Unit 5 Text 5 Art for heart’s sake Rube Goldberg / Руб Голдберг

Unit 1 Text 1 Трое в лодке

Джером Клапка Джером известный английский писатель, его романы «Трое в лодке», «Как мы писали романы», «Трое на велосипеде» заслужили большую популярность. Джером К. Джером знаменит своим искусством сочинять рассказы, его яркий, живой стиль и юмор, который в основном поражает в комичных ситуациях часто основан на недоразумении. С помощью искреннего юмора автор критикует слабые стороны человеческой натуры.

Мы вышли из Соннинга, и решили прогуляться по деревне. Это сказочный уголок на берегу Темзы. Он больше похож на декорацию, чем на сплошные постройки из кирпичей и извести. Каждый дом утопает в розах, а сейчас в начале июня, они распускаются в облако изящного великолепия. Если вы побываете в Соннинге: остановитесь в «Быке», который сразу за церковью. Это настоящий деревенский трактир с зеленым квадратным двором у входа, там дальше, где ниже растут деревья, группка мужчин вечерами обсуждают местные сплетни за кружечкой эля[1]. Это трактир с низкими потолками, окнами с наружными решетками и довольно неудобными лестницами, а также извилистыми проходами.

Мы бродили по милому Соннингу около часа, и было уже поздно возвращаться в Рэдинг; мы решили пойти к одному из Шиплейских островов для ночевки. Там мы остановились рано, Джордж заметил, что у нас много времени и это было отличным поводом приготовить шикарный ужин. Он сказал, что продемонстрирует нам все богатство речной кухни, и предложил из овощей, кусков холодной говядины и прочих остатков приготовить ирландское рагу.

Идея показалась блестящей. Джордж собрал хворост, развел костер, а Гаррис и я принялись чистить картошку. Я раньше и подумать не мог, что чистить картошку такой тяжкий труд. Это была сложнейшая задача, какую мне ранее доводилось бы выполнять. К работе мы приступили радостно, можно сказать живо, но наш энтузиазм быстро исчез, когда мы дочистили первую картошину. Чем больше мы чистили, тем больше шелухи на ней оставалось, когда мы сняли всю кожуру, вырезали глазки, то от картошины не осталось почти ничего кроме нашего возмущенного упоминания о ней. Джордж подошел и увидел, что картошка была размером с арахис. Он сказал:

- Так не годиться! Вы портите ее. Картошку надо скоблить.

Мы начали скоблить, но это оказалось сложнее чистки. У картошки такая странная форма – вся в изгибах, бородавках и ямках. Мы трудились с упорством целых 25 минут, а отскоблили только четыре картошины. Мы забастовали. Остаток вечера уйдет на то, что мы будем отскабливать самих себя.

Не мог себе представить даже, что кожура, в которой мы с Гаррисоном были от четырех картошин. Экономия и немного усердия – вот чего можно достигнуть.

Джордж сказал, что класть четыре картофелины в ирландское рагу это абсурд, поэтому мы помыли полдюжины картошки или более, положили ее в кастрюлю с кожурой. Также мы добавили кочан капусты и пол осьмины гороха. Джордж перемешал все это, затем сказал, что оставшееся место следует заполнить, и мы из двух корзин высыпали огрызки и остатки в мясное рагу. Также добавили пол свиного пирога и холодный приготовленный бекон. Затем Джордж нашел пол банки консервированного лосося и высыпал его в горшок.

Он сказал, что преимущество ирландского рагу заключается в том, что можно избавиться от ненужных продуктов. Я выудил несколько треснувших яиц и вылил туда. Джордж подметил, что яйца сделают подливку гуще.

Я забыл, что еще мы туда добавляли, но ничего не пропало зря, но вспомнил, что Монморанси решил также внести свою лепту в блюдо. Проявляя огромный интерес к происходящему, он удалился с серьезным и задумчивым видом, а возвратился уже с крысой в зубах. Я точно не могу сказать что это было – желание помочь или просто насмешка.

У нас зародилась дискуссия: класть крысу в рагу или не класть. Гаррис был за, он сказал, что она будет отлично сочетаться с другими ингредиентами. А вот Джордж указал на отсутствие прецедента. Он говорил, что никогда не слышал, чтоб крыса была в ирландском рагу и дабы поберечься, лучше воздержаться от экспериментов.

Гаррис сказал:

- Если ты не будешь экспериментировать, то, как ты поймешь, что хорошо, а что плохо? Такие люди, как ты и тормозят мировой прогресс. Вспомни-ка лучше человека, который впервые попробовал немецкую сосиску.

