Жизнь Петра Великого до начала Северной войны

Младенчество

«…Петр родился в Москве, в Кремле, 30 мая 1672 г. Он был четырнадцатое дитя многосемейного царя Алексея и первый ребенок от его второго брака — с Натальей Ки­рилловной Нарышкиной'. Царица Наталья была взята из семьи западника А. С. Матвеева, дом которого был убран по-европейски, и могла принести во дворец вкусы, усвоенные в доме воспитателя; притом и до нее замор­ские новизны проникали уже на царицыну половину, в детские комнаты кремлевского дворца. Как только Петр стал помнить себя, он был окружен в своей детской ино­земными вещами; все, во что он играл, напоминало ему немца (…).

(…)С летами детская Петра наполняется предметами военного дела. В ней появляется целый ар­сенал игрушечного оружия, и в некоторых мелочах этого детского арсенала отразились тревожные заботы взрос­лых людей того времени. Так, в детской Петра довольно полно представлена была московская артиллерия, встре­чаем много деревянных пищалей и пушек с лошадками (…).

(…) На четвертом году Петр лишился отца.

Придворный учитель

Не раз можно слышать мнение, будто Петр был вос­питан не по-старому, иначе и заботливее, чем воспиты­вались его отец и старшие братья (…). по крайней мере до десяти лет Петр рос и воспитывался, пожалуй, даже более по-старому, чем его старшие братья, чем даже его отец. Старший брат и кре­стный отец Петра царь Федор не раз говаривал куме-ма­чехе, царице Наталье: «Пора, государыня, учить крест­ника». Царица просила кума найти учителя кроткого, смиренного, божественное писание ведущего. Как нароч­но, выбор учителя решен был человеком, от которого слишком пахло благочестивой стариной, боярином Федо­ром Прокофьевичем Соковниным. (…)

Федор Соковнин и указал царю на мужа кроткого и смиренного, всяких добродетелей исполненного, в грамоте и писании искусного: то был Никита Моисеев сын Зотов, подьячий из приказа Большого Прихода (ведомства неокладных сборов) (…)

Учение

(…) Историки Петра иногда винят Зотова в том, что он не оказал воспитательного, развивающего влияния на свое­го ученика. Но ведь Зотова позвали во дворец не воспи­тывать, а просто учить грамоте, и он, может быть, пере­дал своему ученику курс древнерусской грамотной выуч­ки если не лучше, то и не хуже многих предшествовавших ему придворных учителей, грамотеев. Он начал, разуме­ется, со «словесного учения», т. е. прошел с Петром азбу­ку, часослов, псалтырь, даже евангелие и апостол ⁸; все пройденное по древнерусскому педагогическому правилу взято было назубок. Впоследствии Петр свободно дер­жался на клиросе, читал и пел своим негустым барито­ном не хуже любого дьячка; говорили даже, что он мог прочесть наизусть евангелие и апостол (…).

Зотов применял прием наглядного обучения. Царевич учился охотно и бойко. На досуге он любил слу­шать разные рассказы и рассматривать книжки с «кунштами», картинками. Зотов сказал об этом царице, и та велела ему выдать «исторические книги», рукописи с ри­сунками из дворцовой библиотеки и заказала живопис­ного дела мастерам в Оружейной палате несколько но­вых иллюстраций. Так составилась у Петра коллекция «потешных тетрадей», в которых изображены были зо­лотом и красками города, здания, корабли, солдаты, ору­жие, сражения и «истории лицевыя с прописьми», иллю­стрированные повести и сказки с текстами. Все эти тет­ради, писанные самым лучшим мастерством, Зотов раз­ложил в комнатах царевича. Заметив, когда Петр начи­нал утомляться книжным чтением, Зотов брал у него из рук книгу и показывал ему эти картинки, сопровождая обзор их пояснениями. При этом он, как пишет Крекшин, касался и русской старины, рассказывал царевичу про дела его отца, про царя Ивана Грозного, восходил и к бо­лее отдаленным временам, Димитрия Донского, Алек­сандра Невского и даже до самого Владимира (…).

События 1682 е.

