Уильям Шекспир и Лев Толстой

 

Побывать на родине Шекспира и не увидеть на сцене его творений – такого простить себе нельзя. Гамлет, Отелло и Дездемона, Ромео и Джульетта – эти и другие персонажи и воскрешают жизнь далеких времен великого поэта, и волнуют наших современников, так же как людей во все эпохи, показом в обнаженном виде старых и вечных как мир проблем – добра и зла, верности и измены, любви и коварства, дружелюбия и ненависти. Старался я по мере возможности посмотреть шекспировские спектакли на сочном языке оригинала и в самом Лондоне.

С героями Шекспира я встречался и в США вскоре после окончания второй мировой войны, когда в Нью‑Йорке, в центре Манхаттана, давали «Генриха V». Спектакль привезла с собой труппа английского театра, а в главных ролях выступали тогда уже всемирно известные лондонские актеры Вивьен Ли и Лоренс Оливье. Эти прекрасные артисты умели заставить забыть о расстояниях, о том, что находишься где‑то далеко за океаном, а вовсе не в английском королевстве эпохи раннего средневековья. И сидишь в зале, не думая, что только что закончилась самая тяжелая из войн в истории человечества. Кажется, что ты там, на сцене, в перипетиях Столетней войны, когда английские войска захватили весь север Франции и ее столицу – Париж. Идет извечная борьба светлого и возвышенного с мрачным и жестоким.

Гимном миру заканчивает гуманист Шекспир свою пьесу. Один из его героев в финальной сцене провозглашает:

 

И пусть отныне меч войны кровавой

Не разделит содружные державы.

 

Спектакль окончился. Мы с Лидией Дмитриевной прошли за кулисы и тепло поблагодарили Вивьен Ли и Лоренса Оливье за присланное нам приглашение. Я к этому добавил:

– Мы получили также огромное удовольствие, увидев вашу замечательную игру. Благодарим и за нее.

…Стратфорд‑на‑Эйвоне. Небольшой городок в центре Англии. На северо‑западе от Лондона, совсем недалеко к югу от Бирмингема. Эйвон – речушка. Старинные домики – еще бы, городок впервые упоминается в исторических документах, датированных 691 годом, – стриженые газоны, асфальтовые дорожки, много цветов.

Стратфорд‑на‑Эйвоне – туристский центр. Здесь – родина Шекспира. Его домик‑музей, бережно охраняемый. Шекспировский театр, постоянно заполненный до отказа.

В общем, национальная святыня. К ней веками протаптывалась тропа. Не зарастает она и сейчас.

Там же, в Стратфорде‑на‑Эйвоне, Шекспир и похоронен. Он погребен в алтаре церкви у северной стены, а сам храм стоит на берегу реки. Над могилой в северной стене алтаря на высоте примерно полутора метров – надгробие. Главной во всей его композиции предстает скульптура великого драматурга. Это фигура в половину человеческого роста, высеченная из мягкого голубоватого известняка. В правой руке у Шекспира – перо, левая – лежит на листе бумаги, а обе руки и бумага – на подушечке. Вид у поэта моложавый. Он красив: лоб без морщин, локоны на висках лихо завиты. Видимо, по замыслу скульптора Шекспир произносит стихи, которые вот‑вот лягут на бумагу. Ниже написано по‑английски:

 

«Скончался в 1616 году после Рождества Христова в возрасте 53 лет в день 23 апреля».

 

Идут и идут к нему люди, чтобы поклониться, чтобы просто постоять и подумать у праха этого человека, каждый – о своем.

Постоял у него и я. Впечатление произвела эпитафия на могиле. Говорят, что ее автор – сам Шекспир. Она гласит:

 

Друг, ради господа, не рой

Останков, взятых сей землей;

Нетронувший блажен в веках,

И проклят – тронувший мой прах.

 

Невольно я вспомнил Ясную Поляну – национальную святыню нашего народа, связанную с именем Льва Толстого.

Его могила – в огромном яснополянском парке. Только без всякой эпитафии. Простой, по старинному русскому обычаю, небольшой холмик. Скромно. Но в этой скромности тоже огромной силы эмоциональный заряд. Он – в безмолвии. Каждый склоняющий здесь голову думает о титане слова, мысли и духа, покоящемся в этой земле.

Тысячи людей идут сюда и притихают, стоя у могилы. Совсем как у надгробия Шекспира в английском городке.