Рагу получилось удивительным. Не думаю, что я ел что-то вкуснее. Там было что-то свежее и пикантное. Нам надоели старые банальные блюда, а это было наполнено новыми вкусовыми ощущениями, ранее не познанными нами.

Также оно было питательным. Как заметил Джордж, если б горошек и картошка были чуть помягче, но у нас всех здоровые зубы, и это забылось быстро. А вот насчет подливки, то она была поэмой – может и тяжеловато для слабых желудков, но питательно.

Unit 2 Text 2 Знакомство с режиссерами
Материал подготовил К.Самюэлс
Интервью Ингмара Бергмана
(фрагмент)
Ингмар Бергман – известный шведский кинорежиссёр, писатель и продюссер театра, родился в 1918 году. Его психологические фильмы хорошо известны по всему миру.«Кризис»(1945), «Улыбки летней ночи» (1956), «Седьмая печать» (1957), «Дикая клубника» (1958), «Тишина» (1963), «Осенняя соната» (1978) – только некоторые из его фильмов. Бергман сам написал сценарии для большинства своих фильмов и получил награды за большинство из них. Судьбы людей находятся в фокусе его внимания. У людей обычно много проблем. Бергман фокусирует своё внимание на судьбе отдельных людей, на их проблемах и на их поисках смысла жизни. Многие его персонажи – изолированные люди, которые страдают от суровой реальности жестокого мира, в котором они живут. Тяжело понять большинство фильмов Бергмана с тех пор как различие между реальностью и воображаемым миром размыты.
Самюэлс: Мистр Бергман, мне хотелось бы начать скорее с общего вопроса: если бы меня попросили привести единственную причину Вашего превосходства среди кинорежиссёров, я бы указал на создание Вами особого мира. Вы, в действительности, очень похожи на писателя. Почему Вы им не стали?
Бергман: Когда я был ребёнком я страдал от практически полного отсутствия слов. Моё образование было очень жёстким: мой отец был священником. В результате, я жил в отдельном мире моих собственных мыслей. Я играл со своим кукольным театром.
Самюэлс: И-
Бергман: Извините. У меня было очень мало контактов с реальностью и каналов для этого. Я боялся своего отца, матери, старшего брата – всего. Игра со своим кукольным театром и конструктором, которые я имел, была моей единственной формой самовыражения. У меня были большие трудности с фантазией и реальностью; как маленький ребёнок я смешивал их так сильно, что моя семья всегда говорила, что я лгун.
Самюэлс: Я хочу Вас прервать на секунду. Это описание Вышего детства напоминает одно классическое описание о происхождении писателя. Было ли это просто случайностью, с помощью которой Вы приобщились к театру, а не к книгам?
Бергман: Нет. Когда я начал писать, мне это очень понравилось. Но я никогда не чувствовал, что написание книг – это моя чашка чая. И мне всегда не хватало слов; для меня всегда было очень сложно подобрать необходимое слово. Мне всегда казалось подозрительным и то, что я говорю, и то, что мне говорят другие. Я всегда чувствую, что что-то пропущено. Когда я читаю книгу, я читаю очень медленно. Чтение пьесы занимает много времени у меня.
Самюэлс: Вы адресуете это своей голове?
Бергман: В известном смысле. Я должен перевести слова в речь, в плоть и кровь. У меня есть большая необходимость в установлении контакта с аудиторией, с другими людьми. С моей точки зрения, слова этому не удовлетворяют.
Самюэлс: с книгой, читатель где-то у другом месте.
Бергман: Когда Вы читаете, слова должны пройти сквозь Ваше сознание для того, чтобы вызвать Выши эмоции и достичь души. В кино и театре всё направлено напрямую на Ваши эмоции. То, что мне нужно, это установить контакт с другими.
Самюэлс: Я вижу, что возникает проблема, которую, я уверен, Вы часто обсуждали. Ваши фильмы имеют эмоциональное воздействие, но так как они также наиболее сложны в интелектуальном плане среди современных фильмов, нет ли здесь противоречия между друмя этими эффектами. Как Вы отреагируете когда я скажу, что в то время, как я смотрел «Ритуал» мои чувства были перебиты моей сбитой с толку попыткой понять?
Бергман: Ваш подход неправильный. Я никогда не прошу понимать, я прошу, чтобы Вы только чувствовали.
Самюэлс: Но ведь фильм просит меня понять. Фильм постоянно удивляет нас в том, что значит та или иная сцена.
Бергман: Но это Вы.
Самюэлс: Это не фильм?
Бергман: Нет. «Ритуал» только выражает моё возмущение против критиков, публики, правительства, с которыми я находился в постоянной борьбе когда начинал свою деятельность в театре. Год спустя после моего ухода с должности я сел
и написал сценарий в течение пяти дней. Кинокартина – это просто игра.
Самюэлс: Для того, чтобы ввести в заблуждение аудиторию?
Бергман: Точно. Я очень любил описывать это и даже больше, чем делать это. Было очень весело во время съёмок. Моя цель была развеселить себя и аудиторию. Вы понимаете, что я имею ввиду?
Самюэлс: Я понимаю, но определённые представители аудитории не могут сопротивляться, обращая внимание, что Бергман шлёт сообщения, как он думает, но какие они и зачем?
Бергман: Вы должны отдавать себе отчёт – это очень важно! – Я никогда не прошу людей понять, что я сделал. Стравинский однажды сказал «Я никогда не понимал музыкальное произведение в своей жизни. Я всегда только чувствую.»
Самюэлс: Но Стравинский был композитором. По своей природе музыка не хаотична. Мы не должны понимать её. Все фильмы, пьесы, поэмы, новеллы делают предложения или возражают, включают идеи или мнения, и мы идём к этим формам.
Бергман: Но Вы должны понять, Ваш взгляд – искажённый. Вы принадлежите к небольшому меньшинству, которое хочет понять. Я никогда не пытаюсь понять. Музыка, фильмы, пьесы всегда работают напрямую с эмоциями.
Самюэлс: Я должен не согласиться. Боюсь, Я был неправильно понят-
Бергман: Я должен сказать Вам перед тем, как Вы продолжите говорить более сложные вещи: Я делаю свои фильмы для использования! Они делаются для того, чтобы дать мне возможность войти в контакт с другими людьми. Мой импульс не имеет ничего общего с разумом или символизмом: он связан только с моими мечтами и стремлениями, надеждой и желанием, со страстью.
Самюэлс: Беспокоит ли всё это Вас, когда критики интерпертируют Вас по этим пунктам?
Бергман: Не совсем. И позвольте мне Вам сказать, я учусь больше от критиков, которые честно критикуют мои кинокартины, чем у тех, кто праведный. И это оказывает влияние на меня. Они помогают мне менять некоторые вещи. Вы знаете, актёры часто меняют фильм, в лучшую или худшую сторону.

