Развитие знаний о природе и зачатки рационалистического мировоззрения

 

В народных массах веками накапливались многие практиче­ские знания и наблюдения над природой, вырабатывались раз­личные технические приемы. В XIV—XV вв. мы можем отметить их дальнейшее накопление и развитие, связанное в первую оче­редь с ремесленным производством и сельским хозяйством.

Ремесленные мастера обладали необходимыми навыками и знаниями в области свойств различных материалов, хотя эти зна­ния, по-видимому, еще не обобщались. В первое столетие после монголо-татарского нашествия многие технические приемы стро­ительства были утрачены, но со второй половины XIV в. русские мастера стали вновь возводить сложные сооружения. Они реша­ли, например, практические задачи устойчивости и равновесия сооружений, о чем свидетельствуют, например, такие новгород­ские памятники, как Евфимьева палата и звонница 30-х гг. XV в. Мастера широко применяли системы рычагов; на них были основаны конструкции стенобитных «порок».

Занятия многих миллионов крестьян сельским хозяйством вырабатывали передававшиеся из поколения в поколение прак­тические сведения о природно-климатических условиях, приемах обработки земли и использовании домашних животных, о свой­ствах различных почв и растений. Дошедший до наших дней обширный комплекс народных примет в области природных явлений складывался и проверялся еще в отдаленные времена русского средневековья.

Вместе с тем внимание образованных людей того времени привлекали различные необычные явления природы, которые они пытались объяснить преимущественно в духе господствую­щей религиозной идеологии. Свидетельства этому мы видим в летописных текстах. Произошло, например, в 1291 г. затмение Луны — и летописец толкует это как предзнаменование случив­шегося вскоре события — междоусобицы в Орде. В 1402 г. по­явилась комета («звезда велика зело копейным образом») — и это явление летописец связывает с междоусобными распрями. Солнечное затмение 1366 г. объяснено божьим гневом за то, что египетский султан преследовал христиан, «и сего не терпя, солнце лучи свои скры». Такое мистико-символическое объяс­нение природных явлений было типичным проявлением средне­векового мышления. Но наряду с ним в летописи заметны симпто­мы зарождающегося свободного наблюдения над природой, не связываемого религиозно-мистической символикой. Проявлением этого явилось пристальное внимание и конкретное описание не­которых явлений, не толкуемых в традиционном плане «зна­мений». Так, в записи под 1391 г. дано очень подробное опи­сание северного сияния и отмечено, что красный цвет происходил не от изменения окраски самих предметов, а от особого осве­щения. Под 1419 г. при описании сильной бури с грозой сказано, что гром является результатом «столкновения облаков». В 1459 г. летописец записал, что в этом году должно произойти редкое совпадение двух церковных праздников — пасхи и благовещения и прибавил: «Братия! Зде страх, зде беда, зде скорбь не мала, якоже... сие лето на конци явися, в онь же чаем всемирное при_: шествие Христово» (т. е. конец света). Но через несколько строчек летописец написал: «И того лета не бысть ничтоже», т. е. ничего не случилось. В этой короткой реплике — явное удивление по поводу неоправдавшихся опасений, может быть, первое сомне­ние в вещах, казавшихся незыблемо установленными религиоз­ной проповедью.

Интерес к строению Земли и Вселенной привел к появлению особых сочинений. В одном рукописном сборнике Кирилло-Белозерского монастыря, датируемом примерно 1424 г., содержат­ся статьи: «О широте и долготе земли», «О стадиях и попри­щах», «О земном устроении», «О расстоянии между небом и зем­лей», «Лунное течение» и т. п. Как отмечает исследователь истории русской науки Т. И. Райнов, статьи о широте земли, о земном устроении и пр. «отличаются совершенно трезвым натуралистическим характером»[30]. В них содержатся цифровые данные о некоторых астрономических объектах. Устройство Вселенной понималось как геоцентрическое и уподоблялось яй­цу. Земля — это желток, воздух — белок, небо — скорлупа. Не­бо всюду отстоит от Земли на равном расстоянии и вращается над Землей, причем Луна и планеты помещаются на особых вращающихся поясах. Солнце настолько же больше Земли, на­сколько Земля больше Луны. Объясняется, почему Солнце вы­глядит небольшим — вследствие расстояния, при котором чело­веческое зрение («зрак») видит все в уменьшенном виде. Ис­точником таких представлений явились, по-видимому, перевод­ные сочинения. При всей неправильности и наивности этих представлений важно отметить самую попытку натуралистически-конкретного объяснения Вселенной на основе практических наблюдений.

