Полдень на реке, выше по течению от города Нишапура, под сенью кладбищенских кипарисов

 

Даже среди беспорядочного нагромождения могильных плит цветы отвоевывали себе место и создавали волшебной красоты ковер над останками мертвых. И солнце, теплое солнце, освещало своими лучами желтые надгробные камни, высвечивая на них изображение круглых мужских тюрбанов, вырезанное в камне, или пучки цветов, но чаще вообще ничего – то были могилы женщин.

Под темными кипарисами собрались женщины, укрытые покрывалами, их головы склонялись друг к другу, губы шевелились. Они кружком рассаживались около могил, поглощенные разговором, лишь изредка поглядывая на маленьких детей, играющих или спящих тут же, в траве.

То была пятница, и женщины длинными процессиями направлялись в этот святой день на кладбище поминать усопших.

Придя на кладбище в этот день, женщины чувствовали себя свободнее. Кое‑кто из старших девочек, беспокойно описав несколько кругов и улучив минутку, когда их не видели другие, убегал за кипарисы. Во время женского поминовения усопших никто из мужчин не осмеливался заходить в пределы кладбища. Но там, ближе к реке, где группами росли ивы, находились укромные тропки, где юноши поджидали своих возлюбленных.

Ясми забрела совсем далеко. Она лежала вытянувшись во весь рост на пригорке, наблюдая за горлицами, летавшими над головой. Эти птицы свили себе гнезда на полуразрушенной стене, окружавшей ее. Крыши не было, поскольку эта стена всего лишь служила оградой высокой башни, расположенной за стеной.

Когда‑то давно башню построили как сторожевую, с нее часовые могли наблюдать за рекой и долиной, расстилающейся за кладбищем; но за эти мирные годы башню забросили. И только горлицы да случайные странники, вроде Омара, который частенько приходил сюда по ночам изучать звезды, обитали здесь.

– Ай‑ай‑ай, – пробормотала Ясми, – и зачем я пришла?

Мысли теснились в ее голове, как голуби, без устали кружившие в солнечных лучах, и она не могла сосредоточиться ни на одной из них. Она очень тщательно спланировала, копируя при этом старшую сестру, как станет вести себя, как будет бросать манящие взгляды и полные намека слова мужчине, сидевшему сейчас подле нее, пока тот совсем не потеряет голову и не воспылает к ней страстью. Но руки ее дрожали в длинных рукавах праздничного пятничного платья, а слова путались и теряли всякий смысл.

И мужчина, сидящий подле нее, с жаждущим взглядом, не проронил ни единого слова уже очень долгое время.

– Эй, ну рассказывай же, – настаивала она.

– Что мне рассказывать, малышка Ясми? – Омар даже не повернулся в ее сторону, но перед его глазами стояли белая шея девушки, темные сочные губы и затуманенные глаза.

– Разве ты не был на войне, разве не видел там султана? А девушек… множество других девушек в разных городах? Что еще ты видел? Расскажи мне!

Мимолетно пронеслись воспоминания о Зое и долгой дороге по Хорасану.

– Нечего рассказывать, – прервал он ее внезапно. – Уо‑алла, нас отвели на заклание, словно баранов. Мы для них были пешками на шахматной доске, которые после игры ссыпали в коробку, да и то только оставшихся в живых. Кто из нас сможет после этого рассказать что‑нибудь о войне и о той битве?

Как далекий сон из давно забытого прошлого Ясми вспомнила скачущего с победным видом эмира на белой лошади в сопровождении охраны, вооруженной саблями, который должен был увезти ее в волшебный сад с озером и лебедями.

– Чем ты займешься в Нишапуре? – с любопытством спросила она.

– Кто знает!

– Ты опять уйдешь?

