Проза послеоттепельного двадцатилетия

Проза представителей легальной оппозиции

К легальной оппозиции мы относим писателей, занимавших левый флаг в существующей общественно-политической системе и стоявших на позициях её обновления, искоренения негативных тенденций. Вот четыре основных тематических группы их текстов:

проза историческая;

военная;

деревенская;

городская.

Историческая проза

Вопреки всем неблагоприятным обстоятельствам времени, когда вновь ужесточилась цензура, писатели изыскивали способы донести свои мысли до читателей. Одним из таких способов стало обращение к историческому материалу. На материале прошлого художники исследовали проблемы, очень созвучные с теми, которыми жили современники. Историческая проза данного плана всегда имеет по меньшей мере два пласта: первый связан с воссозданием реальных исторических фактов, а второй – тайнописный, читаемый между строк. В то время в ходу была поговорка: «В Советском Союзе читатель великолепно умеет читать между строк».

Представление о двух пластах, представленных в прозе этого времени, могут дать романы Окуджавы «Свидание с Бонапартом» (1983), «Глоток свободы» (1969-71), «Путешествие дилетантов» (1975), Трифонова «Нетерпение» (1973), Шукшина «Я пришёл дать вам волю» (1971) и другие.

Для своего времени появление подобных произведений было прорывом: иносказательно, в скрытой форме, но всё же доносили до читателей свои настроения представители легальной оппозиции.

Военная проза

Тема ВОВ занимает в русской прозе второй половины XX века одно из центральных мест, так как эта трагедия оставила кровавый след в душах миллионов людей и в то же время продемонстрировала силу народного сопротивления фашистскому порабощению. Сама трактовка данной темы на протяжении 40-х – 90-х годов эволюционирует, отчасти меняется, ибо меняются и сами военно-исторические концепции, которым следуют писатели. В годы войны тема трактовалась преимущественно в героико-романтическом ключе, с достаточно ощутимым публицистическим зарядом. Существовали целые зоны умолчания по цензурным причинам. В послевоенный период, с одной стороны, нарастает мифологизация военных событий, с другой же стороны, возникает тенденция так называемого беспафосного изображения ВОВ, которая берёт начало с романа «В окопах Сталинграда» Виктора Некрасова. В годы оттепели многие цензурные запреты оказываются снятыми, и рамки правдивого изображения войны заметно расширяются. Как произведение знаковое была воспринята «Судьба человека». Стоит обратить внимание, что ранее на первом плане было изображение героического, а на втором – трагического. У Шолохова эти категории как бы поменялись местами. В этот период возникает и такое явление, как «шестидесятническая военная проза». Проза о войне и военная проза – не одно и то же. Проза о войне может быть и фальсифицированной, и идеологизированной. В шестидесятнической военной прозе правдивое изображение противоборства воюющих сторон неотделимо от критики сталинизма, критики его военной доктрины и порождённых им порядков, множивших кровь и жертвы.

Правдиво изображая войну советского народа с фашизмом, писатели значительное внимание уделяют конфликтам в среде самих защитников отечества, конфликтам, порождённым теория и практикой тоталитаризма. Подвергается критике сталинизм и его военная доктрина, раскрывается присущая ей бесчеловечность, ибо именно эта доктрина и её практика множили жертвы. Все создатели военной прозы сами являлись участниками ВОВ и в основу произведений, как правило, брали свой собственный опыт. Наконец появилась возможность рассказать, что они видели.

Важнейшая особенность военной прозы оттепели и послеоттепельного времени – её обильная насыщенность стрессовыми ситуациями, когда человек находится на грани жизни и смерти, когда его нравственная и социально-политическая сущность выявляется в полной мере. Естественно, степень трагизма в произведениях этого рода возрастает. Пристальное внимание представителей военной прозы привлекает тема преступного приказа – приказа, который заведомо невозможно выполнить, следуя которому, приходится оставлять на поле боя значительные жертвы. (Некоторые командиры трактовали приказ Сталина «Ни шагу назад» буквалистски, и в полках оставались десятки, а в ротах – единицы.) Рассказывается, среди прочего, о деятельности заградительных отрядов, стрелявших в своих, когда те отступали. Повествуется о деятельности СМЕРШ («Смерть шпионам»), военной контрразведки, которая зачастую (не исключение) приговаривала к расстрелу ни в чём не повинных людей, например, вышедших из окружения через болота и леса на соединение со своими. Это было связано с большой степенью подозрительной и и недоверия к человеку, очень распространённых в советскую эпоху.

