Воспоминание о реадовке 1972 года

Леонид Кузьмин

ЗВЕНЬЯ

СМОЛЕНСК

ПОДСОЛНУХИ

Памяти Витторио де Сика −

быль, которую поведал мой дед

В церковку, битую Сталиным,

Под Павловском, что на Дону,

Взвод итальянцев доставили,

Плененных в ту злую войну.

На солдат, совсем не немецких,

Пялился всякий, словно на тать.

И ругал их всяк по-советски,

То-есть, " ёёёёё, Бога душу мать!"

Но когда пошумели, повздорили

Меж собой, кто был жив, старики,

И когда августовскими зорями

Потянуло кровью с реки, −

Вдруг запели в той русской церкви

Италийские голоса…−

На гумно вышел люд наш, а девки,

Зарыдали − к косе коса,

Словно хор в тех древних трагедиях. −

Я догадался потом.

Вселенской беды наследие…

Но ту песню мой понял Дон,

Хоть в ней пелось о солнце в Венеции,

И о винах − что наш самогон? −

И о том, что поёшь − так в терцию −

Разве важен здесь цвет знамён?

А потом деревенские женщины,

Озираясь, − не видит ли кто? −

Придвигали к церковным расщелинам

Кто картошечку, кто − молоко.

И в ответ раздавалось не пение,

А − Gracie, Segnora, comme stai?

Через время и поколения:

Chiao навеки − навеки прощай! …

Их увезли в холодное солнце −

Не дай Бог, уйдут в Сталинград −

И утопили в далеком колодце,

Расстреляв до того всех подряд.

Но слепая отшельница Соня

Видела девочку из села,

Над колодцем та пела: "О, Sole!

O, sole mio." − Но от русского родила.

 

***

Старенькой маме не спалось

Той промозглой ноябрьской ночью.

Колпачок авторучки тлел в туманном окне.

Заедало каретку, не хватало копирки,

А лента вся в лохмотьях и дырках была.

Кружка кефира добавляла млечности

К беспорядочному настольному пейзажу

И немножко стеснялась щербинки на ручке:

Упала когда-то, но не разбилась…

"Календарь мой листки осыпает −

Стал он тонок…" Разве в комнатах ветер?

− Конечно же, ветер! Мама, вспомни о ЖКХ!

Кошка и та знает "аб-б-р-р-ревиатур-р-р-ы",

Ты, мама, всю жизнь провела среди них:

СССР, ВСХВ, ВДНХ, КПСС, ВЦПС, НКВД…

− Да, было их много − этих, твоих…

− Моих?! − Ну, наших… Огней и дымов

Нашей смерти духовной,

Что пострашнее физической.

− Но ведь живы? − Удивительно: живы!

БАБУШКИ

Бабушки-вдовы

Надели понёвы.

Пошли на базар,

Где дешевле товар.

Долго ходили,

Судиди-рядили;

Цены читали, −

Только устали.

Но всё ж принесли

Незатейливой снеди,

Их даже за что-то

Хвалили соседи…

Но не тому

Улыбались войдя:

Их с фотографий

Хвалили мужья!

 

 

СТАРОСТЬ

Я обрастаю старостью,

словно водорослями или моллюсками.

Я обрастаю памятью,

словно седыми крыльями.

Я обрастаю внуками,

словно цветами весенними.

Я обрастаю звуками. −

Да всюду кукушкино пение…

 

***

Я давно разучился печалиться:

Потому, что почти уж не о ком.

И молчит, как вода, отчаянье

Или камень, скользнувший в реку.

Раздеваюсь не перед зеркалом:

Примелькался мне торс тщедушный.

И дела, и мысли − всё мелкие,

Из таких не построишь душу.

Утро-вечер − "близняшки" бледные −

Открывают двери в день серый.

Нажимаю на кнопку, где фильмы вредные,

Не знаю, мне сколько осталось серий…

ПРЕДЧУВСТВИЕ

Не в угоду эстетике смерти

Сколоти ты дубовый мне гроб,

Возложи на дубовые ветви,

Да повыше − лоб виден был чтоб.

Так мне ближе до запахов детства

И до Шиповой рощи моей,

До сёл, что я знал с малолетства, −

До родины кораблей,

Уплывавших к Петровой деснице

Вниз по Дону, под самый Азов −

Сквозь года, сквозь мечты и зарницы

В святую империю снов…

Пусть же сон мой будет спокоен

И всей прожитой жизнью полн.

Обмелевшей рекою людскою

Отпустите к морю мой чёлн.

 

 

***

Нас не вырубят в камне,

В бронзе не отольют.

И не спросят: мол, как мне

Мой последний приют.

