Встреча на улице твардовского

 

Дешевый коньяк в потёмках,

В последнем пристанище света.

Закуска − кусочек "Алёнки"

Из рук большого поэта.

Поговорили наспех

О медленном угасанье…

И помянули нас всех −

На случай невстреч, нелобзаний.

 

 

***

Старых листьев скрежет

Нервы мои режет.

Ночью стылой слышу:

Дерут листья крышу.

Эй, давай-ка, осень,

Все печали сбросим!

Пусть душе движенье

Даст стихосложенье!

Пусть камин пылает,

Холод отступает,

А друзья приходят

Вопреки природе

И читают строки,

Назначая сроки

Нашим новым встречам

С речью человечьей.

 

***

Я помню, как мы Бродского читали,

Как сын мне говорил, что он велик,

И мы тогда уж верно знали,

Где нам искать обрывки его книг. −

Всё потому, что мы смотрели в дали,

Потом в стакан янтарного вина,

Но вряд ли мы в ту пору понимали,

Что Бродский − наша общая вина.

А сын мой, то ли был пророком,

То ль кажется таким сквозь много лет…

Я помню, как спросил он одиноко:

"А сколько стоит до Венеции билет?"

ОЗОКЕРИТОВЫЙ ДИПТИХ

1.

Друзей ушедших не бывает:

Друзья, как друзы прибывают −

и растут.

Озокерит в горах сверкает −

И люди к свету этому идут…

 

2.

Друзы горного хрусталя −

Вот друзья и семья.

Трудно их отыскать.

А найдёшь − не терять.

Ярче солнца горит

Озокерит!

 

 

 

 

***

Писать, писать – и лунной ночью

усталых глаз не закрывать,

чтоб видеть, чувствовать воочью,

как ангел сядет на кровать,

как захрустит зубок умелый

по лунной корочке в ночи…

Смотри в тетрадь же то и дело.

Пиши, приятель – и молчи!

 

 

 

 

***

Привиделось: я − уличный певец.

В руках гитара, а в глазах − мечта о рюмке.

Всему начало и всему конец −

Та девушка в далёком переулке.

Банальнее картины не сыскать:

Жизнь растеряла прочие оттенки.

Осенних листьев ниспадает благодать,

А ветер оголяет деревам коленки.

Пора домой, − и семь тревожных нот

Вслед побредут, как мокрые щенята. −

А там, за осенью, уж скоро Новый год,

Пусть не такой весёлый, как когда-то…

Хочу я пальцы об иголки исколоть

И задохнуться в запахе хвоином!

И, может быть, пошлёт ещё Господь

Мне музыку для верных и любимых.

 

 

***

Умерла моя телефонная книжка:

Её цифры теперь − каталоги далёких планет

Или длительность эр незнакомых божеств. −

Я никак не могу дозвониться…

***

Знак жизни заросшей и умершей жизни.

Шипящий песок на месте свиданий, −

Как будто ведёт меня старая кобра

По городу, спящему в пыльных постелях,

Как будто листает иссохшие створы

Старинных альбомов с картинами счастья,

С бисерным смехом в глазницах усопших…

Потом она сделает то, что умеет −

И я окажусь в светлом, радостном мире.

 

ТРИПТИХ ПАМЯТИ ТЕДА ХЬЮЗА

1. ДУША

Моя душа уже начала свои еженощные

репетиции.

Друзья, которым я рассказываю об этом,

Часто говорят, что для этого рано, а некоторые

Говорят, что уже поздно. Но ведь всю свою жизнь

Они говорили то же самое по любому поводу.

Моя душа не слышит их и продолжает

свою работу.

Я всегда просыпаюсь, когда она возвращается,

И медленно узнаю пространство и вещи вокруг,

Не больно-то радуясь последнему обстоятельству.

Когда душа возвращается, я пытаюсь

расспросить ее

Обо всем, что она видела, но она, робея, молчит.