Стояли у этой могилы и мы с Лидией Дмитриевной. А потом ходили по парку, по музею‑усадьбе, побывали в том месте, где он писал. Осмотрели знаменитый стол, по периметру которого сделан низенький барьер, чтобы сквозняк не сдувал листы бумаги на пол. В этом помещении писатель создал немало страниц своей могучей прозы.

Все нам показывал и неспешно рассказывал секретарь великого писателя Валентин Федорович Булгаков, который долгие годы жил в Ясной Поляне после смерти Льва Толстого.

Валентин Федорович водил нас по комнатам музея от экспоната к экспонату как профессиональный гид, говорил о пребывании писателя в этом месте.

Я с интересом присматривался к самому Булгакову. Было видно, что он весьма эрудированный человек. Тогда он почти ничего о себе не говорил. Прошли годы, прежде чем я узнал, что секретарь Толстого сам прожил большую, по‑своему незаурядную жизнь, выполняя благородную работу на благо русской и советской культуры как на родине, так и за рубежом.

Он написал несколько книг о Л. Н. Толстом и о наследии писателя. Во время нападения гитлеровской Германии на СССР В. Ф. Булгаков находился в Чехословакии. Гестапо его арестовало. Он очутился в тюрьме, а после этого – в гитлеровском лагере Вильтсбург в Баварии. Там, в лагере, Булгаков на оборотной стороне небольших рекламных листков, которые ему приносили заключенные, работавшие в городе, написал книгу «Друзья Толстого». На титульном листе книги он аккуратно вывел: «В случае моей смерти послать моей жене Анне Булгаковой». И привел адрес.

Но он в лагере не умер и пережил ужасы фашистского ада. После войны, вернувшись в Советский Союз, он практически всю остальную жизнь прожил в Ясной Поляне – сначала как научный сотрудник, а затем как хранитель Дома‑музея Л. Н. Толстого. В качестве хранителя он нам и показывал яснополянские достопримечательности. Умер Валентин Федорович Булгаков в 1967 году и похоронен в этих местах, неподалеку от могилы самого Льва Николаевича.

Известны критические высказывания Толстого о Шекспире. О них рассказывал и Булгаков. При описании определенной среды общества, считал великий писатель, необходимо наделять персонажей, которые к ней принадлежат, своим собственным языком и мыслями. Однако, отмечал Толстой, в творениях английского драматурга все персонажи – люди умные, а так в жизни не бывает, у Шекспира иногда нет «языка живых лиц».

В известном смысле Толстой прав. У Шекспира даже глупцы роняли такие фразы, которые впоследствии стали афоризмами.

Но почему глупец не может произнести умную фразу? В свое время, когда я читал критическое замечание Толстого по адресу Шекспира и слушал Булгакова, то вспоминал случай из своего детства.

Как‑то по деревне Старые Громыки разнеслась молва, что вот‑вот у нас появится сумасшедший, который уже ходит по улицам соседнего села. Мы, мальчишки, с нетерпением ждали, когда же он придет и как будет себя вести. Не только нам, но и взрослым

тоже было любопытно посмотреть на него. Не часто увидишь такого человека! Часа через два‑три он объявился. Шел по улице и громко произносил какие‑то изречения, стихи, которые нам, юнцам, да и взрослым были неведомы. Врезалась в память такая его фраза:

– Эй, люди. На том свете не надо заботиться, там само молотится – Адам сеет, а Ева веет.

Не могу забыть и сейчас этих слов сумасшедшего. В них ощущается четкий ритм стиха и афористичность всего изречения.

Почему же Шекспир, тонкий наблюдатель жизни, не мог подсмотреть и подслушать в ней нечто похожее?

Впрочем, замечание Толстого о Шекспире представляет, по‑моему, доказательство и огромной уважительности одного по отношению к другому, такому же гениальному художнику слова. Ведь не поставил же он под вопрос колоссальный талант Шекспира и его место в литературе!

А не так давно я посмотрел художественный кинофильм о последних годах и днях жизни Толстого. Создал эту ленту выдающийся советский режиссер С. А. Герасимов. Самое сильное впечатление на меня произвел финал картины.

…Огромное число людей провожает Толстого в последний путь. Колонна эта растянулась. Вдруг в момент погребения все до одного они падают на колени – чтят память великого писателя и гиганта мысли…

Немая сцена могучего воздействия на зрителя.

Да, Шекспиру – свое, Толстому – свое.

 

Мое отношение к спорту

 

К спорту я не был равнодушен, хотя по‑настоящему им не увлекался.

