Глава 13. Контактёр из Краснодара

 

Матушка Мария отправилась к Эльмире, которая медитировала на краю поляны, неподалёку от палаточного лагеря, готовясь к вечернему Магниту. Увидев, что Эльмира приоткрыла глаза, продолжая сидеть в позе лотоса, и обратила на неё внимание, Матушка Мария важно произнесла:

— Я вот недавно обнаружила, что не совсем чиста ещё. Хотя, и к отцу-творцу три раза на день молитвы читаю, и к Учителям обращаюсь. Да вот, такое дело: бачок у меня недавно дома сломался, да унитаз забился. А так просто — ничего в жизни не бывает. И поняла я сразу: это сигнал. Ты уж, миленькая, глянь, какие каналы у меня загрязнились, ты ведь энергетические структуры хорошо видишь. Да и посоветуй, как дальше совершенствоваться.

Эльмира попросила матушку Марию стать от неё на расстоянии шести-семи шагов и начала диагностику, проводя руками сверху вниз:

— В нижней чакре что-то… Мочевой пузырь барахлит?

— Барахлит иногда, милая.

— Больше чайку здесь травного пей, и пройдет всё…

Диагностика продолжалась, когда мимо проходил Владимир Сергеевич, агни-йог, увлекающийся чтением книг Рерихов и Блаватской.

— А я вот что скажу, матушка Мария, — сказал он, — Среди своих это открыть можно. Ведь дольмен-то наш, это теперь ни для кого не секрет, строили посланцы с Ориона, чтобы донести до нас великие истины, большого значения, я бы сказал, космическую, информацию. Но ведь, она доступна не всем. Только избранным, единицам. Ну, а остальным и не к чему по горам бегать и пытаться выходить на контакт. А больше внимания надо уделять быту, простому серому дню — как сказано в «Двух жизнях»: может, важнее, к примеру, пойти и очистить сейчас у костра старую сковородку. И запоёт душа! Так ведь приятно сделать маленькое хорошее дело. Вот вы, Валентина… Сидели рядом с грязной посудой, и не пошевелились! Мы тут все шибко духовные, видите ли, собрались!

Маленькая стройная старушка с глазами семнадцатилетней девушки, также готовившаяся к Магниту и сидевшая на старом одеялке неподалёку от Эльмиры, услышав это, ахнула и прытко побежала к ручью, схватив по дороге в охапку все имевшиеся на столе немытые тарелки.

— Всех надо учить! — продолжал Владимир Сергеевич, — Все хотят чудес, а вымыть, подмести, сделать простое доброе дело — не могут. Опять-таки, идём сегодня на Лысую, а впереди — парень этот вертлявый, в белой рубашке и тёмных очках… Он — как включит свой магнитофон! На полную мощь! Я ему говорю: не мешай другим наслаждаться природой! Надо слушать голоса леса, вдыхать прану, настраиваться на работу…

— Это вы правильно, Владимир Сергеевич! Но — вам многое открыто, многое дано, а мы, многие, ещё такие несовершенные… Вы побольше учите молодежь, — умильным голосом сказала матушка Мария, — А ты — продолжай, милая!

— Анахата и вишудха у вас в порядке. В сахасраре — легкое облачко. Туман какой-то… Вы почаще молитвы читайте.

— Молитвы, молитвы, — проворчал Владимир Сергеевич, — Одними молитвами сыт не будешь. Вот что я всегда говорю: надобно устремление! Задача любого человека — это делать на земле своё маленькое дело, в простом сером дне, как говорится. А потом Учителя помогут. Создадут условия, и тогда можно будет заняться и духовным ростом.

— А какие условия они создавали, к примеру, Паганини, Бетховену, Лермонтову, или, на худой конец, Кюхельбекеру? — вмешался проходивший мимо Алексей, крутивший в руках алюминиевую рамку, с которой он не расставался, — Как говорится, лучше не придумаешь! Можно сказать, просто оранжерейные условия. И сейчас, вероятно, только тем и заняты, что «условия создают». От этих «условий» скоро дышать нечем будет. Будто за горло схватили — и жмут, жмут! Такие условия.

— Ну, с вами я и разговаривать не хочу, вы — строптивец. Вот увидите, что с вами ещё сделают, если вы не хотите слушать Учителей! Всё — сам да сам… Такие строптивцы всегда и получают по заслугам. А надо делать ту работу, на которую ты приставлен, и о более духовном не думать. Можно и посуду так помыть, что она просто сиять будет, и все вокруг будут радоваться. Или — подмести улицу очень чисто. В этом и есть земное предназначение: заниматься своим делом, а не соваться в чужие. Быть всегда на своём месте.

— Но, если не устремляться, хоть в мечтах, к другому, более значимому для человека занятию, не читать книг, не слушать музыку… Замкнуться в разгребании навоза, к примеру… И — что дальше? — спросила тётя Роза, заинтересовавшаяся разговором и вышедшая от костра на край поляны.

