К. М. Веригин. Благоуханность. Воспоминания парфюмера. За границей.

 

Выхожу один я на дорогу.
Сквозь туман кремнистый путь блестит;
Ночь тиха, пустыня внемлет Богу,
И звезда с звездою говорит.
М. Ю. Лермонтов.

 

Прошло несколько лет, и моя веселая, беззаботная юность под влиянием пережитых ужасов войны и революции перешла в преждевременную зрелость. В октябре 1920 года началось наше изгнание из родной страны, которое не окончилось до сих пор. Константинополь — древняя Византия, турецкий Истамбул, русский Цареград — был первым городом, встретившим нас. Как радовался бы я великолепию его зданий, пастельным его тонам, красоте заливов и окрестностей, если бы не гнетущее воспоминание всего пережитого перед недавней эвакуацией! А вместе с тем и в ней была своя радость, нежданная и большая. На корабле, предоставленном остаткам корпуса генерала Барбовича, к которому я принадлежал, удалось мне встретиться с матерью и сестрой. Посадка происходила в Ялте. Ярким, солнечным осенним утром любовался я в последний раз красотой родного моего города, его дачами, садами, парками, лесистыми склонами гор.

Шесть месяцев провели мы в Константинополе. Есть ли еще какая столица в Европе с таким чистым, прозрачным, живительным воздухом? В нем запах моря и цветов, как и на южном побережье Крыма, но с оттенком иным — восточным, пряным...

 

О запах пламенный духов!
О шелестящий миг!
О речи магов и волхвов!
Пергамент желтый книг!
А. Блок.

 

Константинополь был переполнен тогда союзными войсками, оккупировавшими Турцию, и многочисленными частями Добровольческой русской армии. Казалось, что турок даже меньше, чем иностранцев, но в то время они еще носили красные фески, и их нельзя было не признать и не выделить взором. Нам они очень понравились благообразием, чистотой, сдержанностью; о других жителях города это не всегда можно было сказать.

Среди целого ряда ярких воспоминаний о Турции всего более запомнились мне ее чудные мраморные бани, полные чар востока. Приятный запах душистого пара и струящейся воды встречает вас у самого входа. Пахнет ценным заморским деревом с легким пряным оттенком, благоуханностью бензойного ладана, тонким ароматом кожи... И когда, раздевшись, я оказывался в самом помещении бани, меня охватывали атмосфера удивительного благорасположения, тишины, приятности да еще чувство чего-то очень настоящего, словно находишься у самых истоков жизни. Мрамор согрет потоками горячей воды; сидишь на нем, и лень двинуться, повернуть голову; истома охватывает душу, но тело кажется легче, и мускулы играют под кожей. Заканчивается баня традиционной чашечкой крепкого турецкого кофе. Я стараюсь пить маленькими глотками, как настоящий правоверный турок. Навсегда запомнился мне запах этого кофе, смешанный с душистым паром...

Теплая осень, мягкая зима с двумя-тремя полуснежными днями, начало чудесной весны, Пасха — и мы уезжаем втроем в Югославию, в Белград, новую страну наших скитаний. Помню дорогу в теплушках с настежь открытыми дверями. Поезд движется медленно, стоит на всех полустанках, среди поля. Сестра сидит со спущенными на ступеньку ногами, выбегает на насыпь, рвет охапки цветов. Зажатые между сундуками и чемоданами, отгороженные семья от семьи перекинутыми через веревки одеялами, мы все же радуемся и этой новой весне, и теплому ветру Балкан.

Но в Белграде остаемся мы недолго: друзья находят нам квартиру в Панчеве, банатском городке на берегу Тисы. В то время почти вся Югославия жила сельским хозяйством, заводов было мало, автомобили встречались нечасто и дышалось вольно, всей грудью. Девять месяцев прожил я в этой гостеприимной стране, ожидая французскую визу. Во Франции хотел я закончить свое высшее образование. И вот в самом конце 21-го года виза пришла. Оставив мать и сестру в Банате, уехал я в Лилль, где поступил на химический факультет Католического университета. Начинался новый период моей жизни.

Лилльскую группу русских студентов создала и возглавила Варвара Николаевна Лермонтова. Содержание наше было оплачено частично католической иезуитской организацией, частично американским комитетом, во главе которого стоял мистер Томас Вайтмор.

