Письмо П.Л. Капицы к Н.С. Хрущеву от 12 апреля 1954 г.

Наука после Сталина: реформа Академии 1954–1961 гг.

К.В. Иванов 

Реорганизация Академии наук СССР 1961 г. была первой широкомасштабной реформой в области организации советской науки после смерти Сталина. Ее главным результатом стало то, что академические институты, занимавшиеся прикладными исследованиями, были переданы под юрисдикцию промышленных министерств и государственных комитетов. За Академией было оставлено методическое руководство советской наукой, решение фундаментальных научных проблем и разработка нескольких самых важных технологических проектов. Такое изменение приоритетов в деятельности Академии противоречило одному из главных правил сталинской научной политики. До середины 1950-х гг. большинство руководителей, причастных к управлению советской наукой, считали, что усилия ученых должны быть сосредоточены на задачах, имевших непосредственные практические приложения. Отделение фундаментальных исследований от прикладных означало, что в середине 1950-х гг. в научной политике СССР произошли существенные изменения. В данной статье мы рассмотрим, в чем заключались эти изменения и как они реализовывались в деятельности ряда видных сотрудников Академии.  

Сталинское наследие

То, что мы называем «сталинской академией», возникло в первой половине 1930-х гг. В это время в Академии наук СССР была создана единая централизованная бюрократическая система контроля за эффективностью научной работы [1;2]. Централизованное руководство научными исследованиями выражалось в том, что темы научных работ, выполняемых в научно-исследовательских институтах, должны были утверждаться не ниже, чем в Президиуме Академии. То же самое касалось вопросов, связанных с объемом бюджета, подбором кадров и сроками исполнения. Планирование и контроль научной работы осуществлялись по аналогии с планированием и контролем промышленного производства. Денежные средства, которые предполагалось истратить, утверждались, как минимум, за год. Если в течение года возникала внеплановая потребность в приобретении новой аппаратуры или материалов, необходимых для проведения исследований, сделать это было крайне сложно.

Такая организация была оптимальна с точки зрения административного контроля, поскольку она давала четкие критерии определения «эффективности» работы ученого, однако она негативно сказывалась на способности ученых заниматься проблемами, работу над которыми трудно планировать с точностью до месяцев. В архивах сохранилось несколько писем ученых в Президиум Академии и в ЦК КПСС, в которых обращалось внимание на этот организационный недостаток [3–5]. Например, в резолюции актива Крымской астрофизической обсерватории от 13 мая 1955 г. говорилось: «Заявки на оборудование, во всех деталях, должны быть составлены на следующий год в июне текущего года. Исследователь должен за полтора года предвидеть, что ему нужно! В результате все стараются включить в заявку все мыслимое в качестве необходимого для работы, и на складах учреждений лежат ненужные запасы материалов.., которых не хватает в других местах» [6].

К началу 1950-х гг. ситуация стала еще сложнее, так как в течение двух десятилетий с момента внедрения сталинской системы количество подразделений Академии наук многократно увеличилось, и Президиум уже не мог столь эффективно, как раньше, вести координационную работу1. Это стало причиной того, что сами члены Президиума в 1953–1954 гг. стали выступать с предложениями передать часть управленческих полномочий Отделениям Академии [8].

Особые трудности создавали попытки некоторых ученых использовать идеологическую аргументацию в отстаивании собственных исследовательских интересов и служебных должностей. В ряде прецедентов такого рода были сформулированы идеологемы, причинившие советской науке невосполнимый ущерб [2]. Идеологические столкновения нередко приводили к репрессиям и гибели ученых. Незащищенность от необоснованных идеологических обвинений была причиной постоянных тревог ученых. Особенно уязвимыми в этом плане были исследователи, занимавшиеся разработкой проблем, не имевших практического приложения. Такая ситуация привела почти к полному уничтожению генетики в Советском Союзе и неоднократно ставила на край гибели другие фундаментальные науки, включая физику [9].