 

ОСЕНЬ

Когда приходит осень с ее запоздалыми

утешениями,

Я стою на углу судьбы с поднятым воротником

И с зонтом, удивленным собственной немощью.

Желтый туман Т.С. Элиота трется своей

вечной спиной

О вечные окна ослепшего горизонта,

сквозь которые

Я наблюдаю солнечное затмение: вот я подхожу

к тебе сзади

И обнимаю тебя на выжженном добела песке

нашей любви.

Теперь горизонт плачет, уткнувшись

в мокрые облака,

А моя девочка больше не просит

купить ей мороженого.

Птицы начинают сшивать север с югом;

бары открываются рано,

А сердца закрываются поздно: у всех теперь

осеннее расписание.

 

ЗИМА

По длинной тени от березы спящей,

которую луна слила с моею тенью,

я медленно несу дрова к печи холодной

и не досчитываюсь звезд над горизонтом стылым

в предчувствии далеких катастроф вселенских,

которые оплакать только мне досталось.

Вино желанно в одиночестве вечернем,

но душу греет менее, чем тело,

и потому я истово листаю старинных книг

тяжелые страницы, сам становясь древнее

с каждой строчкой и опускаясь бессловесным

снегом

на поселенья памяти усталой.

Унылым утром забредают лисы

в пустынный сад мой, чтобы убедиться,

что мерзлых яблок нет уже в помине

и что заглядывать в мои слепые окна −

заведомо бесцельное занятье.

И грустно мне, что лисы в лес уходят.

 

 

***

Пришла пора ученья школяров

Основам арифметики кленовой.

Вот видишь − лист, а вот другой готов

В букет для мамы и для вазы новой.

Мой внук ещё настолько мал,

Что зиму видел только на картинках,

Которые он быстро забывал, −

Зато любил он зимние ботинки.

Он осторожно из коробки их тянул

За мягкие и гладкие шнурочки.

Торжественно он ставил их на стул

И любовался блеском на их кожаных мысочках.

Он двигал их, как танк, как грузовик,

Как прочую военную машину.

И понимал я в этот миг,

Что в нашем доме есть ещё один мужчина!

А зимы? Что ж, пусть подождут,

Ещё придут в рождественских картинках.

А всё-таки главней всего нам тут

Для зимних зим зимнейшие ботинки!

ПРОЩАНИЕ [П1]

 

Как серенады, листопады

У нас под окнами звучат.

Но дом наш пуст, и руки сада

Беззвучно в диск луны стучат.

И как в покинутом поместье,

Осталась груда мелочей, −

Из них любая не на месте,

И пес мой − как слуга ничей,

И торопливо крестят тени

Молчанье детской, словно храм…

Я опускаюсь на колени

В фосфоресцирующий хлам. −

Прости меня, нога кровати!

Молюсь тебе, мой мишка Тим.

Вот самолётик − как распятье,

И я так стар, необратим.

Прости, мой дом: я должен торопиться. −

Между былым и будущим спеша,

Я здесь искал одну вещицу

С недетским именем − Душа.

 

 

 

***[П2]

Я – старый ветер, знающий в лицо

Младые облака, летящие беспечно.

Я – поздний путник, восходящий на крыльцо.

Я – звук неясный из забытой речи.

И жизнь давно уж обрела свой смысл,

Который мне и добрым людям ведом. —

И он не в том, что след свой проторили мы,

А в том, чтоб кто-нибудь пошёл по следу.

 

 

 

***[П3]

Почём твоя мудрость, мудрец?

Почём твои сказки, сказитель?

Почём твоя хитрость, хитрец?

Почём твоё зрение, зритель?

И зритель ответил: «Пятак».

Хитрец сказал: «Сбавлю две трети».

Сказитель сказал: «Четвертак». –

И только мудрец не ответил.

 

ЧЕРЕПАШКИ [П4]

Как приятно было себя чувствовать Богом

для двух черепашек водных в аквариуме.