Лилль поразил меня своей мрачной серостью, металлической сыростью, неприятными запахами угля и бензина. Мне, жителю южного Крыма с его садами и парками, трудно было поверить, что все деревья этого города, несмотря на постоянные дожди, покрыты густым слоем копоти... Как-то перед пасхальной заутреней поручили мне нарезать веток и цветов, чтобы украсить нашу домашнюю церковь; как же потом, слезая с дерева, я был озадачен своими черными от сажи рукам...

Днем жизнь в городе кипела, но оживление это было каким-то невеселым; к десяти часам вечера все улицы вымирали и только в самом центре города продолжалась какая-то жизнь. Но для серьезного учения лучшей обстановки не следовало и желать.

Мы жили все вместе в большом доме, окруженном садом. Католическое окружение и местное общество относились к нам внимательно и хорошо. Вероятно, этим мы были главным образом обязаны Варваре Николаевне Лермонтовой, ее такту и умению обращаться с людьми.

Пожилая, высокая, белоснежно-седая, с благородным лицом и сдержанными манерами, была она гранд-дамой и умела использовать это. Те же, кто знал ее ближе, не могли не ценить ее бесед, шарма и сердечности.

Многочисленные лекции и практические занятии в университете, многочасовые сидения за рабочим столом дома заполняли все наши дни и вечера. Лабораторные занятия меня мало привлекали из-за царящих там химических запахов, но я работал почти ежедневно, надеясь, что это лишь ступени, ведущие меня в желанный мир духов.

В часы отдыха, несмотря на то что почти всем нам было за двадцать, мы веселились, шумели и возились, как дети. У всех завязались знакомства с французами, переходившие порой в настоящую дружбу. Наиболее милое и теплое отношение встретил я в многочисленной семье Леклер. Анн, одна из дочерей, узнав, что во время летних каникул я мечтаю поработать в одном из парфюмерных Домов, напечатала и разослала мою просьбу в целый ряд парижских Домов. Один из них откликнулся. И меня взяли на месяц и даже предложили зарплату в 300 франков.

Этот Дом назывался "Marquize de Luzy" и находился в Нейи, почти на самом берегу Сены. Я переехал в Париж и поселился за 100 франков в месяц в маленькой гостинице возле завода. Оттуда я с большим воодушевлением начал ходить на службу. Как часто встреча с долгожданной мечтой разочаровывает нас! К счастью для всей дальнейшей моей жизни, со мной этого не случилось: работа меня сразу же захватила. Интерес мой к миру душистости рос изо дня в день, а у "Marquize de Luzy" встретил я такое милое внимание, что лучшего трудно было желать. С особой радостью и благодарностью вспоминаю я мадам Симону Гемонель, Алексея Александровича Березникова и мсье Фрайса.

Мадам Гемонель была молодой очаровательной женщиной, полной жизни и мечтаний. Ей обязан я знакомством с азами парфюмерного искусства, основными сведениями о духах и различных душистых веществах, в них входящих. Она любила чтение, поэзию, верно чувствовала элегантность, угадывала направление моды, безошибочно разбиралась в лучших творениях парфюмерии, и ее замечания были красочны и забавны.

Алексей Александрович Березников был милым, душевным человеком. Революция лишила его состояния и положения, и на старости лет ему пришлось довольствоваться очень скромным местом; но ничто не изменило его благожелательного и приветливого характера. Его рассказы и воспоминания о прошлом были полны доброго юмора и тонкого знания людей.

Парфюмер Дома мсье Фрайс тоже был ровным и приветливым человеком, знающим и опытным; я очень ценил все его технические замечания. К сожалению, его посещения завода были весьма кратковременны. Моя работа по химической части была несложной, и я успевал помогать в приготовлении душистостей и знакомиться с различными ароматами, их составляющими.

Тогда же встретился я и с сыном мсье Фрайса — Юбером. Он скромно начинал в то время свое собственное дело, названное "Synarome". Мы сразу же почувствовали симпатию друг к другу, и наши добрые отношения продолжаются и поныне. Он был образованным химиком и очень открытым человеком. Его теория духов была глубокой и оригинальной; в работе был он настойчивым и терпеливым, и начатое им дело с годами блестяще развивалось. Началом его работы было создание синтетических ароматов ярко "звериного" характера: он предвидел, что передовая парфюмерия пойдет именно в этом направлении. После первых же бесед с ним я понял правильность его предложений и выводов и много лет спустя не раз вспоминал наши давние разговоры...