Самюэлс: Могу ли я Вас спросить, чем «Контакт» отличается от того, что Вы планировали?
Бергман: Я намеревался нарисовать портрет обычной женщины, для которой всё вокруг было бы отражением. Биби Андерсон – моя близкая подруга – привлекательная и чрезвычайно талантливая актриса. Оно полностью ориентирована на реальность, всегда нуждается в мотивах того, что она делает. Я восхищаюсь и люблю её. Но она изменила фильм. То, что Биби Андерсон сделала, в свою очередь сделало фильм более понятным для простых людей и, сразу же, более сильным. Я согласился со всеми её изменениями.
Самюэлс: Вы используете музыку всё реже и реже и своих фильмах. Почему?
Бергман: Потому что я считаю, что фильм уже является музыкой сам по себе, и я не могу наложить музыку на музыку.
Самюэлс: Если бы Вы могли снать все Выши фильмы цветными, Вы бы это сделали?
Бергман: Нет. Потому что это более пленительно – снимать их чёрно-белыми и заставлять людей представлять цвета.
Самюэлс: Вы сейчас работаете в цвете – в некоторой степени – потому что Вы чувствуете, что публика требует этого?
Бергман: Нет. Я люблю это. В начале это было болезненно, но сейчас я люблю это.
Самюэлс: Почему Вы используете так много диалогов в своих фильмах?
Бергман: Потому что общение между людьми просходит при помощи слов. Один раз я пытался исключить язык в «Тишине», и я понял, что кинокартина излишняя.
Самюэлс: это слишком абстрактно.
Бергман: Да.
Самюэлс: Некоторые люди раскритиковали Ваши фильмы за то, что они слишком театральны – особенно – ранние. Как Вы ответите на это обвинение?
Бергман: Я – режиссёр –
Самюэлс: Но разве две формы различны?
Бергман: Полностью. В моих ранних кинокартинах для меня было очень сложно перейти от руководства в театре на руководство в кино. Я всегда чувствовал себя технически хромым – неуверенным с персоналом, камерами, звукооборудованием – со всем. Иногда фильм удавался, но я никогда не получал того, что хотел. Но в «Осенних переменах» я внезапно почувствовал, что понял свою профессию.
Самюэлс: Вы знаете почему?
Бергман: Я не знаю, но ради Бога, день должен всегда идти когда внезапно приходит успех в понимании профоссии. Я сейчас настолько поражён молодыми режиссёрами, которые знают как создать фильм с первого момента.
Самюэлс: Но им нечего сказать (Бергман смеётся).

