Третья и последняя стоянка в проливе Королевы Шарлотты (Новая Зеландия)

 

Берега Новой Зеландии встретили нас проливным дождем и сильным, шквалистым ветром. Такой прием никак нельзя было назвать дружелюбным. Вообще время года под этими суровыми широтами опять оказалось для нас малоприятным. Часть деревьев еще стояла в печальном убранстве минувшей осени, и нигде не видно было даже примет вернувшейся весны!

После полудня мы отправились на берег к тому месту, где ставили палатки оба прошлых раза. Нам хотелось первым делом посмотреть, на месте ли бутылка с письмом капитану Фюрно, которую мы закопали под деревом. Высадившись, мы увидели бакланов, свивших гнездо на дереве, склоненном над водой. Это показалось нам не особенно хорошим знаком; мы подумали, что бухту давно никто не навещал, во всяком случае никто из европейцев. Что касается дикарей, то сие было вполне вероятно, поскольку зимой они обычно держались в глубине залива, куда в это время года перемещалась рыба, главный вид их продовольствия. Мы спугнули бакланов, а нескольких птенцов, у которых не хватило ума улететь, поймали руками и пошли по берегу.

И тут внезапно мнение наше переменилось: не прошли мы и десяти шагов, как обнаружили явные признаки того, что со времени нашего отплытия в прошлом ноябре здесь побывал европейский корабль. Мы увидели, что многие деревья, еще росшие при нашем отплытии, теперь были частью спилены, частью повалены с помощью орудий, незнакомых индейцам. Бутылки не оказалось на месте; словом, целый ряд признаков, несомненно, указывал на то, что здесь побывали европейцы. Оставленные нами огороды были почти полностью разорены, растения вырваны или заглушены сорняками, которые буйно разрослись на рыхлой, плодородной почве.

Покуда мы все это рассматривали, матросы занялись рыбной ловлей, но без особого успеха. Больше повезло тем, кто ловил на удочку с корабля; среди прочего они поймали красивого морского карася (Sparus pagrus) [521] весом 11 фунтов.

На закате капитан приказал выстрелить из пушки, дабы известить о нашем прибытии туземцев, если, конечно, они находились достаточно близко, чтобы услышать выстрел. Мы уже знали по опыту, как нуждаемся в них, ибо наши люди не могли с ними равняться в ловле рыбы, да и без того у них было по горло дел на судне.

На рассвете мы завели корабль глубже в бухту и в 9 часов очень удобно поставили его у самого берега. Так как погода в этот день была немного мягче, мы сошли на берег и разбили палатки на том же самом месте, что и в прошлый раз. Молодые птицы, родившиеся в прошлом году и еще незнакомые с нашими коварными ружьями, без опаски приближались к нам на такое расстояние, что даже самому неумелому стрелку трудно было бы промазать. Мы, конечно, не упустили столь благоприятной возможности пополнить как зоологические коллекции, так и продовольственный запас. Пищухи и другие мелкие птицы могут считаться таким же лакомством, как и наши овсянки; вообще почти любая новозеландская птица, за исключением разве что ястреба, сделает честь любому европейскому столу.

После полудня мы с капитаном Куком отправились в бухту Каннибал-Коув, граничившую на севере с нашей бухтой (Шип-Коув). Там на берегу растет много сельдерея и ложечницы, а капитан взял за непременное правило собирать эти целебные травы для команды всюду, где только они встретятся. Пока матросы занимались этой работой, мы походили по лесу и нашли настоящую капустную пальму (Areca oleracea)  того же вида, что встречали на острове Норфолк. Столь неожиданная находка в этой сравнительно холодной стране одновременно показала нам, что капустная пальма, видимо, гораздо выносливее, нежели все другие виды пальм. К вечеру мы вернулись на корабль в шлюпке, доверху нагруженной противоцинготными травами, которые очень нужны были всем нам, особенно же тем, кто был отравлен. Эти надеялись, что кровоочищающие средства наилучшим образом помогут выправить их здоровье и силы. На закате был произведен еще один выстрел из пушки, поскольку никто из жителей до сих пор не появился.

На другой день поднялся сильный ветер, и похолодало тем более, что задуло со стороны высоких заснеженных гор. Вечером пошел проливной дождь и с перерывами, сопровождаемый сильным туманом, лил целых двадцать четыре часа. Затем подул северо-западный ветер, и скоро опять прояснилось.