Сумрачным зимним утром я включал лампу –

и для них начинался день. Точно также

собственноручно я выключал её вечером –

и для них начиналась ночь.

В этой задаваемой мною смене

света и тени, дней и ночей

я ощущал себя повелителем мира,

спокойно забывая об электричестве

и о том, что такое электроны в проводах.

Сквозь отверстие в крышке

я сыпал им корм, словно манну небесную.

Время от времени я устраивал чистку аквариума.

И, как любые существа при любой чистке,

черепашки бывали очень напуганы…

Из всех моих деяний божественных

им более всего нравилась манна небесная,

и они поглощали её во множестве.

Научившись узнавать меня

сквозь стекло аквариума, они приветствовали

моё приближение, с радостной жадностью

шевеля своими ластами. Они много ели

и быстро росли… Пока в один прекрасный день

не разбили аквариум.

 

 

КЕМ РОДИТЬСЯ, ИЛИ

О ЕДИНСТВЕ ВСЕГО СУЩЕГО

[П5]

Бог решал, кем мне родиться:

Журавлём или синицей;

Негритёнком, китайчонком,

Мальчуганом иль девчонкой;

Змейкой, рыбой или крабом;

Лопухом иль баобабом:

Мухой, тигром, скарабеем;

Стингом, Кассиусом Клэем;

Злым уродцем, доброй девой,

Иль английской королевой!

 

ГРАФОМАН [П6]

Отточенным орудьем графомана

Он рифмовал судьбу, борьбу, гульбу,

И то, как месяц вышел из тумана,

И как бандиты начали пальбу...

Но видел я однажды на рассвете,

Как на звезду печально он смотрел,

И как начитанный в стихах высоких ветер

Его слезу ни с чем сравнить не захотел.

 

 

МОЛЧАНИЕ [П7]

Наверное, так плакал Моцарт

в своей холодной колыбельке,

когда ни звука – ни от Альп, ни от Дуная –

не слышало младенческое сердце…

Наверное, так плакал Рембрандт,

когда ни лучика, ни краски

не посылал Господь в его жилище.

Так плачу я, когда ни слова от тебя, ни строчки.

 

***[П8]

Все мы будем, как мамы и папы,

И носить такие же шляпы,

И такой же походкой ходить,

И таких же детишек родить.

И когда-то на этом же свете

У детишек родятся дети.

Они будут, как мамы и папы,

И носить такие же шляпы.

 

 

РЕЗЕРВ

EXODUS

Они уходили не по тому меридиану,

Забирая слишком влево от солнца.

И нитевидный пульс их не пальпировал уж никто.

Солнце смотрело на звезды, думая, что это оно

Их освещает и вращает вокруг себя.

Коперник собирал вокруг Торуни хворост

И жег небольшие костры, чтобы согреться.

Во все окна, прорубленные в Европе,

Влетали демоны офортов Гойи,

Который ещё не родился, но очень желанен был.

Дамы танцевали боязливо, но отдавались

Страстно, опасаясь скорой смерти от чумы.

Мужчины часто делали друг из друга

Жуков на булавках своими щпагами,

Прежде чем перейти на бомбы, ракеты

И автоматы Калашникова.

Стивен Хоукинг думал о Чёрных Дырах,

О горизонте событий и гравитационных волнах.

А они всё уходили − не по тому меридиану…

 

 

 

 

***

Как скучен дом без скрипа половиц,

Без хлопанья дверей и крыльев птиц,

Без муравьев и без мышей,

Без визга резвых малышей,

Без стекол вдрызг, и без кривой трубы,

А до ремонта – если б, да кабы…

Я у друзей гостил, бежал потом:

От рук хозяев умер дом!

 

 

***

Под Новый год в кафешке неслучайной

(Всё планово, неспешно и светло)

Мы встретились с тобою тайно,

Год уходящий бросив под стекло.