Unit 3 Text 3 Учителю, с любовью

Эдвард Рикардо Брейтуэйт

Гвианский дипломат Юстас Брейтуэйт родился в 1912 г. в Британской Гвиане. В военные годы он был в Вооруженных силах Великобритании. После войны темный оттенок кожи мешает получить ему заниматься научной деятельностью, что была ему близка С 1950 по 1957 работает школьным учителем. В 60-е он стал Постоянным Представителем Гвинеи в ООН. В 1959 году Брейтуэйт выиграл литературную премию Ainsfield Wolff за книгу «Учителю, с любовью», в которой он пишет о своих годах преподавания в Лондонской школе Ист-Енда. Есть другие книги, вышедшие из-под его пера, такие как «Возвращение»(1961), «Слуга за монету» (1962), «Какую соломинку выбрать?» (1965) «Нежелательные соседи» (1972).

 

Каждое утро пятницы на уроке перед большой переменой все ученики писали «Еженедельный обзор событий». Это была одна из излюбленных программ Старичка1: та часть, в которой он не потерпел бы каких-либо возражений. Каждый ребенок должен был описывать события прошедшей недели в школе своими словами; он мог свободно комментировать, критиковать, соглашаться или не соглашаться с любым человеком, предметом или методом преподавания, до тех пор, пока это каким-либо образом было связанно со школой. Никто и ничто не было под запретом, включая самого директора, более того, детям не грозило никакого наказания.

 

«Посмотрите на это с такой стороны, - говорил мистер Флориан, - Это выгодно как детям, так и учителям. Если ребёнок хочет написать о чём-то, что имеет значение для него, он приложит все усилия, чтобы записать это как можно более тщательно и подробно; это, в некотором роде, улучшит его письменные навыки, построение предложений, стиля в целом. Каждую неделю благодаря его обзору мы можем отслеживать прогресс в этих навыках. А что касается учителя, мы получим довольно хорошее представление о том, что думают о нас дети, и насколько мы с ними близки... Вы поймете, что эти дети довольно честны, даже когда они пишут о нас. Если мы не следим за нашим внешним видом, манерами или личным отношением, они это быстро подметят, а злиться будет бессмысленно, за то, что они указывают нам на такие вещи. И, наконец, с помощью таких обзоров, образованный учитель сможет отслеживать интересы каждого в отдельности ученика, ну и группы в целом, в целом планировать свою работу".

 

В пятницу, когда я впервые устроил классный час, меня волновало, что думают обо мне ученики, что они напишут. Во время обеда я прочитал несколько отзывов, и, должен признать, ощущая одновременно облегчения и разочарования, кроме того, что у них теперь новый "черненький" учитель, обо мне почти ничего не написали.

 

Мне пришло на ум: скорее всего, они считали, что я задержусь ненадолго, как и многие мои предшественники, и поэтому не видят смысла тратить время и усилия, на то, чтобы писать обо мне. Моя вина в том, что я не произвел на них особого впечатления. Найду ли я с ними общий язык – зависит от меня

 

Поэтому я очень старался быть успешным учителем, но дни шли за днями тягостной чередой, и я понимал, что не продвинулся ни на шаг. Я покупал книги по психологии преподавания, в надежде найти для детей тот рациональный прием, на который они отреагируют, но предлагаемые методы не годились - просто не работали. Создавалось ощущение, что я разговаривать с учениками через толстое стекло, такими отрешенными и равнодушными они казались.

 

Оглядываясь назад, я понимаю, что прошел через три стадии взаимоотношений. Первая - тишина, продолжалась первые недели, они делали все, что я им говорил без лишних вопросов, каких-либо возражений, но и без особого интереса или восторга. Когда задание не требовало сосредоточенности, они сидели и смотрели на меня с таким пристальным вниманием, как орнитолог2 наблюдает за редким экземпляром...

 

Я всецело отдавался планированию уроков – использовал примеры знакомые их окружению, придумывал разнообразные задания на дом и пытался заинтересовать их, но, казалось, что существует заговор безразличия, а все мои попытки создать непринужденную обстановку выглядели жалкими.

