Воображение, его виды, функции и связи с другими психическими процессами

Т.Рибо

АНАЛИЗ ВООБРАЖЕНИЯ. ИНТЕЛЛЕКТУАЛЬНЫЙ ФАКТОР *

Рассматриваемое с интеллектуальной своей сто­роны, то есть насколько оно заимствует свои эле­менты от познания, воображение предполагает две основные операции: одну отрицательную и подго­товительную — диссоциацию, и другую положитель­ную и учредительную — ассоциацию.

Диссоциация — это то же, что отвлечение или абстракция старых психологов, очень хорошо пони­мавших ее важность для занимающего нас предмета. Во всяком случае этот термин "диссоциация", мне кажется, следует предпочесть, потому что он понят­нее. Он обозначает собою род, в котором абстрак­ция только вид. Это — операция самопроизвольная и по ее свойству более глубокая, потому что абстрак­ция в собственном смысле действует только на от­дельные состояния сознания, между тем как диссо­циация действует преимущественно на ряды состо­яний сознания, которые она разделяет, раздробля­ет, разлагает, и такою предварительной обработкой делает их способными входить в новые сочетания.

Восприятие представляет операцию синтетичес­кую, и однако диссоциация (или абстракция) за­ключается уже в виде зародыша в восприятии, имен­но потому, что она — сложное состояние. Всякий воспринимает особым образом, в зависимости от своей природы и впечатления минуты. Художник, спортсмен, торговец и равнодушный зритель на одну и ту же лошадь смотрят каждый по своему и весьма различно: качества, занимающие одного, не заме­чаются другим.

Так как образ есть упрощение чувственных дан­ных, а его природа зависит от свойств предшество­вавших восприятий, то и в нем неизбежно должна продолжаться эта работа диссоциации. Но этим ска­зано мало, потому что наблюдение и опыт показы­вают нам, что в большинство случаев означенная работа при этом значительно увеличивается. Чтобы проследить постепенное развитие этого разложения, мы можем грубым образом подразделить образы на три категории - полные, неполные, схематические — и последовательно изучить их.

Группа образов, называемых полными, обнимает прежде всего предметы, непрестанно повторяющи-

' Рибо Т. Творческое воображение. СПб., 1901. С.11—17.

еся в обыденном опыте: моя чернильница, лицо моей жены, звук колокола или соседних часов и проч. В эту категорию входят также образы предметов, вос­принятых нами небольшое число раз, но оставших­ся очень ясными в нашей памяти вследствие побоч­ных причин. Полны ли они в строгом смысле слова? Они не могут быть таковыми, и противоположное предположение есть самообман сознания, исчезаю­щий при сопоставлении их с действительностью. Представление еще менее чем восприятие способно заключать в себе все качества какого-нибудь пред­мета; оно представляет подбор их, изменяющийся смотря по случаю. Живописец Фромантен, хвалив­шийся тем, что через два или три года он "ясно по­мнил" предметы, на которые едва удалось ему слу­чайно взглянуть во время путешествия, сделал тем не менее следующее признание: "Мое воспомина­ние о предметах, хотя и очень точное, никогда не имело такой надежности, какую можно допустить для всякой записи. Чем более оно ослабляется, тем больше преобразуется, становясь собственностью моей памяти, и лучше подходит для того употребле­ния, для какого я его предназначал. По мере того, как точная форма изменяется, из нее возникает дру­гая, наполовину действительная и наполовину во­ображаемая, которую я предпочитаю". Заметим, что говоривший так был художник, одаренный редкой зрительной памятью; но новейшие исследования показали, что у обыкновенных людей образы, счи­тающиеся полными и точными, подвергаются из­менениям и обезличиваются. В этом мы убеждаемся, когда по истечении некоторого времени имеем воз­можность вновь наблюдать прежний предмет, если только сравнение между действительным предметом и его представлением возможно. Заметим, что в этой группе образ всегда соответствует частным, индиви­дуальным предметам; в остальных двух группах этого не будет.

