Проблема «исторический путь России

«Европейцы мы или азиаты, или нечто третье, особенное между Азией и Европой? Уже свыше столетия русское мышление вращается вокруг этого вопроса, – пишет Вальтер Шубарт. – Происшедшую эволюцию можно охарактеризовать следующим образом: уже два столетия Россия становится сознательно все более и более азиатской» [1] (выделено мною. – Н.С.). На наш взгляд, означенный процесс усиления азиатского начала занимает гораздо большее время, хотя далеко не всегда он является результатом сознательного выбора.На протяжении ряда веков Россия не однажды оказывалась насвоего

рода развилках исторического пути, на которых ей приходилось выбирать направление своего дальнейшего движения.

И не однажды, под влиянием как объективных, так и субъективных факторов, выбирался путь, «разводивший» Россию с Западом и сближавший ее (вольно или невольно) с Востоком.

Первая такая развилка возникает в конце X в. и связана с «выбором веры». Принятие Киевской Русью христианства в его восточном варианте

способствовало ее сближению с Византией, которой тогда принадлежало лидирующее положение в христианском мире. Однако находившаяся в X–XI вв. на подъеме, Византия через некоторое время стала клониться к упадку. В XII–XIII вв. Западная Европа начинает превосходить Византию во всех отношениях и достигнутого превосходства уже не уступает. Между тем православие по-прежнему сближало Русь с Византией, шедшей под уклон, и отдаляло отразвивавшейся по восходящей Западной Европы, что имело для Руси далеко идущие последствия.

Различия между Россией и Европой усиливаются в результате событий XIII–XV вв. Вне зависимости от того, какой точки зрения на данный период придерживаться, – считать ли его периодом монголо-татарского ига или периодом существования гигантской империи «Орда – Русь», которая совместными усилиями противостояла натиску католического Запада, – факты свидетельствуют об ослаблении «европейского» и усилении в это же время «азиатского» начала в разных сферах жизни.

В началеXIIIв. в русских землях развиваются процессы, аналогичные европейским (растут города, увеличивается численность третьего сословия, наряду с усиливающейся княжеской властью сохраняются местные свободы, появляется шанс обрести органы сословного представительства – в 1211 г. князь Всеволод Большое Гнездо созывает во Владимире собрание представителей разных сословий). Но к концу XV в. положение меняется. Внешне Русь опять вровень с Европой: одновременно с ведущими государствами Запада у нас завершается процесс политической централизации. Однако отличия Московской Руси от европейских государств уже значительны. Русь отстала от Европы в экономическом отношении (в развитии элементов буржуазности) и намного превзошла по степени политической централизации. Третье сословие, которое в Европе играло большую роль (как носитель демократических тенденций в борьбе с феодализмом, сословностью, абсолютизмом) в России оказалось более слабым и зависимым от центральной власти, а местные свободы были уничтожены Москвой.

Следующей развилкой стал XVI век, который не случайно именуют «столетием выбора». В первой половине XVI в. у России была реальная возможность вернуться в русло проевропейского развития. Но эта возможность была упущена во время правления Ивана IV. С конца 50-х годов царь «повернул на Германы», то есть стал проводить антиевропейскую стратегию, которая принесла России антиевропейскую автократию, потерю с таким трудом обретенного статуса могущественного государства – ценного потенциального союзника для любой европейской антитурецкой коалиции – и, наконец, превращение в третьестепенную державу. По мнению Г. Федотова, с этого времени «весь процесс исторического развития на Руси стал обратным западноевропейскому: это было развитие от свободы к рабству» [2]. Ему вторит Н. Эйдельман: великая альтернатива «либо крепостное право плюс самодержавная сверхцентрализация, либо «облегченный» с нарастающей буржуазностью феодализм плюс абсолютные монархии с определенными элементами народного представительства и судебной свободой» [3] разрешилась в пользу первого варианта.