Не ограничиваясь изображениями героизма, автора военной прозы повествуют и о проявлениях шкурничества и карьеризма на войне. Таковы повести Бакланова «Пядь земли», «Мёртвые сраму не имут», Бондарева «Последние залпы», «Батареи просят огня», Воробьёва «Убиты под Москвой» и другие. Названные и родственные им по духу книги не только обращены к прошлому. Воссоздавая стрессовые ситуации военного времени, авторы стремились показать, чем оборачиваются компромиссы с совестью, беспринципность, безудержный эгоизм и карьеризм, трусость, подлость. Цена всего этого – человеческие жертвы. Представители военной прозы напоминали современникам об истинно нравственном и безнравственном, о добре и зле.

С другой стороны, эти авторы поэтизировали личность, и в жестоких условиях войны способную сохранить человеческие качества, способную к самопожертвованию. Таковы Кузнецов («Горячий снег»), Сашка («Сашка»), группа девушек-зенитчиц («А зори здесь тихие»). Наметились две основные тенденции в воссоздании ВОВ: принцип локального и принцип монументального её изображения. Для локального принципа характерно воссоздание одного эпизода войны с ограниченным временем действия, иногда это только сутки, и с ограниченным числом героев, иногда это два-три персонажа, зато глубоким проникновением в психологию персонажей, повышенным вниманием к гамме их переживаний. Можно сказать, что в этом случае война даётся через человека и то, что он испытывает на войне. Таковы повести Окуджавы «Будь здоров, школяр», Кондратьева «Сашка», Закруткина «Матерь человеческая». Принцип монументального реализма предполагает широкий, панорамный охват событий войны, многосюжетность, многогеройность, не отрицающую психологическую многогранность и ведущую к созданию обобщённого, собирательного образа воюющего народа. Самое яркое произведение монументального реализма в военной прозе – «Живые и мёртвые». Первые две части написаны в годы оттепели: 1958 и 1964. Эти две книги наиболее смелые в трилогии. Романом «Последнее лето» в 1970 году автор завершил трилогию.

Сквозной темой творчества Константина Симонова стала тема войны, по-разному выявившая себя на разных этапах его творчества. В 1938 опубликована поэма «Ледовое побоище», посвящённая победе над тевтонскими рыцарями. В 1940 Симонов создаёт пьесу «Парень из нашего города». Подлинная известность к Симонову приходит в годы войны, когда он выступает как поэт (сборник «С тобой и без тебя», куда входят «Жди меня», «Ты помнишь, Алёша...», «Если дорог тебе твой дом»), драматург («Русские люди», где звучит тема русского национального патриотизма), прозаик («Дни и ночи», одна из первых книг о Сталинграде как переломном событии войны).

В послевоенный период Симонов крайне популярен, издаёт сборник рассказов и очерков «От Баренцева до Чёрного моря». Симонова приближает к себе Сталин, его вводят в комитет по вручению сталинских премий. Симонов в те годы находился под гипнозом личности Сталина. Хотя он не всё принимал в словах и поступках вождя, он оправдывал Сталина и полагал, что это он, Симонов, чего-то недопонимает. Только в 1956 году писатель во многих отношениях прозрел. Это был большой шок для писателя, и в его сознании и мировоззрении произошёл перелом, который основательно поменял взгляд автора на эпоху сталинизма вообще. «Товарищи по оружию», «Южные повести», начатые в 1950-е, не окончены, так как автор понял, что проповедуемая им военно-историческая концепция далеко не идеальна. Переосмыслив всё, что сумел, Симонов приходит к новым убеждениям и, хотя по возрасту не принадлежал к поколению шестидесятников, проникся шестидесятническими идеями. Незадолго до смерти Симонов написал опубликованную только в период гласности книгу «Глазами человека моего поколения», где подробно, с учётом своего последующего опыта, рассказал о своих встречах со Сталиным. После завершения «Живых и мёртвых» Симонов пишет также роман в трёх повестях «Так называемая личная жизнь». После смерти были опубликованы его повесть «Софья Леонидовна» и писательские дневники, которые он вёл в течение всей войны.