В марте 1949 г. решением ЦК КПСС был учрежден Ученый секретариат Президиума Академии, на который были возложены функции идеологического контроля над академическими институтами [10, л. 168]. Председателем секретариата был активный сторонник Т.Д. Лысенко профессор И.Е. Глущенко. С учетом того, что в сталинской Академии решение всех организационных вопросов было возложено на Президиум, Ученый секретариат являлся сильным властным органом. Как правило, его заседания предварялись заседаниями Президиума, на которых должны были приниматься те или иные решения. Так осуществлялся партийный контроль над беспартийным президиумом. По свидетельству директора Института леса В.Н. Сукачева, Глущенко неоднократно использовал свое административное превосходство для подавления критики, направленной против Лысенко (см. [11, л. 14–19; 12].

Подогреваемый в течение ряда лет ажиотаж вокруг «борьбы с идеализмом» в науке, особенно усилившийся после августовской сессии ВАСХНИЛ 1948 г., крайне негативно сказался на организации международного научного сотрудничества. Начиная с 1930 г. научные контакты с западными странами постепенно сходили на нет, и к концу 1940-х гг. советские ученые оказались в полной международной изоляции. Помимо этого, условия холодной войны и боязнь научно-технического шпионажа привела к ужесточению мер по обеспечению секретности в некоторых наиболее передовых отраслях науки, особенно в ядерной физике. Отсутствие открытых публикаций по многим вопросам, касающимся передовых научных достижений, нарушило не только международные, но и внутренние коммуникации ученых. Это, в свою очередь, создало ряд трудностей в подготовке молодых специалистов и осуществлении научной преемственности [13].

К началу 1950-х гг. советские ученые в основном понимали недостатки советской модели организации научных исследований. К числу главных из них они относили чрезмерную бюрократизацию управления, сложные отношения науки с идеологией и международную изоляцию. Все эти проблемы кулуарно обсуждались в советском научном сообществе. Смерть Сталина послужила внешним сигналом к тому, чтобы открыто поставить вопрос о реорганизации управления советской наукой на повестку дня.

С середины 1953 г. некоторые частные вопросы об организационных недостатках стали регулярно рассматриваться на заседаниях президиума Академии [14]. Одним из наиболее жестких принципов организации сталинской науки было требование ее тесной связи с практикой. Первым, кто попытался подвергнуть серьезной ревизии этот принцип, был П.Л. Капицей.  

Комиссия И.В. Курчатова

Атомный проект поставил участвующих в нем ученых в уникальные условия. Результатом нескольких лет напряженной и плодотворной работы участников проекта в относительной изоляции от режима сталинской Академии стали не только атомная и водородная бомбы. Стиль организации научной деятельности, сформировавшийся в довольно многочисленной группе физиков-ядерщиков, работавших в тесном контакте с военными, инженерами и политиками, отличался от общеакадемического стиля. Постоянно растущий штат исполнителей проекта стал социальным базисом для формирования новых отношений между учеными и властью, наукой и идеологией, наукой и политикой. Требования типа идеологической борьбы в науке уходили здесь на второй план по сравнению с жесткими условиями ядерной гонки. Призыв разоблачать «методологические отклонения» и «идеологические извращения» буржуазных ученых опровергался политической потребностью в научно-техническом шпионаже, что красноречивее всего доказывало методологическую правильность и практическую результативность «вражеских» научных изысканий [25].

Многие физики-ядерщики, участвовавшие в создании атомной и водородной бомб, одновременно являлись сотрудниками, действительными членами и членами-корреспондентами академии. Однако, по собственному признанию президента Академии А.Н. Несмеянова, руководство физическими исследованиями «обеспечивалось, минуя организационные формы академии» [7, с. 146]. Таким образом, в начале 1950-х гг. в Академии наметился организационный раскол: атомный проект выявил группу исследователей, главным образом физиков-ядерщиков, которые могли вести себя более независимо по отношению к руководству Академии.

К середине 1950-х гг. стратегическая задача атомного проекта была решена. И атомная, и водородная бомбы были созданы3. Оставалась инженерная работа по внедрению и усовершенствованию, которая не требовала незаурядных усилий со стороны теоретиков. Примерно в это время начинается «бегство» физиков, ориентированных на проведение «мирных» фундаментальных исследований, из атомного проекта в открытые академические институты. Эти ученые были заинтересованы в наращивании академических ресурсов, позволяющих проводить открытые, а не секретные исследования в области ядерной и вообще теоретической физики. Политический капитал, накопленный ими при работе над атомным проектом, позволял им действовать решительнее, чем другим подразделениям Академии.