Омар отрицательно покачал головой. Ему не хотелось уходить. Ему не хотелось думать ни о чем и ни о ком, кроме Ясми, так изменившейся за прошедшие годы. Из задумчивого грустного ребенка она превратилась в прекрасную и тревожащую его душу женщину. И все же она не изменилась. Уткнувшись подбородком в скрещенные руки, с решительным смуглым лицом он наблюдал за крошечными человечками, двигающимися от кладбищенских кипарисов к дальним воротам города.

– Говорят, – упорствовала девушка, – ты был самым талантливым учеником мудреца по прозвищу Зерцало Премудрости, и теперь, похоже, ты сам станешь мудрецом.

Омара не удивляло, что такие слухи дошли до Ясми. Улица Продавцов Книг знала все сплетни Академии.

– Скажу тебе лишь то, – он улыбнулся, – что у меня совсем нет работы и нет покровителя. Вообще нет ничего своего. У дервиша есть его чашка и его милостыня, у учителя есть заработок, но что есть у меня?

Ясми, довольная, откинулась на траву. Если он действительно нищий, никто не отнимет его у нее. Тем лучше.

– Вовсе ты не мудрец… – невольно сорвалось с ее губ, – ты глупее Ахмеда – предсказателя, которому щедро платят серебром за его чтение по звездам. У него широкий плащ из шелка и черный раб… Ой, смотри, последние женщины собираются по домам. Выходит, и я должна идти!

Но стоило ему положить руку на ее запястье, и она не двинулась с места. Горлицы расселись по расщелинам в башне. Осталось одно небо. Небо и они вдвоем.

– Луна уже показалась, – сказала она, показывая на небо. – Мне пора идти.

– Скоро между рогами молодого месяца появится звезда.

– Нет, я уже не увижу этого. – Ее смех зажурчал родниковой водой. – Ты один, взгромоздившись на эту твою высоченную башню, ты один увидишь ее, как и все остальные свои звезды. А ты не боишься призраков, которые выходят погулять из своих могил в белых саванах?

– Нет, они вполне дружелюбны. Они приносят мне астролябию и зажигают звездные фонари и учат меня знаниям, которым владели сами халдеи.

От внезапно охватившего ее ужаса ее глаза расширились. Люди поговаривали, будто Омар обладал странной мудростью, с помощью которой перед ним открывались тайные знания, и, возможно, он говорил с душами умерших.

– Но разве ты говоришь на языке… халдеев?

– Нет, Ясми, но мне является ангел Невидимого, который приходит отдохнуть на стене. Он объясняет все сказанное, ведь ангелы знают все языки на земле.

– Это злая шутка! Нельзя так зло шутить об ангеле. А призраки действительно приходят к тебе?

Ясми придвинулась к нему поближе и как зачарованная не спускала глаз с кладбища, которое едва вырисовывалось в наступивших сумерках. Когда Омар обнял ее, она вздрогнула и попыталась высвободиться, но только опустила голову и прикрыла глаза.

Он почувствовал, как бьется ее сердечко, и услышал прерывистый шепот:

– Я боюсь… я боюсь.

Жажда любви, которая переполняла его, не нашла выхода в словах. Только шепот ответил на шепот. Ее руки потянулись к нему, и она, обхватив его голову, повернула ее к себе:

– Посмотри на меня!

И закрыла глаза.

Серебряная дуга новой луны стала ярче, и звезда замигала в ней. Казалось, кто‑то нарисовал ее на черном покрывале ночного неба. Странная жажда терзала Омара, и острая боль пробегала по всему его телу… боль, которая внезапно стихла, стоило ему почувствовать дрожащие губы девушки на своих губах.

– Нет, – выдохнула она, – это плохо… нет, я…

Под темной одеждой, которую он снял с нее, плечи Ясми мерцали белизной при свете звезд. Ее руки, обхватившие его шею, притягивали его к жару ее губ и биению ее сердца. Белым пламенем любви Ясми отвечала на его жаждущую страсть, пока не вскрикнула и не затихла. В потоке его страсти он не отпускал своих объятий, пока оба они не замерли, глубоко дыша, еще не совсем очнувшись от случившегося.

