Кэтрин. Чикаго, 1939-1940 годы

 

По Европе гуляли ветры войны. Они дули все сильнее и уже долетали до Соединенных Штатов Америки. Правда, по дороге они слабели и достигали американских берегов лишь в виде легких зефиров, но это был верный признак надвигавшейся опасности.

В Северозападном университете все больше молодых людей поступало на службу подготовки офицеров резерва, студенты проводили собрания, на которых требовали, чтобы президент Рузвельт объявил войну Германии, и кое-кто из старшекурсников уходил в армию. Однако большинство по-прежнему безмятежно купались в море самодовольства, и подводные течения, захлестнувшие всю страну, были пока едва заметны.

В один из октябрьских дней после занятий Кэтрин Александер спешила в «Насест», где продолжала работать кассиршей. По дороге она задавала себе вопрос: изменится ли ее жизнь, если США вступят в войну? Кэтрин понимала, что кое-что она должна изменить сама, и как можно скорее. Она была полна решимости сделать это. Ей отчаянно хотелось испытать то чувство, когда мужчина держит женщину в объятиях и занимается с ней любовью. Кэтрин жаждала этого не только в силу физической потребности. Она знала, что упускает нечто важное и замечательное. Боже мой, думала она, а вдруг я попаду под машину, меня увезут в морг и обнаружат, что я девственница. Какой ужас! Нет, надо что-то предпринять, и немедленно.

Кэтрин внимательно обвела глазами весь «Насест», но не нашла того, кого искала. Через полчаса в закусочной появился Рон Питерсон вместе с Джин-Энн. У Кэтрин сильно забилось сердце и по телу побежали мурашки. Когда оба проходили мимо нее, она отвернулась, но краем глаза заметила, что они отправились в кабинку Рона и расположились там. В зале были протянуты большие полотнища:

 

«ПОПРОБУЙТЕ НАШ ОСОБЫЙ ДВОЙНОЙ ГАМБУРГЕР!»…

«ВКУСИТЕ НАШ ВОСТОРГ ЛЮБОВНИКА»…

«ОТВЕДАЙТЕ НАШЕГО ТРОЙНОГО СОЛОДОВОГО НАПИТКА!».

 

Кэтрин сделала глубокий вдох и направилась к кабинке. Рон Питерсон изучал меню и раздумывал, что бы ему заказать.

– Сам не знаю, чего хочу! – воскликнул он.

– Ты очень хочешь есть? – спросила Джин-Энн.

– Просто умираю с голоду.

– Тогда попробуй это.

Оба с удивлением подняли головы. У входа в кабинку стояла Кэтрин. Она передала Рону Питерсону сложенную записку, повернулась и пошла назад к кассе.

Рон развернул записку, прочитал ее и расхохотался. Джин-Энн бросила на него довольно холодный взгляд.

– Это шутка личного характера или с ней могут ознакомиться и другие?

– Личного, – ответил Рон с улыбкой и положил листок в карман.

Вскоре Рон и Джин-Энн ушли. Расплачиваясь в кассе, Рон не проронил ни слова, но слегка задержался, многозначительно посмотрел на Кэтрин, улыбнулся и вышел вместе с Джин-Энн, которая повисла у него на руке. Кэтрин проводила их взглядом, чувствуя себя идиоткой. Она даже не сумела как следует подколоться к парню.

По окончании смены Кэтрин надела пальто, попрощалась с девушкой, которая села за кассу, и поспешила на улицу. Был теплый осенний вечер. С озера дул прохладный ветерок. Небо напоминало пурпурный бархат. На нем мягко светились редкие и далекие звезды. Прекрасный вечер! Как же провести его? Кэтрин перебрала в уме все варианты.

«Можно пойти домой и вымыть голову».

«Отправиться в библиотеку и подготовиться к завтрашнему экзамену по латинскому языку».

«Сходить в кино».

«Спрятаться в кустах и изнасиловать первого попавшегося матроса».

«Изолировать себя от общества».

Изолировать от общества, решила она.

Когда Кэтрин шла через студенческий городок в направлении библиотеки, из-за фонарного столба появился какой-то человек.

– Привет, Кэти! Куда путь держишь?

Перед ней стоял Рон Питерсон. Он смотрел на нее сверху вниз и добродушно улыбался. У девушки так забилось сердце, что, казалось, оно вот-вот выскочит из груди. Кэтрин уже видела, как оно вырывается наружу и летит по воздуху. Тут она заметила, что Рон пристально смотрит на нее. Ничего удивительного. Он ведь не встречал девушек, у которых сердца вытворяют такие штуки. Ей отчаянно захотелось причесать волосы, поправить на лице косметику и проверить швы на чулках, но она постаралась ничем не выдать своего нервного состояния. Правило номер один: сохраняй спокойствие.

Кэтрин пробормотала что-то невнятное.

– Куда ты направляешься?