11 июня 1954 г. состоялось закрытое заседание президиума Академии, на котором был заслушан доклад о результатах работы комиссии Курчатова. С докладом от экспертной комиссии выступил А.И. Алиханов4. Уже на первой странице Алиханов дважды (!) повторил два главных вывода комиссии: (1) советские исследования в области ядерной физики отстают от американских (именно от американских, а не вообще от капиталистических); и (2) сегодня «отвлеченные» исследования в области физики приобрели особое государственное значение и нуждаются в интенсивном развитии [13, л. 59].

Комиссия предлагала укрепить материально-техническую базу физических институтов, работавших над незасекреченной тематикой, разрешить открытую публикацию работ по общетеоретическим вопросам ядерной физики, создать условия для широкого обсуждения ее проблем, ввести в практику приглашение в СССР видных иностранных специалистов в этой области и создать координационный совет по исследованиям в области ядерной и теоретической физики. В качестве обоснования этих мероприятий члены комиссии приводили следующий аргумент.

«Первостепенное государственное значение, которое в последние годы приобрела физика, объясняется, в первую очередь, резким сокращением сроков между „отвлеченными“ научными открытиями в области физики и практическим их применением. Страна, занимающая ведущее место в передовых областях физической науки, имеет очень большие шансы на обладание существенным преимуществом и в области новой техники… В настоящее время самые отвлеченные вопросы физической науки могут неожиданно оказаться имеющими актуальное значение» [13, л. 53].

Физики-ядерщики, в отличие от Капицы, действовали самостоятельно и не пытались предварительно заручиться поддержкой ЦК или чиновников Министерства среднего машиностроения (ведомства, обеспечивавшего ядерные исследования). У них были свои политические задачи: добиться права заниматься научной работой независимо от засекреченного атомного проекта и «отобрать» у Средмаша часть установок для проведения открытых, не секретных исследований. Начавшаяся реорганизация Академии дала им повод для того, чтобы заявить о своих интересах и попытаться привлечь на свою сторону президиум Академии. Аргументы, которые физики-ядерщики использовали для обоснования своих предложений, очень напоминали аргументы Капицы в его письме Хрущеву от 12 апреля 1954 г. Но, в отличие от Капицы, физики говорили не о науке вообще, а конкретно о теоретической физике.

Такие выводы комиссии, похоже, стали для Несмеянова полной неожиданностью. В прениях по докладу он упрекал Алиханова: «Мы спокойны, считая, что они [физики] обеспечены сильными покровителями… Но оказывается, что некоторые области физики опекаются плохо. Так я прошу помнить, что есть Президиум и некоторые, пусть слабые возможности, в его распоряжении имеются» [26].

9 июля 1954 г. Президиум Академии выпустил секретное постановление, в котором признавалось «серьезное отставание исследований, проводимых в Советском Союзе по ряду общих вопросов ядерной физики от аналогичных зарубежных исследований» и предлагалось «принять решительные меры к ликвидации создавшегося серьезного отставания в теоретических исследованиях» [13, л. 48–49]. В числе этих мер было создание в системе Академии наук нескольких новых лабораторий, увеличение в два раза объема главных физических журналов, значительное увеличение в Академии числа мест для студентов и аспирантов по теоретической и ядерной физике, приравнивание их по статусу аспирантам Средмаша, создание единого органа для координации и руководства всеми работами по ядерной физике, не имеющими специальных технических приложений.

Практически все предложения комиссии были удовлетворены. Физикам удалось добиться принятия постановления, обеспечившего им привилегированную финансовую поддержку и относительную свободу в выборе направлений исследования в академических институтах. Однако это внесло дополнительный организационный дисбаланс в работу Академии. В 1954 г. Академия была еще «сталинской». Утилитарная полезность исследований была не абстрактным требованием, а прямым руководящим указанием. Секретность обеспечивала физикам надежную защиту от идеологических притязаний. Однако открытое усиление отвлеченных исследований в области физики могло вызвать раздражение со стороны других подразделений Академии, особенно со стороны Отделения технических наук, занимавшегося преимущественно прикладными исследованиями.