Они побрели к городским воротам много позже вечерней молитвы, не чувствуя почвы под собой и не обращая внимания на луну, зависшую дугой в небе над ними. Луну, похожую на кривую турецкую саблю. А когда они добрались до фонтана под платаном на улице Продавцов Книг, Ясми вцепилась в Омара. От слез намок весь чаршаф под ее глазами.

– О сердце моего сердца, как я могу уйти от тебя?

Для Ясми существовала только одна любовь и только один любимый, и боль расставания мучила ее, доставляя почти физические страдания. Хотя ее губы и бормотали что‑то, конечно же это был, без всякого сомнения, ангел Невидимого, который посетил разрушенную башню и дотронулся до ее души.

Омар не хотел есть. Не мог он и спать. Дремота окутала все его тело, но душа жаждала насладиться волшебством ночи. Он с улыбкой посмотрел на нищего, которого обнаружил спящим, свернувшись клубком у ворот его пристанища… Того самого нищего. Он замечал его и поздно ночью, когда тот, прихрамывая, ковылял по улице. Ноги сами вывели Омара на знакомую дорогу к парку, где ночные сторожа с их круглыми фонарями следили за временем и выкрикивали часы во славу Аллаха Всемогущего. Восторженное чувство, опьянявшее его, сделало его чувствительным к странностям этой ночи… Тень, которая скользила за деревьями, сопроводила его к большому пруду, вокруг которого спали бездомные люди, тяжело дыша, не сознавая волшебства ночи.

Белый осел дремал около закутавшегося в плащ горбатого мужчины, присевшего на берегу водоема. Эти двое показались Омару образами смутно припоминаемого сна… Где‑то раньше он видел их, но не в такой обстановке.

Когда Омар присел рядом, горбун показал на воду:

– О брат мой, луна утопила себя в море слез.

Омар посмотрел на серебро кривой турецкой сабли, отраженное на водной глади водоема. Горе и печаль не могли иметь никакого значения для него этой ночью, но он понял, как сильно горюет этот горбун.

– Кто ты? – спросил он мягко.

– Я – ночной сторож времени. Я слежу здесь за ним. Посмотри, как те, другие, уснули, забыв про время. На самом же деле я смотрю на луну, которая утонула, поскольку она в воде настоящая, а та, в небе, как всегда, неизменна и безразлична.

Больше того, та луна в небе уйдет и появится снова, словно эта ночь не отличается от других.

– Истинно так… ты прав, – сказал Омар.

– У тех, других, которые… – горбун махнул рукой на спящих, – есть хозяин, у них появился новый хозяин. Но я, Джафарак, потерял своего господина. Ай‑уо‑алла… мой господин был солнцем доброты. Ай‑уо‑алла… Он был защитником от несчастий и невзгод. Ай‑уо‑алла… Он любил Джафарака, несчастного калеку, ничтожнейшего из своих рабов. Теперь солнце покинуло Землю Солнца[16], и защита покинула преданного ей, и возлюбленный ушел от Джафарака. Ай‑уо‑алла, султан Алп Арслан убит!

Омар смотрел на догоравший свет на воде и едва понял сказанное.

– Я не знал этого, – сказал он.

– Весь Нишапур знает об этом. Только сегодня мы возвратились, неся его тело из Самарканда. Таков был его рок. Подумай только, брат мой, он был тверд и силен в своей власти, и армия поддерживала его. Но кто может избежать своей судьбы? Пленника, этого пса, привели пред очи моего господина в Самарканде. Двое крепких стражников, вооруженных саблями, держали пленника, когда он предстал перед лицом моего господина. И тогда этот неверный пес выкрикнул грязное слово в лицо моему господину, который вскипел от ярости и гнева. Мой господин взял свой лук и стрелу и жестом приказал стражникам отойти в сторону, чтобы он смог уничтожить этого пса своей стрелой. Мой господин, самый ловкий стрелок, никогда не промахивался, если поднимал свой лук. – Джафарак вытер щеки и вздохнул. – И все же одна стрела просвистела мимо, и этот подлый пес, у которого оказалось два спрятанных ножа, прыгнул и нанес три удара моему господину, прямо в живот, и после четырех дней он отошел на милость Аллаха.