Из числа произведений, представляющих линию локального реализма, назовем повесть Вяч. Кондратьева «Сашка» (1979).

Военная проза противостояла той фальсификации прошлого, которая осуществлялась в просталинистской прозе о войне, которая также издавалась в послеоттепельные годы (романы Стаднюка и Чаковского). Как противовес наметившемуся отходу от правды в воссоздании событий войны воспринимается появление в эти годы документальной военной прозы. Её вершины – повесть Даниила Гранина «Клавдия Вилор» и совместная книга Гранина и Алеся Адамовича «Блокадная книга». Почему эта проза называется документальной прозой? Потому, что эти авторы основываются исключительно на реальном фактическом материале, но подвергают его художественному обобщению и типизации. Выдумки там нет – всё реальное, всё документальное, но это подлинная художественная проза. Там, где о себе говорят факты, труднее было лгать.

В 1970-е годы намечается тенденция к сопряжению материала войны и современности в одном произведении. По этому пути, например, последовательно шёл Юрий Бондарев. В романах «Берег», «Выбор», «Игра» основу структуры составляет диахрония, то есть совмещение двух временных пластов – прошлого и настоящего.

В 1990-е годы к теме ВОВ вернулся и раньше немало о ней сказавший Виктор Астафьев. Он создаёт роман «Прокляты и убиты» (1993-1994), в котором, изображая войну, по-новому расставляет акценты. Это связано с тем, что Астафьев изображает военную эпоху с позиций христианского гуманизма (а его предшественники – общечеловеческого). Астафьев показывает, что выстоять на войне людям часто помогала не только коммунистическая идейность, не только патриотизм, но и вера в бога: карать зло в лице фашизма – богоугодное дело. Вместе с тем, Астафьев подводит к мысли о необходимости очищения душ и покаяния через молитву, так как даже вынужденное убийство, полагает Астафьев 1990-х годов, всё равно продолжает оставаться убийством, грехом. Иначе истинная гуманность никогда в обществе не наступит. Эта точка зрения Астафьева не получила широкого распространения.

Проза о ВОВ не только способствует патриотическому воспитанию, но и заставляет задуматься о более важных проблемах человеческого существования и о своём месте на земле. Астафьев считает, что заложены только основы глубинного изучения ВОВ в художественной литературе, и верит, что рано или поздно появится книга о ВОВ, равноценная «Войне и миру».

Проза почвенников

В годы оттепели доминировали шестидесятнические настроения. Постепенно они угасают. Зато всё большее распространение в конце 1960 – 1970-е годы получает почвенничество.

Почвенничество – литературное и общественное направление 1860-х годов, идеологами которого стали Аполлон Григорьев, братья Достоевские, Николай Страхов. Главной у них была идея национальной почвы как основы социального и духовного развития России. Утверждался самобытный путь развития страны, отличный от запада и от востока. Этот путь, предполагалось, будет основан на православии и соборности. Интеллигенцию почвенники призывают слиться с народной почвой, жить теми же традиционными православно-христианскими ценностями, как и простой русский народ. Всё, что происходит в обществе и в жизни конкретного человека, у них оценивается с позиций «божьей правды». В годы советской власти эти идеи были признаны реакционными. Упор делался на воспитание качеств не русского, а советского человека, и русские национальные черты постепенно стирались, что вело к постепенной утрате неповторимого национального лица. Поэтому по второй половине века идеи почвенничества возрождаются и своего апогея достигают именно в послеоттепельное двадцатилетие. В советскую эпоху идеологом почвенничества выступил Солженицын, на которого сильнейшее воздействие оказал Достоевский.

Солженицын проповедует идеи национально-религиозного возрождения России, будучи убеждённым в том, что именно утрата веры в бога и отказ от православных ценностей и привели ко многим трагедиям сталинской эпохи. Но в послеоттепельные годы произведения Солженицына оказались запрещёнными, он не имел возможности печататься. Поэтому популяризацией почвеннических идей занимались писатель Владимир Солоухин и критики Вадим Кожинов и Михаил Лобанов, авторы журналов «Молодая гвардия» и «Наш современник». Солоухин обратил на себя внимание не только как литератор, автор книг «Капля росы» и «Владимирские просёлки», но и как своеобразный просветитель российского общества, внедрявший идеи почвенников. Они получили отражение в его книгах «Письма из Русского музея» и «Чёрные доски». Здесь автор впервые открыто выступил в защиту древнерусских икон и разъяснил их специфику, показав, что икона воплощает не реалистические черты лица, а определённые нравственные категории (святость, благо и другие). Под влиянием Солоухина начинается настоящая мода на иконы. Древнерусской живописью всерьёз увлеклись, хотя и воспринимали её в основном как произведения искусства. Ещё один аспект, развиваемый Солоухиным, – требование вернуть многим городам и улицам России их исконные имена.