Немалое внимание уделено в произведениях XIV—XV вв. све­дениям в области медицины. Мы находим в летописях очень точные описания эпидемических болезней (например, чумы). Подробно и обстоятельно, с поразительным наблюдением деталей описана смерть князя Дмитрия Красного. В этом внимании к медицинским явлениям также проявилось стремление к опыт­ному наблюдению, неудовлетворенность традиционными бо­гословскими объяснениями причин болезней и смерти человека. В XV в. появился перевод на русский язык трактатов древне­греческого ученого и врача Галена.

В XIV—XV вв. значительно расширились географические представления русских людей. Памятниками их явились записи о путешествиях («хожения») новгородца Стефана в Царьград, смоленца Игнатия — в Царьград, Палестину и Афон, монаха Зосимы — в Царьград, гостя (купца) Василия — в Иерусалим, поездки посольства на Феррарский собор, посла Семена Тол­бухина — в Венецию и, наконец, знаменитое «Хожение за три моря» тверского купца Афанасия Никитина, совершившего путешествие в далекую Индию.

В этих записях еще много от религиозных представлений: уви­дев Мертвое море в 1391 г., Игнатий Смолянин описывает его в духе библейской традиции и туманную дымку над морем вос­принимает как след от погибших Содома и Гоморры. Монах Зосима вполне серьезно пишет о том, что над Кипром он видел «чудесный крест», якобы держащийся на воздухе, а в Палести­не — чудесный колодец, о котором «глаголют: коли девицы испиют тое воды, а не сохранили девства своего, ино им уста позлатею» (покроются золотом). И вместе с тем путешествен­ники вполне реалистично описывали многое из виденного. Новгородец Стефан подробно описал виденные им сооружения и строительные материалы, Игнатий — политические события в Царьграде, гость Василий зафиксировал планировку и благо­устройство виденных им городов. Автор описания посольства на Феррарский собор рассказал о венецианской торговле, о фонтанах Люнебурга и флорентийской больнице, о феррарских часах и брауншвейгских черепичных крышах.

Замечательным памятником является «Хожение» Афанасия Никитина. Это — первое в европейской литературе описание Индии, сделанное с большой наблюдательностью. От Афанасия Никитина не ускользнуло и социальное неравенство в Индии. Подробно и обстоятельно описывает Никитин занятия и быт индийского народа. Наблюдая жизнь далеких стран, Никитин постоянно думал о своей родине, Русской земле, любовью к ко­торой окрашено его произведение.

Расширение кругозора русских людей, накопление знаний о природе исподволь начинали подтачивать традиционные устои религиозного мировоззрения, хотя оно продолжало не только оставаться господствующим, но и укрепляться[31].

ЕРЕСИ

 

Религиозное мировоззрение было господствующим в средние века. Однако господство христианства было в средневековой Руси далеко не всеобъемлющим.

В народных массах устойчиво держались пережитки языче­ских верований, что сказывалось в разных праздниках и обря­дах и против чего упорную, но довольно безуспешную борьбу вела церковь. На церковном соборе 1274 г. церковные властители ополчились против народных праздников, которые происходили в ущерб церковным. Собор указал при этом на кулачные бои, праздник в субботу под пасху, вождение невест к воде и т. п. Собор пригрозил проклятием всем тем, кто участвует в языче­ских праздниках, в том числе и самим священникам, из чего можно заключить, что и само низшее духовенство не всегда строго придерживалось христианской религии.

В обычаях и обрядах народных масс было много проявлений невежества, суеверия, вроде колдовства, волхвования и пр., но в устойчивости этих явлений вместе с тем сказывалось и стихий­ное сопротивление христианской церкви с ее установлениями, освящавшими отношения господства и подчинения. Это сопротив­ление принимало различные формы. Из посланий митрополи­тов Петра, Алексея, Фотия мы узнаем, что народу в XIV—XV вв., как и в последующее время, отнюдь не было свойственно чув­ство глубокой религиозности. Церковные иерархи сетовали на то, что во время служб миряне не слушают священников, разговаривают и смеются, не ходят на исповедь и причастие, а многие вообще не посещают церквей.

