История войны – первые коррективы

 

После победы была создана сталинская версия истории Великой Отечественной войны. В хрущевские времена в ней были сделаны первые коррективы и проведен первый пересмотр если не всей истории, то некоторых ее моментов. А потом подобные пересмотры стали происходить при каждой смене власти или даже изменении курса власти уже действующей.

Что было Хрущеву важнее, с учетом решений XX съезда КПСС – восстановить историческую правду, изменить отношение к Сталину или убрать плохую информацию о себе?

Даже если две первые причины и были, последняя присутствовала в любом случае: придя к власти, Хрущев стал уничтожать документы в архивах. В архиве Политбюро ЦК КПСС в первые два года хрущевского руководства существенно «прочистили» бумаги военной части. Около восьмидесяти тысяч шифрованных телеграмм было уничтожено с формулировкой «за ненадобностью».

Но те, кто уничтожал, не знали, что все документы в архивах дублировались. Все шифротелеграммы были в нескольких экземплярах, по разным архивам, и все, что было уничтожено по приказу Хрущева в архивах Политбюро, сохранилось в архиве Генштаба. Эти документы пока нельзя прочитать, но когда закончится срок их секретности, можно будет узнать точно, от чего именно он так хотел избавиться. А часть телеграмм и сегодня можно примерно восстановить, поскольку сохранились ответы, которые на них давал Сталин, а по ответу можно понять суть вопроса.

Но если брать в целом обстановку в стране, то, конечно, после смерти Сталина пересмотр истории войны действительно назрел. При Сталине ничего нельзя было сделать, все решал сам вождь и его ближайшие подчиненные. Даже мемуары невозможно было написать. На каждую публикацию в газете писалась заявка в ЦК партии, и решением ЦК или решением Сталина разрешалось или не разрешалось публиковать статью. Не говоря уж о мемуарах военачальников: их рассматривали особенно внимательно и разрешали дозированно, обычно к определенным датам. Сам Сталин не очень любил эти воспоминания. Прежде всего потому, что это выливалось для власти в массу неприятных вопросов: что делали до войны, во время войны, к чему была излишняя жестокость и так далее.

А после смерти Сталина невозможно было это не вспоминать: вся общественная жизнь была пронизана наследием войны. И конечно, когда началась сначала подспудная, потом явная критика Сталина, особенно после XX съезда, издательства стали массированно публиковать литературу о войне: и мемуары, и статьи, и исследовательская работа началась. Появились первые ученые, серьезно занимавшиеся именно историей войны. Ну и, конечно, ветераны сами стали изучать войну. Фактически первые солидные книги по этой теме были написаны во времена Хрущева.

Если посмотреть литературу этого времени в целом, создается впечатление, что каждый писал о чем-то своем, но при этом все старались убрать упоминания о Сталине и вместо его имени поставить слова «партия» или «государство».

Конечно, Хрущев не возражал бы против возвышения своей роли в годы войны. Но сделать это было чрезвычайно сложно, потому что все знали, что он был только одним из многих посланцев партии на фронте.

Поэтому выпячивание его роли наталкивалось на активное сопротивление. Если вспомнить первые тома известного шеститомного издания по истории войны, которое вышло при Хрущеве, то там явно видна попытка некоторого преувеличения роли Хрущева. Но в целом все равно акцент сделан на коллективные действия – на роль советского государства и партии. Тогда-то и появились общие фразы, которые потом вошли во все учебники: «СССР решил» или «советское правительство приняло решение». Кто принял, как принял – оставалось на заднем плане. Можно говорить о том, что с этого времени постепенно все более значительной стала изображаться роль партии как коллективного организатора победы.

Для Хрущева крайне важно было, чтобы особенно сложные периоды войны, в которых он сам каким-то образом участвовал (например, провал харьковской оборонительной операции), были максимально сглажены и лишний раз не обсуждались. Конечно, вся информация по войне была засекречена, и хотя при Хрущеве часть архивов открыли, но большая часть все равно оставалась под замком. А кроме того, обычных историков к архивам почти не подпускали. Зато популярные героические мифы о войне, созданные в сталинские времена, все уцелели и живы до сих пор, в том числе придуманный газетой «Красная звезда» миф о двадцати восьми героях-панфиловцах. Хотя всем давно известно, что их было вовсе не двадцать восемь, а это был подвиг целой дивизии.