В детстве мы, ребята, порой играли в старинную русскую игру – лапту, чем‑то напоминающую американский бейсбол. Ударишь битой по мячу и стремглав бежишь к положенному рубежу, расположенному впереди. А если попадешь по мячу удачно, то можно на быстрых ногах совершить «челночную» операцию: сбегать туда и обратно, вернуться к «дому». Если вся твоя команда перекочует на рубеж и возвратится без потерь, то она выигрывает, а потом может начинать новую игру.

В лапту во времена моего детства играли по‑разному. Как сейчас вижу ловко извернувшегося парня, стремящегося так швырнуть мне мяч, чтобы я не мог удачно и сильно по нему ударить.

Для того чтобы народные игры и сейчас процветали, нужно, чтобы в каждой деревне или поселке был хотя бы один «заводила», а еще лучше несколько. Так найдутся ли ребята‑забияки, которые вдохнули бы в народную игру‑лапту новую жизнь? Пока на этой стезе настоящей работы не видно.

Американский бейсбол, конечно, сложнее. Он стал спортивной индустрией, привлекающей на игры лучших команд десятки тысяч зрителей. Он сам по себе прекрасен, так как никто никого не бьет. Бейсбол, так же как и футбол, еще и глубоко демократичен, не требует дорогого снаряжения.

Прямым антиподом бейсболу, по‑моему, является бокс. Сколько связано с ним воспоминаний! Пошли мы однажды вместе с Бернардом Барухом на поединок боксеров: легендарный Джо Луис встречался с Билли Коном. Луис – негр, Кон – белый. Не знаю что, но, может быть, в значительной степени и это различие в цвете кожи, накалило страсти в громадном по тем временам нью‑йоркском зале «Мэдисон‑сквергарден», где мы наблюдали схватку двух спортсменов.

Мне сразу же все, что происходило в зале и на ринге, не очень понравилось. В зале многие курили; публика кричала, визжала. Как только Луис наносил удар по телу Кона, одни женщины в зале подскакивали от удовольствия, а другие в наиболее напряженные моменты боя, когда соперники ожесточенно обменивались ударами, прикрывали лицо руками. Однако таких слабонервных было не так уж и много.

Я посмотрел на Баруха, его лицо выражало спокойствие, и особых эмоций он, казалось, не проявлял. «Да ведь он плохо слышит, – подумал я. – Что ему весь этот шум?» Барух, как будто отгадав мои мысли, хитро прищурившись, посмотрел на меня, а затем пальцем показал на свой слуховой аппарат.

Некоторое время спустя он спросил:

– Как вам все это нравится?

– Интересно и шумно, – я старался не обидеть хозяина.

– Сила, ловкость и воля – вот что здесь противоборствует, – сказал Барух.

– Кто возьмет верх? – вдруг задал он вопрос.

– По‑моему, Джо Луис, – ответил я.

Барух почему‑то на это не отреагировал. Сидел и молчал, впившись глазами в потные фигуры боксеров.

Раундов в том бою было немало, так как схватки у профессионалов длятся в три‑четыре раза дольше, чем у любителей. В перерывах мы рассматривали публику. Девушки и бойкие молодые люди разносили прохладительные напитки, пиво, орехи в яркой упаковке.

А потом бой Джо Луиса с Билли Коном продолжался. Я тогда подумал, что спорт в какой‑то мере антипод, сама противоположность дипломатии. Если в последней должно присутствовать здоровое стремление к компромиссу, то в спорте, и особенно четко это проявляется в боксе, такое влечение отсутствует начисто. Врезать кулаком в перчатке сильнее, чем соперник, сбить его с ног, нанести упреждающий удар, который поверг бы партнера ниц, добиться нокаута, односторонней победы – вот что там важно.

Некоторые американские деятели, вступив в послевоенный мир с атомной бомбой в руках, как бы уподобились боксерам, которые решили, что обладают решающим превосходством. Эти политики пытались наносить на международной арене Советскому Союзу – своему бывшему союзнику «удар за ударом». В их действиях не просматривалось стремление к компромиссу, им нужна была только победа. Явно хотели они стать монополистами в обладании ядерным оружием.

Не знаю, приходили ли Баруху в голову подобные мысли, когда он смотрел на ринг, где страсти накалились до предела и Джо Луис все чаще загонял Билли Кона в угол. Мне приходили.

Бой закончился победой чернокожего боксера. Ее приветствовало большинство публики. Но одна ее часть – меньшая по размерам – была очень недовольна. Люди шикали и рвали какие‑то бумажки, бросая их на пол. Барух посмотрел на меня оценивающим взглядом.