Помимо древнерусской живописи, почвенники стремятся реабилитировать памятники древнерусской литературы. В сталинскую эпоху таковые считались не имеющими ни художественной, ни общекультурной ценности, почти не исследовались, не изучались в школах и вузах. Теперь же появляются статьи Кожинова, Лобанова с положительной оценкой «Слова о законе и благодати» и других памятников. Много сделал для возвращения в русскую культуру древнерусской литературы академик Лихачёв.

Шестидесятники обращались к истокам революции, почвенников же интересуют глубинные истоки русской национальной жизни. Почвенники стремились (далеко не всё можно было сказать прямым текстом) вернуть историческую память, связанную с религиозной, православно-христианской традицией. Вот какой исток русской культуры они имели в виду. Длительные века данная культура определяла течение народной жизни. За этим всем стояла потребность в гуманизации общества и восстановлении национальной самобытности, всё более утрачиваемой под воздействием советизации, а также общемировых процессов урбанизации.

Почвенников интересовал не советский характер, а русский национальный характер, не советская культура, а русская национальная культура. В полной мере это проявляет почвеннический исторический роман. Самая характерная фигура этой генерации – Валентин Пикуль. В отличие от представителей советской исторической прозы, Пикуль делал акцент не на тяжёлые условия жизни народа до революции и не на стихийные выступления против властей, а на героические победы русского народа и успехи русской дипломатии и культуры. Не случайно уже в XIX веке русская литература стала одной из ведущих в мире. Об этом – романы Пикуля «Пером и шпагой», «Фаворит», «Битва железных канцлеров». Популярность Пикуля объяснялась тем, что он соединил исторический материал с захватывающим сюжетом в духе Дюма-отца. Заинтересовывая читателя, помогал ему ознакомиться с малоизвестными (или фальсифицированными) страницами русской истории и укрепить национальную память.

Ярче всего почвеннические настроения проявили себя в творчестве представителей «деревенской прозы». Советская проза о деревне включает в себя совокупность произведений о социалистических преобразованиях в ней и формировании у людей новой идеологии, психологии и морали. Характерные примеры – «Поднятая целина» Шолохова, «Бруски» Панфёрова. Деревенская проза, возникшая в начале 1960-х годов, воспринималась как оппозиция советской прозе о деревне и отражала переориентацию на почвенничество, так как результатами реализации социалистического проекта в деревне писатели были резко разочарованы. Почвенники обратились к правде жизни и показали, в каком тяжёлом и бесправном положении находится деревня, так как социалистическая индустриализация осуществлялась за счёт ограбления крестьянства. Труд его в колхозах в годы советской власти годами или вообще не оплачивался, или оплачивался нищенски. Самовольно покидать колхозы было при Сталине запрещено. Писатели показали, что при коллективизации произошло новое закрепощение крестьянства. Хотя в годы оттепели произошёл некоторый перелом, сразу улучшить положение крестьянства было невозможно.

Деревенщики надеялись, что возрождению деревни поможет возрождение тех нравственно-религиозных норм, которыми жила деревня на протяжении веков. Поэтизация патриархального в быту, в труде и нравах. Деревенщики стремятся возродить уходящие в глубь веков народные представления о добре и зле, сформированные православием и часто отличные от соответствующих представлений социалистического гуманизма. Мотив истоков. Образы-символы почвы и малой родины (как правило, та или иная деревня). Человек предстаёт в неразрывной связи с природой. Язык произведений почвенников насыщается просторечием, диалектизмами, этнографизмами, фольклорными, религиозными, мифологическими пластами и образами, тем самым обновляется. Язык этот передаёт русский национальный колорит. Современность оценивается у почвенников с позиций патриархального или христианского социализма. В соответствии с такой оценкой судьба деревни в советскую эпоху изображается как драматическая. Подобный подход демонстрируют Солженицын в рассказе «Матрёнин двор», Белов в повести «Привычное дело», Распутин в повестях «Деньги для Марии», «Последний срок», Вичутин в повести «Крылатая Серафима», Лихоносов в повести «Мария» и другие авторы.