22-го солнце сияло на безоблачных небесах во всем своем великолепии; впервые со времени нашего прибытия отовсюду слышался птичий хор, предвещая хороший весенний день. Наши офицеры пошли на охоту, мы же с капитаном Куком отправились в лодке вдоль берега к мысу Пойнт-Джексон, выходя в некоторых маленьких бухтах на берег. После полудня мы добрались до скалы, где находилась хиппа,  и зажгли там костер в надежде, что туземцы увидят этот сигнал. Затем мы посетили наш огород, разбитый когда-то на Моту-Аро, но все растения там завяли, а семена по большей части расклевали птицы. Вечером вернулись на борт офицеры после весьма удачной охоты. Матросы тем временем тоже не сидели без дела, они принесли на корабль изрядный запас свежих растений и довольно много рыбы. Удачу решили отметить чем-то вроде праздника, и моряки вдруг беззаботно позабыли все недавние тяготы.

Прождав напрасно еще целый день, не появятся ли индейцы, мы уже собрались сами отправиться на их поиски в расположенную южнее бухту. Однако рано утром 24-го у входа в бухту Шаг-Коув показались два каноэ под парусами. Мы решили, что островитяне приплыли ради нас, но, увидев корабль, они убрали паруса и на веслах уплыли поскорее прочь. Эта непривычная для них пугливость усилила наше естественное желание поговорить с ними, чтобы узнать причину их недоверия. С этой целью мы с капитаном Куком отправились в его шлюпке в Шаг-Коув. Нам удалось подстрелить довольно много устрицеловок, которых там огромное множество; но нигде не видно было даже следа индейцев, коих мы надеялись встретить.

Мы уже собирались возвращаться, когда услышали голоса на южном берегу и, присмотревшись, увидели на более высоких горах людей. Еще трое или четверо стояли на небольшом лесистом холме. Неподалеку среди деревьев располагалось несколько хижин, а внизу лежали вытащенные на берег каноэ. Возле каноэ мы и высадились и знаками пригласили индейцев спуститься к нам. Они некоторое время колебались. Наконец один из них решился. Едва он, по здешним обычаям, потерся в знак дружбы своим носом о наши, как за ним последовали его земляки, включая и тех, кто находился на более высоких горах.

На всех них были старые, поношенные накидки из соломы, волосы космами свисали с головы, и пахло от них так, что чувствовалось на расстоянии. Лишь трое или четверо из всех были нам знакомы, но, поздоровавшись, мы вспомнили других старых знакомых и справились, как они поживают. Последовал такой путаный ответ, что мы не совсем его поняли; было лишь ясно, что они говорят о каком-то сражении и называют имена своих земляков, которые тогда погибли. Одновременно они один за другим стали спрашивать, не держим ли мы на них зла и искренни ли наши знаки дружбы. Как их речи, так и очевидное смущение заставили нас не без оснований предположить, что у них произошло печальное столкновение с командой какого-то европейского корабля; естественно, мы сразу подумали о наших спутниках с «Адвенчера». Но пока мы не хотели, чтобы они это заметили, и попытались вновь завоевать их доверие. Нам это удалось, когда мы перевели разговор на другую тему и дали понять, что хотели приобрести рыбы. Мысль о возможной выгоде сразу расположила их к нам. Они побежали к своим каноэ, сняли покрывавшие их циновки и показали много рыбы, выловленной, должно быть, этим утром. За несколько гвоздей, медалей, кусочков красного полотна и таитянской материи они отдали нам столько, что хватило бы на обед для всей команды.

Какой-то мужчина средних лет, на вид самый знатный среди них, сказал нам затем, что его зовут Питерре. Он держался особенно дружелюбно. Скоро товарищи последовали его примеру и наконец настолько прониклись к нам доверием, что обещали завтра утром все прибыть на корабль. На этом мы попрощались, не без восхищения перед характером этих людей, которые, как некогда в бухте Даски, не захотели «прятаться от врага». Несмотря на всю свою тревогу и наше превосходство, они решили сами к нам выйти! Из последующего рассказа будет видно, что у них при этом было достаточно причин опасаться нашей мести.

Питерре и его спутники сдержали слово; на рассвете следующего дня они приплыли на пяти каноэ и продали нам много вкусной рыбы, благодаря чему наш стол вдруг опять стал изобильным. Окончив торговлю рыбой, они принесли разные изделия из зеленого нефрита: резцы и украшения, которые стали обменивать на таитянскую ткань, английские платки или железные изделия, а когда увидели, что это уже никого больше не интересует, возвратились на берег. Часть нашей команды занималась там пополнением запасов воды, топлива и тому подобными работами. Там же устроил свою обсерваторию господин Уолс. На берегу они снова стали предлагать свои товары, а затем тут же неподалеку, у моря, и заночевали.