Народные массы были той средой, которая оказывала сопро­тивление религии и церкви и тем самым в конечном счете пи­тала многообразные проявления антицерковной идеологии в рус­ской культуре XIV—XV вв.

Одним из важнейших и наиболее интересных явлений анти­церковной идеологии были ереси. В условиях, когда церковь занимала положение «наиболее общего синтеза и наиболее об­щей санкции существующего феодального строя»[32], ереси были проявлением протеста против существующего строя, так как, «для того чтобы возможно было нападать на существующие об­щественные отношения, нужно было сорвать с них ореол свя­тости»[33]. Выступления передовых мыслителей неизбежно облека­лись тогда в религиозную оболочку, но в них уже содержался протест против господствующей ортодоксальной идеологии. Воз­никновение и развитие ересей было связано с определенными изменениями социальных условий в жизни средневекового об­щества. Развитие городов и зарождение в них буржуазных элементов общества было той социальной средой, которая питала еретические выступления против церкви, так как именно города являлись очагами формирования новых общественных отноше­ний. Возникновение и распространение на Руси оппозиционной и еретической мысли следует рассматривать не изолированно, а в связи с общими процессами развития философской и об­щественно-политической мысли в Византии и в Европе в целом. С другой стороны, степень распространения оппозиционных воз­зрений и их устойчивость всецело определялись внутренними социально-экономическими и политическими условиями.

Важно отметить, что идейная борьба, развивавшаяся в рам­ках религиозного мировоззрения, неразрывно переплеталась с по­литической борьбой и заняла, таким образом, важное место в объединении русских земель в единое государство, поскольку церкви принадлежала значительная роль в этом процессе. В ходе политической борьбы представители различных сторон подвергали критике идейно-политические позиции своих про­тивников, и так как эти позиции были тесно связаны с церковью и подкреплялись авторитетом ее учения, то идейная полемика, вне зависимости от целей, которые преследовали ее участники, неизбежно вела к подтачиванию основ ортодоксального миро­воззрения, к развитию критической мысли. Далеко не всякое проявление такой критической мысли было ересью в собственном смысле слова, т. е. выражением антифеодального протеста в ре­лигиозной оболочке. Наоборот, многие критические мысли были высказаны представителями феодальных группировок, которые в борьбе с враждебными их политическим интересам церковными деятелями стремились к укреплению феодального строя и более того — к укреплению церкви и ее идеологии. Но объективное значение этих выступлений было шире: в общем потоке разви­тия общественно-философской мысли они подготавливали раз­рушение всей религиозной ортодоксии.

Так, в 1310—1311 гг. тверскому князю Михаилу Ярославичу и тверскому епископу Андрею удалось организовать церковный собор против сторонника Москвы митрополита Петра. В качест­ве обвинения было выдвинуто то, что Петр практиковал «симо­нию», т. е. продажу церковных должностей. Собор при сильном влиянии со стороны Москвы оправдал Петра. Выступление тверского князя и епископа преследовало цели, не выходившие за рамки интересов феодальной междоусобной борьбы, но само обличение церкви в мздоимстве было не чем иным, как попыткой использовать в узкофеодальных интересах недовольство народ­ных масс продажностью и стяжательством духовенства. В Тве­ри не удовлетворились решением собора, и епископ Андрей отправил монаха Акиндина в Константинополь для изучения церковного законодательства. По возвращении в Тверь Акиндин написал послание великому князю Михаилу Ярославичу, в ко­тором подверг критике существующие на Руси церковные по­рядки и потребовал вмешательства великокняжеской власти в церковные дела. Политический смысл такой постановки вопроса очевиден: так как светская власть находилась в руках тверского князя, а духовная — в руках сторонника Москвы, то интересы тверских феодалов, естественно, приводили к требованию подчи­нения церкви светской власти. Позднее эта идея упорно про­поведовалась московскими князьями, когда они сами стали великими князьями. Обличая находящуюся под руководством митрополита Петра русскую церковь, Акиндин — вольно или не­вольно — переходит в своей критике к обличению православной церкви вообще, рисуя ее погрязшей в еретичестве и отступившей от основ раннего христианства. Особенно сильно Акиндин нападал на торгашество и хищничество церковников, которое, по его сло­вам, превосходит даже насилие со стороны ордынцев. Впоследст­вии критические идеи Акиндина были восприняты и развиты еретиками конца XIV в.