Едва минуло Петру десять лет, как начальное обуче­ние его прекратилось, точнее, прервалось. Царь Федор умер 27 апреля 1682 г. За смертью его последовали изве­стные бурные события: провозглашение Петра царем ми­мо старшего брата Ивана ¹⁰, интриги царевны Софьи и Милославских, вызвавшие страшный стрелецкий мятеж в мае того года, избиение бояр, потом установление двое­властия и провозглашение Софьи правительницей госу­дарства, наконец, шумное раскольничье движение с буй­ными выходками старообрядцев 5 июля в Грановитой палате. Петр, бывший очевидцем кровавых сцен стрелец­кого мятежа, вызвал удивление твердостью, какую сохра­нил при этом: стоя на Красном крыльце подле матери, он, говорят, не изменился в лице, когда стрельцы подхва­тывали на копья Матвеева и других его сторонников. Но майские ужасы 1682 г. неизгладимо врезались в его па­мяти. Он понял в них больше, чем можно было предпола­гать по его возрасту: через год 11-летний Петр по разви­тости показался иноземному послу 16-летним юношей (…).От об­щественных сил, считавшихся опорами государственно­го порядка, Петр отвернулся прежде, чем мог сообразить, как обойтись без них и чем их заменить. С тех пор мо­сковский Кремль ему опротивел и был осужден на участь заброшенной боярской усадьбы (…).

Петр, опальный царь, выгнанный сестриным заговором из родного дворца, рос в Преображенском на просторе. Силой обстоятельств он слишком рано предоставлен был самому себе, с десяти лет перешел из учебной комнаты прямо на задворки. Лег­ко можно себе представить, как мало занимательного бы­ло для мальчика в комнатах матери: он видел вокруг се­бя печальные лица, отставных придворных, слышал все одни и те же горькие или озлобленные речи о неправде и злобе людской, про падчерицу и ее злых советчиков. Скука, какую должен был испытывать здесь живой маль­чик, надо думать, и выжила его из комнат матери на дво­ры и в рощи села Преображенского. С 1683 г., никем не руководимый, он начал здесь продолжительную игру, ка­кую сам себе устроил и которая стала для него школой самообразования, а играл он в то, во что играют все на­блюдательные дети в мире, в то, о чем думают и говорят взрослые (…).Из кремлевской Оружейной палаты к Петру в Преображенское таскают разные вещи, преимущественно оружие, из его комнат выносят на починку то сломанную пищаль, то прорванный барабан. Вместе с образом спа­сителя Петр берет из Кремля и столовые часы с арабом, и карабинец винтовой немецкий, то и дело требует свин­ца, пороха, полковых знамен, бердышей, пистолей; двор­цовый кремлевский арсенал постепенно переносился в комнаты Преображенского дворца. При этом Петр ведет чрезвычайно непоседный образ жизни, вечно в походе; то он в селе Воробьеве, то в Коломенском, то у Троицы, то у Саввы Сторожевского, рыщет по монастырям и двор­цовым подмосковным селам, и в этих походах за ним всюду возят иногда на нескольких подводах его оружей­ную казну. Следя за Петром в эти годы, видим, с кем он водится, кем окружен, во что играет; не видим только, садился ли он за книгу, продолжались ли его учебные занятия (…).