Месяц пролетел быстро, хотя жить мне пришлось нелегко на мои 300 франков среди всех парижских соблазнов. Вернувшись в Лилль, я с удвоенной энергией принялся за науки. Париж наполнил меня новыми силами, надеждами и мечтами. Зато пришлось оставить чтение всех посторонних книг и целиком отдаться занятиям. Июль 24-го года выдался жарким и грозовым, что не облегчало нам сдачу экзаменов, но вот последнее усилие — и с дипломом инженера-химика я уехал из Лилля в Париж.

К тому времени мать и сестра тоже переехали из Сербии во Францию и поселились в предместье Парижа — Кламаре. Уже в то время там жило немало наших русских друзей. Моя встреча с родными была радостной. Наконец-то мы были вместе и, думалось мне, навсегда. Я сразу полюбил Париж и старался изучить его. Меня пленила легкость его пропорций, воздушность домов, манера жизни, элегантность женщин, их шарм, умение одеваться, носить меха, пальто и платья, удивить шляпкой, привлечь ароматом духов...

В том году были в моде "Paris" от Коти. Вся молодежь пользовалась ими. Это были недорогие духи, но в них с редкостным мастерством была разработана и выявлена весенняя звонкость душистости. Они искрились благоуханной свежестью ландыша в сочетании с тонким ароматом сирени, дополненным чем-то еще, светлым и радостным. Шли месяцы. Я старался найти работу в парфюмерных Домах, но тщетно. Надо было иметь надежные связи, а у меня их не было. Парфюмеры боятся брать новых людей, так как вся их работа основана на тайне; люди же непроверенные (особенно опасны химики) могут похитить формулы духов, передать их конкурентам или использовать сами. Опасно пускать нового человека в лабораторию Дома, его "святая святых". Только родственные гарантии или могущественная рекомендация могут открыть химику доступ к действительно интересному делу.

И счастье улыбнулось мне случайно. Как-то раз сестра зашла к Нарышкиным, а сразу после ее ухода к ним пришел старый барон Фитенгоф-Шель. Хозяйка пошутила: "Что же вы, барон, опоздали. Пришли бы раньше и познакомились с прелесной Ольгой Веригиной". Барон заволновался: "Как вы назвали ее? Чья она дочь?" — "Миши Веригина". — "Да ведь это мой двоюродный брат — моя мать была сестрой его отца".

На другой же день мы получили милое письмо от Нарышкиных, и это позволило нам встретиться и познакомиться с бароном Фитенгофом. До революции он жил либо в Санкт-Петербурге, либо за границей, на юге России не бывал, и мы знали о нем лишь по семейным фотографиям. Вскоре он приехал в Кламар с визитом к моей матери. Пожилой и грузный, но внимательный, веселый, умеющий вызвать на разговор и слушать, чарующий одновременно своим барством и простотой, он сразу же расположил нас к себе. Было интересно слушать его воспоминания о давно умершем отце, и оттого, что он так просто, по-детски, называл его Мишей, все в его рассказах становилось необычным. Во время обеда я открыл ему свои мечты, поведал о заботах и неудачах. Внимательно, не перебивая, выслушал он меня и с милой улыбкой обещал сделать все, что будет от него зависеть, чтобы помочь мне. И действительно, вскоре я получил от него письмо. Он направлял меня к графу Сергею Александровичу Кутузову на службу. Здесь же был и адрес Дома "Шанель" на улице Камбон. Ожидая приема, я впервые увидел духи этого Дома. Не предполагал я тогда, что большая часть моей дальнейшей жизни будет связана с ним.

Ждать пришлось недолго. Маленький грум с забавной важностью ввел меня в кабинет директора. Граф Кутузов обстоятельными, хотя и любезными расспросами как-то сразу заставил меня поверить в успех. На другой же день, с рекомендательным письмом от него, был я принят Эрнестом Эдуардовичем Бо. Он был в то время главным представителем "Hugues Ainé-Charabot" — крупной грасской фирмы по производству натуральной эссенции. Контора его находилась возле Мадлен, в самом центре элегантных модных Домов Парижа.

