовного родственника, которому помогла прийти к власти, надеясь на его оседлание на общей племенной основе. Тогда как фашизм стремился противостоять одновременно и мiровой закулисе, и коммунизму (именно видя их духовное и племенное родство) и ширил против них глобальный националистический фронт, в который была привлечена и монархическая Япония. Поэтому именно фашизм был для мiровой закулисы главным политическим противником в ту эпоху. Но языческая гордыня и историософская слепота фашизма позволили мiровой закулисе переиграть его.

Неудивительно, что уже в 1930-е годы коммунисты и мiровая закулиса вступили в военно-политический союз против фашизма, совместно участвуя в "народных фронтах" во Франции и в гражданской войне в Испании. И СССР, и демократии поддерживали красные интернациональные бригады против генерала-христианина Франко. Однако националистические силы оказались там сильнее; они распространялись по всей Европе и могли быть остановлены только новой Мiровой войной за демократию, которая и была подготовлена мiровой закулисой для разгрома этого общеевропейского национального сопротивления.

В подготовке этой войны, помимо идейного родства, учитывались и военно-стратегические соображения. Мiро­вая закулиса предпочитала расправиться со своим главным противником в Европе по сценарию Первой мiровой войны – чужими руками, тем более что в 1930-е годы европейские демократии демонстрировали экономический упадок и политическое безволие. В данном случае – силами СССР, точнее: кровью русского народа. Для этого еврейские банки вскормили[397] в среде фашистских государств агрессивного расиста-язычника Гитлера, невзирая на его антисемитизм, чтобы в качестве "полезного идиота" подтолкнуть на завоевание славянских земель (фюрер уже в своей ранней книге "Mein Kampf" показал устремленность в эту сторону). В этом был замысел Мюнхенского соглашения, совсем не "ошибочного", а продуманного, и оно было направлено демократиями не столько против СССР, сколько против Гитлера, для его заманивания в ловушку (Советскому Союзу демократии тогда настойчиво предлагали договоры о коллективной обороне, – разумеется, от Германии).

Правда, Гитлер поначалу несколько смешал эти расчеты, подчинив себе почти всю Европу, но итог оказался запланированным. Грустный для немецких националистов парадокс истории: в Первой мiровой войне националистические силы Германии были использованы мiровой закулисой для сокрушения национальной России и установления у нас марксистской интернациональной власти – после чего закулисой была побеждена и кайзеровская Германия. Во Второй мiровой войне этот интернациональный марксизм с помощью той же мiровой закулисы, как бумеранг, вернулся на немецкую землю и сокрушил воспрянувшие было национальные силы германского и других народов.

Сталин, разумеется, и сам был не прочь прибрать к рукам Европу, но планировал иное развитие событий. К началу Второй мiровой войны в 1939 году наиболее мощным военно-экономическим потенциалом обладали подкрепленные финансовой мощью международного еврейства западные демократии во главе с США; на втором месте был Антикоминтерн (Германия и Италия с авторитарными союзниками, вплоть до Японии); на третьем месте – СССР. Антифашистский союз коммунизма с демократиями (чего они упорно добивались) означал бы для СССР вступление в проигрышную войну с германо-японским союзом – сразу на два фронта. Выгоднее было столкнуть между собою двух самых сильных противников (демократии и Германию) для их взаимного ослабления и при этом слегка поддерживать более слабого (Германию) – для последующего вступления в войну и захвата всей ослабленной Европы.

В ноябре 1939 года во Франции было опубликовано изложение подобных целей в выступлении Сталина 19 августа того же года на закрытом заседании Политбюро ЦК ВКП(б) по вопросам внешней политики (недавно был найден и предполагаемый текст самого выступления[398]). Даже если остаются сомнения в его подлинности, высказанные в нем мысли вполне в духе сталинского мышления. Поэтому он в августе 1939 года заключил советско-гер­ман­ский пакт, который позволил сразу вернуть в СССР и многие территории Российской Империи, утраченные после революции (в том числе западнорусские земли, оторванные Польшей и прибалтийскими государствами-лимитро­фами).

Однако Сталин переоценил способность Франции и Англии сопротивляться Гитлеру (его совсем не опасалась значительная часть населения европейских стран, уставшая от экономического кризиса и находившаяся под впечатлением германских экономических успехов). Так вместо ослабленной Европы и истощенной войной Германии получилось объединение Гитлером почти всего европейского потенциала в своих целях – по завоеванию земель на востоке.

Сталин это, несомненно, понял, как и то, что лучшая оборона от заведомого агрессора – превентивное нападение. С военной точки зрения было бы странным и безответственным, если бы оно им не планировалось. Поэтому споры вокруг этой темы непонятны и безсмысленны (тем более, что большинство спорщиков видят лишь двух виновников развязывания войны, Сталина и Гитлера, – и упускают из виду цели и действия главного виновника: мiровой закулисы.) Но Сталин затянул подготовку войны, своими новыми территориальными притязаниями раздражил Гитлера, который и опередил Сталина 22 июня 1941 года.

Разумеется, моментально восстановленный после этого союз большевиков и западных демократий в виде антигитлеровской коалиции был естественным для обеих сторон.

И тут уже просчитался Гитлер, недооценив не только изворотливость Сталина, но и главное – силу русского народа. Успехи немецких войск в первые месяцы войны были предвидимы: народ в СССР не хотел защищать марксистскую власть, только что проведшую коллективизацию, безбожную пятилетку и массовые репрессии. Этому множество свидетельств! Но затем наступил перелом – после реабилитации Сталиным (из-за потребностей обороны) русского патриотизма и Церкви – правда, лишь в 1943 году после того, как стало широко известно, что под немецкой оккупацией массово открываются храмы.

По свидетельству Г. Карпова[399], куратора церковных дел, перед встречей с архиереями Сталин задал ему вопросы о количестве приходов, что из себя представляют архиереи, кто руководит другими православными Церквами, когда и как был избран Патриарх Тихон, – даже этого «национальный вождь Русского Народа» не знал. Два часа спустя митрополитов доставили в Кремль, где Сталин предложил им собрать архиерейский Собор "большевицкими темпами", в 3–4 дня, причем уцелевшие епископы доставлялись в Москву из ссылки и лагерей самолетами...

Перелому помог и Гитлер своей расистской антирусской политикой (вместо объявленной антикоммунистической) на оккупированных территориях. Все это вместе взятое и определило поведение русского народа и исход войны.

Но героем (и жертвой) в ней был русский народ, а не Сталин и его компартия. Даже маршал Жуков в своих воспоминаниях обвинил Сталина в катастрофических ошибках. Партия вела войну, не жалея народа, – чему также можно привести массу свидетельств. Поэтому и Сталин, назвавший число потерь в 7 миллионов человек, и его последователи (Хрущев – 20 миллионов) скрывали подлинную цифру: не менее 30 миллионов. (<