Потешные

Таская нужные для потехи вещи из кремлевских кла­довых, Петр набирал около себя толпу товарищей своих потех. У него был под руками обильный материал для этого набора (…).. Он начал верстать в свою службу молодежь из своих спальников и дворовых конюхов, а потом сокольников и кречетников, образовав из них две роты, которые прибором охотников из дворян и других чинов, даже из боярских холопов, развились в два батальона, человек по 300 в каждом. Они и получили название потешных. Не думайте, что это были игрушеч­ные, шуточные солдаты. Играл в солдаты царь, а това­рищи его игр служили и за свою потешную службу полу­чали жалованье, как настоящие служилые люди. Звание потешного стало особым чином: «Пожалован я,— чи­таем в одной челобитной,— в ваш великих государей чин, в потешные конюхи». Набор потешных производился официальным, канцелярским порядком: так, в 1686 г. Ко­нюшенному приказу предписано было выслать к Петру в Преображенское 7 придворных конюхов для записи в по­тешные пушкари. В числе этих потешных рано является и Александр Данилович Меншиков ", сын придворного конюха, «породы самой низкой, ниже шляхетства», по за­мечанию князя Б. Куракина. Впрочем, потом в потешные стала поступать и знатная молодежь: так, в 1687 г. с тол­пой конюхов поступили И. И. Бутурлин и князь М. М. Го­лицын, будущий фельдмаршал, который за малолетством записался в «барабанную науку», как говорит двор­цовая запись ¹². С этими потешными Петр и поднял в Преображенском неугомонную возню, построил потеш­ный двор, потешную съезжую избу для управления командой, потешную конюшню, забрал из Котопгетшгсг приказа упряжь под свою артиллерию. Словом, игра обратилась в целое учреждение с особым штатом, бюдже­том, с «потешной казной». Играя в солдаты, Петр хотел сам быть настоящим солдатом и такими же сделать уча­стников своих игр, одел их в темно-зеленый мундир, дал полное солдатское вооружение, назначил штаб-офицеров, обер-офицеров и унтер-офицеров из своих комнатных лю­дей, все «изящных фамилий», и в рощах Преображенско­го чуть не ежедневно подвергал команду строгой солдат­ской выучке, причем сам проходил все солдатские чины, начиная с барабанщика. Чтобы приучить солдат к осаде и штурму крепостей, на реке Яузе построена была «регу­лярным порядком потешная фортеция», городок Плесбурх, который осаждали с мортирами и со всеми приема­ми осадного искусства. Во всех этих воинских экзерцициях, требовавших технического знания, Петр едва ли мог обойтись одними доморощенными сведениями. По сосед­ству с Преображенским давно уже возник заманчивый и своеобразный мирок, на который искоса посматривали из Кремля руководители Московского государства: то была Немецкая слобода. При царе Алексее она особенно насе­лилась военным людом: тогда вызваны были из-за гра­ницы для командования русскими полками иноземного строя пара генералов, до сотни полковников и бесчислен­ное количество офицеров. Сюда и обратился Петр за но­выми потехами и воинскими хитростями, каких не умел придумать со своими потешными. В 1684 г. иноземный мастер Зоммер показывал ему гранатную стрельбу, лю­бимую его потеху впоследствии. Иноземные офицеры бы­ли привлечены и в Преображенское для устройства по­тешной команды; по крайней мере в начале 1690-х годов, когда потешные батальоны развернулись уже в два регу­лярных полка, поселенных в селах Преображенском и Семеновском и от них получившие свои названия, пол­ковники, майоры, капитаны были почти все иноземцы и только сержанты — из русских. Но главным команди­ром обоих полков был поставлен русский, Автамон Голо­вин, «человек гораздо глупый, но знавший солдатскую экзерцицию», как отзывается о нем тогдашний семеновец и свояк Петра, помянутый князь Куракин.

Страсть к иноземным диковинам привела Петра ко вторичной выучке, незнакомой прежним царевичам (…).

Петр «гораздо с охотою» примялся учиться арифметике, геометрии, артиллерии и фортификации. До нас дошли учебные тетради Петра с задачами, им решенными, и объяснениями, написанными его же рукой. Из этих тет­радей прежде видим, как плохо обучен был Петр грамо­те: он пишет невозможно, не соблюдает правил тогдаш­него правописания, с трудом выводит буквы, не умеет разделять слов, пишет слова по выговору, между двумя согласными то и дело подозревает твердый знак: всегъда, сътърелять, възяфъ. Он плохо вслушивается в непонят­ные ему математические термины: сложение аdditio он пишет то адицое, то водицыя (…).Но те же тетради дают видеть степень охоты, с какой Петр принялся за математику и военные науки. Он быстро прошел арифметику, геометрию, артиллерию и фортификацию, овладел астролябией, изучил строение крепостей, умел вычислять полет пушечного ядра (…). Петр нашел заваляв­шийся английский бот, который, по рассказу самого Пет­ра, послужил родоначальником русского флота, пробу­дил в нем страсть к мореплаванию, повел к постройке флотилии на Переяславском озере, а потом под Архан­гельском.

Нравственный рост Петра

(…) С десяти лет кровавые события, раздра­жающие впечатления, вытолкнули Петра из Кремля, сби­ли его с привычной колеи древнерусской жизни, связали для него старый житейский порядок с самыми горькими воспоминаниями и дурными чувствами, рано оставили его одного с военными игрушками и зотовскими кунштами. Во что он играл в кремлевской своей детской, это теперь он разыгрывал на дворах и в рощах села Преображен­ского уже не с заморскими куклами, а с живыми людь­ми и с настоящими пушками, без плана и руководства, окруженный своими спальниками и конюхами. И так про­должалось до 17-летнего возраста (…).Понятия и наклонности Петра получили крайне од­ностороннее направление. Вся политическая мысль его была поглощена борьбой с сестрой и Милославскими; все гражданское настроение его сложилось из ненавистен и антипатий к духовенству, боярству, стрельцам, расколь­никам; солдаты, пушки, фортеции, корабли заняли в его уме место людей, политических учреждений, народных нужд, гражданских отношений. Необходимая для каж­дого мыслящего человека область понятий об обществе и общественных обязанностях, гражданская этика, дол­го, очень долго оставалась заброшенным углом в духов­ном хозяйстве Петра. Он перестал думать об обществе раньше, нежели успел сообразить, чем мог быть для него (…).