Зодиакальные запущены созвездья,

Небесные часы заведены, −

И мы скользим по кромке лезвий,

Как две снежинки по кромке тишины.

 

В СТОЛ

Писали мы в столы, так те столы-то были −

Что буйволы, что носороги, что слоны.

По коммуналкам собирали много пыли,

Но были светлыми сонетами полны.

Теперь столы похожи на газелей −

В их тонконогости мне видится печаль.

Сонеты уже мимо пролетели,

Но тех слонов и пыли той мне очень жаль!

 

 

 

 

 

 

КОЛОДЕЦ

В тот кладезь слов, что нам достался от великих,

Я с боязливым обожанием (восхищением) смотрю:

Не замутить бы влаги чистой блики,

Не разменять бы бриллианты по рублю!

 

 

 

***

Машина вписывалась в трассу,

Как буква в длинную строку.

Мигало солнце тусклым глазом

Сквозь лес, увязнувший в снегу,

Читало азбуку прощаний,

Звеня в дефисах тех мостов,

Которые с тобой нас разобщали

На слоги непонятных слов.

Какие смыслы эти слоги

Таили от летящих нас?

Круты ли были иль пологи

Наброски незнакомых трасс?

Слова нам ничего не обещали

И были честными они…

Словами этими молчали

Ещё не прожитые дни.

 

РУКА

Памяти Бэлы Ахмадулиной

Какие сны! Какое лето!

Иль Лета бьется в дом поэта

Обломками весны!

И, унося за горизонты

Тулупы, валенки и боты,

Вдруг возвращает мне тебя,

И Пушкина, и воробья,

И звёзды в бабкиной кошелке −

Глаза котят, лучащие сквозь щелки

Виденья горестных планет,

Где, как на нашей, тебя нет. −

Тебя, оставившей несправедливо

Всех наших душ наивные извивы,

Все выгнутости в сторону тебя,

И Пушкина, и воробья…

Всех наших несуразностей величье,

Всех наших недолетов птичьих

(Как хорошо, без недолетов пули!)

До точки той, где мы уснули,

Уже не слыша голоса родного,

Уже не видя Возрожденья Слова…

Служа ему не по-мадоньи,

Ты к нам тянула тонкие ладони

И сыпала из них крупинки злата,

Которыми молчала ты когда-то,

Ну, а потом Великим взрывом

Вселенные швыряла в те извивы,

В те складки нашего пространства,

Где мы искали постоянства

Любви, покоя, созерцанья,

Не понимая расстоянья,

И расставанья вслед разлуке,

Чтоб помнить голос, помнить руки,

И грациозность лебединой шеи,

И грациозность строя языка… −

Нет, женщина в поэзии − не фея,

Она − Богиня! Но её рука,

Не очертившая квадрата на прощанье,

Не раскрутившая флаконы школьной туши,

Малевича не ведшая к злой правде на закланье,

В наивной вере: чем черней − тем гуще, −

Она навек останется загадкой:

Как эхо дальнее черкесок и татарок

Над простенькою школьною тетрадкой −

Не стайками наискосок, а прямо Богу в уши,

Поверх ковчегов, Ноя, стел и арок,

Вдруг возлетало, возвеличив Имя,

Оставив нас заслуженно − немыми!

Рука друзей великих извлекала

Из-под цунамных волн их,

Волн закатных,

Гражданством вечным

В своем сердце облекала,

Рукоплесканий не ища откатных.

Рукою той, как в гипнотическом сеансе,

Как в злом экстрасенсорном трансе,

Я зачарован в поисках ответа:

Как ты, Рука летучая,

Вдруг написала ЭТО?! −

Какие сны! Какое лето!