Группа неполных образов, по свидетельству са­мого сознания, происходит из двух различных ис­точников: во-первых, от недостаточных или слабых восприятий, а во-вторых, от впечатлений, произве­денных аналогичными предметами; если эти впечат­ления повторяются слишком часто, то они смеши­ваются между собою. Последний случай хорошо опи­сан Тэном. Если человек, пробежавший по аллее то­полей, говорит он, желает представить себе тополь, или, заглянувши на задний двор, хочет представить себе курицу, то оказывается в большом затрудне­нии, потому что различные его воспоминания нале­гают друг на друга. Опыт становится причиной ис­чезновения представлений; образы, уничтожая друг друга, ниспадают до состояния смутных стремлений,

противоположность которых при их равенстве ме­шает им подняться. "Образы стираются от столкно­вения между собою, как тела при трении друг о друга".

Эта группа ведет нас к следующей группе схема­тических образов, совершенно лишенных индиви­дуальных признаков: таковы смутные представления розового куста, булавки, папиросы и проч. Это край­няя степень бедности: образ, лишенный мало-пома­лу свойственных ему признаков, не более как тень. Он сделался той переходной формой между пред­ставлением и чистым понятием, которую ныне оз­начают названием родового образа, или по крайней мере приближается к ней.

Итак образ подвергается непрестанной метамор­фозе и обработке по части устранения одного, при­бавления другого, разложения на части и утраты ча­стей. Он не есть нечто мертвое и не походит на фото­графическое клише, с которого можно получить неопределенное число копий. Завися от состояния мозга, он изменяется как все живое, и имеет свои приобретения и потери, - особенно потери. Но каж­дый из трех вышеуказанных классов оказывается полезным при изображении; они служат материа­лом для разных видов воображения — в конкретном виде для механика и художника, а в схематическом для ученого и других.

До сих пор мы видели только одну часть работы диссоциации и, собственно говоря, наименьшую. Мы рассматривали образы как будто отдельные, незави­симые факты, как психические атомы; но это воз­можно только чисто теоретически. Представления не уединены друг от друга, в действительности они со­ставляют части одной общей цепи, или лучше од­ной ткани, сети, потому что по причине их много­численных соотношений они могут расходиться как лучи во все стороны. При том же диссоциация дей­ствует таким же образом на ряды, искажая их, обе­зображивая, расчленяя и обращая в состояние раз­валин.

Идеальный закон оживания образов известен со времен Гамильтона под именем "закона реинтегра­ции" и состоит в переходе одной из частей во все целое, так как каждый элемент стремится воспро­извести полное состояние, а каждый член ряда -всю совокупность ряда. Если бы этот закон суще­ствовал один, то изображение для нас было бы не­возможным никогда; мы не могли бы освободиться от повторения и оказались бы навсегда заключен­ными в тюрьму рутины. Но есть некоторая противо­действующая сила, освобождающая нас из такого положения; эта сила — диссоциация.

Психологи так давно изучают законы ассоциа­ции, что представляется довольно странным, поче­му никто из них не занялся исследованием, не име­ет ли тоже своих законов и обратная операция, то есть диссоциация. Мы не можем, конечно, здесь сде­лать попыток заняться этим предметом, так как это выходило бы из поставленных нами себе рамок, а потому считаем достаточным указать только мимо­ходом на два главные условия, определяющие дис­социацию рядов.

1. Существуют причины внутренние или субъек­тивные. Оживание лица, памятника, картины при­роды, события - всего чаще бывает лишь частным. Оно зависит от различных условий, оживляющих

существенные черты и заставляющих исчезать вто­ростепенные подробности; это существенное, пере­живающее диссоциацию, зависит от субъективных причин, главнейшие из которых прежде всего прак­тические, утилитарные соображения. Это — упомя­нутое уже стремление пренебрегать тем, что беспо­лезно, и исключать его из сознания. Гельмгольц до­казал, что в акте зрения некоторые подробности остаются незамеченными, потому что они безраз­личны для жизненных потребностей, и есть много других случаев такого же рода. Во вторых, это — аф­фективные причины, управляющие вниманием и ориентирующие его в известном, исключительном направлении; они будут изучены в этом сочинении впоследствии. Наконец, это — логические или ин­теллектуальные причины, если означить таким на­званием закон умственной инерции или закон наи­меньшего усилия при посредстве которого дух стремится к упрощению или к облегчению своей ра­боты.