– Каково? – как бы говорили его глаза.

– Все очень интересно, – сказал я. – Сила силу ломит, ясное дело.

С тех пор прошло много лет. Но я все еще нередко вспоминаю этот ожесточенный поединок двух взмыленных молодых американцев на ринге и довольно занятную боксерскую стойку Баруха, в которой он в шутку ощетинился при нашей последующей встрече. И это было в определенной степени символично: СССР и США находились в состоянии «холодной войны». На международной арене мы парировали попытки Вашингтона в силовой борьбе добиться изоляции Москвы.

В американском спорте, как нетрудно заметить, есть еще один очень интересный, хотя и жестокий его вид – футбол. Правда, играют в него американцы и руками, прорываясь с кожаной «дыней» в «дом» соперника. А ногами играют, только когда надо бить штрафные. Грубость в этой игре господствует надо всем, жестокость – царица бала современных гладиаторов, некоторые из них, несмотря на могучее телосложение, становятся калеками. Как контрастно по сравнению с этим видом спорта выглядят соревнования по таким прекрасным дисциплинам, как легкая атлетика, бейсбол, плавание, гимнастика, теннис, баскетбол, волейбол и, конечно, футбол в нашем понимании, да еще когда в него играют настоящие мастера.

Что касается меня, то в студенческие годы я пробовал играть в футбол. Еще одним видом, в котором я испытывал силы, был волейбол. На любительском уровне среди студентов вроде бы и неплохо получалось. Но по‑серьезному и к этому виду спорта я не приобщился.

В годы пребывания за границей меня иногда привлекала игра сильных зарубежных команд. Однако здесь я должен сделать оговорку. В этих случаях мы с женой обычно ходили на футбол, но поскольку советских игроков на поле не было, то я больше наблюдал не за игрой футболистов, а за поведением публики. Особенно мне нравилось смотреть на английских зрителей во время игры.

Когда я был послом в Великобритании, мы, случалось, в воскресные дни в составе небольшой компании выезжали за город. Шутя говорили:

– Едем изучать Англию.

Такие поездки нам нравились. Не успеешь удалиться от Лондона на десяток километров, как обязательно встретишь хорошо оборудованное и ухоженное футбольное поле. Как правило, оно не пустовало. Проедешь еще десять‑двадцать километров – опять такое же футбольное поле со всеми атрибутами, которые необходимы для отдыха и занятий спортом.

Бывали случаи, когда мы выезжали километров за 75–100. Тогда нам попадалось по крайней мере с десяток футбольных арен, одинаково хорошо обустроенных и аккуратных. Нередко случалось так. Ставим машину в положенное место, выходим из нее, садимся на скамейки, где побольше зрителей, и наблюдаем за игрой.

Право, было интересно. Мы много раз убеждались в том, что футбол и знаменитая английская выдержка – понятия несовместимые. Нам казалось, что во время игры в футбол англичан кто‑то подменял. Непрерывные громкие возгласы, подпрыгивания от радости, похлопывания по коленям соседей – все это обычные сценки на трибунах любого английского стадиона.

Бывал я и на иного рода спортивных соревнованиях.

Не могу не рассказать об одном интересном случае. Однажды мы с женой получили приглашение от имени королевы‑матери посетить на юге Англии в городе Брайтоне скачки. С удовольствием приняли приглашение, хотя, по существу, в скачках мало что понимаем. Да и с тех пор наши познания в этом виде спорта не увеличились.

Прибыли в Брайтон. Началось все энергично. Собственно, мы впервые в жизни ощутили, что это за спорт. В нем люди и лошади тесно сотрудничают друг с другом, как будто разговаривают на каком‑то понятном только для них языке. Нам сообщили:

– Сейчас будет проявлять свои способности лошадь королевы. И вот началось. Все шло превосходно. Королева‑мать, все, кто был вблизи нее, в том числе и мы, советские гости, готовились аплодировать успеху ее скакуна и пожать королеве руку. Но вдруг, преодолевая последний барьер, лошадь прыгнула и упала. Жокей медленно поднялся. Публика издала какой‑то неопределенный звук, что‑то среднее между «ах» и «ох». В эту минуту я сознательно старался не смотреть в сторону королевы. Конечно, тоже был расстроен. До нас донеслись слова:

– Королева всплакнула.

Все мы, находившиеся вблизи, и англичане и советские гости, ей сочувствовали.