 

 

БРОДСКИЙ

Отдай, отдай, пространство и звезда,

мне искареженного и обожжённого,

и пусть

он не уходит больше никуда и никогда,

а я к нему через века и через миг вернусь

по полю в звездах непроросших,

по полю, сеянному рожью,

чтобы обвить сгоревшего и искареженного;

вместо колосьев собирая желуди,

и в будущих дубах угадывая грусть,

до богова жилища не спеша пройдусь,

пройдусь, словами, болями плетя

косицы слёз под черепом Вселенной…

А был он свой, но не-обыкновенный,

немой страны заговорившее дитя,

словами, мегалитами судьбы

хрипящее в разбросах стоунхенджей.

Он приходил ко мне чужим, но прежним,

в соленом ватнике, спрямившем, как бы от стрельбы,

круги мишеней в грубые стежки

(по ткани, чаще шедшей на мешки)

и в колеи метафорических колес,

которыми ты вёл нас, нас месил и нёс −

туда, до звёзд,

туда, до черных дыр,

как траурных квартир,

не возвращающих ни слова, ни слезы.

Но я не сброшу цепь твоей стези,

читая бездны в оттисках следа,

что ты оставил для мольбы мне навсегда:

"Отдай, отдай, пространство и звезда…"

 

 

ПРОЩАНИЕ [П9]

 

Как серенады, листопады

У нас под окнами звучат.

Но дом наш пуст, и руки сада

Беззвучно в диск луны стучат.

И как в покинутом поместье,

Осталась груда мелочей, −

Из них любая не на месте,

И пес мой − как слуга ничей,

И торопливо крестят тени

Молчанье детской, словно храм…

Я опускаюсь на колени

В фосфоресцирующий хлам. −

Прости меня, нога кровати!

Молюсь тебе, мой мишка Тим.

Вот самолётик − как распятье,

И я так стар, необратим.

Прости, мой дом: я должен торопиться. −

Между былым и будущим спеша,

Я здесь искал одну вещицу

С недетским именем − Душа.

 

 

 

***[П10]

Я – старый ветер, знающий в лицо

Младые облака, летящие беспечно.

Я – поздний путник, восходящий на крыльцо.

Я – звук неясный из забытой речи.

И жизнь давно уж обрела свой смысл,

Который мне и добрым людям ведом. —

И он не в том, что след свой проторили мы,

А в том, чтоб кто-нибудь пошёл по следу.

 

 

 

 

 

С просьбой о прощении

к Алджернону Ч. Суинберну

 

Все реки возвращаются к истокам.

Пусть даже через сотни лет.

В молчании их грустном и глубоком

Суинберну мне видится привет. −

За то, что не во всяком человеке

Живое сердце будет трепетать,

И что не все вольются реки

Когда-нибудь в морскую гладь.

 

 

 

***

Желтыми утками на воде –

Усталые листья каштанов.

Об осени, как об общей беде,

Думаю я непрестанно.

Ах, Лира, Денеб, Альтаир,

Ваш треугольник – как клин журавлиный,

И Пушкин осенний зачитан до дыр

Меж клёнов горящих и свечек-осинок.

Но зиму пока ещё рано встречать

И рифмы рядить её камуфляжем.

С листьями я отправляюсь гулять

По паркам пустым и по пляжам.

 

 

 

***

Зима между нами - от сердца до сердца.

И кони по белому мчат наугад.

В усталых домах зажигаются свечи,

И пишутся письма о прожитом дне.

Устал этот мир от нашей разлуки,

От наших отсутствий рушится он.

И поезда проржавели в безделье

От наших стократно несбывшихся встреч.

Расставили сети Парижи и Римы,

И камень горючий, мой Лихтенштейн,

Из лучших приманок печального года

Горчайшую выбрал – разлуку с тобой!

 

 

***

Идут холодные дожди,

Без радости, но без отчаянья.

Размыты реактивные межи.

И − вдоволь встреч, как вдоволь и прощаний.

Друг забредёт − затеплим с ним очаг,

Перелистаем старые страницы.

Не разглядим беду в ночах,

Зато расслышим, как рыдают птицы.

Под тяжесть будущих снегов

Уж где-то поданы метелей эшелоны.