2. Существуют причины внешние или объектив­ные, каковы изменения в данных опыта. Когда два или несколько качеств или событий даны, как по­стоянно сочетающиеся, они не подвергаются дис­социации. Много истин (например, существование антиподов) усваивается с трудом, потому что здесь приходится разбивать неразрушимые ассоциации. Один восточный царь, о котором говорит Сюлли, отказывался допустить сушествование твердой воды, так как ему никогда не приходилось видеть льда. "Вся­кое цельное впечатление, составные части которого никогда не были даны нам отдельно опытом, очень трудно поддается анализу. Если бы все холодные пред­меты были влажными, а все влажные холодными, если бы все жидкости были прозрачными, и ни один нежидкий предмет не был бы прозрачным, то нам очень трудно было бы отличать холодное от влажно­го и жидкое от прозрачного". "Совершенно наобо­рот, — прибавляет Джемс, — все вступающее в со­четание то с одним предметом, то с другим, стре­мится отпасть от обоих... Это можно было бы назвать законом диссоциации путем сопутствующих изме­нений".

Чтобы лучше понять безусловную необходимость диссоциации, заметим, что восстановление целого, реинтеграция, по своей природе является препят­ствием для творчества. Можно привести примеры людей, могущих запомнить двадцать или тридцать страниц книги; но когда им понадобится известное место, они не могут сразу привести его и должны начать чтение наизусть сначала, пока не дойдут' до искомого места, так что эта крайняя легкость запо­минания становится важным неудобством. Если не говорить о таких редких случаях, то известно, что люди необразованные и ограниченные о каждом со­бытии рассказывают всегда одинаково и неизмен­но, где все стоит на одном и том же плане, важно оно, или неважно, нужно или не нужно; они не опустят никакой подробности, так как не в состоя­нии сделать выбор. Умы, отличающиеся таким скла­дом, не способны к изобретательности.

Короче можно сказать, что память бывает двоя­кого рода. Одна вполне систематизированная (при­вычки; рутина, стихи или проза, выученные наи­зусть; безупречное исполнение музыкальных пьес и

проч.): она составляет как бы глыбу, неспособную вступать в новые сочетания. Другая — не системати­зированная, то есть составленная из небольших групп, более или менее связных между собою; такая память пластична и способна к новым сочетаниям. Мы перечислили только самопроизвольные, ес­тественные причины диссоциации, опуская причи­ны намеренные и искусственные, представляющие лишь подражание первым. Действием этих различ­ных причин образы или ряды измельчаются, раздроб­ляются, разбиваются, но тем способнее они стано­вятся служить материалами для изобретателя. Эта работа аналогична в геологии с тою, вследствие ко­торой возникает новая почва от разложения старых пород.

Л. С.Выготский

ВООБРАЖЕНИЕ И ЕГО РАЗВИТИЕ В ДЕТСКОМ ВОЗРАСТЕ *

Для старой психологии, в которой чаще всего все виды психической деятельности человека рас­сматривались как известные ассоциативные комби­нации прежде накопленных впечатлений, проблема воображения была неразрешимой загадкой. Волей-неволей старая психология должна была сводить во­ображение к другим функциям, потому что самое существенное отличие воображения от остальных форм психической деятельности человека заключа­ется в следующем: воображение не повторяет в тех же сочетаниях и в тех же формах отдельные впечат­ления, которые накоплены прежде, а строит какие-то новые ряды из прежде накопленных впечатлений. Иначе говоря, привнесение нового в самое течение наших впечатлений и изменение этих впечатлений так, что в результате возникает некоторый новый, раньше не существовавший образ, составляет, как известно, самую основу той деятельности, которую мы называем воображением. Следовательно, для ас­социативной психологии, которая рассматривала всякую деятельность как комбинирование уже быв­ших в сознании элементов и образов, воображение-должно было быть неразрешимой загадкой.

Известно, что старая психология пыталась обой­ти эту загадку путем сведения воображения к другим психическим функциям. В сущности, эта идея и ле­жи! в основе всего старого психологического уче­ния о воображении, которое, как выразился Т. Рибо в известной работе о воображении, рассматривает два его вида, выделяя, с одной стороны, так назы­ваемое воспроизводящее воображение и, с другой — творческое, или воссоздающее, воображение.

Воспроизводящее воображение — та же самая память. Под воспроизводящим воображением пси­хологи понимали такую деятельность психики, при которой мы воспроизводим в сознании ряд образов, пережитых нами, но восстанавливаем их тогда, ког­да непосредственных поводов для восстановления нет. Такая деятельность памяти, которая состоит в воз­никновении в сознании прежде пережитых образов и не связана с непосредственным актуальным пово­дом для их воспроизведения, называлась старыми психологами воображением.