 

Постепенно они перешли на следующую, более раздражающую, стадию - шум. Хочу подметить, что не все в этом активно участвовали, но те, кто не принимал активного участия, очевидно, поддерживали остальных. Во время урока, особенно когда я говорил или читал, кто-нибудь поднимал крышку парты и с грохотом ронял ее; преступник сидел и невинно смотрел на меня широко раскрытыми глазами, как будто это случайность.

 

Они не хуже меня знали, что я ничего не мог поделать, и терпел все спокойствие, на которое был способен. Одного-двух хлопков было достаточно, чтобы разрушить заранее спланированный урок. Впоследствии я злился и расстраивался, когда они мешали тому, что делалось исключительно для их блага.

 

Как-то утром я читал им незамысловатое стихотворение, в этот самый момент, когда я обрадовался, что привлек их внимание, одна из девочек, Моника Пейдж, хлопнула крышкой парты; казалось, что шум раздался в каждом уголке моей души. Я смотрел на неё несколько секунд, прежде чем отважиться заговорить; она ответила на мой пристальный взгляд, и затем, как ни в чём небывало, заявила на весь класс: "Чёртова штуковина не держится". Пожалуй, всё это было спланировано, и шумная заминка, и это грубое замечание. Третья стадия набирала свои обороты.

 

"^ Чёртов" или "проклятый" почти всегда употреблялись в качестве замечания, которое они делали друг другу, особенно в классе. Они обращались друг к другу по любому глупому поводу, упоминая "черт побери" так или иначе, и всегда так громко, чтобы я мог это услышать. Однажды на уроке математики я угодил прямо в их ловушку. Я был так зол и переполнен возмущения, что полностью потерял самообладание... Поднявшись наверх, я расположился в библиотеке, это было единственным местом, где можно немного побыть одному. В глубине души мне было очень больно, казалось, что эта последняя выходка в отличие от предыдущих, была предназначена показать абсолютное пренебрежение мной. Казалось, что у этих детей нет чувства приличия: все, что они говорили или делали, было до отвращения безнравственным, как если бы в их умах навсегда укоренилось сквернословие. "Почему, ну, почему - спрашивал я себя - они так себя ведут? Что с ними не так?"