Можно сказать, что рост интереса к истории выражался скорее через мемуары, воспоминания, личные истории, а не через развитие серьезной исторической науки. Особую роль в создании летописи войны играло кино. Любой фильм о войне при Хрущеве имел колоссальный успех. Пафос в фильмах немного сгладился, и войну стали показывать через личные истории и судьбы. Хотя мало кто знает, что Чухрая за фильм «Баллада о солдате» из партии исключили. А потом, когда фильм получил премию, его сразу восстановили в партии.

Происходил всплеск развития кино, телевидения, театра. Появилась фронтовая поэзия. И она действительно была очень популярна – вечера поэзии собирали целые залы. Помимо модных в то время и знаменитых до сих пор Вознесенского, Евтушенко, Ахмадулиной, Рождественского существовала целая плеяда известных поэтов, в том числе и погибших на войне. И когда их стихи читали, люди действительно плакали. А поскольку цензура в хрущевское время позволяла очень многое, всю эту поэзию стали активно издавать.

В это же время началось более глубокое изучение западной историографии. Появились историки, которые знали иностранные языки и могли читать зарубежные исследования и мемуары. Тогда же, при Хрущеве, появились переводы произведений западной литературы – «Воениздат» стал издавать их большими тиражами, и они пользовались огромным успехом.

Но конечно, главный вопрос, который поднимается при каждом пересмотре военной истории, – это цифры потерь. При Сталине называли семь миллионов, при Хрущеве – двадцать, при Брежневе – двадцать пять, при Горбачеве – двадцать семь. В современном «Вестнике президентского архива» написано двадцать пять – тридцать два миллиона.

Семь миллионов погибших появились при Сталине не потому, что вождь народов был плохо информирован. Ему было важно максимально занизить наши потери и завысить потери немцев, чтобы показать свою эффективность. Хотя сейчас точно известно, что Сталин получал подробнейшую информацию о потерях по каждому фронту, причем отдельно по каждой армии. Конечно, немецкие потери были не так ясны, хотя их тоже старательно вычисляли, используя различные ресурсы, в том числе нацистскую прессу. И сейчас при анализе документов сталинского времени виден страх Сталина и его ближайшего окружения, что людских резервов может не хватить. Сохранились адресованные ему записки: «У нас осталось столько-то, столько-то. Максимум можем дать еще три с половиной миллиона, четыре с половиной миллиона… Ну, если совсем сожмемся, вот еще есть пять миллионов». И по документам видно, как к Сталину приходит осознание того, что война может сожрать людские ресурсы полностью. Со стороны кажется, что он никогда не думал об этом, бросая людей в бой. Да, иногда и не думал. Но страх, что людей попросту может не хватить и взять их будет неоткуда, заметен в рассекреченных документах. Еще и поэтому Сталин боялся назвать точные потери.

Двадцать миллионов, которые привел Хрущев, первый раз опровергая официальные сталинские цифры, были тоже взяты не с потолка. Разумеется, он был знаком с документами и знал, как сильно Сталин преуменьшал потери. Но данные о погибших были настолько чудовищны, что их не хотели рассекречивать в то время. Поэтому поступили просто – сравнили данные переписи населения 1939 и 1959 годов. Демографы посчитали разницу и выявили приблизительную цифру.

Большая проблема заключается именно в том, что нет единой методики подсчета потерь. Поэтому приводимые данные до такой степени и разнятся – никогда не известно, что именно учитывал автор, откуда брал цифры и как с ними работал.