На следующее утро они вновь отправились ловить для нас рыбу и день за днем обильно нас ею снабжали, так что мы всегда имели свежий запас. Больше и охотнее всего они общались с работавшими на берегу. Многие, особенно некоторые из морских пехотинцев, развлекались долгими разговорами с ними, насколько им позволяло знание местного языка. Столь доверительные отношения скоро расположили индейцев к такой откровенности, что они поведали своим новым друзьям-европейцам историю, которая привлекла наше особенное внимание. Некоторое время тому назад, рассказывали они, здесь бросил якорь чужеземный корабль, вся команда которого была в стычке убита и съедена местными жителями! Это сообщение было достаточно зловещим, чтобы встревожить нас, тем более что мы боялись, не «Адвенчер» ли это. Дабы прояснить дело, мы стали расспрашивать дикарей о разных подробностях, и то одна из них, то другая подтверждали наше опасение. Наконец они заметили, что нас эта история очень волнует, ибо мы не переставали об этом расспрашивать; тогда они вдруг отказались об этом говорить и угрозами заткнули рты землякам, которые собирались рассказать нам все еще раз связно.

Капитану Куку все более хотелось узнать что-нибудь достоверное о судьбе «Адвенчера», поэтому он позвал Питерре и еще одного дикаря к себе в каюту и попытался, как мог, объясниться с ними. Однако оба отрицали, что европейцам здесь было причинено хоть малейшее зло. Оставалось, правда, еще неясно, правильно ли они поняли, что мы хотим от них узнать, и не можем ли мы им яснее и нагляднее растолковать смысл наших вопросов. Для этого мы вырезали из бумаги два корабля; один изображал «Резолюшн», другой — «Адвенчер». Затем на листе бумаги побольше мы нарисовали план гавани и проводили корабли в гавань и обратно столько раз, сколько мы в действительности становились здесь на якорь и отбывали, вплоть до нашего последнего отплытия в ноябре. Затем мы помедлили некоторое время и опять начали вводить наш корабль в гавань. Но тут дикари остановили нас, отодвинув наш корабль, и опять ввели бумажку, изображавшую «Адвенчер», в гавань и обратно, одновременно показав на пальцах, сколько лун тому назад сей корабль отплыл. Таким образом, мы были удовлетворены вдвойне, узнав не только о том, что наши прежние спутники наверняка отплыли отсюда, но и о том, что местные жители наделены смышленостью, которую образованием можно развить еще более. Загадочным во всей этой истории оставалось лишь одно: насколько их первое сообщение о стычке между индейцами и европейцами согласуется с их последним заверением в том, что нашим землякам не было причинено никакого вреда и что «Адвенчер» благополучно отбыл отсюда. Но поскольку людям свойственно надеяться на то, чего они хотят, мы наконец успокоились на том, что неправильно поняли первую часть рассказа.

И действительно, достоверные сведения обо всем происшедшем мы сумели получить только по возвращении на мыс Доброй Надежды. Там нам рассказали, что во время последнего своего пребывания в Новой Зеландии «Адвенчер» потерял шлюпку с десятью моряками. Полагаю, что моим читателям захочется узнать подробнее о сем прискорбном случае; постараюсь поэтому связать то, что я узнал, вернувшись в Англию, от людей с «Адвенчера», с тем, что я услышал про это в Новой Зеландии.

Потеряв нас в бурю и туман, капитан Фюрно был вынужден 9 ноября 1773 года стать на якорь у Северного острова Новой Зеландии, а именно в заливе Толага. Оттуда он отбыл 16-го, а 30-го, то есть спустя несколько дней после нашего отплытия, добрался до пролива Королевы Шарлотты [пролив Кука]. О-Маи (индеец с острова Раиетеа, находившийся на борту «Адвенчера») рассказал мне, что он первый обнаружил надпись на дереве, под которым была зарыта бутылка с известием о нашем отплытии. Он показал надпись капитану, который тотчас приказал копать и нашел бутылку с письмом. Следуя ему, он незамедлительно начал готовиться к отплытию. Уже были подняты паруса, когда он послал еще одну шлюпку в бухту Грас-Коув, дабы набрать запас ложечницы и сельдерея.

Командование этим маленьким отрядом было поручено некоему господину Pay. Сей несчастный молодой человек всем был хорош, но еще не вполне освободился от некоторых предрассудков, свойственных морякам. Так, на всех обитателей Южного моря он смотрел с презрением и считал себя вправе распоряжаться их жизнью, как это делали в варварские столетия испанцы с американскими дикарями. Его люди высадились в бухте Грас-Коув и стали рвать растения. По-видимому, ради удобства они сняли свои мундиры; во всяком случае, судя по рассказам индейцев в заливе Королевы Шарлотты, стычка началась из-за того, что кто-то из их земляков стащил куртку. Ввиду такого воровства по ним тотчас открыли огонь и продолжали стрелять, покуда у матросов не кончился порох. Увидев это, туземцы бросились на европейцев и перебили их всех до единого.