Может быть, перечислить ему все, что она собиралась сделать? Нет, ни в коем случае. Он сочтет ее сумасшедшей. Ей вдруг выдалась такая прекрасная возможность, и не надо допускать ошибок, которые могут свести ее на нет. Кэтрин посмотрела на него снизу вверх ласковым и манящим взглядом, как Кароль Ломбард в фильме «Ничего святого».

– У меня нет никаких особых планов, – приветливо ответила она.

Рон все еще не был уверен в ней и продолжал изучать ее. Некий первобытный инстинкт подсказывал ему, что надо действовать осторожно.

– Тебе не хочется чего-то особенного? – спросил он.

Наконец-то! Он предлагает ей то, о чем она мечтает. Теперь пути назад нет.

– Ты только скажи, и я буду твоей, – ответила она, в душе умирая от страха. Ее слова звучали сентиментально и старомодно. Так говорят только герои романов. Эта ужасная фраза может вызвать у него отвращение. Он просто повернется и уйдет.

Однако Рон не ушел. К ее великому удивлению, он улыбнулся, взял ее под руку и сказал:

– Тогда пойдем.

Изумленная Кэтрин пошла с ним. Все, оказывается, так просто. Ее ведут на случку. В душе она испытывала страшное волнение. Если Рон вдруг обнаружит, что она девственница, всему конец. А о чем с ним разговаривать в постели? Позволяют ли себе партнеры какие-нибудь разговоры во время полового сношения? Или они ждут, пока все закончится? Кэтрин вовсе не хотела быть грубой, но она не знала, как принято вести себя в подобных случаях.

– Ты обедала? – спросил ее Рон.

– Обедала? – переспросила она и уставилась на него, не зная, что ответить. Сказать, что обедала? Тогда он сразу поведет ее в постель, и она наконец разделается с этим.

– Нет, – выпалила она, – я не обедала. «Ну зачем я так сказала? Ведь я же все испортила!». Однако Рона это ничуть не опечалило.

– Прекрасно! Тебе нравится китайская кухня?

– Да, я люблю ее больше всего! – Кэтрин ненавидела китайские кушанья, но в самую ответственную ночь в ее жизни боги наверняка простят ей эту ничтожную ложь.

– Там в Эстисе есть приличный китайский кабак «Лум Фонгз». Слышала о таком?

Нет, но она будет помнить это название всю свою жизнь.

«Что ты делала в тот вечер, когда потеряла невинность?»

«О, сначала я зашла в „Лум Фонгз“ и попробовала несколько китайских блюд с Роном Питерсоном».

«Тебе понравилось?»

«Еще бы! Но вы же знаете китайскую кухню. Уже через час я опять захотела мужчину».

Они подошли к его машине темно-бордового цвета с откидывающимся верхом. Рон открыл Кэтрин дверцу, и она уселась на сиденье, на котором когда-то располагались все другие девушки, вызывавшие у нее такую зависть. Рон был красив и обаятелен. К тому же настоящий атлет. И сексуальный маньяк. Вот неплохое название для фильма, в котором они могли бы сыграть, – «Сексуальный маньяк и девственница». Пожалуй, ей нужно было настоять, чтобы они отправились в более приличный ресторан, такой, как, например, «Энричи» в Лупе^[5]. Тогда бы Рон подумал: «Это та девушка, которую я хочу пригласить домой и познакомить со своей матерью».

– О чем ты задумалась? – спросил он.

Что ж, великолепно! Все в порядке! Язык-то у него подвешен не лучше всех в мире. Но, разумеется, она пошла с ним не по этой причине, разве не так? Кэтрин очень мило посмотрела на него.

– Я как раз думала о тебе.

Она прижалась к нему.

Он улыбнулся.

– Ты здорово провела меня, Кэти.

– Я?

– Я все время думал, что ты очень чопорная… Ну, в общем, совсем не интересуешься мужчинами.

Ты собирался сказать «лесбиянка», подумала Кэтрин, а вслух произнесла:

– Я просто сама люблю выбирать время и место.

– Я рад, что ты выбрала меня.

– Я тоже.

Она действительно была рада. Она ничуть не сомневалась, что Рон отличный любовник. Он, если так можно выразиться, прошел заводские испытания и получил одобрение всех сексуально озабоченных студенток в радиусе двухсот пятидесяти километров. Было бы унизительно обрести свой первый сексуальный опыт с кем-нибудь столь же неосведомленным, как она сама. В лице Рона она получила мастера своего дела. После сегодняшней ночи она больше не будет называть себя Святой Кэтрин. Теперь она, наверное, станет известна как Кэтрин Великая. И впредь ей уже не придется теряться в догадках, что же стоит за словом «Великая». Никто не сравнится с ней в постели. Самое главное – не поддаваться панике. Все то замечательное, что она прочла в маленьких зеленых книжечках, которые прятала от отца и матери, сегодня случится с нею. Ее тело превратится в орган, наполненный необыкновенной музыкой. О, она знала, что будет больно. Первый раз всегда бывает больно. Но она сделает так, что Рон ничего не заметит. Она станет изо всех сил двигать задом, потому что мужчины не любят, когда женщины лежат под ними, как мертвые. Когда Рон войдет в нее, она прикусит губу, чтобы не выдать боли, а если будет уж очень больно, начнет похотливо вскрикивать.