– …Человек, – пробормотал Омар. – Да покоится он с миром.

– Я сижу здесь у луны слез и плачу.

Омар смотрел в черную ночь, а могила Рахима была у его ног, и слуга Рахима раскачивался из стороны в сторону.

 

– Все, что в чане, попадает в черпак, – промолвил рябой нищий. – Нет, он все же молод и горяч, и его кровь не дает ему уснуть ночи напролет. Ахай, я изнурен и хочу спать. Разве я не следовал за ним по пятам, начиная с прошлого кануна пятницы? Нет, он не подозревает ничего. Сейчас он не сумеет отличить буйвола от осла.

– Эта девушка рабыня? – спросил Тутуш. – Или она замужем?

Нищий понимающе прищурился:

– Ночью все кошки серы. Ночью вряд ли кто сможет не спутать кошку с куницей. Но нет, она не рабыня, хотя женщины ее дома и заставляют ее выполнять слишком много работы. И мужа у нее нет, в этом я уверен.

– Как ее имя?

– Ясми, так ее зовут. Содержатель бань «Во славу имама Хусейна» говорит, будто Абу'л Заид, торговец тканями из Мешхеда, предложил солидную сумму за нее ее отцу, этому олуху, слепому продавцу книг.

– Абу'л Заид? Торговец?

– Да, господин. У него большая палатка и много верблюдов.

Минуту Тутуш размышлял. Нищий тем временем уважительно ждал, когда ему оплатят его труды.

– По крайней мере, наш молодой Палаточник не отобьется от улицы Продавцов Книг. Иди и наблюдай, пока не получишь от меня послание.

– О, горе моей голове. Как же я узнаю посыльного, мой господин?

– Когда он пошевелит тебя… вот так, ногой, он скажет: «Где блуждает этот Палаточник?» До тех пор же не спи так много. У других тоже имеются глаза, чтобы видеть, и уши, чтобы слышать твой храп.

– Ай, а… твой слуга еще не…

Но Тутуш повернулся прочь, бросив полную горсть медяков в пыль у ног нищего. И нищий поторопился собрать их прежде, чем шустрые мальчишки сумели бы выхватить монетки прямо у него из‑под носа. При этом губы его шевелились – он пересчитывал их.

– Всего лишь багдадский дирхем – гроши за такую работу. Эх, скупец, он и песка в пустыне пожалеет.

И все же, опасаясь гнева Тутуша еще больше с тех пор, как он узнал, кому служит этот толстый рыхлый человечек, рябой нищий поспешил занять свое место на камне у фонтана под платаном.

Со своего наблюдательного поста он обозревал, как кипела жизнь у ворот Академии. Длиннобородые старцы приходили и уходили в сопровождении слуг. Вдоль парка проезжали кавалькады всадников. Весь Нишапур пришел в движение, и люди строили предположения в связи с резким поворотом Колеса Судеб. Султан умер, и город погрузился в траур. Мулла в пятничной мечети помянул в своих молитвах имя нового султана Малик‑шаха, молодого и миловидного, больше известного людям как Львенок. Малик‑шах, чья борода едва покрывала его подбородок, едва оторвавшись от книг, которые он изучал под руководством наставников, и поля для игры в поло, стал отныне защитником веры, повелителем Востока и Запада, господином мира. И эмиры Земли Солнца поспешили засвидетельствовать ему свое почтение.

Но все происходящее нищий наблюдал вполглаза, поглощенный Омаром и Ясми. В дневные часы их редко было видно, но, когда наступали сумерки, они встречались у фонтана… Два тянувшихся друг к другу человека встречались в полумраке, равнодушные к торопливым шагам возле них.

