Петр Великий среди своих сотрудников

I

«…Трудно сказать, под ка­кими сторонними влияниями или каким внутренним про­цессом мысли удалось Петру перевернуть в себе поли­тическое сознание московского государя изнанкой на ли­цо; только он в составе верховной власти всего яснее понял и особенно живо почувствовал «долженства», обя­занности царя, которые сводятся, по его словам, к «двум необходимым делам правления»: к распорядку, внутрен­нему благоустройству, и обороне, внешней безопасности государства. В этом и состоит благо отечества, общее благо родной земли, русского народа или государства — понятия, которые Петр едва ли не первый у нас усвоил и выражал со всею ясностью первичных, простейших основ общественного порядка. Самодержавие — средст­во для достижения этих целей…»

IV

(…) Петр, особенно к концу царствования, очень интере­совался прошлым своего отечества, заботился о собира­нии и сохранении исторических памятников, говорил уче­ному Феофану Прокоповичу: «Когда же мы увидим полную историю России?», неоднократно заказывал написать общедоступное руководство по русской исто­рии (…).

(…)План канализации России был одною из ранних и бле­стящих идей Петра, когда это дело было еще новостью и на Западе. Он мечтал, пользуясь речной сетью России

соединить все моря, примыкающие к русской равнине, и таким образом сделать Россию торговой и культурной посредницей между двумя мирами, Западом и Востоком, Европой и Азией. Вышневолоцкая система, замечатель­ная по остроумному подбору вошедших в нее рек и озер, осталась единственным законченным при Петре опытом осуществления задуманного грандиозного плана. Он смотрел еще дальше, за пределы русской равнины, за Каспий, куда посылал экспедицию князя Бековича-Черкасского, между прочим, с целью разведать и описать сухой и водный, особенно водный, путь в Индию; за не­сколько дней до смерти вспомнил он давнюю свою мысль об отыскании дороги в Китай и Индию Ледовитым океа­ном. Уже страдая предсмертными припадками, он спе­шил написать инструкцию Камчатской экспедиции Берин­га (…).

(…)Чтобы быть умелой посредницей между Азией и Ев­ропой, России, естественно, надлежало не только знать первую, но и обладать знаниями и искусствами послед­ней. На беседах, разумеется, заходила речь и об отноше­нии к Европе, к иноземцам, приходившим оттуда в Рос­сию. Этот вопрос давно, чуть не весь XVII век, занимал русское общество. Петра с первых лет царствования по низвержении Софьи сильно осуждали за привязанность к иноземным обычаям и к самим иноземцам (…).

(…)Петр видел только дело прили­чия, удобства или суеверия в том, чему старорусское об­щество придавало значение религиозно-национального вопроса, и ополчался не столько против самых обычаев русской старины, сколько против суеверных представ­лений, с ними соединенных, и упрямства, с каким их от­стаивали.

Это старорусское общество, так ожесточенно обвиняв­шее Петра в замене добрых старых обычаев дурными новыми, считало его беззаветным западником, который предпочитает все западноевропейское русскому не пото­му, что оно лучше русского, а потому, что оно не русское, а западноевропейское. Ему приписывали увлечения, столь мало сродные его рассудительному характеру. По случаю учреждения в Петербурге ассамблей, очередных увесе­лительных собраний в знатных домах, кто-то при госуда­ре стал расхваливать парижские обычаи и манеры свет­ского обхождения. Петр, видавший Париж, возразил: «Хорошо перенимать у французов науки и художества, и я бы хотел видеть это у себя; а в прочем Париж воня­ет». Он знал, что хорошо в Европе, но никогда не оболь­щался ею, и то хорошее, что удалось перенять оттуда, счи­тал не ее благосклонным даром, а милостью провидения. В одной собственноручной программе празднования го­довщины Ништадтского мира он предписывал возможно сильнее выразить мысль, что иностранцы всячески стара­лись не допустить нас до света разума, да проглядели, точно в глазах у них помутилось, и он признавал это чу­дом божиим, содеянным для русского народа (…). Предание донесло отзвук одной беседы Петра с приближенными об отноше­нии России к Западной Европе, когда он будто бы ска­зал: «Европа нужна нам еще несколько десятков лет, а потом мы можем повернуться к ней задом» (…).