Различая эту форму воображения от памяти в истинном смысле слова, психологи говорили так: если я, видя сейчас какой-нибудь пейзаж, вспоми­наю другой, похожий пейзаж, который я когда-то видел, видел где-то в другой стране, то это деятель­ность памяти, потому что наличный образ, налич­ный пейзаж вызывает во мне пережитый образ. Это обычное движение ассоциаций, которое лежит в основе функций памяти. Но если я, погруженный в собственное раздумье и мечты, не видя никакого пейзажа, воспроизвожу в памяти пейзаж, который видел когда-то, то эта деятельность будет отличать-

* Выготский ПС. Лекции но психологии // Собр. соч.: В 6 т. М.: Педагогика, 1982. Т. 2. С. 436 439.

ся от деятельности памяти тем, что непосредствен­ным толчком для нее служит не наличие вызываю­щих ее впечатлений, а какие-то другие процессы.

Иначе говоря, эти психологи нащупали верную мысль, что деятельность воображения даже тогда, когда оно оперирует с прежними образами, являет­ся деятельностью, которая психически обусловлена иначе, чем деятельность памяти.

Однако здесь психологи наталкиваются на сле­дующее обстоятельство: вспоминаю ли я прежний пейзаж, глядя на настоящий, или же я вспоминаю его, когда в голове у меня промелькнуло слово — название местности, напомнившее мне пейзаж, ко­торый я видел, от этого дело по существу не меняет­ся. Разница между памятью и воображением заклю­чается не в самой деятельности воображения, а в тех поводах, которые вызывают эту деятельность. Сама же деятельность в обоих случаях оказывается очень сходной, потому что, если стоять на точке зрения атомистической психологии, которая из элементов создает сложные формы деятельности, нет другого пути для объяснения деятельности воображения, как предположение о том, что какое-то наличие обра­зов вызывает ассоциированные с ними образы. При таком подходе проблема воспроизводящего вообра­жения целиком сливалась с проблемой памяти: она рассматривалась как одна из функций памяти среди многих других ее функций.

Труднее обстояло дело с тем видом деятельнос­ти, который психологи называют творческим вооб­ражением. Здесь на первый план выдвигается отли­чие, о котором я уже говорил, а именно присущие воображению моменты создания новых образов, которых не было в сознании, не было в прошлом опыте.

Возникновение новых творческих образов ассо­циативная психология объясняла случайными свое­образными комбинациями элементов. При творчес­ком воображении появляются новые комбинации из этих элементов, которые сами не являются новыми. Это основной закон воображения с точки зрения старой психологии, выразителями которой были В. Вундт и Т. Рибо, говорившие, что воображение способно создавать многочисленные новые комби­нации прежних элементов, но не способно создать ни одного нового элемента.

Я должен сказать, что работа этих психологов в значительной степени была плодотворной, так, они показали шаг за шагом чувственную обусловленность процессов воображения. Они показали, по выраже­нию одного из психологов, что наша мечта витает не по прихоти, а связана со всем опытом того чело­века, который мечтает, что все самые фантастичес­кие представления в конечном счете сводятся к не­известным комбинациям элементов, встречавшихся в прежнем опыте человека, что даже в сновидении мы не можем увидеть ничего такого, что так или иначе, в том или ином виде не было когда-то пере­жито нашим сознанием в состоянии бодрствования, и что самые фантастические представления не явля­ются фантастическими с точки зрения элементов, которые в них содержатся. Иначе говоря, этими пси­хологами как нельзя лучше была раскрыта реальная подпочва воображения, связь воображения с преж­ним опытом, с уже накопленными впечатлениями.

Но другая сторона проблемы, заключающаяся в том, чтобы показать, что же в воображении является ос­новой той деятельности, которая позволяет пред­ставить все эти уже накопившиеся впечатления в совершенно новом виде, в новой комбинации, была не решена, а обойдена.