Счастье для девушки, размышлял нищий, что она прятала лицо под покрывалом. Она была безликая и похожая на сотни других женщин, которые собирались с наступлением сумерек посплетничать и доставить себе маленький праздник, а заодно понаблюдать суматоху, вызванную переменой власти – появлением молодого султана.

А вот Омар… Нищий полагал, что этот высокий школяр потерял и зрение и слух. Только время от времени Омар ел с паломниками в переполненном внутреннем дворе пятничной мечети. Он пил воду из фонтана и ни с кем не разговаривал.

«Похоже, – думал нищий с завистью, – он совсем как пьяный, словно опрокидывает по целому бурдюку с вином в свою глотку каждый вечер. Ай… и это не стоит ему ни ломаного пиастра».

На следующий день носильщик подошел к нищему и, с силой ударив носком шлепанца о его ребра, пробурчал:

– Эй, отец вшей, где шляется этот твой безумный Палаточник?

– Йа, ты, отец пустоты… пузырь, болтающийся на ветру! – Нищий, со злостью поглядев на подошедшего, понял, что перед ним даже не слуга, а всего лишь «мальчик на побегушках». – Зачатый грязным мусорщиком и безносой женщиной! Подзаборник, взращенный…

Второй пинок поверг его в молчание, готовое разразиться новым потоком ругательств.

– Кто послал тебя? – проворчал он.

– Тот, кто способен подвесить твою тушу на воротах замка, дабы тебя исклевало воронье.

– Омар, прозываемый Палаточником, вон там внизу, в банях «Во славу Хусейна». Аллах свидетель, и я был бы там, если бы мне заплатили не один жалкий дирхем и я сам смог бы заплатить держателю бань…

Вместо награды, носильщик отшвырнул чашу нищего и с важным видом удалился, оставив рябого почти потерявшим дар речи от переполнявшего его гнева.

– Пусть собаки щенятся на твоей могиле, пусть стервятники раскидают твои кости, пусть горнила семи кругов ада опалят твою толстую кожу! – стонал он.

 

Омар последовал за носильщиком к первому внутреннему двору замка, где вооруженная свита с полдюжины знатных персон поджидала возле оседланных лошадей. Здесь они нашли Тутуша, который пребывал в состоянии лихорадочного нетерпения. Увидев Омара, он вскрикнул и, схватив его за рукав, поспешил мимо стражников и ближних слуг (все они, казалось, узнавали его широченный голубой тюрбан и развевающиеся бусы) в небольшую палату без мебели.

– Душа моя, – прошептал он, – время назначенной аудиенции уже прошло. И все же он не посылал пока еще за тобой. – С любопытством он поглядел на Омара: – Ведаешь ли ты, кто потребовал тебе явиться и удостоит своим общением? Низам ал‑Мулк.

Сердце Омара заколотилось быстрее, и он почувствовал немного больше, чем обыкновенное удивление происходящим. Низам ал‑Мулк – Устроитель Державы – таким титулом звали человека, который был Великим визирем султана Алп Арслана и который все еще держал в руках власть даже теперь, когда Малик‑шах, сын убитого султана, вступил на трон. Более того, Низам ал‑Мулк обладал фактически единоличной властью и вершил дела государства от имени султана.

Получивший блестящее образование, обладавший незаурядными способностями, этот перс постепенно, шаг за шагом, сосредоточил в своих руках управление всеми областями жизни, кроме армии. Зачем такому человеку было посылать за обыкновенным школяром Академии? Это оставалось загадкой.

Да и Тутуш не проливал света на эту загадку.

– Однажды, – задумчиво произнес он, – у Такинских ворот я вонзил в тебя шпору высокомерия. То было испытание. По велению Низам ал‑Мулка я приказал следить за тобой…

Омар бросил быстрый взгляд на Тутуша.