Так единственный раз в жизни мне довелось наблюдать конноспортивные соревнования.

 

Памятные и дорогие места

 

Говоря об английской столице, нельзя пройти мимо такой, столь близкой сердцу каждого советского человека, всех прогрессивных людей темы, как памятные места в Лондоне, связанные с именем Владимира Ильича Ленина. Таких мест немало.

Это – Дом Маркса, где в 1902–1903 годах печаталась «Искра» и где теперь находится мемориальная комната Ленина. Это – Хайгетское кладбище, куда приходил Ленин, чтобы склонить голову перед могилой великого человека – К. Маркса. Это – библиотека Британского музея, которую он регулярно посещал и для работы в которой специально приезжал в 1908 году в Лондон, когда писал книгу «Материализм и эмпириокритицизм» – одно из глубочайших произведений марксистско‑ленинской философии. Это тот же Гайд‑парк, в котором Ленин часто прогуливался и, наверно, бросал взгляды на чудаковатых ораторов. А сколько еще можно назвать домов, улиц, площадей, где он бывал!

Более года – с апреля 1902 по май 1903 года – Ленин жил и работал в Лондоне. Неоднократно приезжал он туда и позже для участия в II, III и V съездах РСДРП, проходивших соответственно в 1903, 1905 и 1907 годах.

Во время пребывания в Лондоне деятельность Ленина, как и в других местах его почти пятнадцатилетней эмиграции, подчинялась одной задаче – борьбе за свержение царизма и капиталистического строя, за победу социалистической революции в России.

Английская столица представлялась Ленину не только бастионом классического капитализма с его пауперизмом, так хорошо знакомым по «Капиталу» К. Маркса и по работе Ф. Энгельса «Положение рабочего класса в Англии». Лондон привлекал внимание остротой противоречий и глубиной контрастов капиталистического общества, богатой историей борьбы национальных и международных революционных сил.

Еще не так давно, в середине XIX века, мечтатели‑чартисты скрупулезно составляли свои хартии и упрямо боролись за их претворение в жизнь. Тогда английские рабочие основывали тред‑юнионы. В решении социальных проблем воочию проявлялась разрозненность английского рабочего движения.

Лондон приобрел известность еще и тем, что предоставлял право убежища многим политическим эмигрантам.

В конце пятидесятых годов прошлого века в этом городе родился первенец русской вольной, бесцензурной прессы «Колокол», издававшийся Герценом и Огаревым. Это он бил в набат, гул которого проникал в казематы Шлиссельбурга и Петропавловки. «Колокол» явился предшественником русской социал‑демократической печати. В нем широко освещались вопросы теории и практики прогрессивного общественного движения. С его страниц звучал громкий голос в защиту бесправных и угнетенных. Он звал к борьбе против царского самодержавия.

С 1849 года в Лондоне жил К. Маркс, руководивший отсюда международным рабочим движением. Здесь появился его гениальный труд «Капитал». В 1870 году в Лондон переехал Ф. Энгельс и прожил тут до самой кончины (1895 г.).

В 1864 году в Лондоне был основан I Интернационал, и до 1872 года здесь находился Генеральный совет Интернационала. В этом городе нашли приют уцелевшие после кровавой «майской недели» 1871 года парижские коммунары.

Да, много сторон лондонской жизни предстало перед Лениным пасмурным и дождливым апрельским днем 1902 года, когда он впервые прибыл в столицу Англии.

Никогда не иссякнет в людях стремление глубже познать гений Ленина, ленинские идеи, полнее и ярче представить все этапы и отдельные периоды, в том числе и лондонский, его жизненного пути. Каждая страница ленинской биографии значительна и близка нам. Вот почему вызывают такой интерес у людей те места, где Ленин жил и работал. Обнажив голову, стоял я у этих дорогих мест.

 

Глава VIII

НА ФРОНТАХ «ХОЛОДНОЙ ВОЙНЫ»

 

Кто ее породил? «Взлет» Эйзенхауэра. На совещании четырех. Георгий Константинович Жуков. Ворошилов – известный и малоизвестный. Маршалы Малиновский и Гречко. Еще о двух полководцах. Адмирал флота. Доктрина вмешательства и крен от нее. Запоздалое прозрение Эйзенхауэра. Даллес – кто он? На последней ступени его служебной лестницы. Мировая война не фатальна. С Хрущевым по Америке. Угрозы США по адресу Кубы. В Белом доме с Кеннеди. Поиск и успех компромисса. «Нестандартный» корреспондент. Человек‑легенда. Позорная война. Осуществленная мечта Хо Ши Мина. Раск не любил «паблисити».

