К очередной годовщине роспуска СССР.

*

«Советская» интонация. Вкупе с системой ценностей, с отношением к миру, к жизни. Отмеренность, стандартизованность, средневзвешенность… Как краска для лица у советских академиков живописи. Эта интонация могла привести и приводила только туда, куда разрешалось приходить. Никакой отсебятины».

К чему эта запись из старой тетради? А к тому, что каждый на своем посту защищал ценности, идеалы, народное добро, нерушимость границ, завоевания трудящихся и т.д. Каждый на своем рабочем или служебном месте - в дозоре на границе, на капитанском мостике, за пультом ракетных установок, за штурвалом самолетов, в засаде на бандитов, в первом отделе «ящиков», в репертуарных комитетах, в худсоветах, в соответствующих отделах ЦК, не говоря уже о спецслужбах... «стоял на страже».

Но это не помогло, это не спасло! От идиотов и предателей на самом верху властной вертикали.

И все оказалось зря!

И партийные съезды, и комсомольские собрания, и клятвы пионеров, и разносы на партсобраниях, и проработки на худсоветах...

И приговоры валютчикам, фарцовщикам, цеховикам...

И бессонные ночи, проведенные за созданием идеологически выверенных статей, книг, фильмов, скульптур, картин...

И реки крови, пролитой в борьбе за правое дело...

Многое по-любому было зря – расстрелы, лагеря, бредовые запреты, идиотизм государственной машины и чиновников, управлявших ею...

И вот, зачеркнули 70 лет жизни России. И плохое и хорошее.

Как же так! Все ведь были на посту! Каждый знал, что нужно делать, какие слова говорить!

И все равно страны не стало.

*

СССР... Хотели упростить мир. Чтобы ничего лишнего и вредного не было в этой жизни. Ни националистов, ни разномастных экстремистов, ни религиозных фанатиков...

Все это, конечно, продолжало существовать, но в сильно урезанном, задавленном, загнанном в подполье состоянии.

А тут в перестроечные времена всем этим прелестям дали полную свободу самовыражения. Не без рекомендаций и старания западных «друзей-демократов». Всем разрушительным идеям позволили разгореться пожаром. Да еще и подливали бензинчику в огонь.

 

 

 

 

Жены.

«Е. Бонэр, М. Розанова, Г. Вишневская… Жены эмигрантов и диссидентов. Они казались злее своих мужей.

Овчарки, можно сказать».

 

 

Партнеры.

*

Насмотришься на кровожадность и бессовестность «партнеров» и в самом деле согласишься с тем, что Россия всегда была наивной, простодушной, доверчивой... Дурочкой.

С ее Олимпиадами, «братской помощью», с ее постоянными покаяниями...

Опять же, неизменное: «партнеры»! В любой ситуации, даже если плюют в лицо или делают больно.

Терпит. Пока уже вообще за горло не возьмут.

*

Как они будут наказаны? Когда? И за неизмеримо меньшее – даже не зло, а так пустячки отклонений от блага – следует наказание, а тут такое! А они прут как на буфет, неколебимо, тупо…

Не скажешь – бесстрашно, нет, - трусливо – в броне, со всей дурью, впереди – все пожирающий огонь…

Впечатления от войн, которые они вели... В Ираке, Сирии, во Вьетнаме... Если как-то попробовать обобщить эти впечатления... Все достаточно примитивно, не беря в голову, стремясь как можно быстрее покончить с этим обременительным занятием. Им бы вообще чего попроще… Например, как в Хиросиме.

Может быть, такая интеллектуальная невинность, неподключенность к нравственной проблематике и не наказуема? Прощается? Как нечто патологическое? Неизлечимое.

 

Рок.

«Гребенщиков, Макаревич и прочие рокеры... Они как большевики, которые поставили на зыбкостть и мираж революции, и неожиданно выигравшие. Выигравшие по-крупному. Претерпели гонения, богемную нищету, многие не дожили... Зато теперь легендарная когорта истинно верных рок-идее пожинает плоды и стрижет купоны.

Еще один сходный момент – и те и другие боролись с ненавистным им государством. И дожили до победы.

Дело их жизни таки осуществилось».

 

 

«Гласность».

Старая тетрадь перестроечных времен.

«Такое чувство, что после случая с Б.Е. (с ненапечатанием) о гласности должны говорить более стыдливо.

Хотят открывают клапаны, хотят закрывают.

Непонятно, о чем это. Что-то наверное не до конца вытащили на свет Божий. А всем очень хотелось. Гласности, правды, очищения от ошибок прошлого, чтобы уверенно идти в будущее обновленными, облегченными....