(…)Но не все же брать готовые плоды чужого знания и опыта, теории и техники, того, что Петр называл «науками и искусствами». Это значило бы вечно жить чужим умом, «подобно молодой птице в рот смотреть», по выражению Петра. Необходимо пересадить самые корни на свою почву, чтобы они дома производили свои плоды, овладеть источниками и средствами духовной и матери­альной силы европейских народов. Это была всегдашняя мысль Петра, основная и плодотворнейшая мысль его ре­формы (…).

VI

(…) Впечатление, какое призводил Петр на окружающих своим обращением, своими ежедневными суждениями о текущих делах, взглядом на свою власть и на свое отно­шение к подданным, замыслами и заботами о будущем своего народа, самыми затруднениями и опасностями, с которыми ему приходилось бороться,— всей своею дея­тельностью и всем своим образом мыслей, трудно передать выразительнее того, как передал его Нартов. «Мы, бывшие сего великого государя слуги, воздыхаем и про­ливаем слезы, слыша иногда упреки жестокосердию его, которого в нем не было. Когда бы многие знали, что пре­терпевал, что сносил и какими уязвляем был горестями, то ужаснулись бы, колико снисходил он слабостям чело­веческим и прощал преступления, не заслуживающие ми­лосердия; и хотя нет более Петра Великого с нами, одна­ко дух его в душах наших живет, и мы, имевшие счастие находиться при сем монархе, умрем верными ему и горячую любовь нашу к земному богу погребем вместе с собою. Мы без страха возглашаем об отце нашем для того, что благородному бесстрашию и правде учились от него» (…).Петру едва ли приходилось слышать о себе суждения, подобные высказанному Нарто­вым: он не любил этого. Но его должно было глубоко утешить предсмертное письмо некоего Ивана Кокошкина, полученное им в 1714 г. и сохранившееся в его бумагах, смертном одре, этот Кокошкнн страшится пред  лицом божиим, не принесши чистого покаяния пресветлому монарху, покуда еще грешная душа с телом, не разлучилась, и не получив прощения в своих грехах по службе: состоял он при рекрутских наборах в Твери и от тех рекрутских наборов брал себе взятки, кто что при­носил; да он же Иван Кокошкин ему, государю, виновен; оговоренного в воровстве человека отдал в рекруты за своих крестьян. Великая награда государю стать заочно предсмертным судьею совести своего подданного. Петр Великий полностью заслужил эту награду…»

Задание 2. Изучите документ № 86. Каковы предпосылки реформ Петра I, по Ключевскому? Реформы носили объективный характер или были возможны лишь благодаря масштабу личности Петра I?

 

Документ № 86.

Отрывок: Ключевский В.О. Русская история. В пяти томах. Том 2. Полный курс лекций. – М., 2002.

 

«…Русские люди XVII в. делали шаг вперед и потом останавливались, чтобы подумать, что они сделали, не слишком ли далеко шагнули. Судорожное движение вперед и раздумье с пугливой оглядкой назад —так можно обозначить культурную походку русского общества в XVII в. Обдумывая каждый свой шаг, они прошли меньше, чем сами думали Мысль о реформе вызвана была в них потребностями народной обороны и государственной казны. Эти потребности требовали обширных преобразований в государственном устройстве и хозяйственном быту, в организации народного труда. В том и другом деле люди XVII в. ограничились робкими попытками и нерешительными заимствованиями у Запада. Но среди этих попыток и заимствований они много спорили, бранились и в этих спорах кое о чем подумали. Их военные и хозяйственные нужды столкнулись с их заветными верованиями и закоренелыми привычками, с их вековыми предрассудками. Оказалось, что им нужно больше, чем они могут и хотят, чем подготовлены сделать, что для обеспечения своего политического и экономического существования им необходимо переделать свои понятия и чувства, все свое миросозерцание. Так они очутились в неловком положении людей, отставших от собственных потребностей. Им понадобилось техническое знание, военное и промышленное, а они не только не имели его, но и были дотоле убеждены, что оно ненужно и даже греховно, потому что не ведет к душевному спасению. Каких же успехов достигли они в этой двойной борьбе со своими нуждами и с самими собой, с своими собственными предубеждениями?

Для удовлетворения своих материальных нужд они в государственном порядке произвели не особенно много удачных перемен. Они показывали несколько тысяч иноземцев, офицеров, солдат и мастеров, с их помощью кое-как поставили значительную часть своей рати на регулярную ногу и то плохую, без надлежа­щих приспособлений, и построили несколько фабрик и оружейных заводов, а с помощью этой подправленной рати и этих заводов после больших хлопот и усилий с трудом вернули две потерянные области, Смоленскую и Северскую, их едва удержали в своих руках половину добровольно отдавшейся им Малороссии.