В свою очередь в Москве такого рода выступления рассмат­ривались как еретические. Московская княжеская власть помо­гала церкви в борьбе против нападок на нее, и не случайно в одной рукописи Антониева-Сийского монастыря содержится похвала церковников Ивану Калите, при котором прекратились «безбожные ереси». Но это утверждение выдавало желаемое за действительное.

Выступления против церкви и церковной идеологии не пре­кращались на всем протяжении XIV в.

В середине XIV в. возник богословский спор между тверским епископом Федором Добрым и новгородским архиепископом Василием Каликой о том, существует ли где-нибудь на земле реальный, конкретный рай. Федор Добрый считал, что рая на земле нет, что он погиб вместе с грехопадением Адама и Евы и существует лишь «мыслен». Василий Калика, наоборот, дока­зывал, что рай есть на земле, что его даже видели новгородцы, доходившие до «края земли». Заметим, что и Колумб спустя полтораста лет вполне убежденно писал, что, объехав всю землю, он не видел рая только потому, что рай находится в глубинных, отдаленных от моря областях и что он сам не хотел туда про­бираться в силу религиозных соображений — в средние века повсюду верили в реальное существование рая. Федор тверской отрицал это.

На первый взгляд отвлеченный богословский спор был, одна­ко, весьма важным проявлением религиозно-критической мысли и политической борьбы. В противовес ставшему ортодоксальным пониманию рая как реально существующего, Федор Добрый пред­ставлял рай как духовное состояние самого человека. Он указы­вал на противоречия в книгах «священного писания» по вопросу о рае, и это было одним из первых проявлений рационалистиче­ской критики религиозных воззрений. Если прибавить к этому, что именно к середине XIV в. относится зарождение стригольни­ческой ереси в Новгороде, то понятна озабоченность главы нов­городской церкви, выступившего против мнения Федора Добро­го. Спор был связан и с политическими отношениями того времени. Новгородский архиепископ Василий Калика был ревно­стным сторонником политической самостоятельности Новгоро­да. Наоборот, Федор Добрый был сторонником Москвы и выступал против сепаратизма и междоусобиц тверских князей. Вмешатель­ство Василия Калики в тверские дела было, таким образом, по­пыткой идеологически скомпрометировать представителя про­тивоположной политической линии.

Примечательно и то, что московские политики поддерживали Федора, так как подчинение церкви интересам светской власти мало-помалу начинало становиться реальной задачей великокня­жеской власти в борьбе за укрепление своего положения.

Одним из наиболее крупных выступлений против господст­вующей церкви была ересь так называемых «стригольников»[34], возникшая в Новгороде в середине XIV в. Из Новгорода эта ересь распространилась и в Псков. Судя по обличениям стри­гольников со стороны представителей официальной церкви (книг стригольников не сохранилось, они, по-видимому, были унич­тожены), стригольники выступили с отрицанием церкви как уч­реждения. Они решительно осуждали мздоимство церковников, поставление церковнослужителей за плату и вообще отрицали церковную иерархию, не признавая за церковнослужителями права быть посредником между богом и людьми, так как видели в церковниках обыкновенных людей, зараженных людскими пороками («сии учители пьяницы суть, ядять и пьють с пьяни­цами»). Это отрицание церкви как учреждения было наиболее сильной и общественно значимой стороной идеологии стригольников, объективно содержавшей в себе протест против господ­ствующего строя. Не выходя в целом за рамки религиозного мировоззрения, стригольники выступили с проповедью демокра­тической церкви, лишенной какого-либо стяжательства и особого сана священнослужителей. Стригольники не признавали обряда причащения, как бессмысленного с точки зрения разума, отвер­гали исповедь, а также таинства и обряды, связанные со смертью. В учении стригольников содержалась попытка отвергнуть внеш­нюю, обрядовую сторону религии и церковные учреждения, как противоречащие, по их мнению, самой сущности христианства. Стригольники сосредоточивали все свое внимание на внутреннем, духовном состоянии человека. Они считали, что религия во всей ее полноте доступна восприятию каждого человека, а не только особой касте церковников, что религиозное миропонимание долж­но быть основано на разуме человека, а не на вере в необъясни­мые чудеса и таинства. В этом заключался важный сдвиг сред­невекового мышления в сторону рационализма, в сторону осво­бождения человеческого духа от беспомощного преклонения перед таинственной силой «высшего божества», и, следователь­но, в конечном счете учение стригольников подрывало основы религии, хотя сами они оставались еще в целом в рамках рели­гиозного мировоззрения. Воззрения стригольников церковь объ­явила ересью. В 1375 г. в Новгороде была совершена публичная казнь над тремя стригольниками: «побиша стригольников, ере­тиков, дьякона Никиту и Карпа простьца и третьего человека с ними, свергоша их с мосту». Но учение стригольников про­должало жить в Новгороде и Пскове — крупнейших ремесленно-торговых центрах, имея социальной основой демократические слои горожан. В дело вмешался сам константинопольский пат­риарх, прислав в 1382 г. архиепископа Дионисия, специально путешествовавшего в Новгород и Псков с обличением ереси. В 1386 г. в Новгород отправился крупнейший церковный деятель того времени Стефан Пермский, составивший поучение против еретиков.