Начинается деревенская проза с рассказа Солженицына «Матрёнин двор». Он написан в 1959 и попадает в печать в 1963 году.

Прерванную после запрета Солженицына традицию продолжает Василий Белов в повести «Привычное дело».

Как главная фигура деревенской прозы скоро начинает восприниматься Валентин Распутин. В начале творческого пути писал вещи, пронизанные «таёжной романтикой», но постепенно ушёл от шестидесятничества и пришёл к почвенничеству. Отличие Распутина от других представителей деревенской прозы в том, что своим произведениям он сумел придать нравственно-философское звучание. Распутин ставит вопрос, должны ли в технократическую эпоху вместе с устаревшими орудиями труда уйти также и нравственные ценности, накопленные в народном сознании за десятилетия и столетия, и отвечает на него отрицательно. Распутин отстаивает христианское отношение к жизни. Следование божьей правде, чувство соборности, неразрывная связь со своей родиной, любовь ко всему живому, забота о семье, готовность своим трудом украшать землю – вот философская система героев Распутина. В центре его произведений – образ русской земли, которую олицетворяет деревня, и образ русского человека, живущего на этой земле. Хотя Распутин повествует о современности, акцентирует он в характерах своих героев традиционное, патриархальное. Таковы Кузьма («Деньги для Марии»), Анна («Последний срок»), Дарья («Прощание с Матёрой»), шофёр Егоров («Пожар»). Распутин интересуется одним и тем же патриархальным типом, но представленным в разных модификациях, разного возраста, мужских и женских.

Почвенники оставили заметный след в развитии литературы 1960-80 годов, внеся в неё новые концепции, характеры, коллизии; обновили язык, устранив из него обезличенность. В то же время нельзя не отметить известную идеализацию патриархального, свойственную почвенникам, их стремление представить деревню как заповедник нравственной чистоты, тогда как город изображается у них как средоточие пороков. Своего максимума идеализация патриархального достигла в книге Белова «Лад». Как отражение дореволюционного прошлого книга богата материалом, но в ней не содержится ни единого слова критики. Стоит сопоставить этот текст с «Деревней» Бунина, чтобы понять, как много идеализации у Белова.

У Белова с наибольшей силой проявляется и бичевание города как олицетворения пороков современной цивилизации, которое соседствует у авторов этого круга с идеей жидомасонского заговора. Отчасти поэтому писатели-деревенщики, с их большой популярностью вплоть до 1980-х годов и краткой вспышкой интереса в начале 1990-х, затем переживают творческий кризис, в связи с чем переходят на крайне правые позиции. Идеал деревенщиков – прошлое, а прошлое вернуть нельзя. Вот почему своего читателя эти авторы к настоящему времени потеряли.

Близок к деревенщикам в повести «Последний поклон» Виктор Астафьев. Но у него значительно более широкий творческий диапазон. «Царь-рыба» (1979): писатель выступает против хищнически-потребительского отношения к жизни, к живой природе, истребление которой в период НТР пошло чрезвычайно высокими темпами. Астафьев утверждает в своей книге идеи ноосферы, подкрепляемые авторитетом библии, цитатами из которой насыщен текст.

Как писатель Шукшин занимает промежуточное место между представителями деревенской и городской прозы, так как герои его произведений – и сельские жители, и горожане (как правило, в первом поколении). Писателя интересует не советский, а русский национальный характер, но в его постижении он более, сравнительно с деревенщиками, бестенденциозен и далеко не всегда оценивает его позитивно. Национальное получает у Шукшина гораздо более разнообразное выражение. (У почвенников – один и тот же человеческий тип.)

Сборники «Сельские жители» (1963), «Там вдали» (1968), «Печки-лавочки» (1973) – в них Шукшин и создал галерею ярких самобытных характеров русских людей, своих современников. Критики часто и очень справедливо сравнивают его рассказы с «Пёстрыми рассказами» Чехова. Действительно, традиции раннего Чехова очень важны для Шукшина и проявляются в следующих качествах:

именно человек и у раннего Чехова, и у Шукшина дан крупным планом;

для обоих характерен жанр сценки и присущий этой сценке лаконизм;

большую роль играет перипетийность, то есть неожиданная перемена событий к противоположным.