– …и охранять. Ты молод и неосторожен. Но теперь, в этот момент решается твоя судьба. Все поставлено на чашу весов. Сам Низам испытает тебя. Будь внимателен.

Омар слушал, ничего не понимая. Все казалось бесцельным и напрасным, если только тот Львенок, который стал теперь султаном, не вспомнил о нем. Но Львенок отступил куда‑то далеко, его скрыли тени большой дороги и глаза Ясми, снявшей с себя чаршаф.

Неожиданно раб отодвинул тяжелый занавес. Пустая палата оказалась в действительности только альковом длинного зала для аудиенций, с огромным розовым ковром. В нише сидел мужчина лет шестидесяти, прямой и осанистый. Он занимался бумагами, лежавшими на низких столиках у его колен. Его редкая каштановая борода, тщательно причесанная, лежала поверх серого шелка его жакета. Он что‑то отрывисто сказал, обращаясь к группе мужчин, и протянул бумаги тому, кто по виду напоминал секретаря, и ответил на их прощальный салям, когда они, пятясь и кланяясь, вышли через дальнюю дверь.

Тутуш выступил вперед вместе с Омаром. Они остановились, произнесли приветствие и опустились на колени на ковре перед Низам ал‑Мулком.

В течение нескольких секунд глаза визиря из‑под его косматых бровей внимательно изучали Омара. Затем он взглянул на листы бумаги под рукой:

– Ты – сын Ибрахима, изучающий математику, ученик мудреца Али? Мальчиком ты изучал философию и богословие под руководством суфия Инам Муяфака?

Он говорил живым, хорошо поставленным голосом человека, привыкшего часами выступать перед публикой, так чтобы слушатели не ослабляли внимания. Тутуш, сидевший в стороне отдельно от Омара, не проронил ни слова.

– Мудрец Али пишет, будто ты обладаешь необыкновенной способностью, дающей тебе особую силу. Но все в мире идет от воли Аллаха. Я желаю знать одно. Скажи мне, каким образом тебе удалось предсказать нашему господину султану, который был тогда принцем, исход сражения при Маласгерде и двойную смерть сначала христианского правителя, а затем и нашего собственного господина, да будет благословенно его имя!

Омар почувствовал, как кровь приливает к лицу. О, если бы только он мог придумать некую правдоподобную и благовидную историю! Но он подозревал, что этот человек со строгими глазами и холодным голосом отметет любое притворство.

– Правда в том… – он судорожно сглотнул, – высокородный господин… то была шутка.

Низам раздраженно дернулся:

– Что такое ты говоришь?! Объяснись. Как мог ты так шутить?!

– Но это было. – Теперь Омар почувствовал себя уверенно. Он расскажет правду, как все произошло. – Высокородный господин, я бродил той ночью по лагерям остановившихся на ночлег воинов и набрел на тот из них, где охрану несли турки. Я немного понял из их речи… но не осознал, что тот молодой господин и был принцем. Его учителя допустили дурацкую ошибку, указав ему на какую‑то звезду и называя ее звездой Сухейл. По какому‑то своему капризу я высказал это пророчество в свойственной им же торжественной манере. Это все.

– Ты резок до неучтивости. – Визирь откинулся назад на подушки. – Как же ты объяснишь факт, что это… шутливое… предсказание… предопределило наступление всех трех событий? Да, исход сражения и смерть двух повелителей?

Омар задумался на мгновение.

– Как же я могу объяснять это? На все воля Аллаха, ничто не происходит без его на то воли.

– «На все воля Аллаха». Хотел бы я знать, что побудило тебя произнести эти слова. – Низам говорил так, словно сидевший перед ним Омар был безжизненным предметом, который предстояло тщательно изучить со всех сторон. – Уверен, ты не мог знать день и час рождения короля румиев; ты не в силах был вычислить его гороскоп и влияние звезд при его рождении. Но как ты составил гороскоп султана Алп Арслана?