Мне помнится, господин Pay любил говорить, что, если дело когда-нибудь дойдет до стычки, новозеландцы не смогут выдержать нашего ружейного огня. Возможно, он воспользовался случаем, чтобы это проверить. Еще в заливе Толага он выказал большую охоту стрелять но туземцам, когда они стащили как-то небольшой бочонок водки, но в тот раз он согласился последовать доброму и умному совету лейтенанта Барни.

Капитан Фюрно два дня ждал возвращения шлюпки, после чего послал на ее поиски еще одну, с большой хорошо вооруженной командой, которую возглавлял упомянутый лейтенант Барни. У входа в бухту Ист-Бей тот увидел большое каноэ, полное индейцев; те, едва увидев лодку с «Адвенчера», изо всех сил стали грести прочь. Наши моряки храбро пустились вдогонку. Однако индейцы, почувствовав, что их догоняют, попрыгали в воду и поплыли к берегу. Такой необычный страх дикарей показался господину Барни крайне подозрительным. Он наконец настиг пустое каноэ, и, увы, со всей ясностью понял, что произошло. В лодке лежали растерзанные части тел его товарищей и кое-что из их одежды. Сделав сие горестное открытие, они еще некоторое время шли на веслах, но нигде не встретили индейцев, пока не достигли бухты Грас-Коув, где высадились несчастные моряки.

Там собралось множество индейцев. При виде европейцев они вопреки обыкновению тотчас приняли воинственные позы. Гора неподалеку вся кишела людьми, и во многих местах поднимался дым: должно быть, мясо убитых европейцев уже было приготовлено для праздничной трапезы! Даже самых загрубелых матросов сия мысль наполнила ужасом, и кровь застыла у них в жилах; но в следующее мгновение их охватила жажда мести, и сей могучий инстинкт пересилил рассудок. Они открыли огонь и убили множество дикарей; наконец не без труда прогнали их с берега и разбили в щепки их каноэ.

Почувствовав себя увереннее, они вышли на берег и обыскали хижины. Они нашли несколько связок ложечницы, которую, видимо, уже успели собрать несчастные их товарищи, увидели несколько корзин с растерзанными членами, среди которых узнали и руку бедного Pay. Между тем новозеландские собаки на берегу пожирали валявшиеся кругом внутренности! От корабельной шлюпки удалось найти лишь несколько частей; из этого господин Барни сделал вывод, что дикари, видимо, просто разбили ее, дабы извлечь гвозди. Возможно, несчастные, кои погибли здесь, оставив шлюпку, не рассчитывали, что во время отлива она окажется на суше, и тем самым лишили себя последнего средства, которое помогло бы им бежать от своей печальной судьбы[522].

Для капитана Фюрно сия потеря была тем более чувствительна, что господин Pay был его родственником. 22 декабря он покинул пролив Королевы Шарлотты, прошел мимо мыса Горн, нигде не становясь на якорь, покуда 19 марта 1774 года не достиг мыса Доброй Надежды. Оттуда он возвратился в Англию и 15 июля достиг Спитхеда — как раз в то самое время, когда мы в другом полушарии заняты были открытием Новогебридских островов.

Новозеландцы издавна были опасными врагами для всех, кто попадал в их страну. Голландец Абель Янсен Тасман, открывший сию землю, потерял четырех матросов в месте якорной стоянки, которое он в память об этом назвал бухтой Убийц (вероятно, это тот самый залив, который капитан Кук назвал заливом Блинд-Бей). Одного из убитых матросов туземцы захватили с собой, так что они уже с 1642 года, без сомнения, знали, каково на вкус мясо европейца. С англичанами они обошлись еще более сурово, как явствует из рассказанной только что истории. Но хуже всех пришлось у них французам: в экспедиции Марион-Дюфрена они убили и съели двадцать восемь человек! Мсье Крозе, капитан французской службы, который на пути в Ост-Индию как раз стоял на якоре у мыса Доброй Надежды, когда по пути домой туда прибыли и мы, рассказал мне о горестной судьбе Марион-Дюфрена.