— Если человек достоин, то, как я сказал уже, ему создадут все условия для более продвинутой духовной работы. Как только он созреет, тут же ему сразу — и новую квартиру, и дачу или виллу с видом на море, если называть вещи своими именами. Только, прежде умей терпеть, работать на своём месте, быть довольным и ждать безропотно.

— Хорошая сказка для маленьких детей! Ещё раз догонят — и ещё раз дадут! — сказала тётя Роза.

— А строптивцы, — покосился на неё Владимир Сергеевич, — скоро своё получат сполна. От светлого воинства. Достанется им за их строптивость! А мир и сейчас устроен справедливо и замечательно, и думать о том, что он может измениться — греховно. Потому что мир создан Богом, а потому — совершенен.

После этих слов, Владимир Сергеевич гордо удалился, демонстративно собирая тоненькие прутики для костра.

— Эльмира, посмотри, пожалуйста, и меня. Что-то с утра горло побаливает, — прервала наступившую после ухода Владимира Сергеевича тишину тётя Роза.

— Да не могу я несколько человек подряд сразу диагностировать, сил пока не хватает. Завтра, быть может… Подходи ко мне с утра, я посмотрю! — предложила Эльмира.

— Ой! А я ещё молитву вечернюю не прочитала! — засуетилась Галина Константиновна, — Пойду очищаться и работать индивидуально.

Она, прихватив с собою маленькое одеялко, удалилась.

К костру, блаженно улыбаясь, подходил Мишка Возлюбленный.

— Друзья! Возлюбленные мои! — сказал он, сияя и широко распахнув руки, — красота-то здесь какая! Дух захватывает! Вот, возьму крупы всякой побольше, палатку утеплённую — и приеду сюда снова, уже осенью! И буду жить всю зиму! Только, в город к себе съезжу, дела кой-какие улажу, жене скажу, чтобы присылала мне крупы и сахар, больше мне ничего не надо: квартира, машина, дача — всё пусть за ней остаётся…

— А что, — сказала матушка Мария, — как я знаю, некоторые высокодуховные люди с прошлой осени здесь оставались на зиму. Николай — он сейчас на другой поляне стоит, Валерий — ну, некоторые из вас его здесь видели, на общем собрании он рассказывал о своей работе с горловым центром, с вишудхой. Это — опасная работа, не для каждого, но, практикуя её, сильно продвинуться можно.

— Ура! Да здравствует круглогодичное объединение на Поляне! — провозгласил Михаил, — Я — остаюсь! И нас, со временем, будет много! Ура — во имя общей работы!

— Тут Диана недавно, в прошлом году, приняла информацию, что здесь будет большой духовный центр. Всё, как полагается: красивые здания, библиотека. Зал для медитаций, конференций. Храм, конечно. Не прямо сейчас всё это будет, понятное дело. Но уже начали идти сильные, преобразующие энергии. Местные скоро перестанут выдерживать их и начнут потихоньку уезжать. А прибывать, поселяться здесь начнут совсем другие люди. Только, я думаю, что среди нас будут вести отбор, и не все мы сюда попадём, — сказала матушка Мария, — надо работать над собой, устремляться к совершенству!

— Возлюбленные мои! — закричал Мишка, — Ура! Давайте, я вас всех обниму!

 

* * *

 

В то время, когда большинство эзотериков уже ужинало, накладывая в тарелки ещё остававшийся на дне кастрюли суп и только что сваренную кашу, со стороны дороги, идущей по краю Поляны, показался новый человек, громко со всеми поздоровавшийся. Он казался весьма странным здесь, в этом месте. На вид его возраст определить было довольно трудно, предположительно, он выглядел старше своих лет, был сильно худ, слегка как-то скрючен — как человек, в детстве перенесший в лёгкой форме ДЦП. Его крупные карие глаза с острым, пронзительным и настороженным взглядом придавали ему вид очень умного человека, и первое впечатление только усиливали тонкий и чуть заостренный нос, тёмные, довольно длинные и курчавые, волосы и тонкие, сложенные в ехидную улыбку, губы. Вдобавок, чем-то неуловимым, быть может, походкой, — а передвигался он осторожно, вкрадчиво, и немного боком, — этот человек напоминал угрюмого паука. Оделся незнакомец вовсе не по-походному: на нём был тёмно-коричневый костюм, голубая рубашка с галстуком и жмущие узкие туфли, одетые прямо на босу ногу. В руках, будто специально для завершения образа, он держал довольно объемный коричневый портфель, а опирался на тонкую тросточку.

Подойдя поближе, он выждал паузу, пока все не замолчали и не обратились взорами на него, а затем спросил, кто здесь будет Сан Саныч, с которым он не так давно связывался по интернет — переписке.

— Сан Саныч отправился с Петром Семёновичем по грибы, — ответила осведомленная в этом вопросе тётя Роза.