Неважно, о чем эта запись. Важно другое.

Поймали Россию на «слабо».

«А слабо устроить гласность!»

Это чтобы никто ничего не скрывал, всю подноготную, все скелеты в шкафу, все страшные тайны российской истории.

И каяться, каяться!

Наверное для нас это придумали западные друзья-демократы. И посмеивались при этом как над сельским дурачком, юродивым, Иванушкой-дурачком.

И это саморазоблачение так в характере народа, в духе России, у которой были такие примечательные авторы как Федор Михайлович и Лев Николаевич!

Конечно, дурачки, простофили! Но, может быть, это лучше, чем то, что у наших «партнеров», которые столетиями стоят насмерть, отрицая, замалчивая, пряча даже от самих себя свои «достижения» - те беспримерные злодеяния, которые они совершили в истории. Истребление коренных жителей Америки, порабощение нородов Африки, Азии, Австралии, развязанные войны, уничтожение государств и цивилизаций... Везде успели.

Но всех виноватей Россия!

И вот Россия прошла через покаяние, навязанное ей либерал-предателями в 90-е годы. Покаялась в том, что было, и в том, чего не было.

Покаяние – главная составляющая религиозного подхода к этому миру. Этот подход позволяет России чувствовать свою правоту, чувствовать, что все идет как надо, и позволяет строить приемлемый, Божеский мир будущего.

Хочется верить, что это зачтется России на Высшем Суде.

 

 

Возрастное.

Они никогда не говорят на серьезные темы. Как соседи по дачным участкам, которые и ссориться не хотят, и ругаться вроде ни к чему. Ведут общие разговоры, стоя у забора, разделяющего дачные владения. Есть темы сближения, а есть нейтральные, например, транспортные. Так, ни о чем: о погоде, о вредителях огородов... А о политике - в двух словах. Молчаливый уговор. Опасаются. Чтобы не напороться. По нынешним временам политика может все испортить в отношениях даже близких людей.

Что-то случилось в последние годы. В повседневности стало ощутимей больше политики. На экранах ТВ, в разговорах на работе, не говоря уже о Интернете. Много появилось политизированных граждан.

Предпенсионного возраста.

Или это только кажется?

Замечают в жизни только то, что тебя трогает.

В 90-е – во времена их еще относительной молодости - были совершенно насущные заботы, например, о приватизации квартиры, о успеваемости детей в школе, о карьере на производстве и так далее. И к чему-то выходящему за рамки этих насущных проблем не было такого напряженного отношения.

Сколько всего прошло мимо их внимания! Приватизационное ограбление страны, 91-й, а потом 93-й годы, Чечня, Югославия...

Что же случилось сейчас? Совсем даже недавно случилось...

Может быть, политика – это возрастное. Ведь всем хочется, чтобы на земле был какой-никакой порядок. Хотя бы и после твоего ухода.

 

 

Бунт.

«Украинский бунт, бессмысленный и беспощадный». «Армянский бунт, бессмысленный и беспощадный».

  И так далее. Броские заголовки газетных и интернет-статеек. Звучит! И нельзя сказать, что нахватались у русских! Только емкую формулу явления придумали у русских, а так-то бунт он и в Африке бунт. И такой же бессмысленный, и не менее беспощадный. 

А ведь опять и опять. То там, то тут. И кому-то это нравится, и этот кто-то хочет повторения!

Будят лихо. И здесь убеждай, не убеждай – бесполезно. Стихия! Организованная, сформированная, направленная в нужное русло, но стихия! Достанет самых невиноватых и добропорядочных. Сделает жизнь невыносимой.

Если до такого доходит – убеждать поздно. Не для того всё затевается, чтобы поддаваться каким-то там убеждениям, «включать голову», «здраво рассуждать»... Летят как мошкара на огонь.

 

 

«Кухонная» политика.

*

«Политика. Не все можно и не все нужно объяснять в подробностях. Иначе некоторые “интересующиеся” запутаются, увязнут в обстоятельствах. Эти “подробности” этим некоторым застят общую картину. Большая политика пишется широкими мазками».

*

«Не хотели быть национальными окраинами России, будут задворками Европы».

*

- Сатирическое отношение к советским временам. Помните анекдот про Panasonic, которому подарили новую кассету. Советский магнитофон: «Дай пожевать!»

- А Рязановская полулирическая сатира! «Мы не пашем, не строим, мы гордимся общественным строем». С восторгом цитировали. И Ахеджакова из оттуда вышла со своим покаянием.