Дж.Гибсон

СВЯЗЬ МЕЖДУ ВООБРАЖАЕМЫМ И ВОСПРИНИМАЕМЫМ *

Я считаю, что обыкновенный наблюдатель впол­не осознает разницу между поверхностями, которые существуют, и поверхностями, которых нет. (К пос­ледним относятся поверхности, которые прекрати­ли свое существование, поверхности, которых еще нет, а также те поверхности, которых никогда не было и никогда не будет.) Как такое возможно? Что представляет собой информация о существовании? Каковы ее критерии? Широко распространено убеж­дение, что маленькие дети и люди, страдающие гал­люцинациями, не осознают этого отличия. Они не отличают "реального" от "воображаемого", потому что восприятие и психическое воображение для них неразделимы. Это учение основывается на следую­щем предположении: поскольку и восприятие, и во­ображаемый образ зарождаются в мозгу, возможно постепенное превращение одного в другой. Убедить­ся в реальности переживаемого можно только с по­мощью разума. Перцепт нельзя проверить с помо­щью его самого.

Со времен Джона Локка принято считать, что образ представляет собой "слабую копию" перцепта. Титченер убеждал нас в том, что образ "легко спу­тать с ощущением" (Titchener, 1924, с. 198). Его уче­нику К. У. Перки удалось продемонстрировать, что слабое оптическое изображение, проецируемое тай­ком от испытуемого с обратной стороны мутного полупрозрачного экрана, может не замечаться им, когда он воображает, что на экране имеется такой же объект (Perky, 1910). Известный нейрохирург Пен-филд описал случаи, когда электрическая стимуля­ция поверхности мозга пациента, находившегося в сознании, вызывала впечатления, "имевшие силу" настоящего восприятия (Penfleld, 1958). Принято счи­тать, что если содержание сознания сопровождает­ся ощущением реальности, то это перцепт, если не сопровождается ощущением реальности — то это образ. Подобного рода рассуждения в высшей степе­ни сомнительны.

Я полагаю, что в работающей воспринимающей системе есть вполне надежные автоматические тес­ты на реальность. Они совсем необязательно долж­ны быть интеллектуальными. Когда изменяется ак­комодация хрусталика, поверхность видится с боль­шей или меньшей отчетливостью, чего нельзя ска­зать об образе. При фиксации воспринимаемая по­верхность видится четче, а образ — нет. Поверхность можно сканировать, а образ — нельзя. Когда глаза конвергируют на объект, находящийся во внешнем мире, он перестает двоиться, когда же глаз диверги-рует, двоение возникает вновь. В мире сознания с образами ничего подобного не происходит. В объект нужно пристально всматриваться, используя весь тот комплекс приспособительных настроек, который был описан [ранее]. В образ же всмотреться невоз-

* Гибсон Дж, Экологический подход к зрительному восприя­тию. М.: Прогресс, 1988. С. 363—365.

можно — ни в послеобраз, ни в так называемый эй­детический образ, ни в образ сновидений, ни даже в галлюцинаторный образ. Конечно, воображаемый объект можно подвергнуть воображаемому исследо­ванию, но никто, наверное, не станет пользоваться этим способом в надежде открыть что-нибудь прин­ципиально новое и неожиданное в объекте, посколь­ку в визуализированном объекте нет ничего, кроме того, что ваша воспринимающая система уже однаж­ды извлекла из этого объекта. Решающим тестом на реальность является возможность открывать новые черты и детали в процессе тщательного обследова­ния. Можно ли получить новую стимуляцию и из­влечь новую информацию из нее? Является ли ин­формация неисчерпаемой? Можно ли еше что-ни­будь увидеть? Воображаемое изучение воображаемой сущности не пройдет этой проверки.

Обратимое заслонение являет собой еще один критерий существования вещей, тесно связанный с предыдущими. Вес, что уходит из виду при повороте головы в одну сторону и появляется в виду при ее повороте в противоположную сторону, представля­ет собой устойчивую поверхность. То, что появляет­ся в виду при повороте головы, — это предсуществу-ющая поверхность. Иными словами, она существует. Три времени (настоящее, прошедшее и будущее) глагола видеть не передают в полной мере того, что мы видим; восприятие происходит без слов. Следо­вательно, критерий реального (в противовес вообра­жаемому) кроется в том, что происходит при пово­ротах и передвижении наблюдателя. Когда младенец вертит головой, ползает, помещает руки в свое поле зрения и убирает их из него, он воспринимает то, что является реальностью. Выдумки о том, что ребе­нок не замечает разницы между реальным и вообра­жаемым до тех пор, пока у него не разовьется ин­теллект, — просто менталистическая чепуха. Подра­стая и знакомясь со своей средой обитания, ребе­нок все полнее постигает реальность.