— Да вы не стесняйтесь, присаживайтесь! — предложила интеллигентная тихая женщина Нина, высокая, с короткой стрижкой и туманными голубыми глазами.

Тётя Роза, сидевшая на лавочке за столом с краю, слегка подвинулась, поправляя халат и освобождая новому здесь человеку место.

— Рассказывайте, кто вы, откуда, — предложила она, когда вновь пришедший присел, но не рядом, а почти напротив неё, с трудом протиснувшись на лавочке между Зоей и Ниной. Последняя почему-то сразу же вскочила и пересела подальше, будто испугавшись.

— Я контактёр. Из Краснодара. Меня зовут Ерофей, — отрекомендовался тот.

Кто-то налил Ерофею супа и подал несколько кусочков хлеба.

— Устали, наверное, с дороги? — спросила бабушка Валентина.

— Да, устал. Пришлось пешком добираться. Спасибо местным — подвезли на грузовике, — угрюмо ответил Ерофей, — А вы хотите узнать, кем вы были в прошлой жизни? — внезапно обратился он к тёте Розе.

— Да-а, — удивленно протянула та, от неожиданности поведя руками в разные стороны.

— Ну, подойдите поближе, дайте мне руку! Мы с вами где-то встречались в прошлых жизнях, — и Ерофей вцепился глазами в тетю Розу и судорожно схватил, когда она приблизилась к нему, протянутую ею руку.

— Вы были в Китае, в Харбине… моей женой, а я — богатым китайским торговцем. До замужества вы были гейшей и танцевали для русских в кабаке…

Неожиданно он вскочил, довольно резко, протянул руки к небу, из одной из них не выпуская трость, и возопил театрально:

— Я был очень нехорошим человеком тогда, в Китае! Я обворовывал простой честный народ! И цепь моих злодеяний уходит далеко, в ещё более ранние жизни! Всё это началось потому, что в давние-давние времена, в Атлантиде, я был адептом зла и хранил ключи всех тайн…

Все слушали, открыв рты, как завороженные, удивительные истории этого невысокого, надолго приковавшего к себе общее внимание, худого человека с пронзительным леденящим гипнотическим взором, с глазами, которые, казалось, горели сейчас внутренним зеленым светом.

 

А потом странный человек в коричневом костюме, с тросточкой и портфелем, дождавшись Сан Саныча, с которым был знаком только по переписке в Интернете, и перемолвившись с ним парой слов, двинулся в одиночку по тёмной уже дороге, и стук его трости далеко раздавался в притихшем и замершем лесе. Дважды он, наскоро разувшись, переходил вброд неглубокие речушки, ощупывая дно перед собою своей тростью.

Затем нужная ему тропка вилась вдоль берега и заворачивала вправо, где ещё от реки стал виден небольшой палаточный лагерь. Показался также костер, стол с навесом и люди, сидевшие и вокруг костра, и за столом. К столу вела ступенчатая дорожка, идущая вверх от реки.

— Здравствуйте! К вам можно присоединиться? — спросил Ерофей, поднимаясь вверх по дорожке, которую кто-то не поленился обложить гладкими камнями, — Я — контактёр из Краснодара. А кто из вас Людмила?

— Проходите, проходите! — послышался голос со стороны костра, и навстречу ему вышла девушка в чёрной майке и джинсах. Черты её лица было не разглядеть сейчас, в темноте, но голос же у неё был по-детски звонким, — Меня зовут Марина. А Людмила сейчас занята, но скоро освободится. Налить вам пока чая с травами? Ах, какие они душистые! Мята, собранная ночью, пахнет особенно сильно!

— Вы — наверное, с большой Поляны? — спросила другая женщина, сидевшая у костра, полная блондинка с выразительными печальными глазами.

— Да. Я там был. Только что, — ответил Ерофей.

— А мы — немного отшельники, — сказала блондинка, — В основном, индивидуальной работой занимаемся. И с дольменами работаем. Людмила — наш духовный руководитель. А меня Тамарой зовут.

За столом, куда прошёл Ерофей, спиной к костру сидела в позе лотоса, на небольшой подушечке, худая женщина с короткой стрижкой. Она, углубившись в себя, молчала. По-видимому, находясь в трансе или медитации.

Марина оторвала лист мяты и стала жевать. Ерофей осмотрелся. Здесь очень густо пахло травами, мёдом, костром и ещё чем-то неуловимым. Под крышей сушились грибы и травы. Всё это было нарочито выставленным, развешенным в особом порядке, и к каждому пучку с травами была прикреплена довольно большая табличка, такая, что написанное на ней название растения можно было прочитать даже сейчас, в полутьме, при вспышках костра. На одном из столбов, поддерживающих навес, висел огромный лист ватмана, на котором значилось:

 

««Детка», великое и мудрое завещание нашего Учителя, Порфирия Корнеевича Иванова».

 

На другом столбе, на листке бумаги в клетку была нарисована большая зелёная ёлка, похожая на такую, какую рисуют дети в школе на Новый год, под которой крупным шрифтом было выведено: «Звенящие кедры России». Ерофей осторожно присел за стол, с краю.

