Жизнь того же «Я» через несколько десятков лет вперед от нашей эры

Центральная Россия. Село. Весна. Приблизительно, наш атом родился, или, точнее, воплотился на этот раз в 2.000 году. Село состояло из сотни хорошеньких домиков и нескольких общественных зданий: для собраний, хранения орудий и провизии, школы и т. д. Улицы были хорошо вымощены, посередине их тянулась аллея из высоких тенистых деревьев. Солнце не затемнялось ими и свободно и весело освещало внутренность домиков.

Расположение домиков в разных деревнях было довольно разнообразно: то в один ряд, то в два, по 50 в каждом, то квадратом по 25, со внутренним двором, то окружностью со внутренним садом и с диаметром в 300 сажен. А то часто, во избежание общего пожара и с гигиеническими целями, отдельно друг от друга, на равных расстояниях, с деревьями в промежутке. Была экономия места. Каждый домик с двором и садом занимал около 100 кв. сажень (4 ара), все – 10.000 (4 десятины). Получался квадрат со стороною только во 100 сажен, занятый этими домиками вместе с садами и промежуточными дорожками. Стройка и расположение их зависело и от климата и от формы местности. Дома были построены большею частию из искусственного камня.

Наш атом был в мальчике. Мать была здорова и выкормила его своею грудью. Домик был удобен и просторен. Не было угару, было тепло зимой и прохладно летом. Было сытно. Мать не оставляла ребенка, отец отправлялся на общественные работы: летом в поле, зимой в мастерские, на фабрику. Обязательная работа не была трудна и не продолжалась долее 8 часов. Остальное время отдавалось семье, свободному труду, размышлению, чтению, отдыху, обществу, развлечениям, – кто как хотел.

Дома, орудия, здания, скот – всё было общественным – принадлежало селу. Вещи, утварь, орудия выдавались по мере надобности, величине семейства и его свойствам. За порчу вещей и неосторожное с ними обращение – судились.

Весь скот деревни содержался отдельно от дворов, на особых фермах. Там по очереди за ним ухаживали: кормили, поили, чистили, выгоняли в поле, на луг, доили, стерегли и т. д. Сырые продукты леса и скота перерабатывались также в особых мастерских: на дрова, простую мебель, бревна, доски, посуду, утварь, молоко, масло, сыр, незамысловатую одежду (зимнюю и летнюю), обувь и т. д. В мастерских пользовались силою ветряных мельниц, движением воды, электродвигателями, паровыми машинами и т. д., смотря по обстоятельствам. Всё это было самое простое. Чаще же ограничивались поправкой одежды, обуви, машин и т. д., так как множество предметов потребления производилось на особых фабриках. Скот не убивали, мясо не ели. Животные умирали, как люди, естественною смертью. Куры водились для яиц. Коровы – для молока, овцы – для шерсти, лошади для работы. Не было совсем собак; не было свиней, гусей, уток и других животных, которыми раньше пользовались больше всего ради их мяса. Кожей ещё пользовались, но без убийства. Стремились обойтись совсем без животных, но ещё не могли. Старых, слабых и бесплодных животных кормить было очень не выгодно и потому животными пользовались всё менее и менее.

Продукты земли и животных делились между сельчанами по потребностям и по обилию их. Избыток уходил в уездные склады, откуда распределялся по надобности для всего человечества. Кроме того жители отбывали разного рода повинности вне села: например фабричную, военную и т. д. Взамен этого уездные же склады снабжали нашу деревню орудиями, книгами, колониальными товарами и вообще такими предметами, которых она производить не могла: таковы фабричные произведения.

Когда ребенок подрос, стал ходить и лепетать на родном языке, мать стала оставлять его на некоторое время в особом здании, вроде детского сада, вместе с другими деревенскими детьми, под особым надзором женщин, таких же матерей, как и она. Сама же она уходила на общественные работы… Случалось, конечно, дежурить и ей самой в детском саду, где оставлялся и её сын.

Обязательная работа женщин была несколько короче и соответствовала их силам и наклонностям.

Ребенок в детском саду, мылся, ел, спал, играл и учился. Учил – ся не заметно для самого себя – играя. Но искусные педагоги так располагали игры, такие давали игрушки, так окружали детей, чтобы ум их, силы, чувства и нравственность развивались в хорошую сторону. Многие дети работали и напрягали ум, но самостоятельно и охотно, без страха наказания. Приходилось даже умерять их порывы путём убеждения, рассказов, книг.

Родным языком дети говорили в своей семье, а к общечеловеческому (вроде эсперанто) приучались в детском саду. Разговор на нём начинали взрослые, продолжали наиболее восприимчивые дети и кончали все. Не было сначала ни грамматик, ни книг, ни правил, ни уроков: была особая игра, которая понемногу дала знания общего языка. Научились ему также легко, как и отечественному. Надписи на зданиях и учреждениях были также на мировом языке. Чтение и толкование их также способствовало усвоению языка. Чтение началось на родном языке, но в книгах было немного и подстрочного перевода на общий язык, при том же алфавите. Постепенно и невольно это скоро давало знание мирового языка. Употреблялся и другой приём: к родной речи понемногу примешивалась речь на общем языке.