Квартиранты планеты,

Заплатив по счетам,

Очень странно одеты,

Мы уходим к цветам,

К птицам зимним и вешним,

К снегу, к чистой росе.

Были мы не безгрешны −

Просто жили, как все…

Не искали награды,

Но болели душой.

А смотреть за оградой

Будет куст небольшой.

 

 

***

Присутствую стихами среди вас.

В них − мой характер и моя природа.

Надеюсь, чей-то любопытный глаз

Узрит во мне частицу русского народа.

Мой памятник размером − с малый том:

Стоит на полке в парусиновом пальтишке,

С годами уверяясь твёрдо в том,

Что камень вряд ли долговечней книжки.

 

 

 

КОШКА

По голове я гладил кошку

и удивлялся: как под хрупкими костями,

в её почти напёрсточной вселенной,

хранимся мы, и мыши, и травинки,

и мебель запылённая, и зимы,

с окном унылым на трамвай,

на белый выводок снежинок. –

Я видел отраженье их в глазах бездонных

и понимал подарок древних египтян,

так помогающий нам видеть Мир и Время –

и Себя!

 

УРОЖДЕННАЯ ГОГЕНЦОЛЛЕРН

 

Урожденная Гогенцоллерн

Расхаживала по старинной галерее

И горделиво показывала картины,

На которых изображены её предки,

И картины, которые обретены её предками.

В галерее было холодно.

Из-под легкой кофточки

Вился какой-то нелепый шарфик,

А из её очаровательного ротика

Вился легкий парок.

Она простительно привирала,

Что вина и кони её отца −

Лучшие вина и кони Германии.

Урожденная Гогенцоллерн смело судила

О книгах, театрах, актерах и режиссерах,

Писателях, игроках и фильмах,

Автомобилях, яхтах и клубах.

Она очень ловко уклонялась от тем,

Связанных с политикой, экономикой и географией,

Но говорила, что неравнодушна к России.

Урожденная Гогенцоллерн была

Не по-арийски голубоглазой брюнеткой,

С роскошными, свободно лежащими волосами.

Вся она была словно несколько уменьшенная

Копия древнегреческой статуи,

Формы которой, при всём их совершенстве,

Явно нуждались в росте, и тебе

Самому хотелось их увеличить.

Иногда она шмыгала носиком

и с внезапным тревожным интересом

мельком выглядывала в окно

на осеннее солнце, словно боясь,

что оно вдруг угаснет.

Урожденной Гогенцоллерн незадолго

до нашего знакомства исполнилось 15 лет…

СТРАНА

Страна одиноких мячиков,

скачущих по площади.

Страна пьяных мальчиков,

ждущих своей очереди.

Страна грустных девочек,

ждущих своих принцев.

Страна сумчатых бомжей,

не мечтающих побриться.

Страна многоголовых программ,

якобы изображающих жизнь…

Страна умерших пап и мам

и тихих вздохов: "Держись!"

ХЛЕБ ДЕТСТВА

Следы, дорога, пыльный куст.

Я еду к бабке за картошкой,

А воздух, как варенье, густ,

И в том варенье тонут мошки.

Благословляет сизый гром

Столбов далёких редкий гребень.

В колодце стукнули ведром,

А бабка мне одно – о хлебе:

Что, мол, он нынче не дорос;

Хоть яблок много – что в них проку?

И год, положим, медонос,

Но хлебу, вот, не вышло сроку.

А я краюху уплетал,

Мурлыкал кот, тянулся лапкой.

И я любил кота и бабку, –

Про хлеб я плохо понимал…

ПОСЛЕВОЕННАЯ ЁЛКА

 

Детство. Ёлка. Мандарины.

В школе музыка и смех.

Веселей, чем именины,

Этот праздник был для всех.

Шапка. Валенки. Пальтишко.

Скрип полозьев. Голоса.

В наш районный городишко

Возвращались чудеса.

Возвращались шоколадки,

И помадки, и ситро.

Дед Мороз с лихой трёхрядкой

Нам подмигивал хитро.

Шли каникулы без скуки.

Пекла мама пирожки.

И смотрел солдат безрукий,

Как сражались мы в снежки.

 

 

 

***

Сквозь ускользающее время,

Сквозь дождь секунд, минут, веков

Я вижу детства светлый берег

И край сокрытых родников,

Где дед ведёт меня, мальчонка,

Смотреть на первых птиц прилёт

И где, потрескивая звонко,

Зерно судьбы росток даёт.

 

 

 

***

Грачи еще не прилетели,

И ветры стылые шумят.

Кабинками забытой карусели

Пустые гнезда мне печалят взгляд.

Но карусельщик − старый тополь −

Не обронил ни ветки сгоряча.

Как старый дед, он по округе топал

В мечтах о внуках − выводках грачат.