— А к нам тут по утрам поползни прилетают! — щебетала веселая Марина, — Я хочу приручить их брать у меня хлеб из рук.

— Мы тут по Анастасии работаем. Пытаемся достигнуть полного единения с природой, — произнесла Тамара, — Вы читали о ней?

— Да, читал, конечно, — ответил Ерофей, — Только — не все книги. Какие попадались. А как вы по ней работаете?

— А как кто умеет. Как сердце подскажет. Я вот пытаюсь с природой контакт почувствовать, ощутить каждую травинку. На дольмены ходим. С ними у нас Людмила связывается. Это она установила, что дольмены бывают мужские, а бывают женские. А ещё, они являются проводниками на Землю космической энергии.

Ерофей уже понял, что Людмила — это женщина, сидящая за столом в медитации, и теперь пересел, расположившись в точности напротив неё, на пустующее место. И так они и сидели молча друг напротив друга, пока Людмила не приоткрыла глаза.

— Ты, — сказала она без всякого предисловия, когда наконец как бы очнулась и посмотрела на Ерофея, — не адепт зла, но носитель контактов с Кассиопеей — технологически развитой планетной системой. Потому ты получаешь информацию по лучу желтого цвета. Мой же луч — луч Ориона. Он имеет голубой цвет. Мы не можем мыслить одинаково, но должны осуществлять синтез наших знаний и контроль за информацией.

Ерофей удивился таким началом (здесь он вовсе не собирался представляться адептом зла), и моментально оживился, потому что осознал, что разговор, ради которого он пришел ночью на реку Скобидо, с трудом отыскав это место по описанию Сан Саныча, всё же состоится, хотя поначалу Людмила его игнорировала. К тому же, почему-то он тут же достал из-под стола свой портфель, извлёк из него толстую старую тетрадь и начал рисовать в ней какие-то значки и цифры.

— Но, цивилизация системы Ориона, — важно начал он, — считает, что человечество Земли должно полностью оставить технологический путь развития, а следовательно, не принимать лучей Кассиопеи. А по вашему собственному мнению, так и вовсе мы, люди Земли, должны слиться с природой настолько, чтобы кинуть не только города, но и деревни, и дома вообще, и поселиться в лесу. И если помыслы наши чисты, то нас прокормят даже дикие звери, которые будут приносить нам корм. А для пребывания на морозе мы должны будем закалиться по системе Порфирия Иванова, чтобы не бояться зимней стужи и сибирских холодов. Даже грудной младенец, по-вашему, должен питаться травкой… Кроме того, все не должны будут читать книг, а станут получать информацию прямо из Космоса, — Ерофей дробно рассмеялся.

— Человек должен вернуться — может, не сразу, а постепенно — к гармонии с природой, к своему первоначальному естеству, первоначальной чистоте, — провозгласила Людмила.

— К первоначальному естеству — в Сибири?! — грозно надвинулся Ерофей, — да где вы видали человека, приспособленного жить в таких условиях?! У него — что, жир как у тюленя? Или шкура, как у белого медведя? Или он впадает в зимнюю спячку? Человек — изнеженное существо, всё в его структуре говорит о том, что он изначально жил в тёплом мягком климате! При температуре в двадцать пять градусов плюс-минус пятнадцать, и уже на самых границах таких температур он чувствует дискомфорт! Чтобы осваивать Сибирь, люди должны быть уверенными, что их там не кинут на произвол судьбы, без пропитания и обогрева! А вы хотите, чтобы толпы энтузиастов ринулись в сибирские леса, чтобы жить там с медведями в одной берлоге! Ха-ха! Предположим, что такое возможно, но тогда на всех медведей не хватит! Знаете, что сказала Хакамада, когда ей сообщили, что в тундре люди голодают? Что им самим, мол, надо о себе заботиться, пусть грибы собирают. Это — в тундре-то, зимой!

— Ну, сразу в Сибирь, всем, вовсе не обязательно. Мировоззрение надо менять, а не место жительства. Чувствовать природу. Жить с ней в согласии.

— Мы, генетические дети города, не отличающие одуванчик от ромашки, продукт индустриализации, и чем меньше мы общаемся с природой, тем для неё же и лучше! Всё, что мы видим, мы хотим съесть, — со злой иронией заметил Ерофей, — Мы — лысые обезьяны, побочный продукт экспериментов какой-то древней цивилизации, заварившей кашу на этой планете! Скорее всего, этот эксперимент заключался в создании генного гибрида существа, похожего на бесхвостую обезьяну, и инопланетного космопилота, потерпевшего здесь крушение… А иначе — почему мы никогда не чувствуем здесь себя как дома, а боремся с планетой, уничтожая её цветущий мир, без всякого зазрения совести? И почему нас так привлекают иные миры, по которым мы испытываем острую тоску, и откуда этот вечный дуализм души и тела? Мы постоянно, тысячелетиями изводим себя и планету, а вы хотите, чтобы это вдруг мгновенно прекратилось, как по мановению волшебной палочки? Мы вдруг станем умненькими — разумненькими, как Буратино, и будем есть одну лишь морковку, а не превращаться в хищное стадо, разрушающее всё вокруг? — глаза Ерофея расширились и уставились на Людмилу с гипнотической силой.