По уставу Президиум Академии продолжал оставаться единственным органом, ответственным за все происходящие в ней изменения, и президент А.Н. Несмеянов оказался в сложной ситуации. В середине 1950-х гг. позиции «инженеров» в Академии были сильны как никогда. Отделение технических наук было самым многочисленным и по числу членов, и по числу институтов. Было бы наивно полагать, что «инженеры» добровольно согласились бы отказаться от приоритетного финансирования, которое обеспечивала им «сталинская» Академия, когда официальная идеология и пропаганда были все еще на их стороне. В следующих разделах мы покажем, каким образом Несмеянову удалось выйти из этого затруднения.  

Записки Несмеянова в ЦК

Постановление президиума Академии от 9 июля 1954 г. было секретным. Однако его последствия вряд ли могли остаться незамеченными, поскольку они касались не секретных, а открытых академических исследований. Это обстоятельство вкупе с полнотой административной ответственности, возложенной на Несмеянова, вынуждало его давать определенные комментарии по поводу принятого решения, если не работникам Академии, то, по крайней мере, отделу науки ЦК. Это сделало Несмеянова соучастником тех изменений, которые предлагали Капица и физики из атомного проекта.

Однако Несмеянов не мог опираться только на те аргументы, которые приводились Капицей и физиками-ядерщиками, поскольку они отражали частные интересы отдельных групп внутри Академии. Ему нужно было найти формулировки, которые звучали бы одинаково убедительно для всех подразделений Академии. Так Несмеянов пришел к необходимости переформулировать стратегические задачи академии, опираясь на универсальный принцип, который являлся бы значимым для всей науки вообще.

Здесь мы сталкиваемся с явлением, которое в западной литературе получило название риторики приспособления (rhetoric of accommodation) [27–28]. Люди склонны прибегать к помощи риторики в тех случаях, когда они встречают непреодолимые и неустранимые препятствия. Невозможность найти естественное решение проблемы вынуждает их переносить ее в иной семантический контекст, в котором она либо вообще перестает быть проблемой, либо становится разрешимой [29]. Особый интерес представляет случай, когда проблема обладает ярко выраженным социальным характером, т.е. имеет репутацию неустранимого социального зла. Тогда попытки решить ее концентрируются на распределении ответственности между людьми (категориями, группами), причастными к тому, что это зло существует в обществе. Неустранимые социальные проблемы являются в данном случае почвой для применения риторики приспособления, которая, в свою очередь, является инструментом переориентации общественного сознания.

Неустранимым социальным злом советской системы организации науки была проблема внедрения новой техники. Сегодня считается общепризнанным, что причины отставания СССР в области внедрения были связаны не столько с наукой, сколько с особенностями экономического строя. Центральное планирование и отсутствие частного предпринимательства породили непреодолимый разрыв между наукой и производством. Тем не менее Советский Союз всегда предпринимал попытки преодолеть эту проблему. Как мы знаем, все они были более или менее безуспешны. Проблема оставалась актуальной, и любые новые предложения по ее решению привлекали к себе пристальное общественное внимание.

В 1955–1956 гг. А.Н. Несмеянов попытался обосновать отставание Советского Союза в области внедрения, исходя из тех предпосылок, которые были предложены Капицей и физиками-ядерщиками, распространив их не только на ядерную физику, но и на всю советскую науку в целом. Академия каждый год и каждую пятилетку готовила список главных научных тем. Это было плановой работой. Однако только в 1955 г. к этому списку было составлено объемистое приложение «Важнейшие задачи развития науки в шестой пятилетке» и, что заслуживает особого внимания, к нему прилагалась секретная записка «Организация научно-исследовательской работы в СССР и главных капиталистических странах»5. На последнем документе стояли подписи президента Академии А.Н. Несмеянова, председателя Государственного комитета по новой технике В.А. Малышева6 и министра высшего образования СССР В.П. Елютина – трех наиболее влиятельных лиц в системе советского научного истэблишмента.