ТРИПТИХ ПАМЯТИ ТЕДА ХЬЮЗА

1. ДУША

Моя душа уже начала свои еженощные

репетиции.

Друзья, которым я рассказываю об этом,

Часто говорят, что для этого рано, а некоторые

Говорят, что уже поздно. Но ведь всю свою жизнь

Они говорили то же самое по любому поводу.

Моя душа не слышит их и продолжает

свою работу.

Я всегда просыпаюсь, когда она возвращается,

И медленно узнаю пространство и вещи вокруг,

Не больно-то радуясь последнему обстоятельству.

Когда душа возвращается, я пытаюсь

расспросить ее

Обо всем, что она видела, но она, робея, молчит.

 

ОСЕНЬ

Когда приходит осень с ее запоздалыми

утешениями,

Я стою на углу судьбы с поднятым воротником

И с зонтом, удивленным собственной немощью.

Желтый туман Т.С. Элиота трется своей

вечной спиной

О вечные окна ослепшего горизонта,

сквозь которые

Я наблюдаю солнечное затмение: вот я подхожу

к тебе сзади

И обнимаю тебя на выжженном добела песке

нашей любви.

Теперь горизонт плачет, уткнувшись

в мокрые облака,

А моя девочка больше не просит

купить ей мороженого.

Птицы начинают сшивать север с югом;

бары открываются рано,

А сердца закрываются поздно: у всех теперь

осеннее расписание.

 

ЗИМА

По длинной тени от березы спящей,

которую луна слила с моею тенью,

я медленно несу дрова к печи холодной

и не досчитываюсь звезд над горизонтом стылым

в предчувствии далеких катастроф вселенских,

которые оплакать только мне досталось.

Вино желанно в одиночестве вечернем,

но душу греет менее, чем тело,

и потому я истово листаю старинных книг

тяжелые страницы, сам становясь древнее

с каждой строчкой и опускаясь бессловесным

снегом

на поселенья памяти усталой.

Унылым утром забредают лисы

в пустынный сад мой, чтобы убедиться,

что мерзлых яблок нет уже в помине

и что заглядывать в мои слепые окна −

заведомо бесцельное занятье.

И грустно мне, что лисы в лес уходят.

 

 

***

Я медленно налил воды в сосуд,

зовущийся привычно вазой,

прозрачной, с темноватой глубиной,

что у Тарковского таилась в фильмах.

Я дал воде холодной остудить стекло,

чтобы оно изрядно запотело,

чтоб струйки потекли по матовым бокам.

Потом, встряхнув слегка цветы

с головками, дрожащими от жажды,

не торопясь, я погрузил их в вазу…

Взбодрившись, обреченные растенья

смотрели на меня наивно-благодарно,

на очертанья комнаты пустынной,

нагретой отрешенным Солнцем,

которое лучилось беспристрастно

на одиночество бескрайнее моё.

НЕ СЛОЖИЛОСЬ

Не сложилось − ни пылью, ни ветром,

Ни письмом, ни смятым конвертом,

Ни маркой с гербом в пятнадцати лентах,

Для авиапочты на все континенты.

Не сложилось − ни листиком с дерева,

ни фанерой,

Ни простыней, ни наволочкой в шифоньере,

Ни карточным домиком, ни стопкой блинной,

Ни песней застольной, нудной и длинной. −

Ничего у нас не сложилось −

Не сложилось, а просто изжилось…

 

 

***

Не верю в расторопность лета,

как в прыткость няньки старой,

бегущей мне навстречу,

обвешанной корзинами цветов

и фруктов, и книг потрепанных −

для летнего прочтенья,

в попытке тщетной упущенное

разом наверстать. −

Так и в медлительность твою не верю,

о смерть незваная, секретная подруга,

уж столько лет скрывавшая

любовь ко мне.

 

 

МАЙ 45-го: ЕВРОПА

Запах вербены и гаснущих листьев,

Незнакомой помады. Эхо духов.

Говоренье на всех языках. Непониманье.

Глухая тоска, ретроспективно и проспективно,

Что-то по-русски − назад и вперед.

И ты, словно знак всей Европы поверженной:

Что-то Ich… что-то Io… что-то I… что-то Je…,

Когда еще рано, когда уже поздно,

Когда мы нашу встречу увидели,

Словно бабочку в струях дождя…

Не понимая, что встреча − прощанье…

 

***

Я обхожу усталый город −

и трогаю руками крыши,

как трогают затылки малышей,

когда они во сне потеют.

Я поправляю платьица деревьям;

машин горячие суставы

я обдуваю лёгким ветерком −

всё мне подвластно в этот час полночный,

и всё покорно нежному касанью…

И только маленькая птица

с огромными тревожными глазами

всё ускользает, гаснет среди звёзд!