- Почему все это стало мерзко?

- Анекдот про магнитофон - это смешно. Но что-то и мерзко.

- Запустили процессы, не нужные, убийственные для страны и для людей.

- Да, отношение к перестроечным временам сменилось. Думали, это нас двадцать лет водили по пустыне как Моисей евреев, чтобы мы отвыкли от советского рабства.

- Сорок лет.

- Что сорок лет?

- Моисей.

- Не суть. Главное - все оказалось мерзким предательством. Как в 1917, так и в 1992. Что за народ! Что за страна! Водят нас, водят всякие моисеи!

- Но-но! Только без этого!

- Может быть, надо раз и навсегда отменить «революционный» подход к жизни?

 

 

Старая статья.

Вырезка из газеты «Час пик» за 1997 год с отрывком из статьи Григория Померанца.

«Достоевский как-то задал себе вопрос: готов ли он принять мир без уродств, без зла, - но без маленьких детей? И ответил: пусть лучше будет все, как есть, но будут и дети. Дети для него были тем безусловно прекрасным, которое уравновешивает любую мерзость, любой отврат (а он знал их). Тут все дело в том, куда встать, откуда взглянуть. Встаньте на Божью точку зрения и тогда уже судите, чтó Он создал, полуфабрикат или живое совершенство.

Полуфабрикаты – мы с вами. Бог дал нам свободу воли, несравнимую со свободой "меньших братьев", и мы бесконечно виноваты, что не умеем пользоваться этой свободой и сделать само существо человека образом и подобием Творца: бесконечного страдания и сострадания, тонущих в бесконечной радости творчества. Это задача каждого, в том числе художника, поэта. Не только некоторое изменение узора жизни, некоторое выявление ее изящества. Прежде всего это общая человеческая задача: собрать себя в Боге, затихнуть в Боге. А дальше можно вспомнить Александра Меня: "Молитвы художника – его картины".

Страдание имеет право на крик, на спор с Богом. "Израиль" значит Богоборец. Но искусство Данте, Баха, Достоевского – скорее гимн, тот самый, который Митя Карамазов собирался спеть на каторге».

«Ганди считал, что безнравственно давить клопов. Смешно? Но попробуйте встать на позицию насекомого:

Там, в щели большого шкапа,

Всеми брошенный, один,

Сын лепечет: папа! Папа!

Бедный сын!

Но отец его не слышит,

Потому что он не дышит…

У таракана даже нет утешения, которое человеку дает надежда на посмертие:

…наука доказала,

Что души не существует,

Что печенка, кости, сало –

Вот что душу образует.

Есть лишь только сочлененья

И затем соединенья.

Против выводов науки

Невозможно устоять.

Таракан, сжимая руки,

Приготовился страдать…

Так и людей резали и давили в 30-е годы, когда Олейников писал свои стихи. И жалея таракана, мы больше жалеем современников «великого перелома».

 

С горькой иронией пишет о 30-х. Это типичное интеллигентское, гуманитарное, поголовное. Они ничего другого не могли из своей жизни писать и думать.

Теперь оглядываешься на эти годы с учетом того, что открылось сейчас. Это то, что не могли вообразить русские интеллигенты 30-90-х годов. С тем они и ушли в небытие.

И что мы видим? А то, что не будь того, что они называют «великим переломом», не было бы и России. Съели бы и не подавились. А Померанц и другие попали в самый центр того урагана. Они не могли и не обязаны были видеть всё это со стороны.

Как там у самого Померанца:

«Тут все дело в том, куда встать, откуда взглянуть. Встаньте на Божью точку зрения и тогда уже судите, чтó Он создал, полуфабрикат или живое совершенство».

Ну что же... Профессия у них такая. Нужная, конечно. И они на своем посту. У них свои задачи в этой жизни. Они отстаивают свое, не считаясь с чем-то, что не очень считалось с ними.

И вообще... симпатичный старик, говорит правильные вещи... Гуманитарные. Ему сочувствуешь.

Сочувствуешь его скорби, его проникновенности, его трудному опыту, его усталой разочарованности, написанной на старом лице.

И все же с этими правильными, но общими рассуждениями, с этими голыми – «чистыми» - идеями в реальном мире делать нечего. Все это не дает полноценного понимания. Можно и заблудиться в этих не находящих выхода к реальности интерпретациях, мифологизированных мнениях, в либеральных стереотипах оценки событий русской истории...

 

 

Пожар.