Однако выступления против церкви и критика ее догматов с рационалистических позиций продолжали распространяться. В конце XIV в., несмотря на поддержку Москвы, тверскому князю Михаилу Александровичу удалось согнать с местной епископии Евфимия Висленя, которому было предъявлено обвинение в еретичестве. Судя по дошедшим до нас данным, Евфимий и его единомышленники высказывались против существующей церковной организации в том же духе, что и предшествующие представители рационалистической критики церкви. Нет ничего удивительного в том, что на этот раз во главе такой критики ока­зался сам тверской епископ, возможно, связанный с городскими кругами Твери, вновь окрепшей во второй половине XIV в. Понятно и то, что Москва поддерживала еретически настроенного епископа: московские правители стремились использовать вся­кую рознь в стане своих противников и очень часто поддержива­ли оппозиционные им группы.

Движение стригольников в Новгороде к концу XIV в., ви­димо, пошло на убыль вследствие репрессий, хотя по состоянию источников, с уверенностью сказать этого мы не можем. Зато в Пскове еретическое движение в первой половине XV в. получило дальнейшее распространение. Этому способствовало более незави­симое положение Пскова в системе феодальных «полугосу­дарств», а также большой демократизм псковской церкви, ее связь с посадским населением и относительная слабость высшего духовенства.

О распространении ереси стригольников говорят четыре гра­моты митрополита Фотия в Псков в конце XIV — первой чет­верти XV в.

Псковские стригольники пошли еще дальше, чем их новго­родские предшественники. Они отвергали не только церковь, но и монашество. Среди псковских стригольников выделилась весьма радикально настроенная группа, которая в своем рацио­нализме пришла даже к отрицанию воскресения мертвых и, следовательно, к отрицанию загробной жизни. Псковские стри­гольники отвергали и другой важнейший догмат христианства — о триедином боге, встав на позиции стихийного пантеизма. Будучи монотеистами, стригольники в Пскове, в отличие от нов­городских стригольников, отказались признавать евангелие и, стало быть, божественную природу Христа,

Это смелое выступление псковских стригольников против основ христианского вероучения не получило, однако, широкого распространения. В условиях XV в. оно осталось замкнутым в довольно узком кругу «интеллигенции» — выходцев из духовенства, хорошо начитанных в области богословия, и в частности среди, монахов псковского Снетогорского монастыря.

Ересь в Пскове также была подвергнута жестоким преследо­ваниям со стороны официальной церкви.

Заметим, что центрами распространения рационалистического мировоззрения явились именно крупнейшие русские города XIV—XV вв.— Тверь, Новгород, Псков, что определенно указы­вает на внутреннюю социальную основу еретических движений. Выступления еретиков было проявлением классовых противо­речий, обострявшихся в ходе развития феодальных общественно-экономических отношений. В наиболее крупных городах социаль­ные противоречия выступали особенно ярко. К тому же следует сказать, что эти города были более связаны со странами Запад­ной Европы, где в то время поднималось реформационно-гу-манистическое движение, и выступления русских еретиков нельзя не поставить в определенную идейную связь с этим общеевро­пейским движением. Но сразу же нужно, оговориться, что сла­бость развития русских городов в условиях, сложившихся после монголо-татарского нашествия, не дала возможности рациона­листическому мировоззрению на Руси развиться в широкое реформационно-гуманистическое движение, для этого необхо­димо было вызревание буржуазных элементов в обществе, чего на Руси тогда не могло быть.