Дети развивали осязание и зрение, ощупывая и разглядывая множество разнообразных предметов, которые получали название на новом языке. Они видели множество картин, изображений, моделей. Часто пользовались волшебным фонарём, кинематографом, граммофоном и иногда всем вместе одновременно. Детский сад был второю школою ребенка. Первою же был домашний очаг.

Влияние его продолжалось и далее. Когда оба родителя возвращались, или хоть одна мать, то и ребенок мог быть дома.

Дитя ходило в поле, в сад, в огород, на скотный двор, в мастерские, в сыроварни и другие сельские заведения. Это была та же наука. Понемногу и по охоте он помогал родителям и старшим, приучался к работе и находил в этом удовольствие и игру.

Играли и так по улицам по всякие игры, кроме, очевидно, бесплодных или вредных. Строгий, хотя не обременительный для детей надзор старших был и на улице и везде. Наиболее способные дети, по собственному желанию и приговору старших направлялись изо всех посёлков в уездные училища, оттуда, опять таки очень немногие, в губернские, далее – в окружные, и, наконец, – в верховное, в столицу мира, где жили высочайшие. Примерно, 3–4 % детей из одной школы попадали в следующую. Назначение детей в высшие школы делалось или выборными учителями или населением ячейки.

Наше село было в некоторых отношениях совершенно независимой единицей, маленьким самоуправляющимся обществом.

Миром мужчин в селе управлял выборный мужчинами сельский президент, миром женщин – выборная женщина. Они же и судили. При столкновениях разных полов, при брачных делах и других, где сталкиваются интересы мужчин и женщин, решал вопрос союз из выборного мужчины и женщины. Выбиралось собственно 8 мужчин и 8 женщин. Половина отправлялась на время в уездное общество, а половина оставлялась для управления селом: 4 мужчины правили мужчинами поочерёдно, в течение суток, по 6 часов каждый. Также и женщины. При смешанных делах решали очередные мужчина и женщина. При разногласии предпочтение отдавалось, судя по уставу, или мужчине или женщине. Но большею частью голос был на стороне мужчины, если обвинялся мужчина и на стороне женщины, если обвинялась женщина.

В иных местах дела решали советы из избранных мужчин и женщин. Общее число их было нечетным, например – три. Тогда решали по большинству голосов.

Через определённый период правившие отправлялись в уездное общество, а на их место прибывали бывшие в уезде.

Случилось в селе так, что один из выборных мужчин делал ошибки: горячился, ругался, выказывал пристрастие. Им были недовольны. Когда недовольство перешло пределы терпения, общественное собрание наполнилось мужчинами, которые решили выбрать иного президента. Председательствовал один из очередных. Одни из сельчан желали выбрать Иванова, другие – Васильева. Были и сторонники Петрова.

– Кто желает Иванова, становитесь вправо, кто не желает его – влево, сказал председатель. Собрание разделилось на 2 группы желающих и не желающих. Желающих было 60, не желающих 40. Также Васильев получил 80 голосов, а Петров 10. По закону считалось достаточным 75 % благоприятных голосов, и потому был избран Васильев.

Забракованный лишался обузы управления, что его мало огорчало, так как он переутомился и покой заурядного сельского обывателя его уже давно соблазнял. Васильева же заняла новинка управления, он был также доволен и польщён. Кроме того, он получал право половину своего времени проводить в высшем уездном обществе. Он знал об устройстве и жизни этого общества, но жизнью его ещё не живал. И он думал с удовольствием о предстоящих впечатлениях. Забракованный же лишался высшего общества, но он нисколько не терял надежды опять в него попасть при новых выборах, в случае провинности одного из президентов. Были случаи, когда ни один в посёлке не получал 75 % голосов. Тогда назначался временно кто-нибудь из свободных членов следующего высшего посёлка. Более культурные нации давали избыток годных для правления людей. Этих-то выборных и применяли к делу в таких случаях. Были случаи, когда сам выборный отказывался от навязанной ему роли. Тогда выбирали другого.

Мальчик рос и лепетал то на родном языке, то на общечеловеческом. Незаметно он выучился читать и писать. Душа его обогащалась непрерывно множеством впечатлений: зрительных, осязательных, вкусовых, слуховых и т. д., что служило, в связи с языком и чтением умело подобранных книг, богатым материалом для разума и восприятия высших идей. Не было никаких экзаменов, испытаний, обременения: всё мучительное из педагогик было исключено, но было добровольное напряжение и тела и мысли. В школе и жизни он знакомился с устройством человечества, его экономической жизнью, ремеслами, техникой, наукой.