– Что?

Она повернулась к Рону и пришла в ужас, осознав, что кричала вслух.

– Я… я ничего не говорила.

– Но ты как-то смешно вскрикнула.

– Неужели? – она принужденно рассмеялась.

– Ты за тридевять земель отсюда.

Она задумалась над этой фразой, и она ей не понравилась. Ей надо больше походить на Джин-Энн. Кэтрин взяла его под руку и придвинулась к нему.

– Я здесь, с тобой, – сказала она.

Она старалась придать глубину своему голосу, чтобы он звучал, как у Джин Артур в фильме «Обитатель равнин».

Рон смущенно посмотрел на нее и прочел на ее лице самое горячее расположение.

«Лум Фонгз» оказался мрачным заурядным китайским рестораном, расположенным прямо под надземной железной дорогой. Им пришлось обедать под грохот проезжающих у них над головой поездов, от которого со звоном дрожали тарелки. Этот ресторан ничем не отличался от тысячи других китайских ресторанов, разбросанных по всей Америке, но Кэтрин до мельчайших подробностей изучала кабинку, в которой они сидели, стараясь запечатлеть в памяти дешевые пятнистые обои, фарфоровый чайник для заварки с отбитыми краями и пятна соевого соуса на столе.

К их столику подошел низкорослый официант китайского происхождения и спросил, не желают ли они чего-нибудь выпить. Кэтрин пробовала виски лишь несколько раз в жизни и ненавидела его. Однако сегодня для нее соединились все праздники – канун Нового года, День независимости и конец ее девственности. Не грех и отпраздновать такое событие.

– Мне коктейль с вишенкой.

Вишенкой! О боже! Какое откровенное непреднамеренное признание^[6]!

– Виски с содовой, – заказал Рон.

Официант согнулся в три погибели и удалился. Кэтрин задала себе вопрос: правда ли, что у восточных женщин косоугольный вход во влагалище?

– Не знаю, почему мы с тобой раньше не подружились, – удивлялся Рон. – Все говорят, что ты самая умная девушка в этом проклятом университете.

– Ты же знаешь, что люди склонны преувеличивать.

– И ты чертовски хороша.

– Спасибо.

Она попробовала заговорить голосом героини Кэтрин Хепберн из фильма «Элис Адамс» и многозначительно посмотрела ему в глаза. Она перестала быть Кэтрин Александер и превратилась в сексуальную машину. Кэтрин уже готовилась породниться с Мэй Уэст, Марлен Дитрих и Клеопатрой.

Официант принес спиртное, и Кэтрин на нервной почве залпом выпила его. Рой с удивлением наблюдал за ней.

– Не спеши, – предупредил он ее. – Это крепкая штука.

– Ничего, я выдержу, – самонадеянно заверила его Кэтрин.

– Повторить! – обратился Рон к официанту. Рон перегнулся через стол и погладил ей руку. – Забавно. В школе все тебя считали не такой.

– Чепуха! В школе меня никто толком не знал.

Он уставился на нее. «Будь осторожней, не умничай». Мужчины предпочитают класть к себе в постель женщин с чрезмерно развитыми молочными железами, огромными ягодичными мышцами и на редкость малым головным мозгом.

– Я уже давно… схожу по тебе с ума, – поспешила она признаться ему.

– Но ты так здорово это скрывала, – Рон достал из кармана отданную ему Кэтрин записку и расправил ее. – Попробуй нашу кассиршу! – прочитал он вслух и рассмеялся.

Он стал поглаживать ладонями ее руку, и от его ласк у нее по телу пошли небольшие, очень приятные волны. Ощущения точно совпадали с теми, что были описаны в маленьких зеленых книжечках. Возможно, после сегодняшней ночи она напишет учебное пособие об искусстве любви, чтобы просветить несчастных и глупых девственниц, не имеющих представления об это стороне жизни. После второго бокала Кэтрин вдруг стало очень жаль их всех.

– Мне их так жалко!

– Ты это о ком?

Она опять заговорила вслух. Кэтрин набралась смелости и решила ничего не скрывать от Рона.

– Я жалею всех девственниц мира, – сказала она.

Глядя на Кэтрин, Рон улыбнулся:

– А я выпью за это.