Южно-русская окраина, западная. Даже неважно, какая именно. «Национальные» вопросы здесь по-прежнему актуальны, и конца этому не видно. Уже лет тридцать как! Задурили головы. Сознательно. Не по благим намерениям, а по злокозненным. То самое - «разделяй и властвуй». Подожгли Россию со всех концов, во всех национальных окраинах. Несомненно, не просто так, стихийно, а по некому стратегическому плану.

В СССР вопросы межнациональных отношений худо-бедно решались. Во всяком случае и законы были, и какие-то договоренности...

И были и всегда будут недовольные. Их-то и «поддержали» наши западные «партнеры» в 90-е. И везде взялись заново перекраивать межнациональные отношения. Можно все уши прожужжать доверчивому народонаселению, как это всем нужно, как всем станет хорошо. Уйдет фальшь, несправедливость, притеснения... Может быть, выезжали на самых искренних и доверчивых. Но что это меняет! Подожгли дом и теперь любуются со стороны, соболезнуют, дают советы...

 

 

Новый праздник.

Праздник 4.11. Д

ело не в единстве как бы красных и как бы белых. Не в единстве тех непримиримых сил, действовавших сто лет назад. Может быть, такого единства и быть не может. Нет единства «буржуев» и «трудящихся». Слишком разные жизненные интересы.

Здесь, конечно, единство, сплоченность против внешнего врага. Патриотическое единство.

Так что 4.11. никак не может заменить 7.11.

Единство полное возможно только при восприятии идеи социального государства всеми частями общества. Уменьшить аппетиты буржуев, ввести в определенные рамки социальный эгоизм...

Затвердить, вбить в понимание необходимость для человечности, для осмысленности, а также для стабильности необходимость социального государства.

Сомнительно как-то, конечно.

 

 

«Февралисты».

«С “февралистами” все само рассосалось бы в 20-е годы, как все рассосалось с новыми “февралистами” уже в 90-е. А что! Пришел Путин и все исправил!».

Такое рассуждение Холмогорова.

Что-то мелкое. Конечно, таких умников не может быть в критические времена истории. Таких презирают и те и другие. Такими были меньшевики.

В политике тоже существует естественный отбор. Выживают самые стойкие, приспособленные к жесткой, безжалостной борьбе. Остальные – в отвалы политической истории. Буквально или условно говоря.

 

Вопросы социологии.

Подсчеты соотношения между богатыми и бедными. Столько-то процентов олигархов владеют почти всем в России...

Что значит владеют? Распоряжаются! Заводами, банками, недрами... в части добывания прибыли. Хозяева того, этого...

У Пякина понятно про это сказано:

«Как пример: «мраксисты» болтали о том, что «частная собственность на средства производства — зло», а «общественная собственность» станет благом, не задумываясь о том, в чём суть «права собственности» и как оно реализуется. Чтобы показать, насколько это серьёзно, проясним этот вопрос.

Понятие «право собственности на средства производства» содержательно раскрывается единственно как право упра­в­ления производством и распределением продукции либо непосредственно, либо через доверенных лиц.

Понятие права на такие объекты собственности, как земля, её недра, воды и другие природные ресурсы содержательно раскрывается только, как право организовать труд людей с использованием этих природных ресурсов; а также как право ограничить доступ к непроизводственному их использованию (для отдыха, и т.п.).

Понятия частной и общественной собственности связаны с общественным разделением профессионализма и его воспроизводством при смене поколений в общественном объединении труда. Они содержательно раскрываются через то, как формируется круг управленцев».

Но «уважаемый публикум» видит только дворцы, яхты, самолеты, бриллианты, картины...

Почти ни о чем в виду вечности!

Тем более российские богачи – это по большей части просто кошельки, в которых государство хранит свои деньги. Через них эти деньги работают. Они делают дело.

К этому, конечно, не мешало бы большую социальную нагрузку. И ускромнить их чуть-чуть. Внушить элементарный здравый смысл. И можно терпеть.

Проблема в другом – в том рыночно-потребительком хаосе, в который втягивается мир капитализмом.

 

 

«Системный подход».

Д.Д.Шостакович. «Pro et contra».

Опять и опять на тему о гонениях на «подлинное искусство» в сталинские и постсталинские времена.

Это тоже требует объяснений.

Может быть, советская государственная система, существовавшая как единый организм, требовала от граждан этого системного, подчиненного задачам системы поведения. Во все дыры влезала эта самая система.

Может быть, это от недопонимания? Можно же и без этого обходиться! Примерно как сейчас.

Государство не лезет во все щели, как-то обходится. Многим, конечно не нравится. Но и времена не те. Нет монолитного единства.