Цифры потерь в основном основаны или на экстраполяции известных данных переписи, которая была в 1939 и 1959 годах, или на документах, которые вовсе нельзя анализировать академически. И пока не будут рассекречены все документы времен войны, хранящиеся в архивах, сосчитать потери будет невозможно. Военные оперируют материалами, которые не могут проверить обычные люди. В архиве Генштаба есть подробные сводки потерь по армиям, по фронтам, которые посылались Сталину. Известно, что Волкогонов, когда был начальником Института военной истории, скопировал некоторые из этих данных, потом отдал их в Америку, в Библиотеку Конгресса США, и они там хранятся в открытом доступе. Любой может пойти посмотреть. А в России эти сводки до сих пор так и не рассекречены.

Трофейные немецкие документы, хранящиеся в специальном особом архиве, вообще никогда не изучались советскими историками. Архив был открыт только после распада Советского Союза и принес колоссальные данные науке.

Иногда при подсчетах вообще не берут во внимание народное ополчение, в котором люди погибали десятками тысяч, исчезали целыми дивизиями. Да и как их считать? Это не списочный состав в армии: люди, составлявшие народное ополчение, не проходили через военкоматы. А в первые месяцы войны, когда была вообще полная неразбериха, ополченцами попросту затыкали дыры. Иногда целые дивизии немцы выбивали буквально в течение месяца, никого в живых не оставалось. Как считать эти потери?

Не так давно выяснилось, что, оказывается, были целые операции, в которых потери не учитывались, например, известная операция «Марс». В этой операции погибло полмиллиона человек, и никогда ранее они не учитывались при подсчетах.

Кроме того, некоторые архивы военкоматов погибли. В первые месяцы войны творилось полное безобразие, никакого учета не было.

Еще одна проблема: при подсчетах человек мог числиться в советских архивах «потерей», а на самом деле попасть в плен и служить в немецкой армии. Причем бывали даже уникальные случаи, когда человек два раза послужил – в Советской армии, потом в немецкой, а потом его мобилизовали опять в Советскую. И это тоже влияет на статистику.

Большие проблемы существуют и с подсчетом потерь среди гражданского населения. После того как советские войска входили в освобожденные области, всех людей сразу переписывали. И эти данные тоже есть в закрытых архивах. Неизвестно точно, сколько людей там было до оккупации, но примерно подсчитать все же можно, особенно когда будут рассекречены данные по призывам и эвакуации военных заводов. Есть немецкие данные по количеству людей, оставшихся на оккупированных ими территориях. Но и там есть сложность – не всегда понятно, как они считали, например, цифры по Польше, поскольку границы стран до войны, во время нее и после – сильно отличались.

Сейчас наука достигла такого уровня развития, что если все архивы открыть, возможно будет дать точные цифры. Но рассекречивание архивов – сложный процесс, до сих пор идут споры, что можно раскрывать, а что нет и какой срок оптимален для хранения секретов, поэтому архивы открывают очень постепенно и неохотно. Например, поляки требуют открыть архив по Катыни и передать им личные дела польских офицеров. Но по закону эти сведения можно обнародовать только через семьдесят пять лет после смерти человека.

Что касается хрущевских времен, то, кроме прочего, это был период всплеска огромного интереса к военной истории. Были изданы ценнейшие книги, например серия Генерального штаба про операции Красной армии, шеститомник по истории войны, изданный под руководством генерала Болдина, – большой труд, без которого сейчас не обойтись при изучении войны.

Большое значение для историографии имеют и фильмы, вышедшие в то время, когда были живы многие участники войны, очевидцы различных сражений. Как только выходил на экраны фильм, люди начинали писать письма в газеты и на киностудию, что-то уточняя, что-то опровергая. Эти письма сохранились, и сейчас они тоже очень ценный исторический источник. Люди в них вспоминают то, что историку бы пришлось годами вызнавать, собирая по крупицам.

И ни одно свидетельство, ни один взгляд нельзя отвергать – это часть общей истории войны. Только историк смотрит целостно, и ему важна эта многомиллионная мозаичность, которая должна сложиться в единую картину[36].

 

Наука во времена Хрущева

 

Главные научные успехи XX века пришлись на хрущевский период, в том числе освоение космоса и строительство атомных электростанций. Были ли эти успехи связаны с теми процессами, которые происходили в обществе, или произошло совпадение по времени?