Не дай же, друг, услышать звук твоих шагов,

Ведущих к той лавине многотонной!

Побудь со мной и мудро помолчи

Молчанием, что самых умных слов дороже.

Мы здесь, в ночи, с тобою − две свечи,

Две прорези в любовь: она всё зачинает и итожит.

 

 

 

***

Два места в отеле

с видом на звёзды.

два звонких коктейля, -

чтоб ты не замерзла.

Две странных улыбки

сквозь дым сигаретный

По радио – скрипки

во тьме предрассветной. –

Играют о нас ли?

О нас ли забыли? –

Вопросы напрасны…

Вот фары включили. –

Автобус добротный

урчит еле слышно.

Сигнал поворота –

как ранняя вишня –

мигает сквозь ветки –

и гаснет внезапно.

На вечные веки –

до завтра, до завтра!

 

ГОРОД

Твой город там, где ты не одинок –

Совсем не там, где башни или стены.

Твой город там, где каждый уголок

Теплом друзей свою измерил цену.

Твой город там, где памяти твоей

Есть где бродить и где остановиться,

Поняв, что город создан из людей −

Не из камней, стекла и черепицы!

 

 

***

Кому с брильянтами часы,

Кому – две капельки росы,

Чтоб разглядеть сквозь них мир весь

И убедиться: счастье есть!

И убедиться: лгут часы, -

Не лгут две капельки росы.

И зелена ещё трава,

И молодость всегда жива!

 

 

СКРИПКА

Невидимой рукой невидимую скрипку

По первому лучу настрою на рассвете

И ласково сыграю лучистую улыбку

Всем тихо спящим взрослым и тихо спящим детям.

И пусть они проснутся, и пусть им всем удастся

Почувствовать, что в мире ещё жива надежда.

И пусть они выходят под солнцем прогуляться,

И пусть целует солнце их легкие одежды.

А вечером я спрячу невидимую скрипку,

Погладив её на ночь невидимой рукою:

Спасибо тебе, скрипка. Спасибо за улыбку.

А ну-ка, что за слёзы? А ну-ка, что такое?

 

 

***[П11]

Почём твоя мудрость, мудрец?

Почём твои сказки, сказитель?

Почём твоя хитрость, хитрец?

Почём твоё зрение, зритель?

И зритель ответил: «Пятак».

Хитрец сказал: «Сбавлю две трети».

Сказитель сказал: «Четвертак». –

И только мудрец не ответил.

 

***

Ты − дань моя ветру,

дождям и снегам.

Ты − дань моя свету,

морям, берегам.

Ты − дань моя ночи,

светилам её,

успению почек

над ржавым литьем.

Ты − дань моя всем, кто

дыханием жив,

раздумьям, которыми нем, кто

и словом не лжив.

Ты − дань моя птицам

над склепом твоим. −

Дай Бог им кружиться,

пока рядом стоим.

 

 

О ТАЛАНТЕ

Нынче каждый − поэт и художник.

Нынче каждый − певец и актёр.

В этих истинах непреложных

Бог наш щедр, но, конечно, хитёр:

Воздадутся старые перья

И скрипучие голоса.

Талант не толпою мерится, −

Он − пушинка на божьих весах.

 

***

Был счастлив я очень.

Любил. Был любим.

Но тихою ночью

Рыдал, чуя дым

Далеких пожарищ

Грядущей войны,

Где жизнью заплатишь

За миг тишины.

 

 

 

***

Мне эти ночи никто не оплатит:

Бог боли не видит, точнее, не чует. −

На облаках, в своей царской палате,

Он вечно не спит − просто ночует.

Он раздаёт всем направо-налево,

Меня, как всегда, осторожно обводит.

Одно у него есть нецарское дело:

Смерть к людям приходит

всегда на восходе!

 

 

 

ГОРЬКИЙ ДЫМ

Над старым городком моим

Из старых печек горек дым.