Unit 4 Text 4 The Fun They Had" перевод Марджи даже сделала запись об этом событии в своем дневнике. Вечером того самого дня, когда все произошло. На странице, датированной 17-м мая 2157 года, она написала: «Сегодня Томми нашел настоящую книгу!»
Это была очень древняя книга. Дедушка как-то сказал Марджи, что, - когда он сам еще был маленьким, - его дедушка рассказывал ему о далеком времени. Тогда все рассказы печатались на бумаге.
Дети переворачивали пожелтевшие от времени и сморщенные страницы. Они были безумно счастливы читать слова, остававшиеся неподвижными, вместо того, чтобы двигаться так, как они привыкли, - на экране, конечно. Затем, когда они возвращались на предыдущую страницу, то находили там те же самые слова, что были прочитаны ими первоначально.
- Вот так так! - сказал Томми, - Какое небрежное отношение. Когда ты заканчивал читать книгу, ты просто выбрасывал ее, я думаю. В нашем телеприемнике должны находиться миллионы книг. Но он также подходит и для многого другого. Я бы ни за что не выбросил его.
- Я тоже, - сказала Марджи.
Ей было только одиннадцать и она еще не видела столько книг, сколько прочитал Томми. Ему было уже тринадцать.
Она спросила:
- Где ты нашел ее?
- Дома, - он, поглощенный чтением, не глядя махнул рукой, - На чердаке.
- О чем она?
- О школе.
Марджи сморщила гримасу презрения.
- О школе? Что можно написать о школе? Я эту школу ненавижу.
Марджи всегда не любила школу. Но сейчас она ненавидела ее более, чем когда-либо.
Механический учитель давал ей тест за тестом по географии. А она делала их все хуже и хуже. Пока, наконец, мама не покачала сокрушенно головой и не послала за Окружным Инспектором.
Инспектор оказался маленьким толстячком с красным лицом. У него был ящик, заполненный измерительными инструментами и проводами. Он приветливо улыбнулся Марджи и дал ей яблоко. Затем разобрал учителя на части.
Марджи надеялась, что он не сможет собрать их обратно. Но инспектор хорошо знал свое дело и, примерно после часа работы, робот снова стоял на своем месте — огромный, черный и… безобразный... С большим экраном, на котором были подсвечены все задания и на все вопросы были даны ответы. Что ж, хотя бы это было неплохо.
Наиболее ненавидимой Марджи частью устройства был приемник - щель, куда она помещала перфоленту с домашним заданием и ответами на тесты. Она должна была записывать их в коде Бодо*, который она выучила в шестилетнем возрасте, а механический учитель тотчас же выдавал оценку.
По окончании работы Инспектор улыбнулся и взъерошил волосы на голове Марджи. Он сказал ее матери: «Это не ошибка малышки, мисс Джонс. Я полагаю, модуль географии слегка ускорился. Подобные вещи случаются. Я замедлил его до усредненного уровня развития 10-летнего ребенка. В настоящее время шаблон ее развития почти полностью удовлетворителен.» И снова взъерошил волосы на голове Марджи.
Марджи была разочарована. Она надеялась, что инспектор мог бы унести учителя насовсем. Однажды так забрали учителя у Томми. Почти на месяц. Из-за того, что модуль истории в нем полностью очистился.
Поэтому она спросила Томми:
- Зачем кому-то писать о школе?
Томми надменно посмотрел на нее:
- Потому, что это не наша школа, дурашка. Это очень старая школа. Такая, какой она была сотни и сотни лет тому назад.
Он добавил с особым чувством, осторожно произнося каждое слово:
- Много веков тому назад...
Марджи была обижена.
- Ну, я не знаю, что за школа была в те времена.
Она некоторое время почитала книгу через его плечо и добавила:
- Но, все равно, у них был учитель.
- Да. У них был учитель. Но не обычный. Это был человек.
- Человек? Как человек может быть учителем?
- Ну, он рассказывал мальчикам и девочкам о разных вещах, задавал домашние задания и спрашивал ответы на разные вопросы.
- Человек недостаточно умный для этого.
- Точно говорю, что может. Мой папа знает не меньше, чем учитель.
- Но он не может. Человек не может знать столько же, сколько знает учитель.
- Папа знает столь же много. Я тебя уверяю.
Марджи не была готова спорить. Она сказала:
- Мне бы не хотелось, чтобы чужой человек жил у нас дома и обучал меня.
Томми воскликнул со смехом:
-Ты многого не знаешь, Марджи. Учитель не живет в твоем доме. У него есть специальное здание и дети ходят туда учиться.
- И все изучают одно и то же?
- Да, если они одного возраста.
- Но моя мама говорит, что учитель подстраивается под образ мысли каждого обучаемого им ребенка. И что каждый ребенок обучается по-своему...
- Того же самого они достигали другим путем. Если тебе это не нравится - не читай эту книгу.
- Я не сказала, что мне это не нравится, - быстро ответила Марджи. Ей очень хотелось почитать об этой удивительной школе.
Они не прочитали еще и половины, когда мама позвала Марджи:
- Марджи! Школа!
Марджи подняла взгляд от книги:
- Еще не время, мама...
- Сейчас же! - приказала мисс Джонс, - Возможно, Томми тоже пора в школу.
Марджи спросила у Томми:
- Смогу ли я еще почитать книгу вместе с тобой? После школы?
- Возможно, - сказал он непринужденно. Он вышел насвистывая; пыльная старая книга была зажата под мышкой.
Марджи вошла в класс, расположенный справа от ее спальни. Механический учитель уже ждал ее. Его всегда включали в одно и то же время, каждый день, кроме субботы и воскресения — мама говорила, что маленькие девочки лучше учатся, если занимаются каждый день в заранее определенное время.
Экран зажегся и учитель сказал: «Сегодня урок арифметики. Сложение обыкновенных дробей. Пожалуйста, вставьте вчерашнюю домашнюю работу в приемник.»
Марджи сделала это со вздохом. Она фантазировала о старой школе. Той, которая была во времена, когда дедушка ее дедушки был малышом. В которую приходили дети со всего района. В которой мальчики и девочки смеялись и кричали в школьном дворе и вместе шли домой в конце дня. Они учили одно и то же. Они могли помогать друг другу делать домашние задания, обсуждали их.
И в которой учителя были людьми.
Механический учитель высветил на своем экране: «Когда мы складываем 1/2 и 1/4...»
Мысли Марджи были далеко. Она думала о том, как дети, должно быть, любили уроки в те далекие времена. Она думала о том, как же они были счастливы...