Молодая секретарша попросила меня подождать в небольшой приемной, более похожей на гостиную XVIII века, чем на бюро. Мне запомнился запах болгарской розы. Не успел я сесть, как отворилась дверь, и я услышал приветливый голос хозяина, говорившего на чистейшем русском языке, что меня очень поразило. Вслед за голосом появился его обладатель, среднего роста, плотный, с энергичным, властным и открытым лицом. В те годы я охотно занимался хиромантией и поэтому сразу же подумал: "Вот соединение Марса с Юпитером, дерзновенного действия с умением закрепить победу". В дальнейшем я убедился, что мнение мое было верным. Эрнест Бо, соединявший в себе достоинства француза с широкой русской хлебосольностью, заслужил в первую мировую войну Военный крест и орден Почетного легиона, русский орден Святого Владимира с мечами и бантом и английский Военный крест. И в его лице я впервые встретил истинного парфюмера, то есть творца нового и прекрасного в искусстве аромата. Созданные им для этого Дома "Шанель № 5" уже сделали его имя знаменитым во всей парфюмерии. Он первый сумел соединить в духах блистательную дерзновенность, переходящую в тонкий, безукоризненный пир чувств...

Пригласив меня перейти в свой кабинет, Эрнест Бо стал меня расспрашивать о моем образе жизни и полученном образовании. Окончание мной Лилльского католического университета пришлось ему по душе, и, прощаясь, он обещал уважить просьбу графа Кутузова, устроив меня на работу. Уверенность тона, в котором чувствовался искренний интерес ко мне, очень меня обрадовала. Я понял, что впервые имею дело с опытным человеком, непосредственно связанным со всей французской парфюмерией. Я ушел от него окрыленный, и предчувствие не обмануло меня.

 

К. М. Веригин. Благоуханность. Воспоминания парфюмера.
Годы работы в парфюмерии.

 

Читатель, не случалось ли тебе вдыхать
В хмелю и в замедленном гурманстве
Эту крупицу ладана, наполняющую храм,
Или запах застарелого мускуса в саше?
Ш. Бодлер.

Весной 1926 года благодаря Эрнесту Эдуардовичу Бо я получил долгожданное место на парфюмерной фабрике. Заветная мечта моего детства исполнилась, и я был счастлив. Предо мной открывался мир ароматов и душистостей. Я знал, что мне предстоят долгие годы упорного и терпеливого труда, но работы я не боялся. Не многим дана возможность заниматься тем, что ими любимо, что их действительно интересует, и я принадлежал теперь к этим немногим счастливцам. И точно, работа в парфюмерии никогда не разочаровывала меня, напротив, мой интерес к ней увеличивался, расширялся и возрастал. Снова, как в студенческие годы, надо было рано вставать по утрам, но теперь не казалось, что жизнь уходит напрасно, что делаешь что-то ненужное... Всякий день приносил нечто новое, и все казалось интересным.

Мы жили тогда в Кламаре. Я должен был идти пять минут до вокзала; десять минут поезд вез меня в Париж, на станцию Монпарнас; потом я спускался в метро и выходил на площади Конкорд, около которой, на одной из наряднейших улиц столицы, находилась моя служба. Несмотря на автомобили и автобусы, воздух города в те утренние часы казался благоуханным — столько хороших духов было на молодых женщинах, торопившихся, как и я, на службу. Для многочисленных парижанок несколько капель духов являются не ненужной роскошью, а необходимостью, законченностью их утреннего туалета.

В те годы, несмотря на то, что фабрика, в которой я работал, была уже известна всему миру, она занимала лишь большую квартиру в четырнадцать комнат на четвертом этаже барского дома, четыре из которых были отведены под производство и хранение душистостей. Весь персонал был молод; вас встречали веселые, приветливые лица, и день начинался легко и радостно. Переодевшись в белый халат, я быстро принимался за текущую работу и попутно нюхал, сравнивал, изучал, запоминал многочисленную гамму ароматов. На полках лаборатории, снизу доверху, стояли большие бутыли, маленькие пузырьки и металлические коробки с химическими душистыми солями; тут же в фаянсовых банках хранились различные маслоподобные благовония. В соседнем помещении стояли большие металлические чаны со спиртовыми красками; кроме них, стояли также духи, лосьоны, одеколоны, туалетная вода. Пахло от всего сильно, но при нормальном состоянии здоровья особого утомления эти запахи не вызывали. Конечно, с некоторыми из них, особенно с крепкими душистостями, необходимо было обращаться с особой осторожностью...

Производство духов осуществлялось в два приема. Первая часть приготовления так называемой отдушки происходила в лаборатории. Из несгораемого шкафа доставались расчеты с нужной формулой, и по ней делались вычисления для производства указанного количества духов. Затем на большом столе, на котором находились точные весы, приготовлялись все необходимые душистости, входящие в данную формулу. Вслед за этим начиналось постепенное их взвешивание с проверкой каждого вещества обонянием. По окончании общий вес смеси также проверялся; после чего на паровой бане производилось растворение душистых солей и смол. На этом заканчивалась первая половина работы. Вторая заключалась в размешивании отдушки с соответствующим количеством спирта. Полученную жидкость оставляли для отстоя, после чего охлаждали до 4-5 градусов в специальных холодильниках и немедленно фильтровали. Замораживание делалось для того, чтобы духи никогда не мутнели под влиянием изменения температуры и оставались всегда светлыми и прозрачными. С этого момента духи считались готовыми для разлития по бутылям и для продажи.