 

***

Пустота по праву руку,

А по левую − собака.

Ловит ухом волны звука,

Ловит носом чей-то запах.

Мы идём гулять по свету,

Мы идём прогнать разлуку,

Мы идём прощаться с летом, −

Пустота по праву руку…

 

 

***

Не пробиться мне к тебе.

В полумраке мокнут птицы.

Дань платить чужой судьбе,

Умереть, но не пробиться –

Сквозь печалей постный ряд,

Сквозь стихов немых страницы,

Сквозь кромешный рай и ад

В одночасье – не пробиться!

Не пробиться через век,

И, споткнувшись о ресницы,

Прочитать на кромке век

Приговор свой: «Не пробиться!»

Между нами день-деньской

Охраняется граница, -

Слава зоркости людской:

По-пластунски – не пробиться.

Что ж, союзники мои?

Где травы зелёной спицы? –

Отвечают из земли:

«Ты прости нас – не пробиться!».

Где же дождь, помочь траве? –

Облаков бледнеют лица.

В раскалённой синеве

Отвечают: «Не пробиться!».

Ветры, вы ли не орлы?

Что ж ослабли, как синицы?

За безмолвием скалы

Тихо шепчут: «Не пробиться».

Сердце, что же ты молчишь

В костной своей темнице?

… Звон церковный бьётся в тишь:

«Не пробиться, не пробиться!».

 

 

 

***

Моя лошадка на ветру,

Мари-Элен, Мари-Элен.

Возьмёт на осень по утру

В свой рыжий плен.

Как лист, прохладна и легка

Твоя ладонь, твоя ладонь.

Куда летят два седока? −

− В Буа-Булонь, в Буа-Булонь

Слезу украдкой я утру. −

Не тронь, осенний тлен,

Мою лошадку на ветру,

Мари-Элен, Мари-Элен!

 

***

Лицо бесслёзно у моей жены,

Стоящей вопросительно у гроба.

Она и я, покойный, допустить должны,

Что в жизни, прожитой не так,

мы виноваты оба.

Но жизнь, да и себя винить −

Заведомо бесцельная задача.

Иссякла жизнь, а вот ошибок нить

Длиннее жизни, многозначней плача!

 

 

 

***

Перестал тебя видеть − пить перестал.

Возвратились слова к сердечной границе.

Я брожу по местам, где был твой пьедестал.

Там теперь воробьи, а зимою − синицы.

Был я нежен и груб к теплоте твоих губ.

И пьянили меня белокурые джунгли.

Тебя всюду встречал и не спал по ночам.

Где ты раньше жила − ни двора, ни кола. −

Только смуглые угли!

 

***

Привет! Входи. Давно пора бы.

Устал от дымных революций,

Парадов, синусов, парабол.

Как ты посмела не вернуться?

Глаза − твои. И руки − тоже.

Свою даю, как стойкий Муций.

На что костры свои помножишь? −

Как ты посмела не вернуться?

Господь хранил и самолёты,

И поезд, длинный или куцый…

Как хорошо встречать кого-то:

Как ты посмела не вернуться?

Вино. Улыбки. Губы. Нега.

Окурки. Пепельница. Блюдце.

Живи от снега и до снега.

Как ты посмела не вернуться?

Стирай. Ищи другие хобби, −

От слёз − до тайных экзекуций.

Ходи в нарядах, голой, в робе. −

Как ты посмела не вернуться?

Глаза-в-глаза. Стихи − на ветер..

Я − твой прелат, аббат и нунций.

Ну, как мне жить с тобой на свете? −

Как ты посмела не вернуться?

***

По ней скользила желтая листва,

Как с церкви сорванное золото.

Но не была любовь мертва −

Она лишь в осень шла немолодо.

Она лишь мерила шаги

До кельи мудрого пророка,

Который скажет: "Стой или беги, −

Любовь, она всегда − дорога!"

 

 

БРОШЕНО

Они лежали, сиротливо горбясь,

Две вещи, брошенных женой.

Из недоношенности их сочилась горечь,

И я жалел их − две и по одной.

И был один предмет пальто добротным

И курточкою лёгкою другой. −

Любая девушка надела бы охотно,

Но раз всё брошено − нет девушки такой!

И брошены лежать остались недолёты

Моей руки до тонкого плеча,

И редкие о воротнике заботы,

И за рукав хватанья сгоряча,

Засовывания в карманы потаённо

Богатств из простеньких конфет

В киношке, от толпы уединённой,

Той, где веками не включают свет.

И видел я, как в складках, столь знакомых,

Кривились губы запоздалые мои,

И слышал я: над этим восходили громы,

И, прячась в травах, замолкали соловьи…

ЖАЖДА

Ведро летело в предвкушенье влаги.