Господин Крозе командовал королевским судном «Маскарен» в качестве второго офицера, будучи в подчинении у упомянутого Мариона, и вместе с другим сопровождавшим их кораблем стал на якорь в заливе Островов [Бей-оф-Айлендс] в северной части Новой Зеландии. До этого шторм на его корабле сломал мачты, поэтому ему понадобилось найти в лесу новые. Он действительно нашел несколько пригодных для этой цели деревьев, но было почти невозможно спустить их с гор к воде. Однако нужда всему научит. Крозе пришлось взяться за трудную работу: прорубать сквозь густой лес путь длиной в 3 мили до места, где решили спилить годные на мачты деревья. Работа была нескорая. Тем временем часть команды разбила на одном из островов палатки, дабы со всеми удобствами запастись водой, другая отправилась за топливом. За этими занятиями они провели уже 39 дней и до такой степени завоевали доверие туземцев, что те даже стали весьма настойчиво предлагать им своих девушек.

Однажды господин Марион-Дюфрен и с ним еще несколько человек отправились на берег посмотреть, как идут работы. Сначала он посетил тех, кто наполнял бочки водой, а оттуда хотел пойти к плотникам, работавшим в лесу под началом Крозе, но сперва по обыкновению заглянул в хиппу,  то есть укрепление индейцев, мимо которого лежал путь. Видимо, там он со всеми своими спутниками и был убит, поскольку больше о них ничего не слышали.

Лейтенант, в отсутствие Марион-Дюфрена взявший на себя командование кораблем, хотя и был удивлен, когда тот к вечеру не возвратился на борт, но успокаивал себя, что, вероятно, обстоятельства вынудили его заночевать на берегу, тем более что там, в палатках, имелись для этого все удобства. Думая так, он на следующее утро совершенно беззаботно послал группу матросов рубить дрова, и те сошли на берег по другую сторону мыса, обозначенного на карте капитана Кука. Дикари, видимо устроившие там засаду после случившегося накануне в хиппе,  улучили момент, когда все лесорубы были заняты работой, напали на них и убили всех, кроме единственного матроса, который убежал от них через мыс, бросился в море и, несмотря на то что несколько раз был ранен копьями, поплыл к кораблю. Ему повезло: с судна его заметили и помогли подняться на борт, где его рассказ вызвал у всех ужас.

Между тем господин Крозе с плотниками все еще не вернулись из леса; стало быть, существовала опасность, что дикари обойдутся с ним не лучше, нежели со злосчастными его товарищами. Дабы предостеречь его, тотчас был снаряжен капрал с четырьмя морскими пехотинцами; одновременно были посланы шлюпки дожидаться Крозе возле палаток с больными. Капрал сумел благополучно добраться до господина Крозе, а затем вместе с ним выйти к месту, где их ждали корабельные шлюпки. Крозе уже казалось, что он совсем ушел от дикарей, когда вдруг увидел большую толпу во главе с несколькими предводителями. Все были в полном великолепии своих украшений[523].

Тут все зависело от решительности, а ее господину Крозе, к счастью, было не занимать. Он приказал своим четверым морским пехотинцам все время держать мушкеты на изготовку и по первому его знаку стрелять без промаха. Затем он велел снимать палатки и вместе с плотницким инструментом грузить в шлюпки. Наконец туда же сели и работники. Сам он с четырьмя стрелками тем временем подошел к самому знатному из туземных вождей. Тот сразу ему рассказал, что убил их вождя, как он называл Марион-Дюфрена. Вместо ответа капитан Крозе схватил кол, с силой воткнул его в землю у самых ног дикаря и сказал, чтоб тот не приближался ни на шаг. Смелость сего поступка явно привела в замешательство как вождя, так и весь его отряд, и господин Крозе сумел хорошо воспользоваться этим замешательством. Он приказал всем им сесть на землю, что они и сделали беспрекословно. Затем он стал расхаживать мимо новозеландцев туда и обратно, покуда все его люди не погрузились в шлюпки; за ними последовали стрелки, и наконец вошел в шлюпку он сам. Едва они отплыли от берега, как все новозеландцы вскочили, запели воинственную песню и стали бросать им вслед камни, однако матросы гребли так быстро, что скоро оказались вне их досягаемости, и таким образом благополучно вернулись на корабль.