За мое 35-летнее пребывание в этом Доме мне пришлось не раз менять место работы, но больше всего мне полюбилась служба на фабрике, и это несмотря на то, что мне нужно было ехать туда целый час в душном метро от Отэя, куда я переселился из Кламара, до пригорода Парижа, где она находилась. Объясняю я это той удивительно дружественной атмосферой, которая царила среди всех работавших в отделе отдушек. Трое молодых лаборантов были веселы и благожелательны друг к другу, что не так уж часто встречается в жизни или на работе.

Старшим из них был Жильбер Ж., небольшой стройный брюнет с интеллигентным лицом. Он любил напоминать нам в шутливой форме о своем нормандском происхождении, настаивая на том, что он бесстрашный потомок славных викингов (варягов). Он много читал, любил поэзию и был приятным собеседником. Несмотря на худощавость, любил выпить, закусить и отлично разбирался в винах. Работником он был замечательным — быстрым, точным, неутомимым. И вне работы мы чувствовали его нашим добрым товарищем, полным фантазии и задора. Он обладал небольшим, но верным голосом, репертуар его песен порой бывал крайне несерьезен, но он умел веселить нас неожиданными концовками своих песенок. Сослуживцы относились к нему с неизменной симпатией; дирекция его ценила.

Вторым, но старшим по возрасту был Жан Н. Бургундец по происходению и характеру, он сразу же понравился мне своим лукавым добродушием, роднившим его с веселыми богами античной Греции. Жан был небольшого роста, но широким в плечах, с фигурой гимнаста. Он также обладал несильным, но приятным голосом и на все случаи жизни находил подходящую песенку. В работе же он был особенно тщателен, нe торопился, многократно проверял результаты своих взвешиваний до полного завершения работы. На заводе его любили за ровный, спокойный характер.

Третьим, младшим из всех, был Андре Л. Среднего роста, жгучий брюнет, он был бретонец. Веселый, услужливый, великолепный работник, он бывал порой великим бузотером, также любил петь. Все песенки его репертуара отражали его характер и были задорны, бравурны, наступательны... Его любили, и среди женского персонала фабрики он пользовался немалым успехом. С этими милыми, простыми людьми я провел немало лет жизни, и все эти годы совместной работы не были ничем омрачены.

Отдел концентрированных душистостей, в котором мы работали, был очень важен и ответственен. В нем изготавливались отдушки для всех изделий фабрики: духов, лосьонов, туалетных вод, одеколонов, бриллиантинов, кремов, белил, губных помад, пудр, тальков, мыла. Помещались мы в первом этаже дома в длиннейшей лаборатории: 22 метра длины на четыре метра ширины; в конце ее находилась небольшая комната с паровой ванной для растворения душистостей. При входе справа во всю длину помещения шли полки. На верхних стояли бутыли от половины до двух с половиной килограммов весом, на нижних — бутыли от пяти до двадцати килограммов. Было их около семисот, общим весом от девятисот до тысячи килограммов. Атмосфера этого помещения была максимально насыщена ароматами. Однако даже подобная концентрация не могла нейтрализовать некоторые индивидуальные запахи. Иногда вдруг новая душистость начинала выявляться и затем полностью доминировала в атмосфере всего помещения. Происходило это обычно тогда, когда кто-нибудь приступал к взвешиванию чрезвычайно интенсивных веществ. В помещении имелось немало синтетических душистостей, сила аромата которых была такова, что несколькими каплями можно было отдушить целый литр спирта; тут же ее лили десятками, а то и сотнями граммов! В одном грамме содержится от 40 до 50 капель. Для того чтобы дышалось легче, работали мы почти всегда с открытыми настежь окнами. Благодаря этому особого утомления к концу дня мы не испытывали, и даже насморк, несмотря на вечные сквозняки, бывал у нас редко.