И все же свидетельства о развитии рационалистического мышления на Руси в XIV—XV вв. ясно говорят о том, что Русь не была в стороне от прогрессивного развития человеческой мысли в средневековье, что на русской земле появились смелые и сильные умы, начавшие борьбу за свободу человеческого разума, против оков официальной религии и церкви.

О том, что рационалистические идеи получили на Руси боль­шее, чем можно было предположить, распространение и именно в среде горожан, говорят интересные наблюдения А. К. Клибанова над сочинением тверского купца Афанасия Никитина. Афанасий Никитин не был еретиком, но в его «Хожении» выска­заны мысли, противоречащие официальной религиозной догме и рационалистические в своей основе. Прежде всего — это мысль о равноправии языков и вер, и совсем не случайно так часто употреблял Никитин нерусские слова, мешая их из разных языков, и имя бога писал на многих языках. Ведь согласно религиозной идеологии только одна вера — православное хрис­тианство — «истинна», исповедующие другие веры — это «по­ганые», «иноверцы» и пр. Интересно и то, что в сочинении Ни­китина нет упоминания Троицы, ему ближе понятие единого бога (как и стригольникам).

Рационалистические идеи, несогласие с церковью и ее догма­тами были проявлением развития прогрессивной общественной и философской мысли.

ЛИТЕРАТУРА

 

Русская литература второй половины XIII—XV в., как и в предшествующее время, развивалась в форме различных по­вестей, многие из которых дошли в составе летописей, житий, сказаний. Проникнутые внешне религиозным мировоззрением, литературные произведения той эпохи, однако, не могут быть отнесены целиком к церковной литературе — напротив, многие из них посвящены чисто светским, гражданским сюжетам. Литература XIII—XV вв., развиваясь на основе традиций, вы­работанных литературой Киевского периода, непосредственно откликалась на важнейшие события эпохи и была одним из важнейших проявлений общественного сознания своего времени. Центральными темами ее стали борьба против иноземных за­хватчиков и проповедь единства Русской земли, несмотря на ряд местных особенностей и отражение местных интересов, что естественно для периода феодальной раздробленности.

Особенностью средневековой литературы было то, что в основе ее произведений лежали конкретные исторические факты, а пер­сонажи литературных произведений были реальными исто­рическими лицами. Значительно позднее произошло возникнове­ние обобщенного, вымышленного героя литературных произве­дений. Поэтому не всегда можно отделить литературное произ­ведение той эпохи от исторической хроники.

События монголо-татарских вторжений и героической борьбы русского народа против завоевателей стали во второй половине XIII—XIV в. центральной темой литературы. В составе летопи­сей дошло несколько повестей об отдельных событиях этой борьбы — битве на Калке, вторжении Батыя, обороне Козельска и т. д. Эти повести по своему характеру весьма близки к произ­ведениям народного эпоса, но в то же время в их летописных редакциях заметна обработка в интересах господствующего класса, при которой особенно подчеркивается роль князей, а борь­ба с завоевателями изображается в плане защиты христианства от «поганых», т. е. религиозный момент как бы выступает на первый план.