— Для этого должна зародиться новая раса. Таких людей, как ребенок Анастасии, живущей в глухой сибирской тайге. Женщины решат судьбу мира. Они должны посвятить себя будущему, посвятить себя детям. Если они будут светлыми и чистыми, то и мужчины исправятся, и оставят беспорядочный секс ради созидающей любви, — сказала Людмила.

— Всё это — слова. А что означает в реальности, например, «посвятить себя будущему»? Какая идеальная картинка, как всё просто и легко, — сказал Ерофей, приподнявшись и всё ближе надвигаясь через стол на Людмилу, глядя ей прямо в глаза, — Да, такая созидающая любовь, как у Анастасии, конечно, привлекательнее и интереснее секса по телевидению вместе с рекламой жвачки или чашечки кофе, но и это всё — лишь звук пустой. Вот сейчас, глядя в мои глаза — глаза вовсе не добренького человека, совсем не красавца, почти урода, в детстве только силой воли ставшего на ноги, научившегося ходить в шесть лет — можешь ли ты оторваться от них, разве ты не тонешь в них, разве ты не лишена воли — хотя я лишь передаю тебе некоторую зрительную информацию о том, что мы встречались прежде, в иных жизнях, и совершаю прямой обмен мыслительной энергией, завязываю ещё один кармический узелок на память… Разве ты не испытываешь сейчас нечто непознаваемое? — и Ерофей, наконец, прекратил этот магический поединок, отвернувшись в сторону от онемевшей и ошарашенной Людмилы, в миг потерявшей гордую осанку.

…Он ушел в ночь, хромая и чуть-чуть заваливаясь на одну ногу, странный человек с портфелем и тростью в руке, так фантастически, так нелепо несовместимый с этим лесом, этим часом, этим местом, — как звук пощёчины средь шумного бала, после которой наступает грозовое молчание.

— Знаешь, кто это? — тихо спросил кто-то из сидевших за столом.

— Кто?

— Это — эзотерический инквизитор, — последовал ответ.

 

* * *

Из записной книжки Сергея.

 

Звенящие кедры России

Звенят у меня в голове,

Летящая Анастасия

Вчера приходила ко мне.

И тихо она мне сказала,

Что нужно искать мужиков,

Сменивших забрала на рала,

Духовных и чистых при том.

Но бродят тихонько поэты,

Меня обходя стороной.

Мой принц, лишь в духовность одетый,

Тебя поджидать мне — доколь?

Звенящие кедры России

Звенят у меня в голове,

Летящая Анастасия,

Поеду в тайгу я к тебе!

 

 

Глава 14. Так вот ты какой!

 

После того, как солнце опустилось за горы, обступающие низину со всех сторон, стало довольно быстро темнеть. Звёзд на небе в этот вечер было мало: снова начали наползать облака, быть может, постепенно начиная снова собираться в тучи.

Вернулся, наконец, дядя Юра, совершивший обзорный обход всех знакомых дольменов, и присел тихонько на лавочку напротив Николая. Неспешно достал пряники из сумки, налил себе чайку.

— Я, дядя Юра, всё о ерунде какой-то разглагольствую, а так ещё и не спросил, как у тебя дела, жизнь? Давно же не виделись, — обратился к нему Николай.

— Да, целый год, как обычно, — отвечал Юра, — Всё у меня — слава Богу, все живы и здоровы. Всё идет потихоньку, своим чередом. Да вот, дать, самого меня что-то в последнее время постоянно в разные слои кидает: лешие, русалки, духи леса… Домовые… Знаешь, ведь это всё действительно существует. И как-то всё это ко мне притягивается, что ли… В общем, я это вижу. И жутко, но интересно. Только вот, последнее время, дать, меня все эти сущности настолько преследуют, что и другим, если они рядом оказываются, мерещиться начинают. Меня уже люди немного побаиваться начали.

— Хорошо, что немного, — засмеялся Николай, — Ну, а как ты вообще с миром внешним уживаешься? Ничего? — спросил он.

— Да ничего, дать. По-прежнему: то крышу кому-нибудь починю, то замок врежу… А работаю всё там же. Всего вместе на хлеб хватает. На пряники, дать, не всегда, — и Юра снова с удовольствием надкусил пряник, — А Люба моя хлеб в последнее время сама печёт. И здорово получается! Люблю свежий хлеб, с пылу с жару. Ну, а ты как, Никола?