Что с первых же дней работы меня очень тронуло — это исключительная внимательность ко мне со стороны всех трех вышеописанных сослуживцев. Так, при малейшем затруднении кто-нибудь из них немедленно приходил на подмогу без всякой просьбы с моей стороны. Что также пришлось мне по душе — это глубокая порядочность каждого из них. Так, за многие годы, проведенные вместе, мне ни разу не пришлось услышать злого слова, клеветы на кого-нибудь, как это постоянно происходит в жизни и на службе, особенно в коммерческих Домах. Тепло и благожелательность между нами как-то сами собой перешли в дружественность, почти дружбу — явление весьма редкое. Совместная работа вызывает порой уважение к знаниям и человеческим качествам некоторых сослуживцев, но не дружбу. Дружба есть величайший дар, который по высшему повелению может быть дан человеку, но длится он главным образом в детском возрасте за сердечный подход, за светлость мечтаний, за умение интуитивно разбираться в людях. Вырастает она нередко и на полях сражений, так как в лишениях и опасностях войны очищается человек и шире открываются духовные его очи. Но все же никогда не бывает она так глубока и сильна, на всю жизнь, как детские годы, ибо идет она тогда не от ума, а от сердца. Умом же человек судит человека. В обыденной жизни один видит другого без прикрас, оценивает его истинный облик, прикрытый налетом цивилизации. По словам поэта А. Д. Мещерякова:

Страшно жить, томясь всечастно той мучительной загадкой,
Интуицией тяжелой и гнетущей, как судьба, -
Что под маской херувима ясно виден облик гадкий,
Под личиной господина - сущность жалкого раба!

 

В душистых волнах ароматов проносилось время. Самые простые отдушки, которые нам приходилось делать, содержали от 12 до 18 компонентов; обычные же формулы духов или лосьонов содержали их от 30 до 50, а то и больше. Два подсобных работника помогали нам, следя за тем, чтобы всего было достаточно, наполняя бутылки и коробки.

Взвешивания начинались лишь тогда, когда все необходимые душистости были принесены и расставлены с правой стороны весов. После чего делалась первая проверка, заключавшаяся в сравнении названий на бутылках и коробках с данной формулой. Только вслед за этим начиналась сама работа со второй проверкой, на этот раз обонянием, перед каждым взвешиванием. Проверка эта давала возможность избежать катастрофы, если в бутыль случайно попадал не тот продукт.

Помнится, я делал отдушку на 400 литров очень дорогих духов. Формула их была длинная, но работа уже на три четверти была проделана. Знал я их состав наизусть, так как сотни раз приходилось мне его проверять, но все же я то и дело сверялся с формулой и каждый раз перед взвешиванием аккуратно подносил к носу каждое душистое вещество. И вдруг сердце мое остановилось, и я замер, предчувствуя опасность. И действительно, вместо тонкого, но очень слабого метилизоэвгенола, запаха из семейства левкоев, в бутыли оказалась сильнейшая синтетическая душистость из семейства нарцисса-туберозы. Количества ее было более чем достаточно, чтобы испортить все четыреста литров духов!

Этот случай — пример того, сколь огромного внимания требовала наша работа и как было велико наше напряжение, если формула была длинной и исполнение ее требовало много времени. Зато по окончании работы, в минуты отдыха, мы всеми силами искали способ стряхнуть с себя усталость и находили его в шутках, веселых разговорах и смехе. Первенство в выдумках принадлежало Жильберу, но и другие не уступали ему. Послеобеденное время больше всего способствовало проказам, так как большая часть текущей работы оказывалась законченной, но нередко и утро располагало к ним.

Как-то раз весна уж слишком задорно ворвалась и наше помещение и подтолкнула нас к веселой шутке. В этот день работы было немного, и Жан решил не торопясь сделать отдушку для мыла. Формула была недлинной, всего на 18 компонентов, но количество каждого было изрядным, так что предстояло работать главным образом с бутылями от десяти до двадцати килограммов. В этот день один из наших помощников заболел, а другой был занят приготовлением вытяжки из бензойного ладана. Жану предстояло самому подобрать все необходимые душистости, но только часть их оказалась в достаточном количестве. Расставив душистости на столе слева от весов (он был левша), он нагрузил на тележку восемь бутылей и отправился на склад, чтобы их заполнить. Только этого мы и ждали: как только он ушел, мы немедленно бросились к его столу и вмиг очистили его, аккуратно вернув все приготовленные им душистости на прежние места. Выражение физиономии Жана при возвращении сторицей окупило наши усилия. Мы наслаждались произведенным эффектом, но наша невозмутимость выдала нас — уж слишком все это было неестественно. Достаточно ему было взглянуть на нас, чтобы все немедленно открылось. Выругавшись, Жан сам рассмеялся вместе с нами. Не раз потом мы вспоминали выражение его лица.