Центральной темой, ставшей предметом обсуждения в записках, была именно проблема внедрения. Основным аргументом в пользу того, что ее необходимо срочно решать, было отрытое признание отставания Советского Союза от западных стран в области внедрения. Авторы записок предлагали свою стратегию решения проблемы методом организационного… разделения (!) прикладных и фундаментальных исследований. Подчинение науки задачам производства, пишут авторы, может принести не только пользу, но и вред, так как промышленность ориентируется главным образом на усовершенствование уже известных средств решения той или иной производственной задачи и не позволяют науке изучать новые, еще не освоенные явления. Например, «если в природе не существовало отрасли промышленности… цветной фотографии, то и требований со стороны промышленности на эту область науки не проявлялось, и она у нас не развивалась до тех пор, пока она не возникла за рубежом» [30, л. 86].

Приводя примеры один за другим, авторы уточняют свою мысль, как бы комментируя ее. «Ведущие научные работники «большой науки» должны иметь возможность значительную часть своей энергии и интеллекта отдавать исследованию, вскрытию неизвестных еще явлений природы и их взаимосвязей, разработке новых научных методов» [30, л. 164]. В заключении авторы записок формулируют парадоксальный вывод: наше отставание от западных исследователей «следствие того обстоятельства, что связь с промышленностью подменяется у нас привязанностью к промышленности, что исследователь имеет мало возможности оторваться от требований дня и свободно заглянуть в будущее… Нужно, чтобы наука не была на поводу у промышленности» [30, л. 85].

Общий тон записок также отличался от тона письма Капицы и заключения физиков-ядерщиков. Последние приводили в пример ядерную физику для того, чтобы подвести аудиторию к осмыслению противоречащего факта, нарушающего признанные нормы. Авторы записок, наоборот, исходили из необходимости разделения фундаментальных и прикладных исследований как из нормы, аргументируя ее правильность множеством частных иллюстраций. По мнению авторов записок, в настоящий момент «наблюдается непрерывный и быстрый процесс взаимопроникновения науки и производства. Подобный процесс все усиливается во всех областях техники, особенно в «новых»». То есть, наука способна не только обеспечивать, но и определять насущные нужды народного хозяйства. Следовательно, в некоторых вопросах не наука должна быть подчинена промышленности, а наоборот – промышленность должна быть подчинена науке. В связи с этим, Несмеянов, Малышев и Елютин предлагали установить следующее «разделение труда» в науке:  

С целью усиления внимания фундаментальным вопросам науки в академиях наук и крупных вузах сосредоточить проведение фундаментальных исследований, связанных с открытием неизвестных еще закономерностей и явлений природы, с таким расчетом, чтобы академии наук и ведущие вузы решали задачи научного прорыва, быстрого продвижения на ряде важнейших направлений.

В отраслевых и межотраслевых научно-исследовательских институтах, специальных кафедрах вузов и крупнейших заводских лабораториях сосредоточить работы по применению новых научных открытий в производстве.

…Координацию по проблемам фундаментальной науки сосредоточить в АН СССР. Координацию по работам, относящихся к техническому прогрессу и подлежащим реализации… сосредоточить в Гостехнике СССР [Государственный Комитет Совета Министров СССР по новой технике – И.К.] [30, л. 139–140].  

Так был сформулирован «черновой» набросок реформы Академии. В нем предусматривалось четкое административное разделение функций прикладных и фундаментальных исследований в советской системе организации науки и, следовательно, механизмов планирования и контроля этих исследований. Однако ничего не говорилось о выводе из состава Академии подразделений, занимающихся прикладной тематикой. Похоже, в этом и был смысл тактики Несмеянова: добиться узаконения исходной независимости друг от друга фундаментальных и прикладных исследований и затем, отдельно для каждого случая, отдельно для каждой научной задачи рассматривать: что чему должно быть подчинено и в какой степени.