— Живу, не жалуюсь, — задумчиво промямлил Николай, — Когда-то, давно уже, в Москве, я как-то… Можно сказать, сфотографировался. Есть там такие приборы — за плату можно ауру свою запечатлеть. Показывают они мне снимок, и говорят, что ещё ни у кого такой ауры не видели. Смотрю, а вместо ауры у меня — радуга! Ну, и ответь теперь, как может жить такой радужный человек? Конечно же, хорошо!

— Да, Никола, я тебе прямо скажу: есть у тебя сила, — сказал Юра, — правда-правда, я не шучу.

— Да она у всех есть. Только управлять мы ею не умеем. Я поначалу не понимал: что такое? Захожу, у брата в душевой моюсь — у него водопровод из строя выходит, прихожу к друзьям в гости — у них свет отрубается… И так, как в анекдоте, подряд «восэмь раз». В общем, туши свет и сливай воду… Пока ещё не понял, как её по сторонам не расшвыривать, энергию-то…

— Никола, а ты мне скажи прямо: как ты думаешь, что нас всех ждёт, в смысле — Россию? — спросил дядя Юра.

— Не знаю. Никто этого не знает сейчас. По всем прогнозируемым параметрам, мы все должны были уже подохнуть, — помолчав, ответил Никола, — Ничего хорошего я в ближайшем будущем не вижу. Дрюкнули всех нас сильно. Чтобы мы все озверели, вцепились друг другу в глотки за пищу, одежду и жилище, чтобы ничего от нас другого не осталось, кроме как одно зверьё безмозглое. На поверхности уже и сейчас — одни бездари, что корчат из себя политиков, артистов, художников, писателей… Все они хотят быть сливками, хоть таланта не имеют. Все рвутся в эту клоаку известности, телевидения, так называемой гламурности…

Но, с другой стороны, даже индейцы в резервации как-то выживают. А сейчас, как поётся в одной любительской песне — «резервация — здесь»… Вот иностранцев и раньше всегда поражала наша способность выживать. Видел однажды, какое удивление было написано на лице одного немца, когда у него на глазах мой друг на берегу моря починил свой старый шлепанец, какой любой западный человек, не задумываясь, положил бы в урну… А друг взял какой-то найденный гвоздичек, проволочку — и так всё скрепил, что не видать стало даже, что с шлёпанцем были проблемы.

Да, по всем параметрам цивилизованного мира, многие из нас — как тот самый старый шлёпанец… Живём на тридцать долларов в месяц. В обветшалых домишках с сортирами во дворе, в коммуналках, общагах… Трепыхаемся ещё как-то. И в процессе зарабатывания на жизнь у многих на саму жизнь времени уже не остается. И дошло уже до такого маразма, что молодых людей в вузах, школах ЗАСТАВЛЯЮТ развлекаться из-под палки: всякие там насильственные конкурсы самодеятельности устраивают… Так и живем. Как в оккупированной стране, которая захвачена жирной лапой другого государства в государстве: некоей страной Московией, которая ко всему тянет свои жирные лапки, повсюду у неё есть свои представители…

Но то, что сейчас на поверхности, все эти «сливки», весь этот мусор — так это всё ненастоящее. Да, они победили. Взяли в свои руки все средства массовой информации, создали свою «культуру», свой язык гламурных журналов, промыли всем мозги и отлично процветают… Но — всё равно дрожат и боятся, что в любой момент их господство может рухнуть, как карточный домик. Потому что глубоко в душе, или что там у них на её месте, они чувствуют, что не имеют ни на что на это никакого права, что заняли чужое место. И потому — злятся. И устраивают пир во время чумы. Развратничают. И это уже не остановить. У них во всём своя круговая порука, в их структуру не внедриться. Но они — лишь иллюзия людей. Тени. Развернись, ударь, плюнь посильней, и этот виртуальный мир рассыплется в прах. Только всё дело в том, что ударять пока нельзя. Надо ждать. Ждать, когда эта каша сама протухнет. Слишком далеко всё зашло.

— Ну, теперь понятно: ты здесь лежишь и ждешь, Никола? — спросил Юра.

— Жду… Я не дурак играть в чужую игру по чужим правилам, — неожиданно серьезно ответил Николай, — А ещё, не люблю общаться с трупами. Воняют сильно. А я не некромант…

Он замолчал, и повисла гнетущая тишина. Молчал, глядя в костер, и дядя Юра.

— Я сейчас здесь считаюсь чо-орным, — объявил вдруг Николай, продолжая разговор после небольшой паузы.

— А когда и где ты считался белым и пушистым? — хихикнул Юра.