Одним из значительных произведений этой темы явилась «Повесть о разорении Рязани Батыем», дошедшая до нас в составе сборника XVI в. В «Повести» содержится решительное осуждение феодальных распрей между князьями. Написанная с позиций прославления рязанских князей, «Повесть» обвиняет великого князя владимирского Юрия Всеволодовича в отказе помочь Рязани. В то же время разорение Рязанской земли трактуется в традиционном христианско-морализующем духе, как наказание божье за грехи. Самый факт катастрофы, обрушившейся на русские земли, феодальные идеологи стремились использовать для пропаганды христианских идей и упрочения влияния церкви. Вместе с тем «Повесть» выходит за рамки узкорелигиозного освещения событий и содержит яркие рассказы о героической борьбе населения Рязани. Замечателен рассказ о любви и верности рязанского князя Федора Юрьевича и его жены Евпраксии., Когда князь Федор отправился к Батыю для переговоров, Батый потребовал, чтобы красавица Бвпраксия была доставлена ему. Федор отказался выполнить это требование и был убит в ханской ставке. Узнав о гибели мужа, Евпраксия покончила с собой, выбросившись из окна высокого терема. «Повесть» сохранила имя богатыря, храбро сражавшегося с завоевателями, — Евпатия Коловрата. Прозвище «Коловрат» указывает на богатырскую силу Евпатия. Рассказ о Коловрате выдержан в традиционной манере дружинного эпоса. Княжеский дружинник («некий'от вельмож рязанских») Евпатий, находясь в Чернигове, узнал о разорении Рязани Батыем, поспешил в Рязанскую землю, собрал дружину в тысячу семьсот человек из оставшегося насе­ления и пошел в погоню за Батыем. Догнав его в Суздальской земле, Евпатий напал на монголо-татар и нанес им сильное по­ражение. Батый послал на единоборство с Евпатием своего шу­рина Хостоврула. Русский богатырь убил Хостоврула, «разсече» его «на полы (пополам) до седла». Только с помощью много­численных «пороков» (стенобитных машин) врагам удалось убить Евпатия. Склонясь над телом мертвого богатыря, хан Батый воздал должное его храбрости и сказал, что он хотел бы иметь такого воина в своем войске.

Рассказ о Евпатии свидетельствовал о непреклонной воле русских людей продолжать борьбу в самых тяжелых условиях. Характерно, что героический тон рассказа о богатыре Евпатий разительно отличается от описания рязанских князей, выдер­жанного в обычном плане религиозно-житийной литературы. Князья изображены как христианские подвижники, преданные во всех своих поступках учению церкви. Прекрасный рассказ о Федоре и Евпраксии завершается вдруг житийной характе­ристикой с трафаретными выражениями о том, что князья рязанские «бяше родом христолюбивый», «от самых пелен бога возлюбили», «о церквах божиих велми печашеся», и перечисле­нием всех достоинств, обязательных для положительного героя церковной литературы. В этом снова сказалось настойчивое стремление церковников использовать реальные сюжеты, поло­женные в основу литературного произведения, для религиозной проповеди.

В еще большей степени религиозное истолкование борьбы против завоевателей проявилось в ярких, эмоциональных про­изведениях крупного церковного и литературного деятеля, зна­менитого проповедника Серапиона, бывшего архимандрита Киево-Печерского монастыря, ставшего в 1274 г. епископом владимирским, суздальским и нижегородским. Разорение Руси монголо-татарами выглядит в поучениях Серапиона как наказа­ние божье за грехи, но при всем этом религиозные идеи сочетаются у Серапиона с горячим патриотическим чувством. Сочинения Серапиона были преисполнены глубокой горечи за судьбы родной земли и вместе с тем уверенности в лучшем будущем ее: «гнев божий престанет... мы же в радости поживем в земле нашей». Серапион убеждал своих слушателей и читателей в том, что добиться смягчения божьего гнева можно только выполнением всех требований христианского вероучения. В этой связи Серапион обрушивался на пережитки языческих верований, прочно жившие в народе.

В литературе XIII—начала XIV в. отразилась также борьба против шведских и немецких феодалов. Этой теме посвящены дружинные повести об Александре Невском и псковском князе Довмонте, ставших любимыми героями литературных произве­дений. Христианско-религиозная окраска деятельности героев борьбы против завоевателей на западных рубежах Русской земли не закрыла главной патриотической идеи, отвечавшей настроениям широких народных масс. Повесть об Александре Невском начиналась «Словом о погибели Русской земли», про­славлявшим родную страну[35], далее содержалось описание Невского сражения, «Ледового побоища», отношений князя с Ордой и его смерти. Повесть о подвигах Довмонта возникла в XIII в. в Пскове.

Вопрос о происхождении «Слова о погибели Русской земли» остается нерешенным. Возможно, что до нас дошла только часть (может быть, начало) какого-то большого произведения. Изуми­тельный поэтический пафос и глубокий патриотизм сделали «Слово» популярным среди книжников, которые прямо, как в житийной повести об Александре Невском, или в переработан­ном виде, как в житии о Федоре Ярославском, использовали «Слово» как своеобразный зачин.