Среди различных проказ не меньший смех вызывали шутливые баталии, причиной которых являлась история Франции. Так, например, Андре совершенно не переносил, когда Жильбер вдруг с деланным презрением и надменностью говорил ему: "Ну, вы, бретонцы, всегда были вассалами у нас, нормандцев!" Горячий Андре немедленно шел в атаку, уверяя, что подобного никогда не было, да и быть не могло. Я очень веселился, когда Андре и Жильбер, объединившись, нападали на Жана, уверяя его, что он как бургундец полностью ответствен за выдачу Жанны д'Арк англичанам. Благодушно усмехаясь, Жан только отмахивался от них...

Подобные шутки и выдумки вызывали немало веселья, скрашивали работу, давали максимальную возможность выносить атмосферу помещения, ибо ничто так хорошо не восстанавливает силы человека, как безобидный смех. Вспоминая о приятных людях, а их было немало, с которыми мне пришлось тогда работать, не могу не вспомнить главного бухгалтера Рене Д. Он царил этажом ниже. Был он высокого роста, плотный, на редкость выдержанный человек. Цифры и сложная бухгалтерия не только не иссушили его ум и душу, но, наоборот, сложные расчеты и размышления придали ему немало мудрости и человечности. Было приятно забежать к нему по делу или просто так, и он всегда встречал вас с неизменной благожелательностью и добротой. Несмотря на серьезную внешность, любил он веселое слово и ценил шутку. Бескорыстный, прямой, он всегда был готов оказать вам услугу, дать совет, и, думается, не было на заводе человека более популярного, чем он.

Здесь, на этой фабрике, среди простых людей узнал я лучшие стороны характера французов, умеющих сочетать отличную работу и улыбку на лице. На фабрике числилось около восьмисот человек, и везде кипела работа. В полуподвальном этаже помещались отлично оборудованные мастерские. Недалеко от них находился отдел стекла, в котором также работало множество народа. Недорогие флаконы в огромном количестве доставлялись на завод уже готовыми к употреблению, тогда как все наиболее ценные доставлялись незаконченными и доделывались на месте. Их обтесывали, полировали до блеска, и затем каждая стеклянная пробка пригонялась к своему флакону. Было очень интересно наблюдать, с какой легкостью и быстротой опытные рабочие производили эту работу.

В бельэтаже находились дирекция, бухгалтария, отдел статистики, касса и т.д. Там же помещался и склад готовой продукции для отсылки ее во все концы мира. Этажом выше располагались мы и отдел по производству пудры. В этом помещении воздух был пропитал тончайшей пылью. Рядом с ним находился склад, где в огромных деревянных ящиках хранились различные виды пудры. Было странно видеть ее в россыпи, иметь возможность погружать в нее руки или совок и любоваться переливами нежных красок. К складу примыкало помещение с машинами для быстрого заполнения пудрениц через круглое отверстие в донышке, которое немедленно после заполнения заклеивалось ручным способом. Затем пудреницы передавались в отдел расфасовки, где на них наклеивались этикетки и их упаковывали в большие коробки.

Второй этаж был отведен для косметики. В нем находилось два отдела по производству и общий отдел расфасовки. В части, отведенной для производства жиросодержащих продуктов, царили блеск и чистота. Многочисленные машины производили различные операции и в огромной степени облегчали работу: увеличивая эффективность производства, они нуждались в сравнительно небольшом количестве работников. Наиболее зрелищным для непосвященных было производство кремов, особенно в его последней стадии, когда вся движущаяся в котле машины масса начинала приобретать гладкую блестящую поверхность и выглядеть на редкость аппетитно.

Помимо разнообразных кремов, здесь же вырабатывались бриллиантины, жидкие и твердые, косметическое молочко, губная помада, жирные румяна, карандаши для бровей и ресниц, маскара (средство для наложения теней), жидкие пудры, средства для очистки кожи от грима т. д. На этом же этаже находился отдел по производству сухого грима. В первой комнате отдела необходимые составные части грима смешивались в больших чанах с помощью машин. Затем влажную массу вводили в специальную машину, которая выдавливала ее в виде маленьких круглых комочков. Вслед за этим каждый комочек приклеивали к тонкой таблетке и переносили в соседнее помещение, где происходила их автоматическая медленная сушка. Заканчивалась работа легким обтесыванием каждой таблетки, наполненной гримом.