Работа по убеждению ЦК в необходимости такого разделения, проводимая через составление секретных записок, сопровождалась несколькими открытыми выпадами Несмеянова против Отделения технических наук. В феврале 1956 г. на Общем собрании Академии Несмеянов сказал, что институты Отделения очень часто увлекались решением проблем мелкого хозяйственного значения, забывая при этом об ответственности за разработку фундаментальных проблем государственного масштаба. Он конкретизировал свое высказывание двумя неделями позже, в докладе на ХХ съезде КПСС. Он сказал, например, что Академия не должна заниматься такими тривиальными исследованиями, как разработка конструкций автоматических дверей для московского ресторана «Прага» или изобретением новых видов стали для перьевых ручек. Главная задача Академии должна состоять в поиске и изучении новых явлений природы и общества, в открытии законов, связывающих отдельные явления, и нахождении путей того, как эти законы могут быть использованы в интересах производства [18, p. 136].

Помимо вопросов, касающихся соотношения фундаментальных и прикладных исследований, в записках предлагалось решить ряд общеорганизационных проблем, в частности, «создать более гибкую систему снабжения научно-исследовательских институтов оборудованием, приборами и материалами» и «продолжить и усилить взятый курс на расширение международных связей» [30, л. 68–69]. Расширение международного научного сотрудничества – особая тема в реорганизации сталинской Академии, которую нам хотелось бы рассмотреть отдельно.  

Активы

Стратегия, сформулированная в секретных записках, нуждалась в легализации. Поводом для начала открытого обсуждения предложений, высказанных Несмеяновым, Малышевым и Елютиным, стали собрания активов Академии, посвященные обсуждению результатов работы ХХ съезда КПСС8. На этом съезде Н.С. Хрущев во время одного из своих выступлений произнес несколько фраз, прозвучавших как официальное приглашение к началу реорганизации Академии. В словах Хрущева не было ничего, что могло бы как-то охарактеризовать его индивидуальную позицию в этом вопросе [34]. Скорее, это был абстрактный призыв к тому, чтобы изменить систему организации науки к лучшему. Тем не менее в планах А.Н. Несмеянова это выступление сыграло очень важную роль. Сразу же после ХХ съезда в Академии было проведено три собрания активов, которые позволили Несмеянову окончательно сформулировать главные принципы научной политики Академии после Сталина.

Согласно архивным источникам, активы готовились президиумом Академии в тесном сотрудничестве с отделом науки и вузов ЦК. Сохранилась объемистая переписка между этими подразделениями о том, где и когда должны состояться собрания, каков должен быть состав участников, какие вопросы должны обсуждаться и т.д. [35] Списки предполагаемых участников составлялись таким образом, чтобы максимально широко охватить все подразделения Академии как по специализации, так и по географическому положению. Собрания были проведены в Ленинграде (16–17 апреля 1956 г.), Новосибирске (24–25 апреля) и в Москве (7–8 мая). Среди участников собраний были не только Академии. Например, согласно отчетам о проведении активов, которые также были поданы в ЦК, на Ленинградском собрании присутствовали 84 академика и члена-корреспондента, 375 сотрудников ленинградских учреждений АН СССР, 52 сотрудника филиалов АН СССР, 62 представителя предприятий, научно-исследовательских учреждений и вузов г. Ленинграда, 72 представителя партийных, советских и общественных организаций [35, л. 146].

Активы проходили под лозунгом «В целях привлечения широких кругов ученых к обсуждению мероприятий по улучшению деятельности научных учреждений Академии наук СССР». Повестка дня была построена таким образом, что президент Академии А.Н. Несмеянов (в Новосибирске и Москве) и ученый секретарь А.В. Топчиев (в Ленинграде) обращались к собранию со вступительным словом и докладом «Задачи Академии наук СССР в свете решений ХХ съезда КПСС». После чего на трибуну приглашались участники, чтобы выступить со своими замечаниями и предложениями по поводу недостатков в работе Академии [35, л. 146].

Активы проходили непосредственно после ХХ съезда КПСС, который вошел в историю в связи с резким поворотом СССР в области внешней политики (от конфронтации с капиталистическими странами к мирному сосуществованию) и докладом Н.С. Хрущева по поводу преступлений Сталина. Этим объяснялся их особый реформаторский дух. Несмотря на все принятые меры предосторожности, активы спровоцировали взрыв в академической среде. Несмеянову с трудом удалось удержать ситуацию под контролем. Обсуждение проблем советской науки носило спонтанный, эмоционально окрашенный характер и с трудом поддается адекватной передаче. Импровизированные выступления на активах, характеризующие те или иные мнения ученых, впоследствии подвергались доработке. Для более отчетливой характеристики позиций различных ученых мы будем цитировать их выступления не только на активах, но и на последующих собраниях Академии, используя те фрагменты, в которых их взгляды и мнения по поводу организации работы в Академии передавались наиболее ярко.