Он поднял бокал. Она наблюдала за ним, сидя напротив, и пришла к выводу, что ему явно нравится в ее компании. Значит, ей не о чем беспокоиться. Все идет прекрасно. Рон спросил ее, не желает ли она выпить еще, но Кэтрин отказалась. Ей вовсе не хотелось лишиться невинности в состоянии сильного алкогольного опьянения. Интересно, говорит ли теперь еще кто-нибудь так старомодно – «лишиться невинности». Как бы там ни было, она собирается запомнить каждое мгновение, каждое ощущение этой волнующей ночи. О Боже! Она забыла надеть противозачаточное средство! Догадается ли Рон сделать это? Разумеется, такой опытный человек, как он, всегда имеет при себе что-нибудь подобное и предохранит ее от беременности. А что, если он думает про нее то же и ждет такой же предусмотрительности с ее стороны? Конечно, он решил, что столь искушенная женщина, как Кэтрин Александер, наверняка позаботилась об этом. Может быть, просто взять и спросить его? Нет, она не посмеет. Ей легче умереть прямо здесь, за столом, чем отважиться на такое. Тогда ее труп вынесут из зала и устроят ей пышные китайские похороны.

Рон заказал обед из шести блюд стоимостью один доллар семьдесят пять центов. Кэтрин делала вид, что ест, но с таким же успехом могла жевать китайский картон. Она вдруг почувствовала такое напряжение, что полностью лишилась вкусовых ощущений. У нее неожиданно высох язык и онемело небо. А что, если меня сейчас хватит удар? Заниматься сексом после удара? Да ведь это убьет ее! Надо предупредить Рона. Если у него в постели обнаружат мертвую девушку, это сильно подорвет его репутацию. А может быть, наоборот, укрепит ее?

– Что с тобой? – спросил Рон. – Ты так побледнела.

– Ничего, я чувствую себя великолепно, – безрассудно ответила Кэтрин. – Я просто волнуюсь, потому что ты рядом со мною.

Рон одобрительно посмотрел на нее и долго не отрывал своих карих глаз от ее лица, стараясь уловить в нем каждую черточку. Затем он перевел взгляд на ее груди и слегка задержался на них.

– Я чувствую то же самое, – сказал он.

Официант убрал со стола, и Рон заплатил по счету. Он взглянул на нее, и у нее отнялись ноги.

– Хочешь еще чего-нибудь? – спросил Рон.

«Хочу ли я? Да, конечно! Я хочу медленно плыть в Китай. Я хочу, чтобы какой-нибудь людоед сварил меня в своем котле и пообедал мною. Я хочу к маме!»

Рон смотрел на нее и ждал ответа. Она глубоко вздохнула и ответила:

– Я… я ни о чем не могу думать.

– Ладно.

Он произнес это слово медленно, по складам и так тщательно, что, казалось, собирался поставить между ними кровать прямо здесь, на столе.

– Пошли.

Он поднялся, и Кэтрин последовала за ним. Возбуждение от спиртного прошло, и у нее исчезло приподнятое настроение, в котором она пребывала за столом. У Кэтрин задрожали колени.

Они вышли на улицу. Был теплый осенний вечер. Кэтрин вдруг пришла в голову спасительная мысль: «Он не собирается класть меня в постель сегодня ночью. Мужчины никогда так не поступают при первом свидании. Он пригласит меня на обед еще раз. Тогда мы пойдем в „Энричи“ и сможем получше познакомиться. Мы действительно узнаем друг друга. Возможно, он полюбит меня, а я его. У нас будет сумасшедшая любовь, он познакомит меня со своими родителями, и тогда все будет хорошо… Я не стану так глупо впадать в панику».

– Какие мотели ты предпочитаешь? – спросил Рон.

Кэтрин уставилась на него, не в силах выговорить ни слова. Мечты о благородном, тихом, «музыкальном» вечере с его родителями мгновенно улетучились. Этот подлец собирается уложить ее в постель в мотеле! Но ведь этого-то она как раз и хотела? Разве не ради этого написала она свою идиотскую записку?

Теперь Рон положил Кэтрин руку на плечо и мягко опускал ее вниз, поглаживая кожу. Кэтрин почувствовала приятное ощущение в паху. Она сделала глотательное движение и сказала:

– Все мотели похожи один на другой.

Рон как-то странно посмотрел на нее. Потом он просто добавил:

– Ладно, тогда пошли.

Они сели в его машину и двинулись в западном направлении. Тело у Кэтрин заледенело, но мозг лихорадочно работал. Последний раз она останавливалась в мотеле в восьмилетнем возрасте, когда вместе с родителями пересекала страну из конца в конец. И вот сейчас она снова держит путь в мотель, чтобы лечь в постель с незнакомым человеком. В сущности, что она о нем знает? Только что он красив, пользуется популярностью и никогда не откажется переспать с женщиной, если та не против.

Рон потянулся к ней и взял ее за руку.

– У тебя руки холодные, – сказал он.

– Холодные руки, горячие ноги.