Роднит их и юмор. Сближает Чехова и Шукшина разнообразие воссоздаваемых характеров. У Шукшина, сравнительно с Чеховым, большее значение имеет диалог, в чём сказалось воздействие кинематографа. У Шукшина персонажи пользуются современной лексикой, оборотами современного разговорного языка. В них в большей степени, чем у классика, проявляет себя простонародное начало. Национальные типы у Шукшина характеризуются с учётом той трансформации, которую они пережили в условиях советской действительности. У него появляются и новые человеческие типы, с которыми мы не встречаемся в рассказах Чехова. Заявляет о себе неповторимое своеобразие шукшинского стиля. Но, как и Чехов, Шукшин реалист и стремится безусловно следовать правде жизни.

В непосредственный интертекстуальный контакт с Чеховым Шукшин вступает в рассказе «Шире шаг, маэстро»: тип современного Ионыча, деградирующего интеллигента.

Помимо того, Шукшин ведёт и творческий диалог с Гоголем как создателем образа Хлестакова и даёт в рассказе «Миль пардон, мадам» современное преломление хлестаковщины. Наблюдается определённое снижение типа. Наиболее интересует Шукшина «человек, ищущий в жизни смысла и праздника». Тип ищущего героя, стремящегося к более содержательной жизни, к расширению пространства своего внутреннего мира. Такой персонаж окружающим людям кажется странным, мающимся дурью, но автору он всегда симпатичен. Герой рассказа «В профиль и анфас», шофёр Иван, хочет уехать из деревни, мотивируя тем, что ему скучно жить, что его душа ноет, а в городе больше возможностей. Автор, в отличие от другого персонажа, старика, оправдывает Ивана и показывает, что герой ищет смысл жизни, которого пока не обрёл. Показателен и рассказ «Микроскоп». Герой рассказа, колхозный столяр, купил, обманув жену, совершенно ненужную вещь – микроскоп. И для него открылся совершенно новый мир – мир микроорганизмов. У него появляется мечта освоить мир микробов и изобрести новое лекарство. Шукшин на стороне героя, а не его жены, которая заставила продать микроскоп, так как герой попытался стать выше самого себя.

Разновидность типа ищущего героя – философ-самоучка. Такой персонаж появляется в цикле рассказов «Штрихи к портрету». С одной стороны, он привлекает к себе заботой об общественном благе, с другой стороны, он отталкивает и смешит своей наивной ортодоксией. Герой рассказа, Князев, пишет трактат «О государстве» и всё время думает о совершенстве и порядке в государстве. Он уподобляет государство пирамиде, разделённой на этажи. Если бы работали нормально все десять человек, поддерживающих очередной этаж, всё было бы нормально. А работают из десяти двое, им приходится переутомляться, и всё идёт наперекосяк. Герой предлагает проложить по всем этажам государственной пирамиды «звоночки», которые бы сообщали наверх о том, кто работает, а кто нет. Князев не понимает, что предлагает усовершенствованную модель тоталитарного строя.

Тип дидактора, человека, который поучает других. (СССР – страна советов: «все друг другу дают советы».) Вдвойне смешно, когда в качестве дидактора и интеллектуального экзекутора выступает философ-самоучка. Герой рассказа «Срезал» Глеб Капустин использует полученные им знания, чтобы унижать незнающих. Подобный тип Шукшину чужд. Он заключает рассказ мыслью о том, что к Глебу деревня прислушивалась, но его не любили.

Разрабатывает Василий Шукшин и свой излюбленный, «фирменный» тип чудика. Это люди, ведущие себя необычно, совершающие странные, нелепые поступки, но выступающие как носители «нравственного таланта». Разновидность шукшинского чудика – герой-правдоискатель, человек, не способный примириться с несправедливостью, хотя нередко страдающий от этого. Яркий пример – рассказ «Обида», прототип главного героя в котором – сам автор. Важнее всего для писателя – нравственная сторона человека. Хотя Шукшин не обходит тревожных явлений действительности, его рассказы оставляют светлое чувство и заставляют солидаризоваться с теми, кто дорог автору.