И тем не менее нередко в качестве довода в пользу того, что психические образы могут ничем не отличаться от перцептов, ссылаются на сновиде­ния, которые иногда переживаются как реальность, и на галлюцинации (как вызываемые употреблени­ем наркотиков, так и настоящие, возникающие при психозах), поскольку в этом случае люди ведут себя так, словно у них восприятие нормально функцио­нирует, или по крайней мере они думают, что оно так функционирует. Меня эти доводы не убеждают (Gibson, 1970). Человек видит сны, когда спит, и во сне не может проводить тесты на реальность. Чело­век, принявший наркотик, полагается на свое зре­ние и попросту не хочет прибегать к тестам на ре­альность. Мало ли по каким причинам больной с галлюцинациями не пытается рассмотреть то, что, как он утверждает, он видит, походить вокруг это­го, посмотреть на это со стороны, то есть проверить реальность этого!

Существует распространенное заблуждение, буд­то если удастся потрогать руками то, что видишь, то оно реально. Считается, что чувство осязания более достоверно, чем зрительное чувство. Теория зрения епископа Беркли была основана на этой идее. Это, конечно, неверно. Галлюцинации бывают не только зрительными, но и тактильными. Если чувства на са-

мом деле являются такими воспринимающими сис­темами, какими я их описал, то гаптическая систе­ма имеет собственные формы исследовательско-при-способительной деятельности и свои автоматичес­кие тесты на реальность (Gibson, 1966, b). Одна вос­принимающая система не может проверять другую. Зрение и осязание - два способа получения в ос­новном одной и той же информации о внешнем мире.

У.Найссер ВООБРАЖЕНИЕ И ПАМЯТЬ *

Воображение — тема, казавшаяся некогда слиш­ком зыбкой, слишком менталистской и слишком незначительной для серьезного изучения, — стала сейчас модным объектом когнитивных исследова­ний**, насчитывающих уже много важных откры­тий и повторных открытий. Была многократно под­тверждена эффективность образов как мнемотехни-ческих средств; установлено, что воображение и вос­приятие могут вступать в конфликт друг с другом, по крайней мерс в определенных условиях; опера­ции сканирования или изменения ориентации об­разов осуществляются, как было показано, в опре­деленные и доступные измерению интервалы вре­мени***. Интенсивно исследовались эйдетические образы****, характерные для некоторых детей, и были написаны книги о людях с замечательными спо­собностями к образному запоминанию *****.

Полученные результаты объяснялись в основном к терминах линейной когнитивной модели.<... > Эта модель предполагает, что зрительный образ — это, в сущности, сформировавшийся необычным способом "перцепт". Считается, что хотя перцепты, как пра­вило, являются завершением цепи операций по пе­реработке информации, в начале которой находит­ся стимул, они могут быть получены также и в от­сутствие такового. С помощью памяти можно выз­вать поток процессов где-то в середине перцептив­ной системы (вместо того чтобы запустить его, воз-

* Найсс&р У. Познание и реальность. М.: Прогресс, 1981. С.141—148.

*' Целый ряд опубликованных в последние годы книг свиде­тельствует об этом интересе: Richardson (1969); Horowitz (1970), Segal (1971 b), Pa/wo {1971), Sheehan (1972), Chase (1973).