«О боже, что же я несу, – подумала она, – опять я выступаю». Кэтрин почему-то вспомнила слова старой песенки «О, сладкая тайна жизни». Теперь ей предстояло раскрыть эту тайну. Она едет с Роном в мотель, чтобы постичь ее до конца. В голове у Кэтрин проносились строки из книг, рекламных объявлений и весьма прозрачных стихов на сексуальные темы: «Покачай меня в люльке любви», «Прошу тебя, сделай мне это еще раз» и «Это делают птицы». Ну что ж, подумала она, теперь и Кэтрин собирается сделать это.

По обеим сторонам улицы мигали огромные красные огни и неоновые вывески, которые оживают по ночам, навязчиво зазывая нетерпеливых молодых любовников в дешевые и временные приюты. «МОТЕЛЬ ВЕСЕЛОГО ОТДЫХА», «НОЧНОЙ МОТЕЛЬ», "ГОСТИНИЦА «МИЛОСТИ ПРОСИМ» и (название, которое теперь почему-то считалось фрейдистским!) «ОТДЫХ ПУТНИКА». Бросалось в глаза невероятное убожество воображения. Однако вполне возможно, что у владельцев этих заведений попросту не хватало времени на такие пустяки. Они едва успевали класть в постель молодые блудливые пары, а потом вынимать их оттуда. Тут уж не до литературной обработки.

– Вот, пожалуй, лучший из мотелей, – сказал Рон, показывая на светящуюся вывеску.

 

«ГОСТИНИЦА „РАЙ“. ЕСТЬ СВОБОДНОЕ МЕСТО».

 

Как это символично! В раю освободилось место, и она, Кэтрин Александер, готовится занять его.

Рон въехал во двор и остановил машину у побеленного здания конторы с надписью на дверях: «Позвоните и входите». Во дворе было около двадцати пяти пронумерованных деревянных бунгало.

– Ну как, тебе нравится? – спросил Рон.

«Здесь как в дантовом аду; как в римском Колизее, когда там собираются бросить христиан на съедение львам; как в Дельфийском храме, где весталка с ужасом ждет своей участи».

Кэтрин вновь почувствовала приятное возбуждение в паху.

– Потрясающе! – ответила она. – Просто потрясающе!

Рон понимающе улыбнулся.

– Я сейчас вернусь.

Он положил Кэтрин руку на колено и погладил ее по бедру. Затем он быстро и бесстрастно поцеловал ее, выскочил из машины и помчался в контору. Кэтрин осталась сидеть в машине. Она смотрела ему вслед, стараясь ни о чем не думать.

Вдруг где-то вдали она услышала вой сирены. О боже, пришла она в ужас, это же облава! В подобных местах всегда устраивают облавы! Дверь конторы управляющего отворилась, и появился Рон. Он нес в руке ключи и, по-видимому, не обращал никакого внимания на сирену, которая выла все ближе и ближе. Рон подошел к машине с той стороны, где сидела Кэтрин, и открыл дверцу.

– Все в порядке, – сказал он. Сирена надрывалась уже совсем рядом, и ее леденящий душу вопль приближался с ужасающей скоростью. Может полиция арестовать их только за то, что они въехали во двор?

– Пошли, – поторопил Рон Кэтрин.

– А этого ты, что, не слышишь?

– О чем ты?

Звук сирены пронесся мимо них и раздавался теперь на другом конце улицы, удаляясь. О черт!

– Птицы, – слабым голосом произнесла Кэтрин.

Лицо Рона выражало нетерпение.

– Что-нибудь не так? – поинтересовался он.

– Нет, ничего, – поспешила ответить Кэтрин. – Я иду.

Она вылезла из машины, и они направились к одному из бунгало.

– Надеюсь, что тебе достался номер, который принесет мне счастье, – весело обратилась она к нему.

– Что ты сказала?

Кэтрин подняла голову, посмотрела на него и вдруг поняла, что ее попросту не было слышно. Во рту у нее пересохло.

– Ничего, – недовольно буркнула она.

Они подошли к двери, и на ней красовался тринадцатый номер. Поделом тебе, Кэтрин! Этим небо предупреждает тебя, что ты забеременеешь. Бог решил наказать Святую Кэтрин.

Рон отпер дверь и открыл ее, пропуская Кэтрин вперед. Когда он зажег свет, Кэтрин вошла в комнату. Она не верила своим глазам. Создавалось впечатление, что все пространство занято огромной кроватью. Из другой мебели в комнате были только стоявшее в углу мягкое кресло неприглядного вида, небольшое трюмо и рядом с кроватью старое радио с приемной щелью для двадцатипятицентовых монет. Попав в такую комнату, никто ни на секунду не усомнится в ее назначении – это помещение, куда молодые люди приводят девушек для удовлетворения своих половых потребностей. Здесь не скажешь: «Ну вот, мы наконец попали на лыжную базу», или «мы находимся в зале для военных игр», или "мы въехали в номер для молодоженов отеля «Амбассадор». Нет, это просто дешевое любовное гнездышко. Кэтрин повернулась, чтобы посмотреть, что делает Рон. Он закрывал дверь на задвижку. «Прекрасно. Если вдруг нагрянет полиция нравов, ей придется ломать дверь». Кэтрин тут же представила себе, как двое дюжих полицейских выносят ее, голую, из номера, а в это время предприимчивый фотограф делает снимок, который потом появится на первой полосе газеты «Чикаго дейли ньюс».