Ведро летело, рассекая темь.

На солнце плавились пустые фляги,

И почему-то не кончался день.

Ведро плеснулось рыбиной далёкой,

И было ворот весело крутить.

Какой колодец был глубокий!

И как отчаянно хотелось пить!

 

 

***

Дождь гвоздиками крышу

Нам ночью прибивал,

Пока я вдруг не вышел

И строго не сказал:

"Никчемная работа! −

Валяешь дурака! −

В сенях у нас − болото,

А в горнице − река.

Гниют у нас стропила,

Сыреет сеновал.

Как видно, ты в полсилы

Нам крышу прибивал" −

Тут дождик прыснул звонко

И пыль прибил у ног:

"Люблю я работёнку,

Да вот хозяин плох. −

Ты даже не заметил,

Что я полил весь сад,

Загнал скотину в клети,

Порадовал ребят;

Спас от пожара поле,

Поднял воды в прудах.

А кто тебе напомнил,

Что крыша-то худа?"

ОЗОКЕРИТОВЫЙ ДИПТИХ

1.

Друзей ушедших не бывает:

Друзья, как друзы прибывают −

и растут.

Озокерит в горах сверкает −

И люди к свету этому идут…

 

2.

Друзы горного хрусталя −

Вот друзья и семья.

Трудно их отыскать.

А найдёшь − не терять.

Ярче солнца горит

Озокерит!

 

 

 

 

***

Писать, писать – и лунной ночью

усталых глаз не закрывать,

чтоб видеть, чувствовать воочью,

как ангел сядет на кровать,

как захрустит зубок умелый

по лунной корочке в ночи…

Смотри в тетрадь же то и дело.

Пиши, приятель – и молчи!

 

 

 

 

***

Привиделось: я − уличный певец.

В руках гитара, а в глазах − мечта о рюмке.

Всему начало и всему конец −

Та девушка в далёком переулке.

Банальнее картины не сыскать:

Жизнь растеряла прочие оттенки.

Осенних листьев ниспадает благодать,

А ветер оголяет деревам коленки.

Пора домой, − и семь тревожных нот

Вслед побредут, как мокрые щенята. −

А там, за осенью, уж скоро Новый год,

Пусть не такой весёлый, как когда-то…

Хочу я пальцы об иголки исколоть

И задохнуться в запахе хвоином!

И, может быть, пошлёт ещё Господь

Мне музыку для верных и любимых.

 

 

***

Умерла моя телефонная книжка:

Её цифры теперь − каталоги далёких планет

Или длительность эр незнакомых божеств. −

Я никак не могу дозвониться…

***

Знак жизни заросшей и умершей жизни.

Шипящий песок на месте свиданий, −

Как будто ведёт меня старая кобра

По городу, спящему в пыльных постелях,

Как будто листает иссохшие створы

Старинных альбомов с картинами счастья,

С бисерным смехом в глазницах усопших…

Потом она сделает то, что умеет −

И я окажусь в светлом, радостном мире.

 

ТРИПТИХ ПАМЯТИ ТЕДА ХЬЮЗА

1. ДУША

Моя душа уже начала свои еженощные

репетиции.

Друзья, которым я рассказываю об этом,

Часто говорят, что для этого рано, а некоторые

Говорят, что уже поздно. Но ведь всю свою жизнь

Они говорили то же самое по любому поводу.

Моя душа не слышит их и продолжает

свою работу.

Я всегда просыпаюсь, когда она возвращается,

И медленно узнаю пространство и вещи вокруг,

Не больно-то радуясь последнему обстоятельству.

Когда душа возвращается, я пытаюсь

расспросить ее

Обо всем, что она видела, но она, робея, молчит.

 

ОСЕНЬ

Когда приходит осень с ее запоздалыми

утешениями,

Я стою на углу судьбы с поднятым воротником

И с зонтом, удивленным собственной немощью.

Желтый туман Т.С. Элиота трется своей

вечной спиной

О вечные окна ослепшего горизонта,

сквозь которые

Я наблюдаю солнечное затмение: вот я подхожу

к тебе сзади

И обнимаю тебя на выжженном добела песке

нашей любви.

Теперь горизонт плачет, уткнувшись

в мокрые облака,

А моя девочка больше не просит

купить ей мороженого.

Птицы начинают сшивать север с югом;

бары открываются рано,

А сердца закрываются поздно: у всех теперь

осеннее расписание.

 

ЗИМА

По длинной тени от березы спящей,

которую луна слила с моею тенью,

я медленно несу дрова к печи холодной

и не досчитываюсь звезд над горизонтом стылым

в предчувствии далеких катастроф вселенских,

которые оплакать только мне досталось.