После этого новозеландцы еще не раз предпринимали попытки уничтожить французов. Например, однажды ночью они отважились напасть на матросов, работавших на маленьком острове, и тех наверняка постигла бы участь их товарищей, не позаботься они об охране. В другой раз множество новозеландцев более чем на ста каноэ устроили настоящую комбинированную атаку на оба корабля, которая, однако, окончилась для них весьма плачевно: жестокий пушечный огонь заставил их отступить. Такие непрекращающиеся враждебные действия наконец убедили господина Крозе, что корабль останется без мачт, покуда не удастся вытеснить жителей из их большой, хорошо укрепленной хиппы.  И вот однажды он выступил в поход с крупным отрядом. Туземцы уже приготовились к встрече; множество их спряталось за укрепленной оградой, которую капитан Кук описал в истории своего первого плавания. Французы открыли по ним беглый огонь, произведший сильное впечатление. Вскоре новозеландцы попрыгали со своих боевых постов и укрылись за палисадами. Чтобы выбить их оттуда, плотникам пришлось сделать в одном палисаде брешь. Едва они проделали первое отверстие, как в нем появился вождь и попытался копьем остановить плотников. Но господин Крозе уже отобрал несколько добрых стрелков, которые тотчас подстрелили индейца. Его сразу сменил другой, он встал на труп своего предшественника и приготовился к защите. Но и этот пал жертвой собственного бесстрашия; таким образом, на этом опасном и почетном посту остались лежать один за другим восемь вождей. Остальные при виде столь скорой гибели своих предводителей ударились в бегство и, преследуемые победителями, потеряли еще много людей.

Господин Крозе назначил 50 талеров за живого новозеландца, но французам не удалось поймать живым ни одного. Один солдат, стремившийся получить награду, захватил дряхлого старика и попробовал дотащить его до капитана. Однако старик, не имея другого оружия, укусил француза в руку, да так больно, что тот в приступе ярости заколол его штыком. В захваченной хиппе  было найдено много ткани, оружия, инструментов и сырого льна, а также изрядный запас сушеной рыбы и кореньев, которые, видимо, хранились здесь для предстоящей зимы. Сие кровавое сражение нагнало на индейцев такого страху что господин Крозе сумел теперь без помех отремонтировать свой корабль и, проведя в заливе Островов шестьдесят четыре дня, отплыл отсюда[524].

Это столкновение с французами представляет новозеландцев в весьма невыгодном свете, если только не предположить, что ему предшествовало что-то еще, обидевшее и разгневавшее их. Ведь в других случаях, встречаясь с европейцами, они не показали себя ни коварными, ни злобными. Почему же нам не предположить, что французы, может быть сами того не зная или не замечая, сделали что-то, после чего те сочли себя вправе отомстить, да так, как на это способны только грубые дикари? У нас было тем больше оснований поверить рассказу жителей пролива Королевы Шарлотты, что они сами не стали умалчивать о воровстве своих земляков. Но в то же время они ясно дали понять, что наши люди слишком поспешили, сразу ответив на такое воровство стрельбой, да еще, видимо, без разбору, в толпу, ранив индейцев и вызвав у них жажду мести.

Мы рождаемся, дабы провести на земле назначенный нам срок, и ежели кто-то хочет положить конец нашему земному существованию до истечения сего срока, то мы воспринимаем это как нарушение законов, установленных самим творцом. Ибо он наделил нас страстями, служащими для защиты, и создал чувство мести прежде всего для того, чтобы не допускать насилия и угнетения. Дикарь чувствует это и сам присваивает себе право мстить за оскорбление, тогда как в гражданском обществе власть и в то же время обязанность карать всякую несправедливость доверяется лишь определенным лицам. Однако такой способ осуществлять правосудие не всегда и не во всех случаях оказывается достаточным даже в цивилизованных европейских странах. Если, например, хранитель общественного спокойствия, этот общий мститель за несправедливость, сам поднимает руку на священные права простого человека — разве не теряют тогда силу все гражданские обязательства, разве не должен тогда каждый сам защищать свои естественные права и разве не обретают вновь силу изначальные прирожденные средства самосохранения? Да и в частной жизни немало случаев, когда чувство мести можно в какой-то мере извинить. Разве не наносятся нам то и дело обиды, оскорбления, ущерб, от которых нет защиты? Или разве не бывает сплошь и рядом так, что у сильных мира сего оказывается достаточно власти и влияния, дабы извратить законы и злоупотребить ими против беззащитных, несчастных бедняков? Несомненно, такое случалось бы гораздо чаще и скоро переросло бы в крайнюю степень насилия, если бы не страх, что обиженный наконец сам возьмет на себя право (которое он доверил другим) защищать себя и свою собственность, поскольку он увидит, что те, кто должны были бы это сделать, столь постыдно пренебрегли своим долгом. Если разбойник покусится на мое имущество, я не могу бежать к судье; во многих случаях я могу сам на месте покарать злодея; и разве палка и шпага не способны внушить страх и почтение иным негодяям, собиравшимся преступить закон?

 

 

Chi fa sua vendetta, oltra che offende

Chi l'offeso ha, da molti si difende.