Рон подошел к Кэтрин и обнял ее.

– Ты нервничаешь? – спросил он.

Она подняла на него глаза и выдавила из себя смех.

– Нервничаю? Не будь идиотом!

Он продолжал изучающе смотреть на нее, подозревая ее в неискренности.

– Ты ведь занималась этим раньше, да, Кэти?

– Я не веду записей.

– Весь вечер у меня к тебе какое-то странное отношение.

«Ну вот и наступило самое страшное. Из-за моей проклятой девственности он возьмет меня за жопу и вышвырнет ко всем чертям. Но я не допущу этого. По крайней мере сегодня ночью».

– Какое отношение?

– Сам не знаю, – у Рона в голосе чувствовалась растерянность. – Иногда ты бываешь очень сексуальной; ну, понимаешь, у тебя есть физическое обаяние, «изюминка», а иногда ты где-то далеко-далеко и холодна как лед. В тебе как бы живут два человека. Так кто же из них настоящая Кэтрин Александер?

Та, что холодна как лед, машинально призналась себе Кэтрин. А вслух произнесла:

– Сейчас я тебе это покажу.

Она обняла его и поцеловала в губы. В нос ей ударил запах только что съеденного яйца по-китайски.

Рон сильнее прижался к ней губами и крепче притянул ее к себе. Он взял в руки ее груди и стал ласкать их, одновременно стараясь поглубже проникнуть языком ей в рот. Кэтрин почувствовала, что где-то внизу у нее стало горячо и мокро и что ее трусики пропитываются влагой. Наконец-то, подумала она. Теперь это сбудется! Наверняка сбудется! Она еще крепче обняла его, и ее охватило растущее, почти невыносимое волнение.

– Давай разденемся, – предложил Рон хриплым голосом. Он отодвинулся от нее и стал снимать пиджак.

– Подожди, – сказала она. – Можно, я сама тебя раздену?

У нее появилась небывалая уверенность. В эту замечательнейшую из ночей она не подведет. Она вспомнит все, что читала и слышала о сексе. Когда Рон вернется в университет, ему не придется рассказывать девушкам, что он занимался любовью с маленькой глупой девственницей. Пусть у Кэтрин не такая большая грудь, как у Джин-Энн. Зато мозги у Кэтрин работают в десять раз лучше, и она воспользуется этим, чтобы доставить Рону удовольствие в постели. Он с ума сойдет от наслаждения. Кэтрин сняла с него пиджак и потянулась за галстуком.

– Подожди, – попросил Рон. – Я хочу посмотреть, как ты раздеваешься.

Кэтрин уставилась на него, сделала глотательное движение, медленно расстегнула молнию и сняла платье. Она осталась в лифчике, комбинации, чулках и туфлях.

– Продолжай.

Секунду она колебалась, а потом через голову сняла комбинацию. «Львы выигрывают у христиан со счетом два ноль», подумала Кэтрин.

– Здорово! Давай дальше.

Кэтрин медленно села на кровать и не спеша стала снимать туфли и чулки, стараясь выглядеть при этом как можно сексуальней. Вдруг она почувствовала, что Рон стоит у нее за спиной и расстегивает лифчик. Кэтрин не противилась, и лифчик упал на кровать. Рон поднял Кэтрин с постели, поставил ее на ноги и принялся стаскивать с нее трусики. Она глубоко вздохнула и закрыла глаза. Ей почему-то захотелось быть сейчас где-нибудь в другом месте с другим мужчиной, с человеком, которого она бы любила и который любил бы ее, от которого она родила бы чудесных детей, носящих его фамилию, который боролся бы за нее и был готов отдать за нее жизнь и для которого она стала бы обожающей его помощницей. «Шлюхой в постели, величайшим кулинаром на кухне и очаровательной хозяйкой в гостиной…» Ей хотелось быть с мужчиной, который убил бы любого сукина сына вроде Рона Питерсона, если бы тот посмел привести ее в эту сальную, унизительную дыру. Ее трусики упали на пол. Кэтрин открыла глаза.

Рон не отрываясь смотрел на нее, и лицо его выражало восхищение.

– Боже мой, Кэти, какая ты красивая! – воскликнул он. – Ты потрясающе красивая!

Он наклонился и поцеловал ее грудь. В это время Кэтрин случайно взглянула в зеркало трюмо. То, что она увидела, отдавало французским фарсом, отвратительным и грязным. Все, кроме возбуждающей боли в паху, говорило ей, что происходящее ужасно, безобразно и неверно, но дороги назад не было. Рон стал срывать с себя галстук, а затем расстегивать рубашку. От лихорадочных усилий у него покраснело лицо. Он расстегнул пояс и снял брюки. Оставшись в трусах, он сел на кровать и принялся скидывать ботинки с носками.