Подъем освободительного движения против завоевателей в конце XIII — начале XIV в. и начало объединительных процес­сов в Северо-Восточной Руси стимулировали и новый подъем литературного творчества, непосредственно откликавшегося на эти важнейшие исторические явления.

В этот период заметно выдвинулась тверская, а затем и мос­ковская литература. Ставшая в конце XIII — начале XIV в. одним из ведущих политических центров на Руси, Тверь явля­лась в то время и крупным культурным центром. Значитель­ный подъем пережило тогда тверское летописание. В Твери в 1293 и 1327 гг. произошли крупные антимонгольские выступле­ния. Борьба против ордынцев ярко отразилась в произведениях тверской литературы, какими явились «Повесть об убиении князя Михаила Ярославича в Орде» и «Повесть о Шевкале». Вели­кий князь тверской Михаил Ярославич в 1319 г. был казнен в Ор­де, когда московскому князю удалось склонить хана на свою сторону в борьбе с Тверью. Составленная в Твери «Повесть» о смерти Михаила имеет явные антимосковские мотивы, но вместе с этим повествование о гибели тверского князя отразило не только местные феодальные настроения. Смерть князя Михаила рисуется как мученический подвиг во имя всего христианства, во имя защиты Руси от ненавистных поработителей. Другая повесть посвящена восстанию в Твери в 1327 г. Исследователи древнерусской литературы отмечают, что дошедшая в составе письменных памятников эта повесть является феодальной пере­работкой того народного сказания о Шевкале («Щелкане Дудентьевиче»), о котором говорилось выше. «Повесть о Шевкале» под­черкивает непричастность тверского князя Александра Михай­ловича к восстанию, изображая его как возникшее совершенно стихийно, вопреки воле князя.

Во второй половине XIV в. в истории русских земель на­ступил новый этап. К этому времени были уже преодолены некоторые последствия монголо-татарского вторжения, настало время нового подъема ремесла, сельского хозяйства, торговли. Значительно укрепилось экономическое и политическое положе­ние русских земель. Объединенные московской великокняжеской властью, общерусские силы под предводительством Дмитрия Донского нанесли сокрушительное поражение монголо-татарским завоевателям в исторической битве на Куликовом поле 8 сентября 1380 г. Под главенством Москвы стало складываться единство русских земель.

Русская культура, и в частности русская литература, вступи­ла в этот период в полосу нового подъема. Это сказалось не только в появлении многих новых произведений литератур­ного творчества, но и в существенных изменениях его форм. Исследователи истории древнерусской литературы отмечают появление в конце XIV—XV в. нового, так называемого «экспрес­сивно-эмоционального» стиля литературных произведений. В этот период усилилось влияние религии на искусство. Писа­тели и художники конца XIV—XV в. стремились показать ис­ключительную возвышенность психологического состояния, порождаемого религиозным вероучением, противопоставляя его земному миру со всеми его тяготами и заботами. В таком под­ходе к задачам художественного творчества отражался смутный, неосознанный протест против несправедливости окружающей их жизни. Господство богословия направляло этот протест в русло религиозного мировоззрения. В «чистоте» и «святости» христиан­ского учения мыслящие люди того времени пытались воплотить не ясные для них самих идеалы высокого развития человеческо­го духа. Стремление к возвышенности и идеализации художе­ственных образов усиливалось еще более в обстановке патрио­тического подъема, вызванного победой на Куликовом поле.

Необходимо отметить также существенное влияние, оказан­ное на литературу усилением культурных связей с южно­славянскими странами. Распространение южнославянской лите­ратуры и деятельность приезжавших из этих стран книжников (что в немалой степени было связано с деятельностью выходца с Балкан митрополита Киприяна) внесли в русскую культуру свойственную южнославянской культуре возвышенность и эмо­циональность, но при всем этом, как отмечено выше, развитие названного стиля в русской культуре было обусловлено внутрен­ними закономерностями ее развития, находившегося в теснейшей связи с изменениями в жизни самих русских земель конца XIV—XV в.

Ведущим центром литературы в этот период окончательно стала Москва, где создавались наиболее значительные произве­дения. Под влиянием Куликовской битвы возник цикл произве­дений, прославивших великую победу русского народа над завое­вателями. Ранее других из повестей этого цикла возникла, по-видимому, так называемая «летописная повесть», вошедшая в состав многих летописей. Осмысление событий Куликовской бит­