Вино желанно в одиночестве вечернем,

но душу греет менее, чем тело,

и потому я истово листаю старинных книг

тяжелые страницы, сам становясь древнее

с каждой строчкой и опускаясь бессловесным

снегом

на поселенья памяти усталой.

Унылым утром забредают лисы

в пустынный сад мой, чтобы убедиться,

что мерзлых яблок нет уже в помине

и что заглядывать в мои слепые окна −

заведомо бесцельное занятье.

И грустно мне, что лисы в лес уходят.

 

 

***

Пришла пора ученья школяров

Основам арифметики кленовой.

Вот видишь − лист, а вот другой готов

В букет для мамы и для вазы новой.

Мой внук ещё настолько мал,

Что зиму видел только на картинках,

Которые он быстро забывал, −

Зато любил он зимние ботинки.

Он осторожно из коробки их тянул

За мягкие и гладкие шнурочки.

Торжественно он ставил их на стул

И любовался блеском на их кожаных мысочках.

Он двигал их, как танк, как грузовик,

Как прочую военную машину.

И понимал я в этот миг,

Что в нашем доме есть ещё один мужчина!

А зимы? Что ж, пусть подождут,

Ещё придут в рождественских картинках.

А всё-таки главней всего нам тут

Для зимних зим зимнейшие ботинки!

ПРОЩАНИЕ [П1]

 

Как серенады, листопады

У нас под окнами звучат.

Но дом наш пуст, и руки сада

Беззвучно в диск луны стучат.

И как в покинутом поместье,

Осталась груда мелочей, −

Из них любая не на месте,

И пес мой − как слуга ничей,

И торопливо крестят тени

Молчанье детской, словно храм…

Я опускаюсь на колени

В фосфоресцирующий хлам. −

Прости меня, нога кровати!

Молюсь тебе, мой мишка Тим.

Вот самолётик − как распятье,

И я так стар, необратим.

Прости, мой дом: я должен торопиться. −

Между былым и будущим спеша,

Я здесь искал одну вещицу

С недетским именем − Душа.

 

 

 

***[П2]

Я – старый ветер, знающий в лицо

Младые облака, летящие беспечно.

Я – поздний путник, восходящий на крыльцо.

Я – звук неясный из забытой речи.

И жизнь давно уж обрела свой смысл,

Который мне и добрым людям ведом. —

И он не в том, что след свой проторили мы,

А в том, чтоб кто-нибудь пошёл по следу.

 

 

 

***[П3]

Почём твоя мудрость, мудрец?

Почём твои сказки, сказитель?

Почём твоя хитрость, хитрец?

Почём твоё зрение, зритель?

И зритель ответил: «Пятак».

Хитрец сказал: «Сбавлю две трети».

Сказитель сказал: «Четвертак». –

И только мудрец не ответил.

 

ЧЕРЕПАШКИ [П4]

Как приятно было себя чувствовать Богом

для двух черепашек водных в аквариуме.

Сумрачным зимним утром я включал лампу –

и для них начинался день. Точно также

собственноручно я выключал её вечером –

и для них начиналась ночь.

В этой задаваемой мною смене

света и тени, дней и ночей

я ощущал себя повелителем мира,

спокойно забывая об электричестве

и о том, что такое электроны в проводах.

Сквозь отверстие в крышке

я сыпал им корм, словно манну небесную.

Время от времени я устраивал чистку аквариума.

И, как любые существа при любой чистке,

черепашки бывали очень напуганы…

Из всех моих деяний божественных

им более всего нравилась манна небесная,

и они поглощали её во множестве.

Научившись узнавать меня

сквозь стекло аквариума, они приветствовали

моё приближение, с радостной жадностью

шевеля своими ластами. Они много ели

и быстро росли… Пока в один прекрасный день

не разбили аквариум.

 

 

КЕМ РОДИТЬСЯ, ИЛИ

О ЕДИНСТВЕ ВСЕГО СУЩЕГО

[П5]

Бог решал, кем мне родиться:

Журавлём или синицей;

Негритёнком, китайчонком,

Мальчуганом иль девчонкой;

Змейкой, рыбой или крабом;

Лопухом иль баобабом:

Мухой, тигром, скарабеем;

Стингом, Кассиусом Клэем;

Злым уродцем, доброй девой,

Иль английской королевой!

 

ГРАФОМАН [П6]

Отточенным орудьем графомана

Он рифмовал судьбу, борьбу, гульбу,

И то, как месяц вышел из тумана,

И как бандиты начали пальбу...

Но видел я однажды на рассвете,

Как на звезду печально он смотрел,

И как начитанный в стихах высоких ветер

Его слезу ни с чем сравнить не захотел.