Наверное, однозначно ответить на этот вопрос нельзя. Конечно, в Советском Союзе давно и активно развивались наука и наукоемкая промышленность. Состояние «холодной войны» заставило быстро сделать бомбу, создать первые крылатые и баллистические ракеты, а потом, глядя на то, что сделали немцы в середине 40-х годов, заняться развитием реактивной авиации.

Фактически, советские конструкторы использовали довольно много немецких идей, но почти ничего не копировали, а опираясь на существующие разработки, создавали свой собственный, обычно более совершенный, вариант.

Хотя некоторые заимствования встречались: самолет Ил-28, фронтовой двухдвигательный бомбардировщик, был построен в 1948 году, и сначала на нем стояли немецкие двигатели «Нин». Потом эти двигатели были переданы в Конструкторское бюро Климова и после переделки стали более мощными, получив название ВК-1. Но вся аэродинамика и прочность были разработаны в Центральном аэрогидродинамическом институте (ЦАГИ). Российская аэродинамика и сейчас является самой лучшей в мире, но к сожалению, она не востребована.

Организация научной работы в СССР была достаточно эффективна еще с 30-х годов, в том же ЦАГИ, созданном в 1918 году Жуковским, Чаплыгиным и Туполевым практически с нуля – на базе лаборатории Жуковского в МВТУ. Если в 1918 году ЦАГИ помещался в Москве на улице Разина, то в 30-е годы в городе Жуковском был построен настоящий авиационный наукоград, который был оснащен аэродинамическими трубами. И сейчас, невзирая на появившиеся компьютеры и современную технику, создать самолет без продувки в аэродинамической трубе нельзя. Механика жидкости и газа – такая вещь, которая досконально не может быть описана самыми мощными компьютерами: она имеет много своих особенностей, связанных с турбулентностью и вязкостью.

В хрущевские времена наука продолжала развиваться так, как она и развивалась в прежние годы. Никаких действительно принципиальных изменений не произошло. Хотя, конечно, количество ученых и инженеров возросло: они массово готовились и повышали квалификацию.

Свобода научного творчества в отраслевых институтах была, разумеется, ограничена как в сталинские времена, так и в хрущевские. Были определены конкретные задачи, которые надо было решать. Но когда возникала какая-то другая идея, еще никому не интересная, над ней можно было работать по своей инициативе, лишь бы она не мешала основной работе. Так, самолет Ил-28, который уже упоминался, строился Ильюшиным именно по его собственной инициативе. Главное внимание уделялось строительству аналогичного самолета Ту-14. А потом выяснилось, что Ил-28 показал лучшие характеристики, чем Ту-14, и в результате именно он служил многим поколениям советских летчиков. Со времен начала производства Ил-28 было построено пять с половиной тысяч машин.

Конкуренция между Конструкторскими бюро Ильюшина и Туполева была всегда и в явной, и в неявной форме. Также одновременно были построены Ту-16 и Ил-46. В этом соперничестве Ил проиграл. На базе бомбардировщика Ту-16 потом был построен пассажирский самолет Ту-104, который успешно эксплуатировался.

Взаимоотношения между самими конструкторами Туполевым и Ильюшиным на протяжении многих лет были сложными и неоднозначными. И только когда они оба были уже в очень пожилом возрасте, эти отношения наладились.

Возвращаясь к разговору о свободе творчества, можно вспомнить случай, как Ильюшин летал в Сочи. Посмотрел он, кто летает на самолетах, вернулся и сказал: «Ребятушки, а вот у нас летают в небе либо командировочные либо богатые люди. Надо сделать, извините, авиацию достоянием советского народа». И заложил тогда самолет Ил-18, который летает по сей день.

Особый взлет науки в хрущевское время (один только космос чего стоит) был обусловлен прежде всего всем долгим путем, который прошла советская наука. И было еще кое-что, чего нет сейчас, – огромный престиж науки в обществе.