С ним улетает в небеса

Былых времен моих краса,

Дедов моих великий дух,

Плач переживших их старух,

Боль давних, рвавших сердце ссор,

И умерших газет словесный сор,

Немые вздохи старых дневников,

Сухой хитин усопших пауков…

Огонь угаснет в час ночной −

И небо встанет надо мной,

Впитав все смыслы, все слова,

Чтоб боль, бессонная сова,

Читала заново трактат

О том, как жизнь текла сто лет назад…

Над старым городком моим

Из старых печек горек дым.

 

ОКНА

Стоят дома. И окна смотрят

На нас, несущихся – мельком.

Зимы белила, осени ли охра,

Или весны и лета зелень с ветерком...

Но знаю, что на свете нет печальней,

Внимательнее этих мудрых глаз. -

Так матери глядели изначально

На только что родившихся – на нас;

На нас, добившихся успеха,

Поднявшихся до самых до небес.

Высматривали тех, кто не приехал,

Кого уж нет, кого попутал бес...

Рыдали окна от войны и от пожаров,

От свадеб неудачных и от похорон,

От голода, когда земля лишь боль рожала.

Вы для меня – подобие икон

В киотах пыли и дождей ненастных,

В наличниках, как женщины в платках.

В любой ночи на свет ваш ясный

Идём, летим – кто по земле, кто в облаках.

 

 

 

 

***

Подранной кошкой март

Прыгает в грязные окна.

Плачу за всё ля-карт

И ухожу промокнуть −

Промокнуть и промокнуть

Февральских чернил разводы

И почувствовать: верен тот путь,

Что не знает прогнозов погоды.

 

СТАРЫЙ ДОМ

Устаю отхождений по дому пустому. −

Легче б по лесу было гулять.

И хотя в этом доме всё мне знакомо,

Он скрипит, что его не понять.

Вот вздыхают его половицы,

Его двери со мной говорят.

С фотографий ушедших всех лица

Недоверчиво, молча, глядят…

Лёгкий запах в тяжелых портьерах,

Словно ты только что у окна

На нехитрый пейзаж посмотрела −

И нырнула в память без дна!

 

 

 

***

Стали пути короче,

Ночи стали длинней.

Девушка больше не хочет

Мчаться ко мне в зорях дней.

Я всё чаще копаюсь в прошлом,

Словно в хламе забытых домов.

Пылью древнею припорошенный,

Чту я дряхлый разум томов.

 

ИВА

Игриво ива извивала ветвь,

ведя к воде свои извивы,

нацелившись в зерцале разглядеть

беду девичью: да, красива,

да, столько соткано стихов,

да, в зорях отзвенело столько песен!

Но вот, итог у нас каков? –

Ты, ива, счастлива? - Ах, если б!

 

***

Я б поставил памятник собаке

Не за то, что опыты над ней

Учинял учёный всякий

(Им, учёным, как всегда, видней).

Я б поставил памятник собаке

Не за то, что человеку – друг;

Не за то, что различает знаки

Или в цирке прыгает сквозь круг

Я б поставил памятник собаке

Лишь за то, что искренней существ

Я не знаю ни в любви, ни в драке –

Ни в одном из действий и естеств.

Глаз собачьих светятся караты.

С этим зверем лестно мне дружить.

… Превзойти нас сердцем семикратно,

Семикратно меньше нас на свете жить.

 

ЧЕРЕПАШКИ [П12]

Как приятно было себя чувствовать Богом

для двух черепашек водных в аквариуме.

Сумрачным зимним утром я включал лампу –

и для них начинался день. Точно также

собственноручно я выключал её вечером –

и для них начиналась ночь.

В этой задаваемой мною смене

света и тени, дней и ночей

я ощущал себя повелителем мира,

спокойно забывая об электричестве

и о том, что такое электроны в проводах.

Сквозь отверстие в крышке

я сыпал им корм, словно манну небесную.

Время от времени я устраивал чистку аквариума.