С позиций язвительного сатирика выступает Шукшин, характеризуя злоупотребление властью, глумление над народным и национальным. Это привело к появлению сатирических повестей для театра «А поутру они проснулись» и повести-сказки «До третьих петухов». Повесть для театра (как определил жанр сам автор) «До третьих петухов» – главное произведение Шукшина и самое значительное. По мере сворачивания оттепели и нарастания тоталитарных тенденций критическое начало в творчестве Шукшина усиливается и своего максимума достигает в названной повести-сказке. В ранних рассказах Шукшин следует принципу реалистически-конкретного изображения персонажей, а в данном случае обращается к традиции гротескного реализма. И если в рассказах господствовала стихия юмора, мягкого осмеяния пороков современников, то в повести «До третьих петухов» доминируют ирония, сарказм и гротеск. Между тем в повести «До третьих петухов» Шукшин практически вышел за рамки литературы официальной и стал ближе к неофициальной, запрещённой прозе.

Городская проза

Противоположный полюс относительно деревенской прозы – это проза городская. Подобно тому как не всякий, писавший о деревне, – деревенщик, так не всякий, писавший о городе, был представителем городской прозы. К ней относят авторов, освещавших жизнь с позиций нонконформизма. Характерные фигуры – Трифонов, Битов, Маканин, Ким, Киреев, Орлов и некоторые другие. Неформальным лидером городской прозы считался Юрий Трифонов (1925-1981). Он родился в Москве в семье видного военачальника, репрессированного в годы культа личности (биографическая книга «Отблеск костра»). Заодно как жена врага народа была репрессирована и мать Трифонова. В детстве и отрочестве мальчик рос и воспитывался в непростой обстановке. По окончании школы работал на авиазаводе. Сумел поступить в Литературный институт, где занимался (1945-49) в семинаре Федина. Роман «Студенты» (1950) был удостоен Сталинской премии. В дальнейшем Трифонов страшно стыдился этого своего раннего романа, потому что тогда ещё верил пропаганде и создал книгу в духе официоза, отразив в ней эпизоды так называемой борьбы с космополитами. У него наступает творческий кризис, но он скоро проникается настроениями шестидесятников, его мировоззрение меняется. Трифонов обратил на себя внимание как серьёзный, вдумчивый художник циклом «Московских повестей»: «Обмен» (1969), «Предварительные итоги» (1970), «Долгое прощание» (1971), «Другая жизнь» (1975), «Дом на набережной». Здесь Трифонов, художественно исследуя воздействие на человека будничного потока жизни (в отличие от представителей военной прозы), как бы изнутри, глазами самих героев рассматривает причины и обстоятельства, способствующие перерождению интеллигента в обывател?– типичная тенденция брежневского периода. Характерные приметы авторского почерка Трифонова нашли отражение в его первой повести «Обмен».

Трифонов отмечал большое влияние Хемингуэя: далеко не всё проговаривается прямым текстом, велика роль подтекста. Автор воспроизводит приметы московской повседневности и показывает, как человек, совершающий компромисс за компромиссом (которых накапливается всё больше и больше), в конце концов вынужден стать конформистом, жить как все. Кроме современности, Трифонов обращается к истории и пишет роман «Нетерпение». В романе «Старик» современная и историческая линии даже сливаются воедино. Используется принцип диахронии, как у Бондарева. Роман совмещает в себе черты историко-революционного исследования и психологического семейно-бытового романа.

Известные переклички с Трифоновым мы обнаруживаем и в ряде произведений Андрея Битова, созданных в конце 1960-1970-е годы: те его произведения, в которых на первый план выдвигается проблема разрушения личности. Битов родился в 1937 в Ленинграде, обратил на себя внимание книгами рассказов, в которых продемонстрировал тонкое владение психологизмом. 1962 – 1976 – работает над романом «Улетающий Монахов». По определению самого Битова, это «роман-пунктир». Тем самым Битов подчёркивает, что цельная хронологическая сюжетная последовательность отсутствует, представлены только отдельные эпизоды, которые даны в сюжетно завершённых рассказах и повестях (печатались по отдельности). Автор выбирает ключевые, переломные для понимания эволюции героя моменты его жизни и судьбы. Битова интересуют нравственные законы, наиболее и наименее благоприятные для развития личности и общества. За судьбой героя стоят размышления писателя о смысле жизни. Битов показывает, как человек, пришедший в мир, чтобы его украсить, постепенно деградирует и становится источником несчастья для окружающих.