Вот и все существенные плоды их 70-летних жертв и усилий! Государственного порядка они не улучшили, напротив, сделали его тяжелее прежнего, отказавшись от земского самоуправления, обособлением сословий усилив общественную рознь и пожертво­вав свободой крестьянского труда. Зато в борьбе с самими собой, со своими привычками и предубеждениями они одержали несколько важных побед, облегчивших эту борьбу дальнейшим поколениям. Это была их бесспорная заслуга в деле подготовки реформы. Они подготовляли не столько самую реформу, сколько себя самих, свои умы и совести к этой реформе, а это менее видная, но не менее трудная и необходимая работа. Попытаюсь обозначить в коротком перечне эти их умственные и нравственные завоевания.

Во-первых, они сознались, что многого не знали из того, что нужно знать. Это была самая трудная победа их над собой, над своим самолюбием и своим прошедшим. Древнерусская мысль усиленно работала над вопросами нравственно-религиозного порядка, над дисциплиной совести и воли, над покорением ума в послушание вере, над тем, что считалось спасением души. Но она пренебрегала условиями земного существования, видя в нем законное царство судьбы и греха, и потому с бессильною покорностью отдавала его на произвол грубого инстинкта. Она сомневалась, как это можно внести и стоит ли вносить добро в земной мир, который по Писанию во зле лежит, следовательно, и обречен во зле лежать, и была убеждена, что наличный житейский порядок так же мало зависит от человеческих усилий, так же неизменен, как и порядок мировой. Вот эту веру в роковую неизменность житейского порядка и начало колебать двустороннее влияние, шедшее изнутри и извне. Внутреннее влияние исходило из потрясений, испытанных государством в XVII в. Смутное время впервые и больно ударило по сонным русским умам, заставило способных мыслить людей раскрыть глаза на окружающее, взглянуть прямым и ясным взглядом на свою жизнь. У писателей того времени, у келаря А. Палицына, у дьяка И. Тимофеева, у кн. И. Хворостинина ярко просвечивает то, что можно назвать исторической мыслью, наклонность вникнуть в условия русской жизни, в самые основы сложившихся общественных отношений, чтобы здесь найти причины пережитых бедствий. И после Смуты до конца века все увеличивавшиеся государственные тягости поддерживали эту наклонность, питая недовольство, прорывавшееся в ряде мятежей. На земских соборах и в особых совещаниях с правительством выборные люди, указывая на всяческие непорядки, обнаруживали вдумчивое понимание печальной действительности в предлагаемых средствах ее исправления. Очевидно, мысль тронулась и пыталась повлечь за собою застоявшуюся жизнь, не видя в ней более свыше установленного неприкосновенного порядка.

С другой стороны, западное влияние приносило к нам понятия, направлявшие мысль на условия и удобства именно земного общежития и ставившие его усовершенствование самостоятельной и важной задачей государства и общества. Но для этого нужны были знания, каких не имела некоторыми пренебрегала древняя Русь, особенно изучение природы и того, чем она может служить потребностям человека,- отсюда усиленный интерес русского общества XVII в. к космографическим и другим подобным сочинениям. Само правительство поддерживало этот интерес, начиная подумывать о разработке нетронутых богатств страны, разыскивая всякие минералы, для чего требовалось то же знание. Новое веяние захватывало даже таких слабых людей, как царь Федор, слывший за великого любителя всяких наук, особенно математических и, по свидетельству Сильвестра Медведева, заботившийся не только о богословском, но и о техническом образовании: он собирал в свои царские мастерские «художников всякого мастерства и рукоделия», платил им хорошее жалованье и сам прилежно следил за их работами. Мысль о необходимости такого знаний с конца XVII в. становится господствующей идеей передовых людей нашего общества, жалобы на его отсутствие в России—общим местом в изображении ее состояния. Не подумайте, что это сознание или эта жалоба тотчас повели к усвоению понадобившегося знания, что это знание, став очередным вопросом, скоро превратилось в насущную потребность. Далеко нет, у нас необыкновенно долго и осторожно собирались приступить к решению этого вопроса; но весь XVIII в. и большую часть XIX в. размышляли и спорили о том, какое знание пригодно нам и какое опасно. Но пробудившаяся потребность ума скоро изменила отношение к существующему житейскому порядку.