Тутуш невольно мигнул, учуяв подвох и ловушку за этим обыкновенным вопросом.

– Я и не составлял его, – отвечал Омар.

– Но ты имеешь достаточно навыков, чтобы делать подобные вычисления?

– Конечно. Такими навыками владеет еще не меньше сотни других.

– Возможно. – Брови Низама сдвинулись. – Но все же мне ни разу не доводилось слышать о тройном предсказании, сделанном кем‑либо еще. Да и мудрец Али полагает, будто ты одарен необычным даром.

Тутуш, которому Низам поручал выяснить все об Омаре Хайяме, сделал едва заметный жест в знак согласия.

– Сын Ибрахима, разве ты не слышал, что Малик‑шах спрашивал о тебе много раз с тех пор, как погиб его отец? – внезапно призвал его к ответу визирь.

– Я не слышал.

Оба поглядели на него, и Низам, похоже, удовлетворился ответами Омара, хотя и никак не показал этого.

– Ты еще слишком молод, чтобы сейчас быть допущенным к шаху. – Визирь словно размышлял вслух. – Ну а раз это твое пророчество, оказывается, было всего лишь… шуткой… тебе следует с особой осторожностью ступать на ковер аудиенции. Я не стану утаивать от тебя, что Малик‑шах встретит тебя благосклонно. Но все же слова, сказанные тобой мне здесь, в этой комнате, при дворе облекли бы тебя на позор и немилость, если бы не кинули бы в руки палача… Какую награду испросил бы ты у султана за то свое странное пророчество?

Стремительно пронесшиеся мысли заставили Омара вспыхнуть. Ему уже казалось, что прихоть той ночи стала камнем, повисшим у него на шее.

– Но что у меня общего со двором султана?! – вскричал он. – Я не ищу и не жду никакой награды.

Этому Низам не мог до конца поверить. Сам‑то он слишком хорошо знал двор султана. И все же он увидел для себя возможность произвести впечатление на своевольного и упорного юнца, представшего перед ним.

– Я, визирь, верный слуга Малик‑шаха и окажу дружескую поддержку тебе… коли уж ты сам не ищешь никакой награды. Желаешь ли ты, о сын Ибрахима Палаточника, чтобы я, Низам, стал твоим защитником и покровительствовал всем твоим исследованиям?

Благодарность к этому суровому человеку с ясным взором переполняла Омара. Дверь Дома Премудрости закрылась за ним, и он испытал долю нищего в течение этих последних дней, когда ему так нужен был дом, чтобы защитить Ясми.

– Да, да, да! – вскричал он с сияющими глазами.

– Тогда говори: в чем ты нуждаешься?

– В обсерватории. Астролябия в Багдаде образует три локтя в диаметре. И таблицы звездного неба Птолемея…

– Что еще? Продолжай…

– Если ваша милость желает! Астрономический глобус из полированной бронзы, с горизонтальным кольцом. И фонарь. И если это было бы возможно, точные водные часы, с двухминутным интервалом.

Брови Тутуша ползли вверх по мере того, как рос список этих приборов, редких и дорогих. Но Низам подал ему знак записать все.

– А где, – улыбнулся он, – эта обсерватория должна располагаться? На какой из высоких крыш?

– Мудростью вашей милости, – выдохнул Омар, – Нишапур когда‑то оберегался от военных действий, и древние сторожевые башни стоят заброшенными вдоль дорог. За городской стеной, у кладбища и реки, есть такая башня… я использовал ее ночами, часто. Если бы можно было предоставить ее в мое распоряжение, повесить хороший замок на дверь, и… и какие‑нибудь чистые бухарские ковры, с подушками и китайскую ширму и серебряный кувшин для воды?

– Уай‑алла! – воскликнул Низам удивленно. – Астрономия, похоже, требует много такого, о чем я и не предполагал. И все же… – ему понравилось отношение к нему Омара, и он почувствовал искренность в его просьбах, – все это тебе предоставят, только есть одно условие.

