Картина русской жизни, горацианские и анакреонтические мотивы в поэзии Г.Р.Державина («Приглашение к обеду», «Русские девушки», «Цыганская пляска», «Евгению.Жизнь Званская» и др.).

В поэзии Державина идеально-гармонический мир "домашней жизни" возникает как соотнесение традиционно-поэтических элементов, заданных анакреонтическими и, в особенности, горацианскими мотивами, с чертами исторически определенного домашнего уклада. Литературная традиция пролагает здесь пути для выстраивания нового поэтического пространства: на ее основе в область поэтической гармонизации попадает сфера частной дворянской жизни - домашний (семейный и дружеский) быт, негородской, т. е. окруженный природой и автономный, независимый от придворной жизни.

Противонаправленность "граду", "столице", "жизни дворской" в первую очередь определяет домашнюю (особенно "сельскую", "деревенскую") жизнь в стихотворениях Державина "К Н. А. Львову" (1792), "Капнисту" (1797), "О удовольствии" (1798), "Похвала сельской жизни" (1798), "Деревенская жизнь" (1802), "Евгению. Жизнь Званская" (1807) и др. Основанием для этого часто оказывается традиционное для анакреонтики противопоставление наслаждения настоящей минутой и растраты настоящего в заботе о будущем (как, например, в стихотворении "Деревенская жизнь"). Соответственно "градские" ценности - чины, слава, богатство - отвергаются, так как ведут к потере "способной минуты" "в печали и скуке злобной", а "счастливая" жизнь в деревне связывается, как и подсказывает традиция, с "вином" и "любовью" (в обличье "славянских божеств":"Богат, коль Лель и Лада/ Мне дружны, и Услад"), а также "здравием" и "обилием", сближающимися уже с горацианскими мотивами.

"Похвала" "сельской", "деревенской" жизни у Державина восходит к традиции "русского горацианства, с особенным интересом "склонявшего на наши нравы" второй эпод Горация". У Державина на основе горацианских мотивов (и, в частности, варьирования первых строк II эпода) "сельская" и "градская" жизнь разграничиваются в целом ряде стихотворений - например, в "Жизни Званской":

Блажен, кто менее зависит от людей,

Свободен от долгов и от хлопот приказных,

Не ищет при дворе ни злата, ни честей

И чужд сует разнообразных!

Противопоставление "домашнего покоя" и "разнообразных сует", обременительных столичных "благ", оборачивающихся тревогами и бедствиями, строится у Державина на горацианском мотиве довольства жизнью умеренной, независимой - вдали от превратностей "большого" мира, на собственной, унаследованной от дедов земле.

Наиболее важной при этом является у Державина "независимость", "вольность златая", которая обретается лишь вне "столичной" жизни - в удаленности, недосягаемости, "сокрытости".

Все пространство "сельского" мира у Державина предстает освоенным каждодневной "домашней" деятельностью ("хозяйствованием") "поселянина", в роли которого выступает сам лирический субъект или адресат лирического послания. Эта деятельность вписана в окружающую природу и взаимодействует с ней - преобразует ее в источник всех жизненных благ ("труды", "работы"), использует ее дары (например, "трапеза"), состоит вобозревании "красот" и наслаждении ими ("сельские забавы" и "утехи"). Причем каждый момент этой деятельности имеет как "практическую", так и "эстетическую" значимость (и "труды", и "забавы" одновременно "полезны" и "приятны"), подобно тому как в самой природе все существует "ко благу" и является "прекрасным".

В стихотворении 1807 года "Евгению. Жизнь Званская" пространство заполняется многочисленными подробностями "реального" быта. Хотя "горацианские" аналогии и отходят при этом на второй план, множество разнородных деталей по-прежнему организуется в "хозяйство", где все имеет свое место и предназначение. Каждая черта идиллического "домашнего" мира, принадлежащая даже к самым обыденным ("низким") бытовым сферам, служит для пользы и удовольствия и является "чудом", достойным любованья и удивленья. В "домашнем" раю все естественно и уместно, все дышит "невинностью" и близостью к "правителю вселенной". "Хозяину" же ("первородному" в раю) мир "красот" и изобилия дан для "обзора" и "учета". Он разворачивается как целый перечень "домашних" сфер со множеством "диковин", детально описываемых по виду и назначению.

Полностью воспроизводя известную оду Державина «Приглашение к обеду», обращенную к вельможным «благодетелям» поэта — князю Платону Зубову, И. И. Шувалову и графу Безбородке, — Белинский замечает: «Как все дышит в этом стихотворении духом того времени — пир для милостивца, и умеренный стол без вредных здравию приправ, но с золотою шекснинскою стерлядью, с винами, которые «то льдом, то искрами манят», с благовониями, которые льются с курильниц, с плодами, которые смеются в корзинках, и, — добавляет Белинский, — особенно с слугами, которые не смеют и дохнуть!..»

В поэзии Державина мы находим огромное количество образов, заимствованных из области живописи, ваяния, зодчества, хореографии. В своих стихах поэт дает ряд замечательно пластических зарисовок искусства танца. Таково его знаменитое описание плавной, стыдливо-сдержанной пляски «девушек российских», строго-спокойную красоту и целомудренную грацию которых он готов поставить выше воспетых «певцом Тииским», т. е. Анакреоном, древних гречанок («Русские девушки»). Совсем в другом роде, но по-своему не менее выразительно данное Державиным описание знойно-страстной, буйно-неистоиой вакхической «цыганской пляски» (в стихотворении, так названном).