 

Ariost [525]

 

Продолжу теперь свой рассказ. Слова и недвусмысленные знаки Питерре теперь вполне успокоили нас и убедили, что «Адвенчер» благополучно отсюда отбыл. Однажды ясным днем капитан предпринял поездку в глубь бухты Уэст-Бей — посмотреть, есть ли хоть какая-то вероятность, что свиньи и куры, которых мы в прошлом году оставили в этом необитаемом месте, остались живы и размножились, так что можно надеяться на появление многочисленных стад. Мы вышли на берег в том же месте, где высадились когда-то, однако у моря нигде не было видно не только следа животных, но и вообще признаков живой души. У нас были основания полагать, что животные ушли далеко в лес и могут там беспрепятственно размножаться. На обратном пути на другом берегу залива мы встретили несколько индейских семейств, которые обильно снабдили нас рыбой.

После этой небольшой поездки погода все время была такой ветреной и дождливой, что снова попасть на берег нам удалось не ранее 2 ноября. Мы отправились в бухту Грас-Коув. Ничуть не подозревая о горестных событиях, ареной которых стала сия бухта, мы заходили во все окрестные маленькие бухты и поодиночке, беззаботно уходили далеко от берега. В лесу в горах пересекалось множество тропинок, но индейцев не было и следа. Во время этой прогулки мы подстрелили более тридцати птиц, в том числе дюжину диких голубей, которые здесь питаются листьями и семенами красивого большого дерева Sophora microphylla.

В 8 вечера мы возвратились на борт, куда тем временем явилось с визитом множество дикарей. Вместо рыбы, которую доставила нам группа Питерре, эти принесли с собой на продажу лишь одежду, оружие и другие предметы. Но поскольку такая торговля могла оказаться в ущерб другой, более нужной нам, капитан запретил брать подобные товары. На следующее утро они пришли попытать счастья еще раз; однако капитан стоял на своем, и им пришлось уйти ни с чем.

Такая твердость была тем более полезной и похвальной, что ни самые разумные объяснения, ни собственный пример капитана не могли убедить упрямых матросов, какой ущерб наносят они своему здоровью, покупая такие безделушки, ведь индейцы перестали приносить на продажу рыбу, как только увидели, что за камни, оружие, украшения и тому подобное платят больше. Жадность, с какой наша команда приобретала эти вещи, в самом деле достигла степени едва ли не безумия, и они готовы были удовлетворить ее даже самыми низкими средствами. Одна группа, которую как-то послали с боцманом заготовить метлы, не постыдилась даже ограбить бедного дикаря в его собственной хижине. Они забрали у него его вещи, заставив взамен взять несколько гвоздей, дабы придать своему насилию хотя бы видимость торговли. К счастью, у туземцев хватило храбрости пожаловаться на это капитану, который приказал по заслугам наказать виновных.

В большей или меньшей степени такое бывает во всех подобных плаваниях. Например, команда «Индевра»[526] в этом смысле вела себя ничуть не лучше. На Таити они обокрали супругу Тубораи Тамаиде, а в Новой Зеландии прямо заявляли, что все имущество дикарей по божьим установлениям и по праву принадлежит им. Да и откуда матросам быть другими при столь однообразной жизни? Их души становятся почти такими же загрубелыми и бесчувственными, как их тела, и собственные их командиры сплошь и рядом сетуют на их бесчеловечность, видя, как они бывают готовы по малейшему поводу убить миролюбивых индейцев.

Увидев, что мы больше не интересуемся их красивыми вещами, 4 ноября все новозеландцы покинули нас, за исключением нескольких бедных семейств, которые в последние два дня из-за бурной погоды не могли ловить рыбу не только для нас, но и для себя. Мы встретили их в так называемой Индейской бухте [Индиан-Коув]; они обедали невкусными папоротниковыми кореньями, коими за неимением лучшей еды пытались, утолить голод. В каждой хижине горел костер, наполняя все жилище дымом. Конечно, люди чувствовали это, и потому обычно лежали на земле. Я же просто не мог вытерпеть здесь ни минуты, хотя другие европейцы не задумываясь входили в хижины ради ласк уродливых женщин. Можно бы подумать, что лишь грубые матросы не в состоянии были противиться этому животному инстинкту, однако сей тиранической стихии оказались в равной степени подвластны и офицеры и матросы; в этом отношении она, казалось, сняла между ними всякие различия; а коли уж человек однажды зайдет так далеко, что перестанет сдерживать всякое возникшее, да еще столь дикое желание, он в конце концов наверняка постарается удовлетворить его во что бы то ни стало. Племена, которые мы посетили до этого на Новогебридских островах и в Новой Каледонии, разумно оберегли себя от всякой непристойной близости; с тем большей настойчивостью господа теперь обратили свою страсть на безобразных красавиц в грязных и дымных новозеландских хижинах!