Физтех был создан еще при Сталине, и он готовил специалистов очень высокого профиля и качества по многим основным специальностям. Если сейчас посмотреть список академиков по физике, по химии, по электронике, среди них будет очень много выпускников Физтеха первых десяти-пятнадцати лет его работы. Отбор на факультет был без всякого блата. Медалисты сдавали три тура экзаменов, поступали и радовались. Москвичей было процентов десять-пятнадцать, остальные проценты составлял весь цвет талантов из провинции. Учиться в Физтехе было престижно, физики были в почете. Это нашло отражение и в массовой культуре, достаточно вспомнить фильм «Девять дней одного года».

Окончив вуз, выпускники получали звание «инженер-механик по самолетостроению», и все стремились в конструкторские бюро или в научно-исследовательские институты. На заводы рвались не очень, потому что все хотели создавать, заниматься наукой, а не работать на производстве.

При Хрущеве страна стала более открытой, чем в прежние годы, но контакты советских ученых и конструкторов с зарубежными специалистами, которые были также заняты созданием самолетов или работали в военно-промышленном комплексе, были крайне ограничены, если не сказать нежелательны. Но полной оторванности от новейших мировых достижений у советских ученых не было. Конструкторские бюро в те времена выписывали десятки иностранных журналов. У Ильюшина работал специальный отдел, который просматривал эти журналы. То же самое было и в Бюро научной информации в ЦАГИ. И те сотрудники, а особенно студенты-практиканты, кто знал английский язык, брали на дом журналы и переводили статьи. А потом выпускали книжечки, где были описаны все последние достижения мировой науки.

В целом, действительно с конца 50-х годов международное научное общение стало налаживаться. Советская техника начала принимать участие в международных выставках: самолет Ил-18 демонстрировался в Ля Бурже уже в 1957 году. А раз ездили на выставки, раз возили показывать технику (обычно пассажирские самолеты), обязательно возникало общение с зарубежными коллегами. Авиаконструктор Генрих Новожилов, ныне академик и дважды Герой Социалистического Труда, в то время работавший в конструкторском бюро Ильюшина, знаком с вице-президентом фирмы «Боинг», который создал самолет Боинг-747, с 1962 года. Они сохранили добрые отношения с тех времен и по сей день, невзирая на все «железные занавесы».

В самолетостроении всегда была тенденция развивать военное направление, а потом уже, пользуясь этими наработками, создавать гражданскую авиацию. Хотя, надо сказать, что Ильюшин в отличие от Туполева никогда не делал пассажирского самолета из военного. Создать из военной машины пассажирскую – экономичную и комфортабельную, отвечающую всем международным требованиям, – крайне сложно.

За рубежом советская наука пользовалась большим уважением, а почти все самолеты, которые были созданы Конструкторскими бюро Ильюшина и Туполева, так или иначе на международном рынке обязательно присутствовали. Конечно, присутствовали в основном в странах соцлагеря, но не только. Знаменитый поршневой самолет Ил-14 производили по лицензии в Чехословакии и в Германской Демократической Республике. Самолетов Ил-18 было сделано порядка пятисот с лишним. Из них около сотни было продано в шестнадцать стран мира, при том, что соцстран было несколько меньше. Но их покупали не только дружественные социалистические государства. То же самое можно сказать и о самолете Ил-76.

Сейчас разрыв между российской и западной наукой увеличился и продолжает расти. С 1985 года относительные расходы на научно-исследовательские и опытно-конструкторские работы в стране стали падать. Власти решили, что раз есть бомба, есть ракета, этого достаточно. Поэтому невзирая на то, что Апрельский пленум провозгласил перестройку как необходимость ускорения развития научно-технического прогресса, 1985 год стал годом, когда средства, выделяемые авиационной промышленности и на научно-исследовательские и опытно-конструкторские работы, начали сокращаться. Сейчас отставание наросло, кадровый научный потенциал потерян. МАИ резко ухудшил подготовку.

Академию Жуковского разгромили. Поэтому сейчас в российской науке главная проблема – это пятнадцатилетний разрыв поколений. Это очень большой разрыв. И уже уходят на пенсию последние профессионалы, которые могут обучить молодого специалиста. К сожалению, этот процесс затрагивает не только конструкторов, но и квалифицированных рабочих[37].