В процессе обсуждения выяснилось, что практически все участники активов были согласны в том, что президиум должен передать часть своих управленческих полномочий в пользу бюро Отделений. Все считали, что полномочия директоров институтов должны быть расширены. За исключением лысенковцев и некоторых представителей Отделения общественных наук, все допускали, что международное научное сотрудничество нужно развивать [35, л. 166–167. Разногласия возникали по трем пунктам: в вопросах, связанных с соотношением в Академии фундаментальных и прикладных исследований; со сложившимися отношениями между наукой и идеологией; и со степенью административных свобод, которые должны получить академические институты.

Наиболее радикальные предложения звучали со стороны физиков и противников мичуринской биологии из Отделения биологических наук. Объектом их критики стали Лысенко и философы из Отделения общественных наук. Особой остротой отличались выступления Л.А. Арцимовича. Например, на декабрьском общем собрании Академии 1956 г. он говорил:  

У наших философов в их… философском реквизите имеются… давно заготовленные философские костюмы для каждой отрасли науки, причем сшитые по одной и той же мерке, из одних и тех же цитат. По этой причине, когда на какую-нибудь отрасль науки этот костюм почему-то не лезет, то появляется тенденция подогнать путем хирургической операции эту отрасль науки под заготовленное для нее философское одеяние… Надо учесть, что новое научное содержание расширяет саму философию, а раз расширяет, следовательно, и изменяет… На основе любого сочетания имеющихся цитат невозможно ничего сделать в современной науке, и деятельность философии в отношении философии естествознания окажется бесполезной [7, с. 238–239].  

Д.Н. Насонов и В.Н. Тихомиров использовали родившуюся на ХХ съезде идеологему культа личности для предъявления серьезных обвинений Т.Д. Лысенко и его сторонникам. На ленинградском активе член-корреспондент АН СССР Д.Н. Насонов сказал, что причиной отставания отечественной цитологии является «водворение насильственно созданных авторитетов – икон, которые своим словом, своим мнением подменяют истинные критерии научно-исследовательской работы каждого ученого-материалиста, эксперимента и наблюдения». Такую роль, говорил Насонов, сыграли у нас академик Лысенко и Лепешинская. Авторитет Лысенко создавался им самим и его сотрудниками «методами запугивания, благодаря чему целая биологическая область науки пришла в упадок». Профессор В.Н. Тихомиров, добавляя выступление Насонова, сказал, что сессия ВАСХНИЛ 1948 г. «открыла неограниченные возможности для аракчеевской обстановки, которая создалась в биологии» [35].

Физики и противники Лысенко из Отделения биологических наук требовали отменить сталинский «идеологического стандарт» в науке и признать ошибочность решений августовской сессии ВАСХНИЛ 1948 г. В вопросе предоставления административных свобод подразделениям Академии они также заходили дальше других. Помимо изменения положений о НИИ и Отделении Академии, они предлагали увеличить демократические права Общего собрания академии и дать академикам возможность самим переизбирать президиум. Давая оценку активу как организационному мероприятию, И.Е. Тамм сказал, что собрания активов, конечно, необходимы, но они отнюдь не компенсируют того влияния, которое Отделения должны, но, в соответствии с существующей процедурой, не могут оказывать на выработку решений в Академии. Тамм призвал собрание к тому, чтобы существенно усилить роль Отделений в процедуре принятия решений по общим вопросам, касающимся организации работы в Академии [18, p. 144].