Как скоро освоились с мыслью, что помощью знания можно устроить жизнь лучше, чем она идет, тотчас стала падатъ уверенность в неизменности житейского порядка и возникло желание устроиться так, чтобы жилось лучше; возникло это желание прежде, чем успели узнать, как это устроить. В знание уверовали прежде, чем успели овладеть им. Тогда принялись пересматривать все углы существующего порядка и как в доме, давно не ремонтированном, всюду находили запущенность, ветхость, сор, недосмотры. Стороны жизни, казавшиеся прежде наиболее крепкими, перестали возбуждать доверие к своей прочности. До сих пор считали себя сильными верой, которая без грамматики и риторики способна постигать разум Христов, а восточный иерарх Паисий Лигарид указывал на необходимость школьного образования для.борьбы с расколом, и русский патриарх Иоаким, вторя ему, в направленном против раскола сочинении писал, что многие и из благочестивых людей уклонились и раскол по скудости ума, по недостатку образования. Так ум, образование были признаны опорами благочестия. Переводчик Посольского приказа Фирсов в1683 г. перевел Псалтырь. И этот чиновничек министерства иностранных дел признает необходимым обновить церковный порядок помощью знания. «Наш российский народ,- пишет он,— грубый и неученый; не только простые, но и духовного чина люди истинные ведомости и разума и Св. Писания не ищут, ученых людей поносят и еретиками называют»,

В пробуждении этой простодушной веры в науку и этой доверчивой надежды с ее помощью все исправить, по моему мнению, и заключался главный нравственный успех в деле подготовки реформы Петра Великого. Этой верой и надеждой руководился в своей деятельности и преобразователь, Та же вера поддерживала нас и после преобразователя всякий раз, когда мы, изнемогая в погоне за успехами Западной Европы, готовы были упасть с мыслью, что мы не рождены для цивилизации, и с ожесточением бросались в самоуничижение.

Но эти нравственные приобретения достались людям XVII в. не даром, внесли новый разлад в общество. До той поры русское общество жило влияниями туземного происхождения, условиями своей собственной жизни и указаниями природы своей страны. Когда на это общество повеяла иноземная культура, богатая опытами и знаниями, она, встретившись с доморощенными порядками, вступила с ними в борьбу, волнуя русских людей, путая их понятия и привычки, осложняя их жизнь, сообщая ей усиленное и неровное движение. Производя в умах брожение притоком новых понятий и интересов, иноземное влияние уже в XVII в. вызвало явление, которое еще более запутывало русскую жизнь, До тех пор русское общество отличалось однородностью, цельностью своего нравственно-религиозного состава. При всем различии общественных положении древнерусские люди по своему духовному облику были очень похожи друг на друга, утоляли свои духовные потребности из одних и тех же источников.

Боярин и холоп, грамотей и безграмотный запоминали неодинаковое количество священных текстов, молитв, церковных песнопений и мирских бесовских песен, сказок, старинных преданий, неодинаково ясно понимали вещи, неодинаково строго заучивали свой житейский катехизис. Но они твердили один и тот же катехизис, в положенное время одинаково легкомысленно грешили и с одинаковым страхом Божиим приступали к покаянию и причащению до ближайшего разрешения «на вся». Такие однообразные изгибы автоматической совести помогали древнерусским людям хорошо понимать друг друга, составлять однородную нравственную массу, устанавливали между ними некоторое духовное согласие вопреки социальной розни и делали сменяющиеся поколения периодическим повторением раз установившегося типа, Как в царских палатах и боярских хоромах затейливой резьбой и позолотой прикрывался простенький архитектурный план крестьянской деревянной избы, так и в вычурном изложении русского книжника XVI—XVII вв. проглядывает непритязательное наследственное духовное содержание «сельского невегласа, проста умом, простейша же разумом». Западное влияние разрушило эту нравственную цельность древнерусского общества. Оно не проникало в народ глубоко, но в верхних его классах, по самому положению своему наиболее открытых для внешних веяний, оно постепенно приобретало господство. Как трескается стекло, неравномерно нагреваемое в разных своих частях, так и русское общество, неодинаково проникаясь западным влиянием во всех своих слоях, раскололось. Раскол, происшедший в русской Церкви XVII в., был церковным отражением этого нравственного раздвоения русского общества под действием западной культуры. Тогда стали у нас друг против друга два миросозерцания, два враждебные порядка понятий и чувств. Русское общество разделилось на два лагеря, на почитателей родной старины и приверженцев новизны, т. е. иноземного, западного. Руководящие классы общества, оставшиеся в ограде православной Церкви, стали проникаться равнодушием к родной старине, во имя которой ратовал раскол, и тем легче отдавались иноземному влиянию. Старообрядцы, выкинутые за церковную ограду, стали тем упорнее ненавидеть привозные новшества, приписывая им порчу древнеправославной русской Церкви. Это равнодушие одних и эта ненависть других вошли в духовный состав русского общества как новые пружины, осложнившие общественное движение, тянувшие людей в разные стороны.