 

 

МОЛЧАНИЕ [П7]

Наверное, так плакал Моцарт

в своей холодной колыбельке,

когда ни звука – ни от Альп, ни от Дуная –

не слышало младенческое сердце…

Наверное, так плакал Рембрандт,

когда ни лучика, ни краски

не посылал Господь в его жилище.

Так плачу я, когда ни слова от тебя, ни строчки.

 

***[П8]

Все мы будем, как мамы и папы,

И носить такие же шляпы,

И такой же походкой ходить,

И таких же детишек родить.

И когда-то на этом же свете

У детишек родятся дети.

Они будут, как мамы и папы,

И носить такие же шляпы.

 

 

РЕЗЕРВ

EXODUS

Они уходили не по тому меридиану,

Забирая слишком влево от солнца.

И нитевидный пульс их не пальпировал уж никто.

Солнце смотрело на звезды, думая, что это оно

Их освещает и вращает вокруг себя.

Коперник собирал вокруг Торуни хворост

И жег небольшие костры, чтобы согреться.

Во все окна, прорубленные в Европе,

Влетали демоны офортов Гойи,

Который ещё не родился, но очень желанен был.

Дамы танцевали боязливо, но отдавались

Страстно, опасаясь скорой смерти от чумы.

Мужчины часто делали друг из друга

Жуков на булавках своими щпагами,

Прежде чем перейти на бомбы, ракеты

И автоматы Калашникова.

Стивен Хоукинг думал о Чёрных Дырах,

О горизонте событий и гравитационных волнах.

А они всё уходили − не по тому меридиану…

 

 

 

 

***

Как скучен дом без скрипа половиц,

Без хлопанья дверей и крыльев птиц,

Без муравьев и без мышей,

Без визга резвых малышей,

Без стекол вдрызг, и без кривой трубы,

А до ремонта – если б, да кабы…

Я у друзей гостил, бежал потом:

От рук хозяев умер дом!

 

 

***

Под Новый год в кафешке неслучайной

(Всё планово, неспешно и светло)

Мы встретились с тобою тайно,

Год уходящий бросив под стекло.

Зодиакальные запущены созвездья,

Небесные часы заведены, −

И мы скользим по кромке лезвий,

Как две снежинки по кромке тишины.

 

В СТОЛ

Писали мы в столы, так те столы-то были −

Что буйволы, что носороги, что слоны.

По коммуналкам собирали много пыли,

Но были светлыми сонетами полны.

Теперь столы похожи на газелей −

В их тонконогости мне видится печаль.

Сонеты уже мимо пролетели,

Но тех слонов и пыли той мне очень жаль!

 

 

 

 

 

 

КОЛОДЕЦ

В тот кладезь слов, что нам достался от великих,

Я с боязливым обожанием (восхищением) смотрю:

Не замутить бы влаги чистой блики,

Не разменять бы бриллианты по рублю!

 

 

 

***

Машина вписывалась в трассу,

Как буква в длинную строку.

Мигало солнце тусклым глазом

Сквозь лес, увязнувший в снегу,

Читало азбуку прощаний,

Звеня в дефисах тех мостов,

Которые с тобой нас разобщали

На слоги непонятных слов.

Какие смыслы эти слоги

Таили от летящих нас?

Круты ли были иль пологи

Наброски незнакомых трасс?

Слова нам ничего не обещали

И были честными они…

Словами этими молчали

Ещё не прожитые дни.

 

РУКА

Памяти Бэлы Ахмадулиной

Какие сны! Какое лето!

Иль Лета бьется в дом поэта

Обломками весны!

И, унося за горизонты

Тулупы, валенки и боты,

Вдруг возвращает мне тебя,

И Пушкина, и воробья,

И звёзды в бабкиной кошелке −

Глаза котят, лучащие сквозь щелки

Виденья горестных планет,

Где, как на нашей, тебя нет. −

Тебя, оставившей несправедливо

Всех наших душ наивные извивы,

Все выгнутости в сторону тебя,

И Пушкина, и воробья…

Всех наших несуразностей величье,

Всех наших недолетов птичьих

(Как хорошо, без недолетов пули!)

До точки той, где мы уснули,

Уже не слыша голоса родного,

Уже не видя Возрожденья Слова…

Служа ему не по-мадоньи,

Ты к нам тянула тонкие ладони

И сыпала из них крупинки злата,

Которыми молчала ты когда-то,

Ну, а потом Великим взрывом

Вселенные швыряла в те извивы,

В те складки нашего пространства,

Где мы искали постоянства

Любви, покоя, созерцанья,

Не понимая расстоянья,

И расставанья вслед разлуке,

Чтоб помнить голос, помнить руки,

И грациозность лебединой шеи,

И грациозность строя языка… −

Нет, женщина в поэзии − не фея,

Она − Богиня! Но её рука,

Не очертившая квадрата на прощанье,

Не раскрутившая флаконы школьной туши,

Малевича не ведшая к злой правде на закланье,

В наивной вере: чем черней − тем гуще, −

Она навек останется загадкой:

Как эхо дальнее черкесок и татарок

Над простенькою школьною тетрадкой −

Не стайками наискосок, а прямо Богу в уши,

Поверх ковчегов, Ноя, стел и арок,

Вдруг возлетало, возвеличив Имя,

Оставив нас заслуженно − немыми!