В вопросе о соотношении фундаментальных и прикладных исследований, Тамм и Арцимович настойчиво рекомендовали бросить все силы на разработку фундаментальных проблем, особенно в области ядерной физики и применения физических и химических методов в биологии9. Ни на активах, ни на последующих собраниях академии до 1959 г. со стороны физиков не прозвучало требования о полном выводе из Академии подразделений прикладного профиля. Однако мысль о приоритетном развитии фундаментальных направлений науки постоянно подчеркивалась ими. Определеннее всех высказался по этому вопросу опять П.Л. Капица, хотя его высказывание звучало не как предложение, а как предположение, нуждающееся в обсуждении. Капица говорил, например: «Может быть, в дальнейшем, по мере роста нашей промышленности, нужно вообще упразднить в Академии целый ряд областей науки и передать их в разные отрасли промышленности? Тогда лет через 20-30 вообще от Академии мало что останется… и критиковать Академию за плохое внедрение не будут… Конечно, такая ситуация нереальна … Весь вопрос в том, что нужно четко определить главные задачи Академии: что должны делать коллективы ученых в Академии и что не может выполняться научными учреждениями в промышленности… При этом все, что можно передать в промышленность, нужно изъять из Академии наук» [4, с. 166].

Сотрудники Отделения технических наук были настроены консервативно. Цитируя директивы ХХ съезда в своем выступлении на московском активе, Несмеянов намеренно или случайно опустил фразу, в которой говорилось о «концентрации усилий научных и материальных ресурсов научно-исследовательских институтов главным образом на научных проблемах, имеющих наибольшее хозяйственное значение», но подчеркнул, что «необходимо обратить особое внимание на тот факт, что директивы призывают нас к тому, чтобы расширить теоретические исследования во всех областях знания» [18, с. 141]. Эта «ошибка» была встречена резкой критикой со стороны Отделения технических наук. Директор Института механизации А.А. Благонравов напомнил Несмеянову, что в директивах съезда обращалось внимание не только на важность теоретических исследований, но и на необходимость приблизить науку к конкретным нуждам народного хозяйства. Принимая во внимание эти требования, утверждал Благонравов, мы должны понимать, что роль Отделения технических наук приобретает особое значение. Отделение должно принять участие в решении множества наиболее важных задач, стоящих перед народным хозяйством страны10. Благонравова поддержали такие видные сотрудники Академии, как директор Электрофизической лаборатории Института металлургии П.К. Ощепков, заведующий лабораторией Института минеральных топлив Л.М. Сапожников и директор Института комплексных транспортных проблем Т.С. Хачатуров.

Руководство Академии в лице президента Несмеянова и ученого секретаря Топчиева заняло компромиссную позицию, пытаясь примирить сторонников «фундаментализации» Академии с Отделением технических наук и сгладить реакцию на отголоски идеологических конфликтов. Отчетливее всего позиция А.Н. Несмеянова была выражена им в тексте выступления на Общем собрании Академии наук СССР 28 декабря 1956 г. В самом начале своего выступления Несмеянов отметил, что борьба за научный уровень, за качество науки – это главное в том, что предстоит сделать Академии. Несмеянов старался тщательно избегать употребления терминов «прикладное» и «фундаментальное». В его довольно долгом выступлении (около 20 страниц машинописного текста) эти два слова ни разу (!) не были произнесены. Доклад был насыщен метафорами, сравнениями, рассуждениями о «великой практической силе абстракции», об «интегрирующей роли Академии наук» и конкретными примерами того, как результаты отвлеченных исследований могут эффективно использоваться в практике народного хозяйства. Например, Несмеянов предлагал рассматривать развитие науки по аналогии с ростом растения, применяя сравнение с точками роста. В развитии науки, писал Несмеянов, «есть… то главное, что представляет суть данной области науки… Если, пользуясь образом точек роста, растение должно расти именно в этих точках, то у нас оно большей частью развивается целиком. Я думаю, что наша задача – суметь концентрировать наши усилия, внимание, средства, ресурсы на этих областях» [7, с. 180–181].

Такая интерпретация «качественного изменения работы Академии», не отождествляющая актуальные проблемы по принципу фундаментальное = передовое, по всей видимости, вполне устраивала инженеров, но совершенно не удовлетворяла радикально настроенных физиков и биологов. В прениях по докладу они упрекали Несмеянова в «свойственной ему мягкости» (Арцимович) и отсутствии «конкретной действенной <