– Серьезно, Кэтрин, – сказал он очень взволнованно, – ты самое прекрасное существо, которое я когда-либо видел.

Его слова лишь усилили охватившую Кэтрин панику. Рон поднялся на ноги и улыбнулся широкой, предвкушающей удовольствие улыбкой. Затем он сбросил трусы на пол. Его мужской орган стоял навытяжку и напоминал огромный, вздувшийся батон колбасы салями, обрамленный волосами. Это была самая огромная и невероятная штука, виденная Кэтрин за всю ее жизнь.

– Ну как, нравится тебе это? – спросил он, смотря на свой член с нескрываемой гордостью.

Она машинально заметила:

– Кладется на хлеб. Не забудьте салат и горчицу.

Кэтрин стояла и смотрела, как опускается предмет его гордости.

 

Когда Кэтрин училась на втором курсе университета, обстановка в студенческом городке изменилась.

Теперь здесь стало расти беспокойство по поводу событий в Европе. Все больше людей понимали, что Америка не останется в стороне. Мечта Гитлера о тысячелетнем правлении третьего рейха приобретала зримые черты. Фашисты захватили Данию и вторглись в Норвегию.

В последнее полугодие во всех американских университетах говорили уже не о сексе, одежде и танцевальных вечерах, а о службе подготовки офицеров резерва, призыве в армию и ленд-лизе. В студенческих городках росло число молодых людей в армейской и военно-морской форме.

Как-то раз одноклассница Кэтрин по школе Суси Робертс остановила ее в коридоре.

– Хочу попрощаться с тобой, Кэти. Я уезжаю.

– Куда?

– В Клондайк.

– Клондайк?

– В Вашингтон, что в округе Колумбия. Все девушки отправляются туда на поиски золота. Они говорят, что на каждую девушку там не меньше сотни мужчин. Мне нравится такое соотношение.

Она посмотрела на Кэтрин.

– Чего тебе здесь прозябать? Университет – это ж сплошная скука. А там – огромные возможности.

– Я не могу сейчас уехать, – ответила ей Кэтрин. Правда, она сама не знала почему. В Чикаго ее ничто не держит. Она регулярно переписывается с отцом, который живет в Омахе, и один-два раза в месяц говорит с ним по телефону. И после каждого разговора с отцом у нее бывает такое чувство, будто он сидит в тюрьме.

Кэтрин жила теперь самостоятельно. Чем больше она думала о Вашингтоне, тем заманчивей он ей казался. В тот же вечер Кэтрин позвонила отцу и сказала ему, что собирается уйти из университета, чтобы поступить на работу в Вашингтоне. Он спросил ее, нет ли у нее желания приехать в Омаху, но по его тону она почувствовала, что сам он отнюдь не жаждет этого. Ей бы не хотелось, подобно отцу, попасться в ловушку.

На следующее утро Кэтрин зашла в деканат и сообщила, что бросает учебу. Она послала телеграмму Суси Робертс и назавтра поездом отправилась в Вашингтон.

 

НОЭЛЛИ. ПАРИЖ, 1940 ГОД

 

В субботу, 14 июня 1940 года, германская армия вошла в потрясенный Париж. «Линия Мажино» не спасла Францию. Страна осталась беззащитной перед лицом Германии, обладавшей самой мощной в мире военной машиной.

Этот день начался с того, что над городом повисла непонятная серая пелена, какое-то страшное облако неизвестного происхождения. За двое суток до этого тишина Парижа была нарушена грохотом артиллерийского огня. На время он затихал, но вскоре возобновлялся с новой силой. Залпы орудий раздавались где-то за городом, но их эхо отдавалось в самом сердце Парижа. По городу поползли самые разные слухи. Их сообщали по радио, печатали в газетах и передавали друг другу. Боши высадились на французском побережье… Лондон полностью разрушен… Гитлер договорился с английским правительством… Немцы собираются уничтожить Париж новой смертоносной бомбой… Поначалу каждый новый слух принимался за чистую монету и вызывал панику. Однако постоянно возникающие кризисные ситуации измотали парижан. Они стали спокойней относиться к возможным опасностям. Людей столько пугали всякими ужасами, что восприятие притупилось. Париж как бы впал в летаргический сон и спрятался в защитную раковину апатии. Мельница слухов перемолола все. Перестали выходить газеты. Замолчало радио. Их заменило человеческое чутье. Парижане почувствовали, что все решится сегодня. Серое облако – это вещий знак.

И немецкая саранча налетела на город.