— Да, меня-то здесь и раньше, благодаря Евграфию, люди чурались. Ему я пришёлся не по вкусу: за то, что у меня своя голова на плечах есть и за то, что я не слишком-то рьяно бегал контакты устанавливать. Но теперь ещё и Витёк ко мне прибился, для пущего антуражу. Видел его? Он недавно из зоны вышел: отсидел, в смысле. За что сидел — про такое не спрашивают, да и, скорее всего, за какую-нибудь мальчишескую глупость, не похож он на злодея. Возвращаться ему некуда. Как попал именно в эти места — не знаю. Сложный он какой-то в общении. Как ни странно, замкнутый, даже стеснительный. И расписанный, как Третьяковская галерея ходячая… Сплошь в татуировках. Жил он здесь со мной всю прошедшую зиму, даже в лютые морозы, мы тогда в строительный вагончик, что у лесопилки, к мужикам напросились. Нас пустили. Заодно, использовали как сторожей: сами как раз к семьям ушли. Так я здесь в этом году и отзимовал. Не скажу, что это было приятно и просто. Но для меня это был своего рода эксперимент…

— Неконтактный ты человек, Никола, — заметил дядя Юра.

— Почему — неконтактный? — вздохнул Николай, — Очень даже контактный. У меня три месяца назад сын родился.

— Поздравляю.

— А как тебе место, где я стою? — спросил Николай, — Что здесь могло быть раньше? Почему-то всех отсюда вышибает, совсем мало людей могут тут находиться. И в основном — мужчины. Быть может, в этом месте когда-то жили колдуны? Маги?

— Очень даже может быть, — помолчав, ответил Юра.

В это время из леса вынырнула одинокая фигура: это был вернувшийся с «шабашки» лёгкий на помине Витёк. У Витька в руках была, неизвестно каким чудом завалявшаяся у кого-то в сарае, старая советская авоська, наполненная картошкой, и полиэтиленовый пакет, в котором вырисовывалась бутылка и торчал хвостик довольно крупной сушёной рыбы. Витёк выглядел чрезвычайно довольным.

— Ну, как дела? — спросил у него Николай.

— Вот, держи — это я заработал, — И Витёк протянул ему авоську с картошкой, — а то, я тебя несколько дней уже на харчи раскручиваю, — А тут у меня ещё и вино домашнее. Вкусное. Мне на пробу налили стаканчик. Давайте, разопьём! Наливать?

— Мы с Юрой, по сложившейся традиции, в первый день его приезда ночуем на дольмене, прямо сейчас и выдвинемся, только чай допьем. Пора уже. А ты — приобщайся, не обижай старину Вакха. Василя и Виктора кликни — они где-то поблизости сушняк собирают. И рыбу обязательно съедайте, а то ночью, сам знаешь, дикие коты, а вернее, одичавшие домашние, сбегутся на запах, — сказал Николай.

Витёк и «кликнул». Василь и Виктор, будучи уже неподалёку, тут же поспешили приблизиться к костру с охапками сухих веток.

— Ну, что? Мы с дядей Юрой ночуем сегодня на дольмене. Это у нас традиция такая. В первую ночь после приезда Юры — сразу туда, — пояснил Николай, теперь для Виктора и Василя, — Ты, Виктор, видел этот дольмен, так что, если захотите — так приходите и присоединяйтесь к нам попозже, вместе с Василем. Сделаем вместе раскрутку. Ну, а пока мы там вдвоем помедитируем, на ту энергетику настроимся, место наработаем. Витька не зову — устал ты, наверное? — Николай повернулся в сторону Витька.

— Да, я — нет, не пойду к вам. Не сегодня. Устал, намаялся, — сказал Витёк, — Вина вот выпью, порасслабляюсь немного — и спать пойду. Да и жутко там, наверное. Это точно не для меня.

 

* * *

 

— Ну что, друзья? По последней? — спросил Виктор, — знаете ли, очень люблю наблюдать за тем, как алкоголь действует на разных людей. Если они не пьяницы, конечно. Иногда приходилось наблюдать, как народ по пьяни откалывает совершенно невозможные вещи. Например, человек может такую позу принять — какая там йога! По трезвому ни за что не повторит. Или, помню, как ребята по пьяни вдевятером на одном мотоцикле ехали… С люлькой, конечно.

— Что-то меня уже совсем сморило. Спать пойду. Я ведь сегодня с пяти утра напахался. А вы допивайте остатки, — сказал Витёк.

— А как же классический пьяный треугольник? — усмехнулся Виктор.

— Простите, ребята, просто уже — сил никаких нет, — ответил Витёк и пошел к своей «палатке» — сооружению из веток и прозрачной клеёнки.

Когда он растворился в темноте, Василь, неожиданно схватив бутылку и выпив изрядно прямо из горла, одним прыжком вскочил на лавочку и шепеляво заорал:

— У тебя — спид, и значит мы — умрём!!!

И, соскочив с лавочки, устремился в сторону леса.

— Эй, ты куда! — не понял Виктор.

— Щас вернусь! А вощще — двинем, что ли, на большую Поляну? Посмотрим, что там происходит? — крикнул Василь.

Он вернулся быстро. Только достал из своего рюкзака, закинутого к Витьку, сломанный пионерский горн — и протрубил отбой.