Остальная часть второго этажа была занята отделами по расфасовке всех вышеназванных продуктов, а также различных мыл. Происходило это в очень большом помещении, залитом светом из окон шириной во всю стену, где за длинными столами сидели работницы, занятые расфасовкой. Это помещение вызывало особенно радостное и веселое впечатление из-за ярких коробок, этикеток, флаконов, а также из-за множества молодых и оживленно работавших девушек. Дух Парижа и парижанок стоял в этом помещении, и отсюда во все страны мира рассылались изделия французской парфюмерии, неся всем женщинам частичку парижского шарма и вкуса, того настоящего парижского вкуса, который присущ не только богатым, но и парижанкам со средним достатком.

На третьем этаже помещался цех парфюмерных жидкостей и их расфасовки. В обширном помещении, залитом воздухом и светом, находились многочисленные баки для смешивания и хранения жидкостей. Сюда из отдела концентраций доставлялись необходимые отдушки, и здесь происходило их смешивание с чистым 96-градусным спиртом для духов и со спиртом и водой для одеколонов, лосьонов и туалетных вод. После чего душистым жидкостям давали отстояться, а затем их замораживали и фильтровали. С этого момента они были готовы для расфасовки. Первым ее процессом являлась разливка. Помещение для разливки парфюмерных жидкостей находилось рядом. Из него на специальных подносах духи передавались в отдел окончательной расфасовки. Расфасовка люксовых флаконов с притертыми пробками производилась особенно тщательно, самыми опытными работницами, исключительно ручным способом и под строжайшим контролем, благодаря чему результат всегда был безукоризненным. Каждая, даже самая маленькая деталь была изучена и представлена с максимумом элегантности и шика, присущим только центру высококлассной французской парфюмерии — Парижу.

Расфасовка менее дорогих жидкостей происходила на конвейере. Подобная работа в огромной степени увеличивает норму производства, но мне кажется, что она не только утомляет, но и сильно отупляет работниц.

Весь самый верхний этаж фабрики был отведен для производства картонных изделий и различных аксессуаров парфюмерии. Множество работниц обслуживали его; некоторые были весьма искусны в отделке шелковых люксовых коробок, вернее, ларцов для одного флакона духов с различными парфюмерными дополнениями, например пудрой, мылом и флаконом лосьона или одеколона. Возглавлял этот очень большой отдел фабрики милейший человек. Это был веселый, услужливый и отлично знающий свое дело бургундец. Память у него была замечательная, что давало ему возможность немедленно отвечать по телефону на многочисленные заказы, вопросы и требования. Было всегда очень интересно подниматься к нему, чтобы увидеть новые модели коробок, этикеток, упаковок, пудрениц, футляров для карандашей и губных помад, коробочек для туши, различных пульверизаторов, аэрозолей и т.д. Не менее занятно бывало порыться в уже отживших свой век изделиях парфюмерии, представлявших вкус Парижа до 1914 года.

С интересом следил я за тем, как из года в год расширялось дело, как медленно, но верно поднималось оно в иерархии мировой парфюмерии, пока не заняно в ней первое место. Две главные причины объясняли этот успех: первая — это замечательное ведение дела хозяевами, ни разу не сделавшими ошибки, оказавшейся пагубной для целого ряда могущественных конкурентов. Второй и, пожалуй, еще более важной причиной был главный парфюмер Дома Эрнест Бо, не только создавший замечательные духи, но и умевший удержать их на первоначальной высоте. Это было нелегко в условиях вечной внешней и внутренней борьбы. Внутренней — с некоторыми коммерческими директорами, требовавшими снижения себестоимости отдушек, и он умел им противостоять. Внешней — постоянной борьбы с поставщиками, из которой Бо обычно выходил победителем благодаря отличному знанию рынка и великолепно развитым обонянию и вкусу, в результате чего поставщики постепенно пришли к убеждению в необходимости поставлять нам товар самого лучшего качества, так как все получаемое немедленно и строжайше сверялось с представленными образцами. В результате не только духи, но и все другие, менее дорогие изделия Дома неизменно держались на раз набранной высоте. Это, безусловно, являлось одной из причин неуклонного роста дела, так как покупательницы никогда не испытывали разочарования при покупке одного и того же товара.

После девяти лет службы мне было предложено заняться проверкой всех душистостей при их поступлении на завод. Начальство наконец пришло к убеждению, что мой опыт и познания достаточны для той особой работы, которая почти целиком о