 

Внезапно Париж заполонили чужестранцы в незнакомой военной форме, говорящие на непонятном гортанном языке. Одни из них ехали по широким, окаймленным деревьями улицам в больших «мерседесах», украшенных нацистскими флагами. Другие расталкивали людей на принадлежащих им с этого дня тротуарах. Это и вправду были сверхчеловеки. Им судьбой начертано завоевать весь мир и установить мировое господство.

Через две недели город нельзя было узнать. Повсюду появились немецкие надписи и вывески. Статуи национальных героев Франции были сброшены с пьедесталов, и на всех административных зданиях развевались знамена со свастикой. Стремление немцев искоренить все французское доходило до абсурда. Даже на водопроводных кранах французские слова chaud^[7] и froid^[8] заменили на heiss^[9] и kalt^[10]. Нацистская солдатня взорвала памятники Лафайету, Нею и Клеберу. На могилах теперь писали: «Gefallen fur Deutschland»^[11].

Немецкие оккупанты весело проводили время. Обилие французских блюд, подаваемых под множеством соусов, приятно отличалось от военного пайка. Солдаты не знали и не хотели знать, что Париж – это город Бодлера, Дюма и Мольера. Боши воспринимали его как яркую, щедрую, размалеванную шлюху, высоко задравшую юбку, и они изнасиловали ее, каждый по-своему. Штурмовики заставляли французских девушек ложиться с ними в постель, иногда даже под угрозой смерти. Германские руководители типа Геринга и Гиммлера изнасиловали Лувр и богатые частные коллекции, которые с ненасытной жадностью конфисковывали у новоиспеченных врагов рейха.

В период этого кризиса широкие масштабы во Франции приобрели коррупция и оппортунизм. Но и героизм народа достиг небывалого размаха. Важным секретным оружием подполья стало управление пожарной охраны, которое во Франции находится в ведении армии. Немцы конфисковали у французов десятки зданий и использовали их для нужд армии, гестапо и различных министерств. Местонахождение этих зданий, разумеется, ни для кого не было секретом. В подпольном штабе Сопротивления в Сан-Реми тщательно изучили по карте расположение каждого из них. Затем боевикам давались конкретные задания. На следующий день мимо нужного объекта проезжала машина или на вид совершенно безобидный велосипедист, и в окно немецкого учреждения бросалась самодельная бомба. Разрушения от нее оказывались небольшими. Однако вся хитрость состояла в том, что следовало дальше.

Немцы вызывали пожарную команду, чтобы погасить огонь. При пожаре во всем мире принято полностью доверяться специалистам. В этом смысле Париж не был исключением. Пожарные врывались в здание и с помощью брандспойта и топора крушили все вокруг, включая, если позволяли обстоятельства, и собственные зажигательные бомбы. Таким образом подполью удавалось уничтожать бесценные немецкие документы, хранившиеся в штабах вермахта и гестапо. Высокому германскому командованию понадобилось шесть месяцев, чтобы сообразить, в чем дело, но к этому времени немцам уже был нанесен непоправимый ущерб.

В городе не хватало всего, от еды до мыла. Не было бензина, мяса и молочных продуктов. Немцы конфисковывали любой товар. Магазины, торгующие предметами роскоши, оставались открытыми, но их посещали только солдаты, которые расплачивались оккупационными марками. Они ничем не отличались от обычных, если не считать отсутствия белой полоски по краям и подписи под обязательством о возмещении их стоимости.

– Кто же обменяет их нам? – жаловались владельцы французских магазинов.

На это немцы издевательски отвечали:

– Английский банк.

Однако страдали не все французы. Те, у кого были деньги и связи, всегда могли воспользоваться черным рынком.

 

В условиях оккупации жизнь Ноэлли Пейдж мало изменилась. Она работала манекенщицей в фирме «Шанель» в старинном здании на рю Канбон. Оно было построено из серого камня и снаружи выглядело совсем обычным, но внутри было оформлено богато и красиво. На войнах наживаются многие. И в этой войне появилось немало людей, мгновенно ставших миллионерами. Так что клиентов хватало. Никогда Ноэлли не получала столько предложений; только теперь ей их делали в основном на немецком. Когда Ноэлли не была занята на работе, она часами просиживала в небольших открытых кафе на Елисейских полях или на левом берегу Сены недалеко от Пон Неф. Мимо проходили сотни мужчин в немецкой форме, и десятки из них прогуливались с молодыми француженками. Попадались и французы, но в основном старые и хромые, и Ноэлли полагала, что всех молодых французов отправили в лагеря или мобилизовали. Она с первого взгляда могла распознать немца, даже если он и не носил военной формы. У всех немцев были невежественные и наглые лица. Такие лица типичны для всех завоевателей, начиная с античных времен. Нельзя сказать, чтобы Ноэлли ненавидела немцев, но и любить их она тоже не могла. Они просто были ей безразличны.

Ноэлли жила напряженной внутренней жизнью и тщательно взвешивала каждый свой шаг. Она точно знала, чего добивается, и твердо шла к своей цели. К