Оно и невозможно.

Оно и не нужно.

И тут понимаешь, что можно справляться с идеологическими проблемами и не ограничивая свободы, не одергивая поминутно, не наказывая...

«А товарища Шостаковича мы им не отдадим!»

 

 

Азбучные истины.

Маленькие страны не могут не попадать в сферу геополитических интересов больших стран.

Все дело в выборе, кому и как подчиняться этой маленькой стране.

Хотя... Кто их спрашивает в нынешние времена! Россия – разве что. Россия спрашивает.

Пока мир не стал таким «глобальным», доминирование России в Грузии, Армении, Молдавии и пр. не вызывало такого противодействия Запада.

Мир – как большая зона с царящими в ней волчьими законами. Кто сильнее – тот и прав.

С легкой руки балабановского брата появилась еще одна – обратная - формула: «Сила - в правде».

После 1991 года Россия ослабела. Мелким странам захотелось ходить в шестерках у США. Это смертельно для них.

А от России им по жизни все равно никуда не деться. Тем более у России «Правда».

Так просто! Странно, что этого не понимают!

 

Одиночный пикет.

Стоит у стеночки этакое хилое, бледное, в очёчках, создание. Сама серьезность, невинность, правдолюбие… Студент по виду. Перед собой держит плакат с каким-то довольно темным для понимания «протестным» текстиком.

Борец с тиранией.

Мимо торопящийся с работы народ.

Жизнь не меняется. Что сто лет назад, что пятьдесят… «Сатрапы», «держиморды», «бурбоны»…

А они протестуют. Стоят у стеночки с дурацкими плакатиками с дурацкими надписями. Будто приходится им жить в самые худшие времена в истории России.

Они находят друг друга. Эти протестанты и их притеснители. «Сатрапы» отвечают потребности первых в разоблачении «режима». А самим объектам разоблачения разоблачители и протестанты нужны для оправдания своих должностей, зарплат, своего функции «держать и не пущать».

Здесь даже имеет место некоторое взаимное провоцирование. Они с удовольствием бросаются друг другу в объятия.

«Вяжите меня! Изверги! Псы режима!»

«Ну-ну, давай! Отмочи что-нибудь! Для протокола! Ага! Подь сюды!»

 

 

Переименования.

*

Санкт-Петербург – Петроград – Ленинград.

И потом опять - Санкт-Петербург.

Совпало. Ненависть к коммунистической системе у либерастов и желание вернуться к Великой России - «как раньше» - у державников.

Наверное суета с переименованием уже закончилась. Кто захочет еще раз менять! Народа с леворадикальными взглядами скорее всего не более 15 %. И больше не предвидится.

Это распределение людей по разным социальным, политическим группам...

Это такая цифра... В нее кто только ни вписывается!

*

- Настали новые времена. Социалистическую надо переименовать в Капиталистическую.

- Зачем! Капитализм не такой тщеславный, чтобы в честь него улицы называли.

- Для декоммунизации.

- И ты туда же! Ну, тогда можно и в Феодалистическую. Или вообще в Первобытнообщинную!

- Забыл про Рабовладельческую.

- Да, смешно.. Топонимическая вакханалия. Живем как на топонимическом вулкане. Нигде столько не переименовывают, сколько у нас. Награждают городами, улицами, пароходами… Потом перенаграждают. На потеху всему цивилизованному человечеству. Никак не успокоятся.

- Украина в этом отношении посмешнее будет.

- А что такое Украина! Это мы сами и есть! Наше кривое зеркало.

 

 

 

Моторный переулок.

И уехали они в землю обетованную. И что! И ничего. Не слышно и не видно.

Подогрели их в 70-е. Друзья заокеанские. Заразили. Скучно разбираться – чем.

Глуп человек. Хоть кто! Хоть и из этого как бы интеллектуально продвинутого племени.

 

 

«Суть времени».

Кургинян хвалит молодежь из «Сути времени» за бескорыстие. Ничего им не надо, и в Думу они не стремятся... Но это же не сразу приходит. Смотря в какую струю они попадут.

«Суть времени» - это вообще что-то отвлеченное от реальной жизни. Наподобие клуба по интересам или партии. Но реальность жизни государства, его структур напрямую не связана с идеологией, мировоззрением, политическими взглядами...

Смотря с кем они по жизни «скорешатся». Все у них впереди. Несомненно, это их пребывание в команде «Сути времени» как-то на них отразится… Но ведь в свое время комсомольцам никакая идеология не помешала стать буржуями, продажными чиновниками... Вот и у этих еще все впереди.