Рука друзей великих извлекала

Из-под цунамных волн их,

Волн закатных,

Гражданством вечным

В своем сердце облекала,

Рукоплесканий не ища откатных.

Рукою той, как в гипнотическом сеансе,

Как в злом экстрасенсорном трансе,

Я зачарован в поисках ответа:

Как ты, Рука летучая,

Вдруг написала ЭТО?! −

Какие сны! Какое лето!

 

 

БРОДСКИЙ

Отдай, отдай, пространство и звезда,

мне искареженного и обожжённого,

и пусть

он не уходит больше никуда и никогда,

а я к нему через века и через миг вернусь

по полю в звездах непроросших,

по полю, сеянному рожью,

чтобы обвить сгоревшего и искареженного;

вместо колосьев собирая желуди,

и в будущих дубах угадывая грусть,

до богова жилища не спеша пройдусь,

пройдусь, словами, болями плетя

косицы слёз под черепом Вселенной…

А был он свой, но не-обыкновенный,

немой страны заговорившее дитя,

словами, мегалитами судьбы

хрипящее в разбросах стоунхенджей.

Он приходил ко мне чужим, но прежним,

в соленом ватнике, спрямившем, как бы от стрельбы,

круги мишеней в грубые стежки

(по ткани, чаще шедшей на мешки)

и в колеи метафорических колес,

которыми ты вёл нас, нас месил и нёс −

туда, до звёзд,

туда, до черных дыр,

как траурных квартир,

не возвращающих ни слова, ни слезы.

Но я не сброшу цепь твоей стези,

читая бездны в оттисках следа,

что ты оставил для мольбы мне навсегда:

"Отдай, отдай, пространство и звезда…"

 

 

ПРОЩАНИЕ [П9]

 

Как серенады, листопады

У нас под окнами звучат.

Но дом наш пуст, и руки сада

Беззвучно в диск луны стучат.

И как в покинутом поместье,

Осталась груда мелочей, −

Из них любая не на месте,

И пес мой − как слуга ничей,

И торопливо крестят тени

Молчанье детской, словно храм…

Я опускаюсь на колени

В фосфоресцирующий хлам. −

Прости меня, нога кровати!

Молюсь тебе, мой мишка Тим.

Вот самолётик − как распятье,

И я так стар, необратим.

Прости, мой дом: я должен торопиться. −

Между былым и будущим спеша,

Я здесь искал одну вещицу

С недетским именем − Душа.

 

 

 

***[П10]

Я – старый ветер, знающий в лицо

Младые облака, летящие беспечно.

Я – поздний путник, восходящий на крыльцо.

Я – звук неясный из забытой речи.

И жизнь давно уж обрела свой смысл,

Который мне и добрым людям ведом. —

И он не в том, что след свой проторили мы,

А в том, чтоб кто-нибудь пошёл по следу.

 

 

 

 

 

С просьбой о прощении

к Алджернону Ч. Суинберну

 

Все реки возвращаются к истокам.

Пусть даже через сотни лет.

В молчании их грустном и глубоком

Суинберну мне видится привет. −

За то, что не во всяком человеке

Живое сердце будет трепетать,

И что не все вольются реки

Когда-нибудь в морскую гладь.

 

 

 

***

Желтыми утками на воде –

Усталые листья каштанов.

Об осени, как об общей беде,

Думаю я непрестанно.

Ах, Лира, Денеб, Альтаир,

Ваш треугольник – как клин журавлиный,

И Пушкин осенний зачитан до дыр

Меж клёнов горящих и свечек-осинок.

Но зиму пока ещё рано встречать

И рифмы рядить её камуфляжем.

С листьями я отправляюсь гулять

По паркам пустым и по пляжам.

 

 

 

***

Зима между нами - от сердца до сердца.

И кони по белому мчат наугад.

В усталых домах зажигаются свечи,

И пишутся письма о прожитом дне.

Устал этот мир от нашей разлуки,

От наших отсутствий рушится он.

И поезда проржавели в безделье

От наших стократно несбывшихся встреч.

Расставили сети Парижи и Римы,

И камень горючий, мой Лихтенштейн,

Из лучших приманок печального года

Горчайшую выбрал – разлуку с тобой!

 

 

***

Идут холодные дожди,