 

Из Лондона в Москву я вернулся в апреле 1953 года. На новом посту в качестве первого заместителя министра иностранных дел СССР мне довелось проработать до февраля 1957 года. Возвращению я радовался, почувствовал, можно сказать, физически правоту известного афоризма: «Дома и стены помогают». Такое же волнующее чувство я испытал и в августе 1948 года, когда прибыл на Родину из США, где находился более восьми лет.

 

Кто ее породил?

 

Шли годы. «Холодная война» стала реальностью. Следуя курсу на «отбрасывание коммунизма», политике «балансирования на грани войны», открыто провозгласив «дипломатию силы», США вызвали своими действиями резкое усиление международной напряженности.

В то время, когда гитлеровский «третий рейх» был сокрушен и в полный рост встали практические задачи строительства новой Европы, общее направление которого определялось решениями Потсдамской конференции, в США и некоторых странах Западной Европы нашлась группа деятелей, одержимых стремлением создать замкнутый военный блок с участием Соединенных Штатов Америки, Канады и западноевропейских государств, нацеленный прежде всего против СССР и других социалистических стран. Цементирующей силой этого блока должны были стать Соединенные Штаты Америки с их большим экономическим и военным потенциалом.

Появлению на свет в апреле 1949 года агрессивного Североатлантического союза (НАТО) предшествовала активная работа его создателей, направленная на то, чтобы оправдать в глазах общественного мнения этот шаг, идущий вразрез с интересами мира, противоречащий Уставу ООН и союзническим обязательствам. После войны, еще задолго до формального образования блока, они развернули шумную пропагандистскую кампанию с подключением к ней политиков, историков, экономистов, видных журналистов, которые стали усердно, на разные голоса тянуть одну и ту же песню о нависшей над странами Западной Европы «угрозе коммунистической агрессии» и о «чисто оборонительном характере» будущего военного блока.

Особой активностью в средствах массовой информации отличался патриарх американской буржуазной журналистики Уолтер Липпман, выступавший на страницах газет, общий тираж которых достигал многих миллионов экземпляров, с призывами к созданию военной группировки западных государств. Главная идея, пронизывавшая его публикации, состояла в том, что такая группировка необходима Западной Европе и ее заокеанскому союзнику как воздух. В каждой статье, хотя и в разной дозировке, присутствовала немалая доза недружественных Советскому Союзу выпадов.

Этот крупнейший американский журналист, умевший иногда быть и объективным, считался старейшиной в клане профессионалов пера США. Поэтому мы и приглашали его часто на различные протокольные мероприятия в советское посольство. Вспоминается один разговор с ним. Он как‑то спросил меня:

– Господин посол, неужели вы продолжаете верить в возможность достижения согласия в мире, несмотря на то что сейчас происходит в нашей стране?

Я ответил:

– Да, я хотел бы верить в такую возможность.

Липпман и те, чьи интересы он выражал, вовсе не скрывали, что направленность будущего военного блока, за создание которого так ратовали в Вашингтоне, должна быть антисоветской. Эти люди удивительно быстро стали забывать свои собственные заявления, сделанные в годы войны, о том, что героическое сопротивление

Красной Армии и ее последующие победы отвечали интересам и стран западного мира.

В администрации президента Трумэна активным генератором идей в пользу создания военного блока являлся Дин Ачесон, занимавший сначала пост заместителя государственного секретаря, а затем и государственного секретаря США (1949–1953 гг.). Он много потрудился для подведения своего рода теоретического фундамента под планы сторонников «холодной войны». Его почерк просматривался и в «доктрине Трумэна», и в «плане Маршалла».

Методично и упорно Ачесон делал все от него зависящее для того, чтобы любой ценой довести до конца дело создания блока НАТО. Найти соучастников ему не составляло большого труда. Просто требовалось посодействовать тому, чтобы администрация отвалила солидный куш долларов тем, кто в порядке соревнования представит наиболее далеко идущий с точки зрения интересов реакции план рождения этого агрессивного образования. В США принято привлекать по соглашению научные учреждения к разработке той или иной внешнеполитической проблемы для официального Вашингтона.

В годы войны Ачесон, несмотря на то что являлся заместителем государственного секретаря США и занимался важными вопросами экономических отношений с иностранными государствами, заметной роли в политике не играл. Во всяком случае, в то время он не считался политической фигурой крупного калибра.