Особенно счастливым условием для успеха преобразовательных стремлений надобно признать деятельное участие отдельных лиц в их распространении. То были последние и лучшие люди древней Руси, положившие свой отпечаток на стремления, которые они впервые проводили или только поддерживали. Царь Алексей Михайлович пробудил общее и смутное влечение к новизне и усовершенствованию, не порывая с родной стариной. Благодушно благословляя преобразовательные начинания, он приручал к ним пугливую русскую мысль, самым своим благодушием заставляя верить в их нравственную безопасность и не терять веры в свои силы. Боярин Ордин-Нащокин не отличался ни таким благодушием, ни набожной привязанностью к родной старине и своим неугомонным ворчанием на все русское мог нагнать тоску и уныние, заставить опустить руки. Но его честная энергия невольно увлекала, а его светлый ум сообщал смутным преобразовательным порывам и помыслам вид таких простых, отчетливых и убеди­тельных планов, в разумность и исполнимость которых хотелось верить, польза которых была всем очевидна. Из его указаний, предположений и опытов впервые стала складываться цельная преобразовательная программа, не широкая, но довольно отчетливая программа реформы административной и народнохозяйственной. Другие менее видные дельцы пополняли эту программу, внося в нее новые мотивы или распространяя ее на другие сферы государственной и народной жизни, и таким образом подвигали дело реформы. Ртищев пытался внести нравственный мотив в государственное управление и возбудил вопрос об устройстве об­щественной благотворительности. Кн. Голицын мечтательными толками о необходимости разносторонних преобразований будил дремавшую мысль правящего класса, признававшего существую­щий порядок вполне удовлетворительным.

Этим я заканчиваю обзор явлений XVII в. Он весь был эпохой, подготовлявшей преобразования Петра Великого. Мы изучили дела и видели ряд людей, воспитанных новыми веяниями XVII в. Но это были лишь наиболее выдававшиеся люди преобразовательного направления, за которыми стояли другие, менее крупные: бояре Б. И, Морозов, Н. И. Романов, А. С. Матвеев, целая фаланга киевских ученых и в стороне — пришлец и изгнанник Юрий Крижанич. Каждый из этих дельцов, стоявших в первом и втором ряду, проводил какую-нибудь преобразовательную тенденцию, развивал какую-нибудь новую мысль, иногда целый ряд новых мыслей. Судя по ним, можно подивиться обилию преобразовательных идей, накопившихся в возбужденных умах того мятежного века. Эти идеи развивались наскоро, без взаимной связи, без общего плана; но, сопоставив их одни с другими, видим, что они складываются сами собой в довольно стройную преобразовательную программу, в которой вопросы внешней политики сцеплялись с вопросами военными, финансовыми, экономическими, социальными, образовательными.

Вот важнейшие части этой программы: 1) мир и даже союз с Польшей; 2) борьба со Швецией за восточный балтийский берег, с Турцией и Крымом за южную Россию; 3) завершение переустройства войска в регулярную армию; 4) замена старой сложной системы прямых налогов двумя податями, подушной и поземельной; 5) развитие внешней торговли и внутренней обрабатывающей промышленности; 6) введение городского самоуправления с целью подъема производительности и благосостояния торгово-промышленного класса; 7) освобождение крепостных крестьян с землей; 8) заведение школ не только общеобразовательных с церковным характером, но и технических, приспособленных к нуждам государства,—и все это по иноземным образцам и даже с помощью иноземных руководителей. Легко заметить, что совокупность этих преобразовательных задач есть не что иное, как преобразовательная программа Петра: эта программа была вся готова еще до начала деятельности преобразователя. В том и состоит значение московских государственных людей XVII в.: они не только создали атмосферу, в которой вырос и которой дышал преобразователь, но и начертали программу его деятельности, в некоторых отношениях шедшую даже дальше того, что он сделал…»

Задание 3. Перед Вами отрывок из труда одного из идеологов петровских реформ Феофана Прокоповича «Слово о власти и чести царской» (документ № 87). Какие принципы, согласно Прокоповичу, лежали в основе верховной власти в эпоху царствования Петра I?