И, как любые существа при любой чистке,

черепашки бывали очень напуганы…

Из всех моих деяний божественных

им более всего нравилась манна небесная,

и они поглощали её во множестве.

Научившись узнавать меня

сквозь стекло аквариума, они приветствовали

моё приближение, с радостной жадностью

шевеля своими ластами. Они много ели

и быстро росли… Пока в один прекрасный день

не разбили аквариум.

 

***

На пороге зимы худосочной

Я стою, всепогодно одет.

Все дела переделаны срочно,

Хоть сто лет им сегодня в обед.

Я поеду, проведаю белок,

Заскучавших совсем без меня.

Потреплю восьмерёночный велик,

Как родного хромого коня.

Полистаю забытые книги,

Удивясь, сколько нового в них.

Сквозь стакан полюбуюсь на блики

Печки той, что когда-то воздвиг. —

И усну, понимая, что сделал,

Знать, не худшее в перечне дел.

Потому в снах гуляю я смело,

Проживая, что здесь не успел.

 

 

 

ПРЕДЧУВСТВИЕ

Ещё не прибрано в душе,

Хоть мне в укор прозрачны дали,

И осень, генерал-аншеф,

Наводит лоск на эполеты и медали.

Грозит с инспекцией придти,

В своих штабах изрядно наскучавшись,

Чтобы налить нам щедро по пути

Дождей намоленные чаши.

Ну а пока, подсолнух перезрелый,

Светило наше сеет щедро

Свои тяжелые лучи, -

Поэт, твоё настало дело:

Пиши, до времени молчи,

Пока стихов не взбухнут недра!

 

 

***

Исчезли почерки, забыты буковки,

Которым нас детсад и первый класс

Учили к праздникам, учили буднями,

И по которым, как в лицо, все знали нас.

Теперь печатаем… Стрекочут клавиши.

Повсюду электронное кольцо.

Утерян навсегда наш навык давешний:

Все электроны – на одно лицо!

 

***

Я возникаю. Тень моя,

Как чёрный гений, беспечальна.

Судьба пряма и изначальна,

И каждый сущий – это я.

Вложись в меня телескопично:

Мы нераздельны на века.

И жизнь долга и велика,

А вместе быть так непривычною

Не задохнёшься ты во мне,

А в мир войдёшь, иной и гулкий, –

Там нет уютных переулков –

Там только звёзды в вышине.

По этим звёздам ты найдёшь

Меня, которого ты ищешь…

Костров вихрастых пепелище –

И позабытый юный дождь.

 

***

Пламя твое высоко.

Гибок и строен твой стан.

Имя наполнено соком

Южных неведомых стран.

Что нас свело с тобою,

Гадать нам – не разгадать.

Всё зовётся судьбою,

А судьба не умеет лгать.

Судьба не умеет быть нежной:

Строга, угловата, дика,

Ночью укроет снежной

Сердца, словно два уголька.

Но зимы растают до срока.

Сгорят и Талмуд, и Коран.

Пламя твоё высоко.

Гибок и строен твой стан.

 

КЕМ РОДИТЬСЯ, ИЛИ

О ЕДИНСТВЕ ВСЕГО СУЩЕГО

[П13]

Бог решал, кем мне родиться:

Журавлём или синицей;

Негритёнком, китайчонком,

Мальчуганом иль девчонкой;

Змейкой, рыбой или крабом;

Лопухом иль баобабом:

Мухой, тигром, скарабеем;

Стингом, Кассиусом Клэем;

Злым уродцем, доброй девой,

Иль английской королевой!

 

ГРАФОМАН [П14]

Отточенным орудьем графомана

Он рифмовал судьбу, борьбу, гульбу,

И то, как месяц вышел из тумана,

И как бандиты начали пальбу...

Но видел я однажды на рассвете,

Как на звезду печально он смотрел,

И как начитанный в стихах высоких ветер

Его слезу ни с чем сравнить не захотел.