Компания Перта

(…) Он вполне от­дался своим привычным занятиям, весь ушел в «марсовы потехи». Это теснее сблизило его с Немецкой слободой; оттуда вызывал он генералов и офицеров для строевого и артиллерийского обучения своих потешных, для руко­водства маневрами, часто сам туда ездил запросто, обе­дал и ужинал у старого служаки генерала Гордона и у других иноземцев. Слободские знакомства расширили первоначальную «кумпанию» Петра. К. комнатным стольникам и спальникам, к потешным конюхам и пушкарям присоединились бродяги с Кокуя. Рядом с бомбардиром «Алексашкой» Меншиковым, человеком темного проис­хождения, невежественным; едва умевшим подписать свое имя и фамилию, но шустрым и сметливым, а потом всемогущим «фаворитом», стал Франц Яковлевич Ле­форт, авантюрист из Женевы, пустившийся за тридевять земель искать счастья и попавший в Москву, невежест­венный немного менее Меншикова, но человек бывалый, веселый говорун, вечно жизнерадостный, предан­ный друг, неутомимый кавалер в танцевальной зале, не­изменный товарищ за бутылкой, мастер веселить и весе­литься, устроить пир на славу с музыкой, с дамами и танцами,— словом, душа-человек или «дебошан фран­цузский», как суммарно характеризует его князь Кура­кин, один из царских спальников в этой компании. Иног­да здесь появлялся и степенный шотландец, пожилой, осторожный и аккуратный генерал Патрик Гордон, наем­ная сабля, служившая в семи ордах семи царям, по вы­ражению нашей былины (…).Эта компания постепенно и заме­нила Петру домашний очаг. Брак Петра с Евдокией Ло­пухиной был делом интриги Нарышкиных и Тихона Стрешнева: неумная, суеверная и вздорная, Евдокия бы­ла совсем не пара своему мужу. Согласие держалось, только пока он и она не понимали друг друга, а свекровь, невзлюбившая невестку, ускорила неизбежный разлад. По своему образу жизни Петр часто и надолго отлучался из дома; это охлаждало, а охлаждение учащало отлучки. При таких условиях у Петра сложилась жизнь какого-то бездомного, бродячего студента. Он ведет усиленные военные экзерциции, сам изготовляет и пускает замысло­ватые и опасные фейерверки, производит смотры и стро­евые учения, предпринимает походы, большие маневры с примерными сражениями, оставляющими после себя не­мало раненых, даже убитых, испытывает новые пушки, один, без мастеров и плотников, строит на Яузе речную яхту со всей отделкой, берет у Гордона или через него выписывает из-за границы книги по артиллерии, учится, наблюдает, все пробует, расспрашивает иноземцев о во­енном деле и о делах европейских и при этом обедает и ночует, где придется, то у кого-нибудь в Немецкой сло­боде, чаще на полковом дворе в Преображенском у сер­жанта Буженинова, всего реже дома, только по време­нам приезжает пообедать к матери (…).

Значение потех

Воинские потехи занимали Петра до 24-го года его жизни среди частых попоек с компанией и поездок в Александровскую слободу, в Переяславль и Архангельск. С летами игра незаметно теряла характер детской заба­вы и становилась серьезным делом: это потому, что и в детстве она была очень похожа на серьезное дело, о ко­тором думали старшие современники Петра. Вместе с ца­рем росло и все незрелое, что его окружало, и пушки, и люди. Толпы потешных превращались в настоящие ре­гулярные полки с иностранными офицерами; из игрушеч­ных пушек и пушкарей вышли настоящая артиллерия и заправские артиллеристы (…).

В 1697 г. 25-летний Петр увидел, наконец, Западную Европу, о которой ему так много толковали его друзья и знакомые из Немецкой слободы, куда съездить уговари­вал его Лефорт (…).

Командируя десятки молодежи в загра­ничную выучку, он, естественно, должен был командиро­вать и себя самого туда же. Он ехал за границу не как любознательный и досужий путешественник, чтобы по­любоваться диковинами чужой культуры, а как рабочий, желавший спешно ознакомиться с недостававшими ему надобными мастерствами: он искал на Западе техники, а не цивилизации. На заграничных письмах его явилась печать с надписью: «Аз бо есмь в чину учимых и учащих мя требую». На эту цель рассчитана была обстановка поездки. Он зачислил себя под именем Петра Михайлова в свиту торжественного посольства, отправлявшегося к европейским дворам по поводу шедшей тогда коалици­онной борьбы с Турцией, чтобы скрепить прежние или за­вязать новые дружественные отношения с западноевро­пейскими государствами. Но это была открытая цель по­сольства. Великие послы Лефорт, Головин и думный дьяк Возницын получили еще негласную инструкцию сыскать за границей на морскую службу капитанов доб­рых, «которые б сами в матросах бывали, а службою до­шли чина, а не по иным причинам», таких же поручиков и кучу всевозможных мастеров, «которые делают на ко­раблях всякое дело» (…).