Под влиянием старшего поколения (Трифонов, Битов) появляется в городской прозе «поколение сорокалетних» (термин критика Бондаренко). Яркие представители – Владимир Маканин, Руслан Киреев, Анатолий Ким, Владимир Орлов. Неформальным лидером «сорокалетних» считается Владимир Маканин. Он одним из первых стал изображать 1970-е годы не как эпоху развитого социализма, а как эпоху застоя. «Сорокалетние» предприняли художественное исследование «застоя». Маканина интересует тип так называемого «срединного человека». Срединный человек Маканина – это человек обстановки. Поведение его – чуткий индикатор социальной ситуации. Персонаж как бы копирует окружающую среду. Была эпоха оттепели – и персонаж повторял общие лозунги с искренней радостью. Тоталитарные времена пришли – и персонаж незаметно, исподволь впитал в себя новые принципы. Отличительная черта героя Маканина – его социально-ролевая определённость (человек несамостоятелен в своём выборе), что зачастую отражают уже заглавия. Одно из них – «Человек свиты». Характерная фигура советского общества того периода, добровольный холоп. Он постоянно трётся возле начальства, готов услужить вплоть до ношения чемоданов. Холопство вызывает у персонажа радость и удовольствие, потому что человек считает себя приближенным к начальству, ему это очень нравится и льстит. Когда начальник отдаляет героя от себя, это настоящая трагедия для нравственного раба.

Другой тип Маканина – «гражданин убегающий», лишённый ответственности за свои поступки. Герой в каждом новом городе заводит новую женщину и живёт на её счёт до тех пор, пока не должен родиться ребёнок. По всей стране он убегает от своих жён, детей, ответственности, в конечном счёте – от того лучшего, что было в нём заложено природой. Обращает на себя внимание и рассказ «Антилидер». Речь о характерном для брежневской эпохи типе человека с отрицательно направленной энергией. Многое в обществе задушено, сковано, и в человеке накипает энергия протеста, чтобы однажды вспыхнуть на низменном, склочном уровне.

Однако в 1970-е годы всё больше стало появляться в жизни людей, о каждом из которых можно было сказать, что он «никакой». Творческая манера Маканина меняется. Он начинает использовать символику и архетипы, чтобы раскрыть господствующие в обществе настроения. Обращается на себя внимание повесть «Один и одна», где поднята несвойственная советскому обществу проблема одиночества. Некоммуникабельность, о которой ещё раньше заговорили писатели Запада, пришла и в СССР. Проблема ставит самого Маканина в тупик, как её преодолеть, он ответа не даёт.

Ещё один архетип – «отставший», человек, который продолжает жить оттепельными мечтами и надеждами, в которых большинство уже разуверилось. В нём видят дурака, непонимающего. Человек искренне желает обществу добра, но он не адекватен действительности.

Символично название «Утрата»: речь об утрате своих корней, которая лишает человека подлинной духовной опоры в жизни. Только когда герой состарился, он вдруг понял, что у него нет никого близкого, так как он сам никогда ничего не предпринял для сближения с другими людьми. Герой осуждает себя и пытается понять, на каком этапе им завладел эгоцентризм. Ему страшно, что на его могилу никто никогда не придёт. Маканин неявно призывает к идеалу соборности.

Интересен роман Руслана Киреева «Победитель» (1984). Появляется тип амбивалентного героя. Амбивалентный герой – человек, который «раскачивается» между добром и злом. Он не негодяй и не подлец, но и не устойчивая в нравственных принципах личность. Герой может поступить хорошо или дурно, в зависимости от обстоятельств. Сам автор предъявляет очень высокие нравственные требования к человеку и выводит персонажа (Станислав Рябов), сохранившего свойства моральной личности в условиях застоя. Но, показывает автор, для сохранения их нужны колоссальные усилия. Герою поступают предложения безнравственного характера от начальства. Рябов находится в сложном положении, но внутренняя борьба даёт положительный итог. Станислав Рябов победил самого себя, трусость, малодушие и конформизм (приспособленчество, пассивное принятие существующего социального порядка, политического режима и т.д., а также готовность соглашаться с господствующими мнениями и взглядами, общими настроениями, распространенными в обществе) в своей душе.

И Киреев, и Маканин как писатели остаются в рамках традиционного реализма, хотя вносят в прозу новые характеры и типы.