Он стал быстро набирать силу, когда во внешней политике США произошел поворот от сотрудничества с СССР к открытой вражде и военным приготовлениям, направленным против него и стран народной демократии. Именно в эти годы Ачесон очутился в кресле государственного секретаря. Создание Североатлантического союза явилось для него как бы пиком политической карьеры.

Однако время показало, что страницы политической биографии Ачесона отнюдь не способствовали закреплению его имени в памяти американцев. Когда встречаешься с современными политическими деятелями и дипломатами США, не говоря уже о представителях других стран, и спрашиваешь их, знают ли они что‑либо об Ачесоне, то немногие дают положительный ответ. Иногда, правда, кто‑нибудь восклицает:

– Ах да, это тот Ачесон, который приложил руку к созданию НАТО!

И лишь дипломаты, которые по долгу службы должны знать, хотя бы в общих чертах, историю создания Североатлантического блока, могут добавить кое‑что к характеристике этого деятеля.

На наших встречах Ачесон внешне всегда держался корректно. Складывалось впечатление, что перед вами находится английский аристократ, выросший на американской земле. Кстати, он родился в типичном англосаксонском районе США – Новой Англии.

Поначалу Ачесон позволял себе делать реверансы по адресу Советского Союза. Но они касались вопросов, не имеющих принципиального характера. Так случилось, например, в период работы сессии Совета ЮНРРА (Администрация помощи и восстановления Объединенных Наций), проходившей в ноябре 1943 года в Атлантик‑сити. Мне было поручено представлять на ней Советский Союз до приезда из Москвы специально назначенной для этой цели делегации. Ачесон тогда представлял США в Совете ЮНРРА.

Одним из наиболее ярких проявлений возраставшей агрессивности политики США на международной арене явилась война в Корее. СССР, последовательно действовавший в интересах поддержания международной безопасности, обеспечения надежного мира, с самого начала выступил за прекращение этой войны, решительно осудил агрессию США против корейского народа. 4 июля 1950 года по поручению Советского правительства я сделал заявление об американской вооруженной интервенции в Корее. В нем говорилось, что «правительство Соединенных Штатов Америки совершило враждебный акт против мира и на него ложится ответственность за последствия предпринятой им вооруженной агрессии».

Моральная и материальная помощь СССР послужила одним из существенных факторов поддержки КНДР и справедливого дела освободительной борьбы ее народа, с честью выдержавшего тяжелые испытания войны. СССР сыграл важную роль, содействуя началу переговоров о перемирии в Корее, а затем и достижению такого перемирия (1953 г.).

Вместе с тем по вине Вашингтона и поддерживаемых им марионеточных властей в Сеуле положение на Корейском полуострове до сих пор не нормализовано, что, разумеется, не придает стабильности обстановке на Дальнем Востоке. Подходящую основу для урегулирования данной проблемы составляют предложения Корейской Народно‑Демократической Республики, предусматривающие вывод американских войск из Южной Кореи, создание условий для объединения страны мирными средствами, без вмешательства извне. Советский Союз солидарен с такой позицией и поддерживает ее.

Следует отметить и тот важный факт, что СССР во многом способствовал подписанию Женевских соглашений по Индокитаю (1954 г.), которые положили конец кровопролитной войне, развязанной Францией против народов этого района.

В конце 1956 года внешние силы, опираясь на внутреннюю контрреволюцию, спровоцировали мятеж в Венгрии с целью восстановления в этой стране довоенных порядков, отрыва ее от социалистического содружества. Мятеж потерпел крах. Страны социализма дали всем понять, что они в состоянии постоять за себя.

Эти, равно как и другие подобные, акции получили должный отпор. Активный вклад в организацию такого отпора внес своей политикой Советский Союз.

 

«Взлет» Эйзенхауэра

 

Трумэна, который был наряду с Черчиллем инициатором политики «холодной войны», сменил на президентском посту Дуайт Эйзенхауэр.

Что можно сказать об этом американском деятеле?

Времена крупных исторических событий, связанных, как правило, с социальными потрясениями, войнами, изобилуют случаями, когда на первом плане государственной и общественной жизни стран появляются люди, до этого считавшиеся вообще малозаметными. Примером такого рода является «взлет» Эйзенхауэра. За немногие годы он проделал путь от почти неизвестного в начале второй мировой войны офицера‑штабиста до верховного главнокомандующего экспедиционными силами союзников в Западной Европе (1943 г.), а впоследствии и до президента США (1953–1961 гг.).