**" Конкретные ссылки на соответствующие эксперименталь­ные работы будут даны в этой главе позднее.

*"*" Эйдетические образы у детей - сообщение ребенка о гом, что он продолжает видеть картину в течение приблизитель­но минуты после того, как она была убрана из поля зрения, - по-прежнему остаются спорной проблемой. Р.Б.Хвйбвр и Р.Н.Хвй-бер, снова вызвавшие интерес к изучению эйдетических обра­зов своей работой 1964 г., пересмотрели некоторые прежние представления на основе новых данных (Leaser, Haber, Haber, 1969). В разных исследованиях приводятся весьма различные резуль­таты, относящиеся к таким центральным вопросам, как частота эйдетических образов, их точность, степень сходства с тем, что переживается при реальном акте видения. Грей и Гаммерман (1975) сделали полезный обзор работ в этой области. Что каса­ется меня, ю я склонен думать, что умственные образы у детей-эйдетиков во многом сходны с соответствующими образами у других людей, но их интересуют другие аспекты образов, и, кроме юто, очи используют другие средства интроспективного описа­ния, в частности метафоры. Этот феномен, по-видимому, никогда не был обнаружен у взрослых, за исключением некоторых меж­культурных исследований, в которых проблемы перевода, унифи­кации критериев, социальных ожиданий, образности и т. п. явля­ются, вероятно, причиной удивительного многообразия и проти­воречивости результатов (Dooo, 1964, 1965, 1966, 1970;FeWman, 1968). Поразительные зрительные воспоминания отмечались эпизодически у взрослых в исследованиях, посвященных совер­шенно иным проблемам (см., например, Лурия, 1989; Stromeyer, 1970; Stromeyer, Psotka, 1970; Gummetman, Gray, 1971), однако они сильно отличались от эйдетических образов у детей, а также друг от друга. У этих испытуемых образы не просто наблюдались спустя несколько секунд после действия стимула, но могли про­извольно вызываться. Я не могу предложить адекватного теоре­тического объяснения этому.

"**" Лурия (1969).

действовав на рецепторы), и в конечном счете он достигнет того места, где находится сознание. Когда это случается, мы, согласно модели, констатируем наличие умственного образа. Если воспользоваться терминологией прошлого века, то образы представ­ляют собой не что иное, как "ощущения централь­ного происхождения".

На самом деле существуют два варианта этой теории, спор между сторонниками которых сводит­ся к вопросу о том, можно ли считать, что поток переработки завершается, когда достигается уровень сознания. Некоторые психологи полагают, что мож­но манипулировать образом, изучать его и перераба­тывать и на каких-то последующих стадиях, как если бы он был картиной, которую реально разглядывает индивид*. Это в определенном смысле согласуется с интроспекцией, поскольку мы действительно как будто бы рассматриваем наши образы. В то же время философский аспект такого подхода имеет целый ряд слабых мест: приходится постулировать существова­ние нового перцептивного механизма, осуществля­ющего это рассматривание. Понимая эту трудность, другие теоретики склоняются к мысли, что вся пе­реработка осуществляется где-то за кадром, а созна­тельный образ не более чем эпифеноменальный след уже выполненной работы**.

Оба варианта линейной теории сталкиваются с трудностями при объяснении того, почему образы и перцепты обычно не смешиваются друг с другом. Почему индивид знает, имеет ли содержание его сознания в данный момент своим источником внеш­ний стимул или нет? Действительно, мы почти всег­да в состоянии дать себе в этом отчет, по крайней мере когда не спим. Хотя эксперимент Перки часто приводится в качестве доказательства того, что пер­цепты и образы трудно различимы, однако при его проведении было допущено много серьезных оши­бок, и он фактически не был никем воспроизве­ден***. Повседневный опыт свидетельствует об об­ратном: восприятие объекта и его образное представ­ление действительно имеют нечто общее, однако они тем не менее явно различны.

В этой главе будет предложен такой подход к ука­занной проблеме, который непосредственно выте­кает из понимания восприятия, изложенного в пре­дыдущих главах. Воображение не есть восприятие, но образы действительно представляют собой дерива­ты перцептивной активности. Конкретно они пред-

* См., например, Kosslyn (1975) Большинство теоретиков от­рицает теорию картины, однако она часто имплицитно содер­жится в их рассуждениях.

** См., например, Пылышин (1973). Бауэр, придерживавшийся некогда своего рода теории картины, доступной для обозрения {Bower, 1972), сейчас, видимо, отказался от нее и полагает, что реальные когнитивные механизмы находятся где-то в другом месте (Anderson, Bower, 1973).

*** Перки (1910) просил "наивных" испытуемых "проециро­вать" какой-нибудь конкретный умственный образ на экран на который тайком от них проецировалось бледное изображение того же предмета. Многие описывали эту реальную картину как свой собственный образ, однако "требующие аспекты" ситуации почти не оставляли им возможности для выбора. (Испытуемые, подозревавшие подвох, исключались из эксперимента.) Сегал (1971а; 1972), пытавшийся много раз повторить эхеперимет Перки, обнаружил, что иногда имеют место случаи "включения" стимула в образ, но очень немногие испытуемые, если таковые вообще были, ошибочно принимали реальную картину за вооб­ражаемую.