 

 

 

п2

Происхождение вещей.

 

Жизнь вещей.

Говорить о городе, о вещах, о мире... С пониманием, со сквозным пониманием. Понимание жизни вещей в человечьем мире... Не выше. То, что выше уже недоступно, гадательно, зыбко, путано. Пытаешься, конечно. Но в этом нет доверия даже у самого себя к самому себе...

Радость от угаданных вещей. Пристальный взгляд на вещи. Это так соблазнительно и, возможно, продуктивно. С лирической точки зрения. Принципиальный взгляд на мир.

У М. Бахтина много не сразу понятных словосочетаний. «Принципиальная позиция автора».

 

 

Безрукавки.

Воспоминание. Шерстяные вязаные безрукавки. Цветные, художественно оформленные. Ручная работа. Одна из них, мужская, носилась дольше другой, женской. Можно было по характеру узоров, по цветовой гамме и по размерам догадаться о полопринадлежности безрукавок. Модель взаимоотношений. Все мужское лучше. Потому что носится аккуратней, бережливей, внимательней. Носительница женской безрукавки относилась к ней недостаточно благоговейно. Просто вещь. Просто тряпка. Она и стала просто тряпкой, которую постелили на резиновый коврик у двери. О её толстые нити хорошо было счищать грязь с обуви. Тут она и попалась на глаза носителю мужской безрукавки. Она ещё носилась, в то время как женская безрукавка лежала на пороге. Это явилось поводом для выговора, укора со стороны мужской безрукавки в отношении женской. В этом укоре звучали некая непонятная горечь, разочарование и одновременно самодовольство от подтверждения своего превосходства и в этом. Мужская безрукавка потом ещё долго штопалась, аккуратно вешалась на плечики в пахнущем нафталином шкафу. Может быть, её до сих пор не выбросили. Носить её уже нельзя по причине её неприличного штопано-перештопанного вида. Но и не выбрасывают. Её можно отыскать в диване в куче подобных ей отслуживших вещей.

Second hand.

Три продавца в ярко освещенной комнате. И ни одного покупателя. Никто не роется в кучах вещей на столах вдоль стен. «А они так хотели обогатиться»... Называние простых вещей. Простые намерения. Они терпеливо ждут покупателей. Они очень любезны. Их как-то жалко. Они всё сделали по правилам. Ремонт, яркий свет в большой комнате. Они открыли своё дело... И эти из комиссионного, что дальше по улице. Заглянешь и к ним. В окна. Интересные старые бытовые вещи. Надо бы самому что-то снести к ним продать от безденежья, но хочется купить! Что-то дешевое, практичное, из шестидесятых-семидесятых годов. Надо продать, но хочется купить. Пригреть старые бэушные вещи. Горьких сиротиночек. Вторые, третьи, пятые руки...

Детский рожок.

Рисунок на детском рожке... Это для наживы? «У-у, проклятые капиталисты!» Или из любви к красоте? Ведь это очень мило. Неяркими красками, простенько. Летят среди разноцветных звезд мальчики и девочки. У них в руках палочки с такими же звездочками на концах. А внизу цветные теремки с башенками, потопленные будто бы в снегу. И кругом все бело. Будто заметелило землю и небо. А на самом деле это недопитое Ванькино молоко.

Шуба.

*

Пальто загадочней, чем шуба. Шуба – это тупик. Жизненный.

*

«Одеться на Невском, а носить в Париже». Больше негде. Эти шубы, похожие на банные халаты, из какого-то немыслимо легкого белого меха, вытянутые по фигурам худеньких манекенов.

*

Она еще норковой шубы не попробовала в этой жизни. Подружка обогнала ее в этом смысле. А она не потянула пока. Непорядок! Галочка не стоит.

*

Наконец она в своей жизни добралась до собственной норковой шубы!

*

Шуба. Норковая. Венец дамского счастья. Последняя стадия превращения в даму. Так из кокона получается бабочка.

Но в данном случае - «вымученная» какая-то норка. В поте лица, скажем так, норка. Норка эконом класса. Хоть и не из дешевых. Не от лишнего достатка, а добытая трудовым потом и самоограничениями. Никакого шика. То есть, не достигнута главная цель – это не стало показателем жизненных достижений. Не зачтено в качестве такового.

 

 

Зонт.

*

«Дамы и господа» – это те, кто пользуются зонтиком. В отличие от просто «мужиков и баб». Зонт для дамы - то же самое, что кортик для морского офицера. Без зонта - это простолюдинка, а с зонтом - дама.