Дело было не только и даже не столько в личных качествах Эйзенхауэра. Особым блеском они не отличались. Все произошло во многом из‑за стечения обстоятельств. Со вступлением США в войну администрации Рузвельта пришлось в спешном порядке решать вопросы, связанные с кадрами высшего звена руководства американскими войсками.

Это и способствовало быстрому продвижению Эйзенхауэра по службе. На него пал выбор и тогда, когда потребовалось выдвинуть на должность главнокомандующего союзными войсками западных держав американского генерала, который хорошо знал штабную работу и умел ладить с людьми. Упорно поговаривали в то время в американской столице о том, что назначение на этот пост Эйзенхауэра – выходца из семьи немецкого эмигранта, осевшего в США, – имеет в конкретных условиях того времени скорее положительные, чем отрицательные стороны: то, что он знает характер, привычки и специфические черты немца, может быть полезным и на поле сражения, и вне его.

После назначения Эйзенхауэр посетил советское посольство в Вашингтоне. Мы считали этот визит показателем доброжелательности по отношению к нам, и генерал нанес его, несомненно, по инициативе Рузвельта.

Нет нужды повторять то, что уже сказано или написано об Эйзенхауэре как военачальнике или государственном деятеле. Хотел бы лишь привести некоторые факты – в том виде, в каком они отложились у меня в памяти, – из его политической биогра‑. фии и из личных встреч с ним.

Победа над фашистской Германией, безусловно, оставила свой след в сознании Эйзенхауэра. Он не скрывал восхищения блестящими военными операциями, спланированными и осуществленными советским командованием. Эйзенхауэр много хорошего говорил о Сталине, тепло вспоминал встречи с ним во время визита в Москву в 1945 году. Высоко он, американец, оценил награждение его советскими орденами – Победы и Суворова I степени.

После окончания войны Эйзенхауэр сделал не одно заявление о необходимости и возможности для США и СССР жить в мире. Так, на пресс‑конференции в Детройте в 1946 году он высказался в пользу достижения взаимопонимания между двумя странами и развития личных контактов между их руководителями.

В речи на съезде «Американского легиона» в августе 1947 года Эйзенхауэр заговорил даже о «мирном сосуществовании» государств, принадлежащих к капиталистической и социалистической общественным системам. Правда, в том же году и позже по адресу своего бывшего союзника – СССР он стал допускать такие выражения, как «агрессивная диктатура», хотя и продолжал признавать, например в своем выступлении в Вашингтоне в феврале 1948 года, что Советский Союз «не желает войны».

Противоречия, путаница? Да, имело место и то и другое. Но все это нанизывалось на общий недружественный по отношению к СССР шампур.

В заявлениях Эйзенхауэра на открытых форумах и на закрытых встречах, заявлениях, которые так или иначе становились достоянием гласности, все четче – и чем дальше, тем больше – прослеживалась тенденция: оливковая ветвь постепенно увядала, все явственнее слышался звон металла. Его голос отчетливо звучал в хоре тех набиравших в США силу голосов, которые превозносили идею американского руководства миром.

Немало враждебных по отношению к СССР речей Эйзенхауэр произнес в бытность главнокомандующим вооруженными силами

НАТО (1950–1952 гг.). На своем посту он активно содействовал развертыванию милитаристской деятельности этого блока, имеющего откровенно антисоветскую направленность.

В 1952 году Эйзенхауэр выставил свою кандидатуру на президентских выборах и одержал победу. Если этот взлет в политике сопоставить, допустим, с прыжком спортсмена, то его, несомненно, можно назвать рекордным. Его многие расценили как блистательный. Как кандидата от республиканской партии Эйзенхауэра и в 1956 году вновь избрали на пост президента США. Так он совершил второй взлет в политике.

Как в первом, так и во втором случае его избрание обеспечивала массированная поддержка крупных корпораций и компаний, связанных с производством вооружений. Для финансово‑промышленных монополий Рокфеллера, Моргана, Дюпона, Меллона и прочих миллиардеров политический курс администрации Эйзенхауэра являлся, по существу, их собственным курсом, и они всемерно содействовали его осуществлению. Средств для этого не жалели.

Восьмилетний период пребывания Эйзенхауэра в Белом доме характеризовался усилением внутриполитической реакции в США, преследованиями прогрессивных сил страны. Набирало темп, и притом неуклонно, военное производство. Лозунги гонки вооружений и «холодной войны» пронизывали все поры американской внешней политики.