Входит Неизвестная Дама. Она высока и чрезвычайно грациозна с изящно интеллектуальным лицом: упрямый подбородок: все сильное, усовершенствованный и оригинальный. Она очень женственная, но ни в коем случае не слабая.

Лейтенант: Ага, попался, парень. Неплохо ты себя таким образом замаскировал, не так ли? (С громовым голосом хватает ее за руку.) Снимают эту юбку.

Леди (в страхе, донельзя возмущенная тем, что он посмел к ней прикоснуться): Джентльмен: Я обращаюсь к Вам (Наполеону.) Вы, сэр, являетесь офицером: генерал. Вы защитите меня, не так ли?

Лейтенант: Ни слушайте его, Генерал. Позвольте мне самому с ним расправиться.

Наполеон: С ним! С кем, сэр? Почему Вы обращаетесь с этой леди таким образом?

Лейтенант: Леди! Он - мужчина! Мужчина, которому я показал свое доверие. (Замахиваясь мечем) Здесь, ты -

Леди (прячется за Наполеоном и судорожно прижимает к груди его руку, которую он протянул перед ней как укрепление): О, спасибо, Генерал. Держите его подальше.

Наполеон: Ерунда, сэр. Это - конечно, леди, и Вы находитесь под арестом. Положите свой меч, сэр, немедленно. Я приказываю, чтобы Вы покинули комнату.

Джузеппе (осторожно): Ну, лейтенант. (Он открывает дверь и выходит следуя за лейтенантом.)

Леди: Как я могу отблагодарить Вас, Генерал, за Вашу защиту?

Наполеон (поворачиваясь к ней внезапно): Мои депеши: отдайте! (Он протягивает руку для них.)

Леди: Генерал! (Она невольно поместила руки на свою шаль, как будто хочет защитить что-то там.)

Наполеон: Вы обманули того идиота. Вы замаскировали себя под мужчину. Я хочу свои депеши. Они находятся там в груди Вашего платья под Вашими руками.

Леди (быстро убирает свои руки): О, как недоброжелательно Вы говорите со мной! (Она достает свой носовой платок из шали): Вы пугаете меня. (Она касается глаз, как будто вытирает слезу.)

Наполеон: Я вижу, что Вы не знаете меня, мадам, или Вы бы избавили себя от необходимости притворяться, что плачете.

Леди (улыбаясь как бы сквозь): Да, я действительно знаю Вас. Вы знаменитый Генерал Бонапарт.

Наполеон (сердито): Бумаги, пожалуйста.

Леди: Но я уверяю Вас - (Он грубо выхватывает ее носовой платок.) Генерал! (С негодованием).

Наполеон (вынимая другой носовой платок из своей груди): Вы предоставили один из своих носовых платков моему лейтенанту, когда Вы ограбили его. (Он смотрит на эти два носовых платка.) Они соответствуют друг другу. (Он нюхает их.) Тот же самый аромат. (Он бросает их на стол.) Я жду своих депеш. Я возьму их, при необходимости, с такой же маленькой церемонией, как я взял носовой платок.

Леди (с укором): Генерал: Вы угрожаете женщинам?

Наполеон (прямо): Да. (Протягивая руку.) Да: Я жду их.

Леди: Генерал: я только хочу сохранить одно маленькое личное письмо. Только одно. Позвольте мне иметь его.

Наполеон (холодный и строгий): Разумное ли это требование, мадам?

Леди (смягченный тем, что он не отказал решительно): Нет, но именно поэтому Вы должны предоставить его. Действительно ли Ваши собственные требования разумны? Тысячи жизней ради Ваших побед, Ваших стремлений, Вашей судьбы! И то, что я спрашиваю, является такой небольшой вещью. И я - только слабая женщина и Вы храбрый человек. Какова тайна Вашей власти? Только то, что Вы верите в себя. Вы можете бороться и завоевывать для себя и ни для кого больше. Вы не боитесь своей собственной судьбы. Вы учите нас, чем все мы могли бы быть то, если бы у нас были желание и храбрость: и это (внезапно склоняется на коленях перед ним) - то, почему все мы начинаем поклоняться Вам. (Она целует его руки.)

Наполеон (смущен): Прекратите! Прекратите! Прошу, встаньте, мадам.

Леди: Мой император!

Наполеон (поднимает ее): Прошу! Прошу! Нет, нет: это - безумие. Приезжайте: будьте спокойны, быть спокойными. (Гладит ее.) Вот! так! умница.