 

— Странно действует это вино, — пробормотал Василь, ворочая слегка заплетающимся языком и продвигаясь по тропинке в сторону, как он решил, большой Поляны, — От того, что организм уже успел стать «экологически чистым», что ли? Но это же совсем мало: бутылка вина на троих… А ноги — совсем не слушаются. Такого раньше я не испытывал. Но наслышан о действии молодого домашнего вина. Может, оно молодое, а?

— Интересно, куда мы идём? — пробормотал в ответ Виктор, — Не видно ни зги. Но мне кажется, что об этот пень я уже спотыкался.

— Мало ли пней на дороге? А вот, кажется, колея от трактора, её раньше ещё не было. Мы правильно идём! — ответил неунывающий Василь.

Дорога иногда слегка освещалась отдалёнными вспышками молний. Вновь, скорее всего, далеко отсюда, где-то над морем, проходила гроза.

 

— Пробирался я куда-то.

Что-то локтем задевал,

 

— запел вдруг Василь.

— Скажи, только честно, а чего ты хочешь от жизни? — вдруг спросил его Виктор.

— Ну вот, опять ты со своей философией! Где-то далеко-далеко, на краю галактики, есть цивилизация серебряных струн. Я хочу увидеть её одним глазком, — усмехнулся Василь.

— Я серьёзно… Правда, некоторые на полном серьёзе хотят и видеть, и слышать что-либо этакое… Ну, и увидят. А дальше — что?

— А дальше — будут хвастаться друг перед другом: кто Эль Морию видел, а кто — смесь хорька, барсука и штопора. Обмен, так сказать, опытом.

— Эй, Василь! Здесь поворот! А дальше — грязь! Возможно, лужи! — предупредил Виктор.

И действительно, под ногами зачавкала грязь, а дальше пошла и старая, завонявшаяся лужа.

— Ч-черт! Я в лужу влез! — раздосадовано воскликнул Виктор.

— Хэй-хо! Делай, как я! Оп-паньки! — закричал Василь, и плюхнулся с разбегу в лужу обеими ногами. И его, и Виктора окатило холодными грязными брызгами.

— Ты что? Чокнулся? — обиделся Виктор.

— Да ладно тебе, ты и так уже в лужу наступил! — примирительно похлопал его по спине Василь.

Обходя, все-таки, следующую, огромную лужу, они свернули в сторону от дороги и пошли по траве, влезли на какой-то небольшой пригорок и вновь спустились в низину. Умудрившись сбиться с пути, не найдя продолжение грунтовки, дальше они пошли по низине. Там протекал небольшой ручеёк, и они пошли по его руслу, как по дороге. Чем дальше они шли, тем круче нависали с обеих сторон берега. Шлёпая босиком по ручью, Василь чуть было не упал прямо в воду и ухватился за идущего впереди Виктора.

— Ну, и куда ты нас завёл? — усмехнулся тот. Повернём обратно, что ли? Сдавайся!

— Русские не сдаются! — ответил Василь, — Давай, ещё вперёд! Там, кажется, берега понижаться начинают.

Левый берег стремительно понижался, но оказался покрытым совершенно непролазным лесом. Но, наконец, после последующего снова высокого обрыва, они увидели ровную площадку, освещённую выглянувшей в проём между тучами луной, и на эту площадку, цепляясь за кусты и деревья, можно было подняться по не слишком крутому подъёму. Когда они выбрались наверх, Виктор воскликнул:

— Василь! Смотри! Я знаю это место, мне про него рассказывали! Это — так называемый грязевой источник с синей глиной! Здесь, неподалеку, должна быть ещё и рукотворная «Скала» — нагромождение камней.

Действительно, это было то самое место. Скала мрачно вырисовывалась на фоне мрачного неба, освещаемая луной и отсветом далёких молний. Большая плотная грязевая лужа, к которой они поднялись, бурно пузырилась неподалёку от края: в этом месте грязь выходила из-под земли. Воздух возле грязевого источника был какой-то тяжелый, быть может, вследствие выходящих из-под земли вместе с грязью газов.

— Эй, Василь! Иди сюда! Нам теперь терять всё равно нечего! — позвал Виктор, который первый приблизился к луже и стоял на краю источника. Он похлопал по поверхности лужи своей голой пяткой.

— Ого, какая плотная!

Грязь была очень густая и смачно чавкала. Виктор зашёл прямо в неё и улегся в лужу, хлопая, лёжа, руками по гладкой грязевой поверхности.

— Ты знаешь, Василь, здорово! Как на воздушной подушке! Грязь — плотная, и сильно выталкивает!

Когда он вылез, Василь от его вида пришёл в полный восторг:

— Здорово выглядишь! Намажь глиной ещё и лицо! Никто не узнает! Вылитый инопланетянин!

Виктор намазал и лицо, аккуратно зачерпнув ещё немного грязи. Василь же следом плюхнулся в только что освободившуюся лужу и воскликнул:

— Кайф!

— Ах, ч-чёрт, — вы