ставляют собой предвосхищающие фазы этой актив­ности, схемы, которые воспринимающий вычленил из перцептивного цикла для других целей. Вообра­жение не смешивается обычно с восприятием, по­тому что последнее предполагает непрерывный сбор новой информации. Только когда этот процесс пре­рван или отсрочен, могут появиться образы. Посколь­ку это происходит неизбежно и регулярно во время локомоций, когнитивные карты являются наиболее широко используемым и наименее спорным видом умственных образов.

Образы как перцептивные предвосхищения

На практике понятие воображение определяется посредством перечисления довольно случайного на­бора операций, включающего собственно интрос­пекцию, отчеты других людей об их интроспектив­ных наблюдениях, а также множество более или ме­нее объективных экспериментальных процедур. Пред­лагаемая гипотеза рассчитана на объяснение не толь­ко экспериментальных результатов, но и многих ин­троспективных феноменов. Я полагаю, что пережи­вание наличия образа представляет собой внутрен­ний аспект готовности к восприятию воображаемо­го объекта и что различия между людьми в природе и качестве их образов отражают различие информа­ции, к сбору которой они подготовились. Некото­рые люди находят естественным утверждать, что они "видят" свои образы, другие же полностью отверга­ют такую терминологию. Трудно сказать, насколько эти индивидуальные различия связаны со случайным выбором метафоры и насколько они отражают ре­альные различия зрительных перцептивных механиз­мов. Если, однако, образы суть примеры перцептив­ной готовности, следует, конечно, ожидать разли­чий в точности, объеме и детальности предвосхи­щаемой в них информации.

Воображение и зрение коренным образом отли­чаются друг от друга. Когнитивные карты и схемы объектов, которые проявляются как образы, когда они выступают самостоятельно, смешиваются с ак­тами локомоций и восприятия, если они возникают в процессе уже осуществляющейся активности. Они являются лишь компонентами перцептивного цик­ла, но не всем циклом и не его объектом. Когда же они возникают отдельно от всего остального, то пе­реживаемое нами представляет собой воображение, а не видение. Каждому приходилось переживать по­добное, каким бы именем он ни называл это и ка­кому бы уровню структурности и детальности ни соответствовало переживаемое. Образы не являются воспроизведениями или копиями ранее сформиро­ванных перцептов, поскольку восприятие по своей сути не сводится в первую очередь к получению пер­цептов. Образы — это не картинки в голове, а планы сбора информации из потенциально доступного ок­ружения.

С этой точки зрения люди не являются единствен­ными существами, наделенными воображением. Каж­дый организм, способный предвосхищать организа­цию объектов в окружающей его среде, имеет ког-

нитивную карту; каждый, кто может приготовиться к сбору информации, специфицирующей некоторый объект, способен представить себе этот объект. Во­ображением, следовательно, наделены очень мно­гие виды животных, а также самые маленькие дети. Наделены им, однако, и взрослые, обладающие ре­чью люди, и их интроспективные отчеты ставят пе­ред рассматриваемой гипотезой две проблемы. Пер­вую проблему создает сам факт существования инт­роспекции: если образы суть предвосхищения, а не картины, то что же происходит, когда мы их описы­ваем? Отложим ответ на этот вопрос до следующей главы, которая будет целиком посвящена языку и его использованию. Другая проблема более актуаль­на и, возможно, уже волнует читателя. Каждый зна­ет на основе своего собственного опыта, что мы спо­собны воображать вещи, которых на самом деле не ожидаем. Само слово "воображаемые" говорит о том, что образы представляют собой нечто иное, чем ре­алистическое предвосхищение будущего. Как это сле­дует понимать?

Когда кто-нибудь описывает умственный образ, он в соответствии с нашей гипотезой не говорит о вещи, которая существует в каком-то отдаленном и туманном уголке мозга; он говорит о принадлежа­щей реальному миру вещи, которая может быть ак­туально или потенциально воспринята. Это не озна­чает, разумеется, что она должна быть реальной. По своей природе предвосхищения относятся скорее к вещам, которые еще только могут появиться, чем к вещам, существование которых уже установлено. Более того, нет никаких оснований для того, чтобы имеющий образ индивид верил, что соответствую­щий объект имеется где-то за углом или что он во­обще когда-либо предстанет перед ним. Чтобы вооб­разить то, что, как вы знаете, не является реально­стью, вам необходимо только отделить чисто зри­тельную готовность увидеть от общих представлений о том, что может реально случиться, и включить ее в