 

Документ № 87.

Феофана Прокопович. «Слово о власти и чести царской» (Извлечение) // Антология мировой политической мысли.: В 5 т. Т. 3: Политическая мысль в России. X – первая половина XIX вв. – М.: «Мысль», 1997.

 

«…Власть верховная от самаго естества начало и вину приемлет. Аще от естества, то от самаго бога, создателя естества. Аще бо первыя власти начало и от человеческаго сословия и согласия происходит, обаче понеже естественный закон, на сердце человеческом от бога написанный, требуетсебе Сильнаго защитника и совесть тогожде искати понуждает (яже и сама семя божие есть), того ради не можем ненарещи самого бога властей державных виновника. От сегоже купно яве есть, яко естество учит нас и о повиновении властем должном. Вниди внутрь себе и помысли сие: власть державная естественному закону есть нуждна. Не скажет ли тебе совесть твоя: убо власти не повиноватися, на закон естественный грешити есть? Помысли сие: власть творит, яко безбеднии пребываем. Не скажет ли абие совесть: убо властей не хотети, есть хотети погибели человеческой? Еще помысли:вижду власть от бога быти нашим здравым разумом нам узаконяемую. Не наведет ли совесть: убо властем противитися, есть противитися богу самому? И то то есть, что и самый афеисты (хотя таковии по совести своей не суть) советуют,дабы в народе бог проповедан был. Чесо ради? Инако, рече,вознерадит народ о властех. Яве убо, яко совесть человеческая от бога власть быти видит и бога ради властей боятися понуждает.

...Вопиет учитель народов: «Всякая душа властем предержащым да повинуется. Несть бо власть аще не от бога;сущыя же власти от бога учинены суть». И да бы не помыслил кто: како не имамы повиноватися! Сильны и страшны суть, неволею преклонят к поминовению себе. Предваряет таковый помысел и отвергает апостол; учит ясно, яко не ради страха, но и за совесть повиноватися долженствуем и яко не покоряйся властем богу противится.

...Но что вельми удивляет нас и аки адамантиновую бронию истинну сию утверждает, сего преминути не можем.Се же есть, яко не точию добрым, но и стропотным и неверным властем повиноватися велит писание. Ведомо бо всякому оное Петра святаго слово: «Бога бойтеся, царя чтите. Раби, повинуйтеся во всяком страсе владыкам, не точию благим и кротким, но и строптивым».

...И что глаголю! Сей, и вси, и всякие самодержцы отцы суть. В которой бо иной заповеди даси место сему долженству нашему, еже почитати от души и за совесть власти, аще не в сей: «чти отца твоего»! Тако вси богомудрии учителие твердят, тако сам законодавец Моисей толкует. И что больше? Власть есть самое первейшее и высочайшее отечество, на них бо висит не одного некоего человека, не дому одного, но всего великаго народа житие, целость, безпечалив.

...Помыслит бы кто (и многие мыслят), что не вси весьма людие сим долженством обязаны суть, но некии выключаются, имянно же священство и монашество. Се терн, или паче реши жало, но жало змиино есть, папежский се дух, но не вем, как то досягающий и касающийся нас: священство бо иное дело, иный чин есть в народе, а не иное государство.

А яко же иное дело воинству, иное гражданству, иное врачам, иное художникам различным, обаче вси с делами своими верховной власти подлежат; тако и пастырие, и учителие, и просто вси духовнии имеют собственное свое дело, еже быти служители божиими и строители тайн его, обаче и повелению властей державных покоренны суть, да в деле звания своего пребывают, и наказанию. — аще не пребывают, кольми паче, аще общаго себе с протчиим народом долженства не творят. Может быти, подумает кто, что се уже чрез излишество говорим; но молю, послушай первее терпеливно, аще имамы на сие доводы сильные, и потом суди как хощеши.

…Засвидетельствова нам естество, засвидетельствова неложное слово божие, яко власть высокая от бога есть; научиша довольно писания, коликое повиновение властем, не токмо добрым, но и строптивым, не токмо за гнев, но и за совесть, должни вси; показа ясно и божие, купно и человечессое свидетельство, яко без выбору всякая душа сему, долженcтвy подлежит.