*

Дама с зонтиком. С зонтиком? – дама. А если у зонтика торчит спица?

 

 

Чай.

Чай по вкусу был похож на речную воду. По вкусу и по цвету. И даже рыбой пах.

 

 

Ненужные вещи.

Корзинки, декоративные горшки, кружки и прочая керамика на книжных полках. Всё это постепенно заполняется всякими мелкими предметами. Это происходит незаметно. Пуговицы, огрызки карандашей, рисовальные мелки, булавки, монетки, школьные резинки, колесики, старые батарейки, колпачки от ручек, гвоздики, шурупчики, винтики, магнитики, обломки игрушек, скрепки, лампочки от фонариков, отвалившиеся части от разных механизмов, шарики, части «Лего», просто мусор, ниточки, бумажные шарики, которые некогда донести до помойного ведра. Более объемные предметы: термометр, старые очки, коробочки, ручные часы, фломастеры, бумажки... Всё, что, попав в руки, не нашло сиюминутного применения, всё, что отложено до более вдохновенных времен. Будто бы недалеко. Всегда можно высыпать содержимое на газетку (чтобы потом легче загружать обратно в корзинку или в банку) и подвергнуть перебору. Но чаще всего всё это добро не пригождается. Лежит как на морском дне, накапливается, пересыпается из одного вместилища в другой... Иногда чистится. Как аквариум. Лубяная корзина. Что там ещё? Ну-ка, заглянем. Футляр от фотопленки, продавленный шарик для настольного тенниса, черный шахматный конь, мраморный слоник для комода, спутанные провода наушников, ещё один шахматный конь - самодельный, гаечный ключ от детского конструктора, точилка, половинка ремешка от часов, радиодеталь от телевизора, выпаянная мастером в прошлом году, кусочек дерева, тюбик с суперклеем, кусок скрученной березовой коры, перо от чернильной ручки, фантик от жвачки, резинка «бельевая», пластмасска от магнитной мебельной защелки, кусочек медной проволоки…

Если не заглядывать, то на всё это фантазии не хватит.

 

 

Шинель.

Неудобная казенная одежда. Почему-то в памяти ощущений есть что-то об этом. Ворсистый, шершавый воротник шинели, туго застегнутый на крючок и петлю на горле. Он впивается в подбородок, не дает опустить голову. Тело и вместе с ним человек от этого тела чувствуют себя несчастными, несправедливо обиженными. Весь мир из этой стянутости и неудобства кажется несправедливым, неудобным, равнодушно-злым. Урок несправедливости и тупого, равнодушного зла. И мысли текут как-то казенно, скованно, и сам себе кажешься ничтожным насекомым, которого могут вот-вот брезгливо раздавить.

 

 

Вода.

*

Психологически чистая вода. Условно, психологически… чистая. То есть, если ты считаешь, уверен, что есть какие-то условные признаки чистоты - например, воду берут из цементного колодца, то та вода будет считаться чистой. На самом деле она может быть только условно, психологически чистой.

*

Пресная вода хочет быть соленой.

И наоборот.

Галстук и тельняшка.

Нужен галстук. Из распахнутой куртки в отворотах пиджака или в вырезе джемпера должен быть виден галстук, завязанный плотным, постоянным, неразвязываемым узлом. Неколебимость внешнего вида. Надо блюсти марку. Соответствовать. У некоторых ещё и поплавок на лацкане. У некоторых шестигранный, у других ромбический. А у этих свой стиль: демонстрируемая при любой погоде тельняшка в просвете расстегнутой на одну-две верхние пуговки рубашке. Греющая душу полосатость. От соответствующего прошлого. Праздник, который всегда с собой. И чтобы своих различать, а чужих предостерегать.

Масло.

Масло масляное и масло маргариновое.

 

 

Шаверма.

Шаверма… Проглотил… И в нем всё это будет находиться. Как то - что-то белое - в раздавленной гусенице.

 

 

Рыба.

«Балтийская килька», «Атлантическая селедка», «Байкальский омуль», «Астраханская таранька», «Каспийский осетр», «Днепровская русалка»...

 

 

Китайское.

*

Китайская роза подморозилась за выходные: выключили отопление. Оказалась непрочной, как и все китайское. Японская (если бы такая была) роза устояла бы.

*

Изделие. «Китай. Ну, может быть, не Китай, но все равно подвал.

*

Книжка со старинными фотографиями. Китайские вазы...

Что еще китайского можно было встретить в быту европейцев лет сто назад? Какие-нибудь шелковые ткани? Больше ничего не приходит в голову.