5-го наконец выдался хороший день. Капитан воспользовался этим и вместе с нами отправился в конец бухты, который нужно было зарисовать для пользы мореплавания. Пройдя некоторое время на веслах, мы заметили вдали несколько рыбацких каноэ. Но люди в них, едва увидев нас, перестали ловить рыбу и поскорее поплыли прочь. Нам хотелось расспросить этих индейцев, есть ли на южной оконечности пролива выход в открытое море, поэтому наши матросы старались изо всех сил догнать их. Скоро нам это удалось. Мы узнали среди этих индейцев нескольких человек, еще недавно побывавших у нас на корабле. Они повели себя весьма дружелюбно и дали нам рыбы, которую только что выловили. Но насчет самого главного, то есть наличия прохода, они, казалось, нас не поняли, и скоро мы с ними расстались, дабы выяснить все без них.

Слева мы увидели рукав этого большого пролива, справа находились многочисленные заливы и бухты. Наконец нам встретилось еще одно каноэ. Мы окликнули находившихся в нем индейцев и спросили о проходе. Они показали на рукав, который мы только что миновали, и дали нам понять, что крайняя южная часть его закапчивается заливом, окруженным со всех сторон горами. Выяснив это, мы отправились в ту сторону и действительно добрались до большого залива, берег которого по правую руку кишел людьми. Мы высадились там, где их было больше всего, и приветствовали, потеревшись носами, их вождей, а также некоторых других, выступивших из толпы вперед и тем самым показавших, что они здесь самые знатные.

Их начальник или вождь сказал нам, что его зовут Тринго-Бухи.[527] Это был маленького роста мужчина, уже в летах, но еще весьма бодрый. Он держался с нами очень дружелюбно. Лицо его было сплошь покрыто татуировкой в виде спиральных линий, и это выделяло его среди прочих собравшихся тут индейцев, у коих было гораздо меньше подобных украшений. Женщины и девушки сидели перед хижинами, и мы вспомнили, что видели некоторых на корабле. Казалось, эти были гораздо лучше обеспечены всем необходимым, чем несколько отдельных семейств, находившихся в соседстве с нашим кораблем; во всяком случае, одежды у них были новые и чистые, а черты лица у иных гораздо более приятные, чем обычно бывают у людей этого племени. Но, вероятно, такое отличие объяснялось прежде всего тем, что они сейчас не были раскрашены ни сажей, ни чем-либо другим.

Скоро эти люди заметили, что мы очень интересуемся рыбой; поскольку они ничуть не меньше хотели ее сбыть, число продавцов росло с каждой минутой. Однако Тринго-Бухи, по-видимому, был недоволен прибытием все новых людей, ибо цена за рыбу, которую хотел продавать он сам, понижалась по мере того, как этого товара становилось все больше. Некоторые предлагали нам также свои оружие и одежду, но большинство были нагие, лишь с маленьким куском циновки вокруг бедер. В тот день столь легкого одеяния было вполне достаточно, поскольку погода держалась очень мягкая, а залив со всех сторон был защищен от ветра.

Пробыв здесь около четверти часа и увидев, что дикарей становится все больше, и что все вновь прибывшие имели оружие, мы сочли благоразумным вернуться в шлюпку. Это было тем более правильно, что всего собралось уже свыше 200 человек, то есть больше, чем жителей в бухтах у пролива Королевы Шарлотты, вместе взятых. Мы уже оттолкнули шлюпку от берега, когда один матрос сказал капитану, что купил у дикаря рыбу, но не уплатил ему. Тогда капитан кликнул этого новозеландца и бросил ему единственный гвоздь, который у него еще остался. Гвоздь упал у самых его ног. Тот счел это за оскорбление или, может, даже за нападение, схватил камень и со всей силой швырнул в шлюпку, но, к счастью, никого не задел. Мы крикнули ему еще раз и показали на гвоздь, который предназначался ему. Лишь тут он увидел, в чем дело, поднял его и засмеялся над собственным гневом, одновременно выражая большое удовлетворение нашим поступком. Поспеши немного наши матросы, и дело легко дошло бы до стычки с туземцами, а это наверняка имело бы очень опасные последствия. Как мы могли бы счесть за обиду, что малый швырнул в нас камнем, так и новозеландцы могли вступиться за своего земляка, и в конце концов нам пришлось бы худо; ведь до кора<