...Не легко со престола сходят царие, когда не по воле сходят. Тотчас шум и трус в государстве: больших кровавое междоусобие, меньших добросовестных вопль, плач, бедствие, а злонравных человек, аки зверей лютых, от уз разрешенных, вольное всюду нападение, грабительство, убийство. Где и когда нуждею перенеслося скипетро без многой крови, и лишения лутчих людей, и разорения домов великих? Ияко же, подрывающе основание, трудно удержати в целости храмину, тако и зде бывает: опровергаемым властем верховным, колеблется к падению все общество. И сия болезнь в государствах мало когда не бывает к смерти их, якоже можно видети от всемирных историй…»

Петровские реформы.

Задание 4. Ознакомьтесь с характеристикой, данной институту фискалов русским советским историком М.Н.Покровским (документ № 88). Какие функции выполняли фискалы в системе государственного управления? Какое отношение к фискалам было со стороны различных слоев населения?

 

Документ № 88.

Отрывок: Покровский М.Н. Русская история: В 3 т. Т.2. – СПБб., 2002.

«…Лютую ненависть среднего и мелкого служилого люда снискало одно орудие сенатского управления, имевшее два основных признака: во-первых, оно было, действительно заимствовано у Запада не по одному названию, а во-вторых, хотя и косвенно, оно оставляло в руках недворян крупную долю влияния на дела. То были фискалы. С этим именем у сякого связывается столь определенная ассоциация, выдвигающая на первый план идею тайного сыска и шпионажа, что рассмотреть действительный смысл этого учреждения не так легко. Беря его, однако же, так, как оно изображено в современных документах, особенно в современных документах, особенно в инструкции от 17 марта 1714 года, дающей фискальству окончательную отделку, нетрудно видеть, что в воображении Петра носилось, в довольно туманном образе, нечто вроде современной прокуратуры. Фискал — представитель публичного интереса, охраняющий «дела народные» от покушений со стороны частных лиц. Оттого в сферу его ведения входят не только «взятки или кражи казны», но и все дела, «иже не имеют челобитчиков о себе», в которые никакое частное лицо не имеет поводов вступаться. Убьют ли проезжего, останется ли выморочное имущество — о расследовании в первом случае, об охране беспризорного имения во втором должен заботиться фискал. Публичный интерес, как таковой, в Московской Руси не имел своем охраны, наиболее близко подходящие по типу к фискалам губные головы охраняли интересы не общества в его целом, а только местного населения, органами которого они и являлись. Но эти функции фискалов, навеянные знакомством с европейскими порядками, уже при Петре отпали от них или отступили на второй план, как скоро появилась прокуратура со своим собственным именем. В воображении современников и в памяти потомства гораздо ярче запечатлелась другая задача фискалов, сближавшая их со знаменитыми «прибыльщиками», из среды которых и вышли некоторые из них — отыскивание прибытка царской казне, притом очень оригинальным способом: не путем изобретения новых источников дохода, а путем устранения расходов, происходящих от злоупотреблений и казнокрадства. Причем, впрочем, и старый, прибыльщицкий, способ увеличения казенных доходов не совершенно исчез из фискальской практики: знаменитый Нестеров в своем «доношении» перечисляет в ряду своих заслуг не одно раскрытие злоупотреблений, а и свой проект - основать купеческую компанию, которая бы защищала интересы туземного купечества от конкуренции иностранцев. Но это лишь один из пунктов «доношения», притом последний, в остальных речь вдет об изобличении или предупреждении краж то из царских предприятий, например, бархата, который поручили продавать одному агенту, то из государственной казны, с монетного двора, например, причем не видно, чтобы слуге Петра Великого было доступно то невесомое различие государева и государственного при режиме абсолютной монархии, которое с такой тонкостью проводили впоследствии наши историки-юристы. И покража царского бархата, и взятки, которые брал дворцовый судья Савелов, — за всем этим одинаково гнался, с неутомимостью ищейки, царский фискал, стремясь обратить эту охоту за расхитителями казны в наследственную профессию. «Их общая дворянская компания, — жалуется Нестеров на своих товарищей, — а я, раб твой, меж ими замешался один с сыном моим, которого обучаю фискальству и за подьячего имею...» И из этого же места «доношения» мы узнаем, кстати, что только один этот не дворянский фискал и относился к своему делу серьезно, прочие же, «дворянская компания», «отбывая службы и посылок, живут сами, яко сущие тунеядцы, при своих деревнях, и имеют тщание о своих, а не фискальстве». Пусть бывший барский холоп (до своего «прибылыцичества», которое послужило ему ступенью к фискальству, Нестеров был крепостным, как и Курбатов) и поклеветал немного при этом случае на своих бывших господ, но сами петровские указы свидетельствуют, что на дворян, как на сберегателей царских доходов, царь не рассчитывал. Фискальство сразу же было сделано доступным и для буржуазии. «Выбрать обер-фискала, человека умного и доброго, из какого чина ни есть», — читаем мы в первом же распоряжении Петра, детально касающееся новой должности (указ от 5 марта 1711 года; в указе от 2 марта фискалы только упомянуты). Согласно этим требованием, брать, не стесняясь чинами, первого обер-фискала взяли из дьяков Преображенского приказа, петровского департамента полиции. Чиновные люди, впрочем, сейчас же повели против своего нечиновного надзирателя весьма успешную обструкцию, и назначенный в апреле 1711 года новый обер-фискал еще в августе не имел ни подчиненных, ни канцелярии, ни даже помещения. Но Петр или, вернее, не потерявшие еще на него влияния буржуазные круги вели свою линию, и даже указ от 17 марта 1714 года требует, чтобы, по крайней мере, двое из состоявших при сенате фискалов были из купечества, «которые бы могли купеческое состояние тайно ведать», дипломатически прибавляет указ; точно так же и в губерниях часть фискальских мест обязательно предоставлялась буржуазии. И действительно, в одном из позднейших сенатских указов мы читаем, что городовые фискалы должны быть «за выбором провинциал-фискалов и всех того города ку- пецких людей». А сам о себе один из таких фискалов с товарищам и пишет: «Выбраны мы на Устюге мирскими людьми в фискалы...»