 

 

Рюмки.

Две вытянутые хрустальные рюмки. Стоят на столе сдвинутые одна к другой. Как молодожены. Смущенные, гордые собой, стройные, красивые, прижимаются друг к другу.

 

 

Диван.

Две опустившиеся женщины. Опустились на диван.

Наверное, они не бомжихи. Их, может быть, зря так называют. Наверное они где-то конкретно ещё живут… Впрочем, трудно сказать. Они грязно и вконец изношено одеты, их лица опухли от пьянства, у каждой кровоподтеки и синяки. А заплывшие от вина глазки бессмысленно и как-то безжизненно блестят. Они сидят на выброшенном, скособоченном диване в трех шагах от помойных бачков и чем-то закусывают, что-то уже употребив. То что их парочка, похожих, как сестры, то, что «действие» происходит на отжившем свое отвратительном зеленом диване возле помойки - всё это так взаимодополняет друг друга, что кажется нарочитым, специально сделанным под что-то. Под чью-то злую насмешку, юродство, расхристаность… Под Лиговку. Сердце Лиговки, середина, средоточие, рассадник… Очень удобный диван. На нем уже много пересидело подобного народа. Он удобен, он ещё очень мягок, он притягивает. Волшебный диван. Он будто делает их чем-то окончательным, законченным, всесторонне-внутренним. Они уже все здесь без остатка. Их уже нет нигде, кроме как здесь и сейчас. Они уже состоялись.

 

 

Чемоданы.

Два старых, немодных чемодана. Их давно уже не берут с собой в отпуска. Они облупленные, с барахлящими замками. Их надо подвязывать веревочками, чтобы они не открылись на ходу. Пара. Он и она. С них когда-то начиналось совместное накопление имущества. Теперь это имущество высится рядом с чемоданами непроходимой горой посреди ремонтируемой комнаты. И не верится, что всё это натаскано в квартиру за какие-то восемнадцать-двадцать лет… Только-то? Фасоны чемоданов как-то слишком быстро выходят из моды.

 

 

Корабли.

Военные корабли. По три справа и слева от Дворцового моста. Серые, шаровые, поджарые, легкие сверху и тяжеловатые снизу. Бескровные. С девичьими бантиками антенн РЛС. Как у впавших в предпоследнюю любовь старых дев.

Цыпленок.

«Цыпленок охлажденный» из универсама. Отмораживается в миске. Он похож на Льва Толстого на молитве с одноименной картины Репина. У него голые крылышки засунуты на «поясе» под аптекарскую резинку, которой крепится магазинный чек.

 

 

Маленький театрик.

У ремонтируемой, обновляемой бани, которая, может быть, перестала быть государственным учреждением, а стала кооперативной или акционерной, валяются вместе с прогнившими шкафчиками, банными скамьями и прочим добром - списанные автоматы для газированной воды. В стиле, пятидесятых-шестидесятых годов. С нишей, напоминающей раковину летней эстрады из той же эпохи. Это и есть маленький театрик, где за одну или за три копейки можно увидеть два спектакля - один веселый, с сиропом, другой - по проще, пресный, но тоже с газом и всё равно интересный. Пузырьки прилипают к стенкам граненого стакана, крутятся змейкой у дна, подлетают к поверхности и схлопываются с шипением. Здесь, как в любом другом театре, - афиши старых спектаклей - окошечки с названиями сиропов: малиновый, грушевый, апельсиновый... Но идут почему-то только два спектакля: «Бессироповый» и просто «Сироповый», без уточнения с каким именно сиропом. И как в каждом старом театре, дела у этого театрика всё скучнее и скучнее, сироп всё бледнеё, веселая сладость всё больше смахивает на бесцветность минералки для желудочников. И всё чаще отменяют спектакли: билет куплен, монета брошена в щелку, а ничего не капает. Тогда возмущенная публика топает ногами, стучит кулаком, театр гремит, шатается. Ну что же, можно понажимать кнопку возврата монеты, помыть руки в фонтанчике и пойти искать другой театр...

Но вот он уже на задворках истории, пузатый, облезлый, бездыханный... Были бы какие-нибудь заповедники прошедших эпох, где выдавалась бы некоторая сумма старых советских денег, и можно было бы попить газировки из автомата, съесть за двадцать восемь копеек эскимо на палочке, похожее на спортивную гранату, позвонить за двушку из автомата с посаженной на цепь металлической трубкой. Или постучать по силомеру, пострелять в тире, взвеситься за четыре копейки. Здесь с<