Долгое время было принято безоговорочно считать, что в XVIII в., благодаря реформам Петра I, Россия сделала шаг навстречу европейской цивилизации. Исследования последнего десятилетия (Е. Анисимова, Н. Эйдельмана и других) убедительно показывают, что петровская «революция сверху» не сломила общей антиевропейской тенденции нашего развития. Ускорив развитие промышленности, Петр замедлил развитие капитализма (в отличие от Европы, российская промышленность базировалась на крепостном труде). Поощрение и регулирование при Петре казенной торговли и ограничение «неуказной» торговли ремесленников и крестьян препятствовало свободному развитию рыночных отношений. В области социальной политики петровское законодательство не вышло из прежней колеи: получило дальнейшее развитие крепостное право, предприняты попытки стабилизировать положение дворянства экономически и политически. Радикальные преобразования всей политической системы имели следствием утверждение абсолютизма – высшей формы феодального государства.

Обозначенные выше тенденции (усиление самовластия, деспотизма; усиление несвободы; усиление позиций дворянства) сохранились и при преемниках Петра I в XVIII в.: внешне многое менялось по европейским образцам («Европейничанье– болезнь русской жизни», – скажет Н. Данилевский [4]), но суть экономического и политического развития оставалась неевропейской.

Поражение России в Крымской войне 1853–1856 гг. вновь поставило страну перед выбором: модернизация (европеизация) или традиционализм. Реформы 60–70-х годов XIX в. усилили «европейские» начала в экономической, политической и социальной сферах, но после убийства царя–реформатора Александра II сменились контрреформами Александра III. Попытка модернизировать царскую Россию в начале ХХ в. в ходе конституционного эксперимента (введение Государственной Думы) и столыпинской аграрной реформы запоздала и закончилась крушением всей старой системы.

То, что в течение последних двух столетий Отечеству удавалось рывками сокращать расстояние, отделяющее его от Европы, – свидетельство колоссального потенциала России. Однако и в XX в. азиатская традиция давала знать о себе, возвращая нашу страну к жесткой, деспотичной центральной власти, к общинной форме организации труда, к пресловутой сословности – появлению в новых условиях привилегированных социальных слоев.

Привычка искать на Западе модель желательного переустройства
породила последнюю (с точки зрения хронологии) попытку «вестернизации» России, развернувшуюся с начала90-х годов XX в. Эта попытка в очередной раз подтвердила, что там, где сильны элементы традиционализма, объективная необходимость модернизации приходит в противоречие с невозможностью ее оптимальной реализации.

В результате вместо обещанной радикалами–реформаторами западноевропейской или североамериканской общественной модели в России стала утверждаться латиноамериканская модель.

По мнению В. Согрина [5], как и страны этой модели, Россия занимает и мировой экономике свою нишу как экспортер сырья; наукоемкие отрасли, образование, наука оказываются невостребованными и обреченными на прозябание. Как и общества латиноамериканской модели, социальная структура России исполнена острых противоречий: процветает узкий слой торгово–ростовщического и банковского капитала, а также срастающееся с ним коррумпированное чиновничество; подавляющее большинство общества состоит из бедных слоев; средний класс практически отсутствует. Политическая демократия в таком обществе нежизнеспособна, не может противостоять авторитаризму, ибо, как свидетельствует мировой опыт, ее основой может быть лишь средний класс, составляющий не менее половины населения. В полном соответствии сизложенным выше российская Конституция 1993 г. создала государственную модель, в коей президент пользуется самыми большими прерогативами в сравнении с главами другихизвестныхмиру президентских республик.

Таким образом, мы разделяем мнение тех экспертов, которые считают управление учебным процессом с помощью регламентированного минимума содержания образования устаревшим подходом, неизбежно формирующим перегрузку содержания образования [6]. Организация изучаемого исторического материала вокруг определенной магистральной проблемы («логического стержня») позволяет упрочить такие тенденции, как актуализация формирования самостоятельного критического мышления студентов, развитие аналитического подхода к изучаемому материалу, воспитание национально–гражданской идентичности.