Омар метнулся вперед и прижался лбом к сухой руке визиря.

– При условии, – продолжил Низам, – что никогда ни одному живому существу ты не признаешься в том, что пророчество в Маласгерде было шуткой.

– Я не буду говорить об этом, ваша милость.

– Если ты все же заговоришь об этом, – вежливо вмешался Тутуш, – говори, будто то было мгновенное озарение свыше.

– О да, – вскричал счастливый Омар, – как вы того пожелаете!

– И хотя, – добродушно заметил Низам, – ты не забыл про ширму, какие делают в Китае, и серебряный кувшин для воды, тебе и в голову не пришло подумать о еде и о слугах. Вот небольшой кошелек с серебром, который даст тебе пищу, а Тутуш отыщет для тебя пару слуг.

И правда, Омар не учел ничего подобного. Он с любопытством взял в руки расшитый кошелек. Никогда прежде он не считал деньги пригоршнями. Он почувствовал легкое опьянение, греющее душу.

– Когда я получу башню? – спросил он с тревогой.

Низам поглядел на Тутуша, который поджал губы.

– К послеполуденной молитве завтра, – тем не менее любезно ответил он.

И Омар ощутил волшебную силу власти.

– Хвала Аллаху милосердному! – вскричал он и коснулся лбом ковра.

Когда Низам сказал, что Омар может идти, тот вскочил, забыв про серебро, но Тутуш напомнил ему, и он поспешил вернуться. Тутуш также шепнул ему, что нужно сказать салям на прощанье.

Как только они остались одни, Тутуш наклонился к Низаму:

– О Солнце Благосклонности, разве не говорил я, что этот юнец – надлежащее орудие, уже приспособленное к вашей руке? Где во всем Нишапуре мы нашли бы другого такого? Разве не создан он для своей роли… с его необычным умом, его странной привычкой говорить искренне, его наивным невежеством во всем, кроме наблюдения за звездами… и этим его невероятным даром пророчества, которым он владеет? Моя душа, он даже клятвенно доказывал учителю Али, будто астролог владыки должен определять правду.

Низам не улыбался.

– Жаль, я не знаю его тайны… Впрочем, похоже, он ничего не скрывает.

– Ничего! – удовлетворенно эхом отозвался глава шпионов Низама. – Каждое слово, слетающее с его губ, – доказательно, а каждое второе слово – правда. Моя душа! – с силой щелкнул он четками. – Я буду называть его Доказательство Истины. Оденьте его в одежды мудреца, научите его быть немного таинственным и, прежде всего, хранить таинственное молчание, а затем представьте его Малик‑шаху со словами: «Вот Омар Палаточник, который совершил пророчество в Маласгерде… я нашел его для посланника Аллаха на земле». Моя греховная душа, все пойдет как по маслу. Туфелька придется явно впору.

– В конце концов, – размышлял Низам, – он вел себя подобно необузданному жеребенку, и все же один раз у меня возникло чувство, что он пренебрег бы нами.

– Ла‑ла! Птенец… влюблен. И в тот момент, когда девушка не трепещет в его объятиях, он мечтает снова заполучить ее в свои объятия…

Он резко замолчал, поскольку глаза Низама стали холодными. Низам был фанатиком ортодоксального ислама.

– Возможно, – заметил визирь, – его тайна – дар Невидимого. Такие люди не представляют себе, как знание приходит к ним.

– Воистину правда. «С Аллахом во имя Аллаха».

– Я не могу отыскать иного объяснения. Видимо, его пророчество было чудом.

– Истинно… воистину.

Тутуш, который не верил в чудеса, не имел никакого намерения полностью раскрывать душу перед своим покровителем. Но он ума не мог приложить, что случится, если Омар, если этот Доказательство Истины вдруг научится снова пророчить и его пророчества станут сбываться.

 

Глава 4