Петр в Голландии и Англии

Сообразно со своими наклонностями Петр спешил ближе ознакомиться с Голландией и Англией, с теми странами Западной Европы, в которых особенно была развита военно-морская и промышленная техника. Опе­редив посольство с немногими спутниками, Петр с неде­лю работал простым плотником на частной верфи в ме­стечке Саардаме среди кипучего голландского корабле­строительства, нанимая каморку у случайно встреченно­го им кузнеца, которого знал по Москве, между делом осматривал фабрики, заводы, лесопильни, сукновальни, навещая семьи голландских плотников, уехавших в Мо­скву (…).В Дептфорде Петру со свитой отвели помещение в частном доме близ верфи, оборудовав его по приказу короля, как подобало для такого высокого гостя. Когда после трехмесячного жительства царь и его свита уехали, домовладелец подал, куда следовало, счет по­вреждений, произведенных уехавшими гостями. Ужас охватывает, когда читаешь эту опись, едва ли преувели­ченную. Полы и стены были заплеваны, запачканы следа­ми веселья, мебель поломана, занавески оборваны, кар­тины на стенах прорваны, так как служили мишенью для стрельбы, газоны в саду так затоптаны, словно там мар­шировал целый полк в железных сапогах. Всех повреж­дений было насчитано на 350 фунтов стерлингов, до 5 ты­сяч рублей на наши деньги по тогдашнему отношению московского рубля к фунту стерлингов. Видно, что, пу­стившись на Запад за его наукой, московские ученики не подумали, как держаться в тамошней обстановке. Зорко следя там за мастерствами, они не считали нужным всмотреться в тамошние нравы и порядки, не заметили, что у себя в Немецкой слободе они знались с отбросами того мира, с которым теперь встретились лицом к лицу в Амстердаме и Лондоне, и, вторгнувшись в непривычное им порядочное общество, всюду оставляли здесь следы своих москворецких обычаев, заставлявшие мыслящих людей недоумевать, неужели это властные просветители своей страны (…).

Возвращение

Но Петру было не до впечатления, оставляемого им в Западной Европе, когда он, наняв в Голландии до 900 че­ловек всевозможных мастеров, от вице-адмирала до корабельного повара, и истратив на заграничную поездку не менее 2, 5 миллионов рублей на наши деньги, в мае 1698 г. спешил в Вену, а оттуда в июле, внезапно отказав­шись от поездки в Италию, поскакал в Москву по вестям о новом заговоре сестры и о стрелецком бунте

(…).Тотчас по приезде в Москву он примялся за жесткий розыск но­вого стрелецкого мятежа, на много дней погрузился в раздражающие занятия со своими старыми недругами, вновь поднятыми мятежной сестрой.

А за­тем Петр почти без передышки должен был приняться за другое, еще более тяжелое дело: через два года по воз­вращении из-за границы началась Северная война. И в Северной воине Петр выбрал себе роль, соот­ветствовавшую привычным занятиям и вкусам, усвоенным с детства, впечатлениям и познаниям, вынесенным из-за границы. Это не была роль ни государя-правителя, ни боевого генерала-главнокомандующего. Петр не сидел во дворце подобно прежним царям, рассылая всюду указы, направляя деятельность подчиненных; он редко ста­новился и во главе своих полков, чтобы водить их в огонь, подобно своему противнику Карлу XII. Впрочем, Пол­тава и Гангут навсегда останутся в военной истории Рос­сии светлыми памятниками личного участия Петра в бо­евых делах на суше и на море. Предоставляя действовать во фронте своим генералам и адмиралам, Петр взял на себя менее видную техническую часть войны: он оставал­ся обычно позади своей армии, устроял ее тыл, набирал рекрутов, составлял планы военных движений, строил ко­рабли и военные заводы; заготовлял амуницию, провиант и боевые снаряды, все запасал, всех ободрял, понукал, бранился, дрался, вешал, скакал из одного конца госу­дарства в другой, был чем-то вроде генерал-фельдцейх-мейстера, генерал-провиантмейстера и корабельного обер-мастера. Такая безустанная деятельность, продолжав­шаяся почти три десятка лет, сформировала и укрепила понятия, чувства, вкусы и привычки Петра…»