Фактически Нестеров был последним обер-фискалом не из дворян: его место занял уже дворянин, гвардейский полковник Мякинин. Но когда буржуазия впервые явилась в виде охранителя публичного интереса и контролера дворянской администрации, это должно было вызвать у чиновных людей взрыв ярости, которую трудно описать, и некоторое понятие о которой могут дать лишь подлинные слова оратора, впитавшего в себя всю дворянскую злобу против нового учреждения. В знаменитой великопостной проповеди Стефана Яворского (1712) звучат прямо революционные ноты. «Закон Господень непорочен, а законы человеческие бывают порочны. А какой же то закон, например: поставити надзирателя над судом и дати ему волю, кого хочет обличити, да обличит, кого хочет обесчестить, да обесчестит; поклеп сложить на ближнего судью, вольно то ему. Не тако подобает сему быти: искал он моей головы, поклеп на меня сложил, а не довел — пусть доложит свою голову; сеть мне скрыл, пусть сам ввязнет в узкую; ров мне ископал, пусть сам впадет в он, сын погибельный, чужою бо мерою мерите. А то какова слова ему не говорите, запинает за бесчестье!» И эта своеобразная теория уголовной ответственности прокурора в случае оправдания подсудимого не осталась пустым звуком, тот же, цитированный уже нами указ от 17 марта устанавливает для фискалов «штраф легкой» за ошибки без намерения и уголовное взыскание, равное тому, какому подлежало обличаемое фискалом лицо, в случае доказанного злого умысла со стороны фискала. Но это значило превратить фискальский сыск в своего рода дуэль между изыскателями злоупотреблений и «злоупотребителями»: либо ты меня, либо я тебя. А герои, фанатики своего фискального долга, вроде Нестерова, и здесь были такою же редкостью, как и везде. Этот пункт указа от 17 марта 1714 года был крупной победой дворянства над буржуазией — началом конца буржуазной администрации вообще…»

Задание 5. Изучите документ № 89. Проанализируйте точку зрения Р. Уортмана на принятие Петром I титула «Всероссийского императора».  В чем сущность новых принципов взаимоотношений государя и подданных, заключенных в этом титуле?

 

Документ № 89.

Отрывок: Уортман Р.С. Сценарии власти: Мифы и церемонии русской монархии. В 2 т. Т.1: От Петра Великого до смерти Николая I. – М., 2004.

 

«…Метафора создала образ монарха, ничем не обязанного прошлому. Петра с