Леди (сквозь счастливые слезы): Да, я знаю, что это - дерзость с моей стороны, чтобы говорить Вам, что Вы знаете намного лучше меня. Но Вы не рассержены на меня, не так ли?

Наполеон: Рассержен! Нет, нет: совсем нет. Вы - очень умная и разумная и интересная женщина. (Он похлопывает ее по щеке.) Мы будем друзьями?

Леди (восхищенно): Ваш друг! Вы позволите мне быть Вашим другом! О! (Она протягивает ему обе руки с сияющей улыбкой.) Вы видите: Я показываю свою уверенность в Вас.

Unit 1 Text 1 Трое в лодке

Джером Клапка Джером известный английский писатель, его романы «Трое в лодке», «Как мы писали романы», «Трое на велосипеде» заслужили большую популярность. Джером К. Джером знаменит своим искусством сочинять рассказы, его яркий, живой стиль и юмор, который в основном поражает в комичных ситуациях часто основан на недоразумении. С помощью искреннего юмора автор критикует слабые стороны человеческой натуры.

Мы вышли из Соннинга, и решили прогуляться по деревне. Это сказочный уголок на берегу Темзы. Он больше похож на декорацию, чем на сплошные постройки из кирпичей и извести. Каждый дом утопает в розах, а сейчас в начале июня, они распускаются в облако изящного великолепия. Если вы побываете в Соннинге: остановитесь в «Быке», который сразу за церковью. Это настоящий деревенский трактир с зеленым квадратным двором у входа, там дальше, где ниже растут деревья, группка мужчин вечерами обсуждают местные сплетни за кружечкой эля[1]. Это трактир с низкими потолками, окнами с наружными решетками и довольно неудобными лестницами, а также извилистыми проходами.

Мы бродили по милому Соннингу около часа, и было уже поздно возвращаться в Рэдинг; мы решили пойти к одному из Шиплейских островов для ночевки. Там мы остановились рано, Джордж заметил, что у нас много времени и это было отличным поводом приготовить шикарный ужин. Он сказал, что продемонстрирует нам все богатство речной кухни, и предложил из овощей, кусков холодной говядины и прочих остатков приготовить ирландское рагу.

Идея показалась блестящей. Джордж собрал хворост, развел костер, а Гаррис и я принялись чистить картошку. Я раньше и подумать не мог, что чистить картошку такой тяжкий труд. Это была сложнейшая задача, какую мне ранее доводилось бы выполнять. К работе мы приступили радостно, можно сказать живо, но наш энтузиазм быстро исчез, когда мы дочистили первую картошину. Чем больше мы чистили, тем больше шелухи на ней оставалось, когда мы сняли всю кожуру, вырезали глазки, то от картошины не осталось почти ничего кроме нашего возмущенного упоминания о ней. Джордж подошел и увидел, что картошка была размером с арахис. Он сказал:

- Так не годиться! Вы портите ее. Картошку надо скоблить.

Мы начали скоблить, но это оказалось сложнее чистки. У картошки такая странная форма – вся в изгибах, бородавках и ямках. Мы трудились с упорством целых 25 минут, а отскоблили только четыре картошины. Мы забастовали. Остаток вечера уйдет на то, что мы будем отскабливать самих себя.

Не мог себе представить даже, что кожура, в которой мы с Гаррисоном были от четырех картошин. Экономия и немного усердия – вот чего можно достигнуть.

Джордж сказал, что класть четыре картофелины в ирландское рагу это абсурд, поэтому мы помыли полдюжины картошки или более, положили ее в кастрюлю с кожурой. Также мы добавили кочан капусты и пол осьмины гороха. Джордж перемешал все это, затем сказал, что оставшееся место следует заполнить, и мы из двух корзин высыпали огрызки и остатки в мясное рагу. Также добавили пол свиного пирога и холодный приготовленный бекон. Затем Джордж нашел пол банки консервированного лосося и высыпал его в горшок.

Он сказал, что преимущество ирландского рагу заключается в том, что можно избавиться от ненужных продуктов. Я выудил несколько треснувших яиц и вылил туда. Джордж подметил, что яйца сделают подливку гуще.

Я забыл, что еще мы туда добавляли, но ничего не пропало зря, но вспомнил, что Монморанси решил также внести свою лепту в блюдо. Проявляя огромный интерес к происходящему, он удалился с серьезным и задумчивым видом, а возвратился уже с крысой в зубах. Я точно не могу сказать что это было – желание помочь или просто насмешка.

У нас зародилась дискуссия: класть крысу в рагу или не класть. Гаррис был за, он сказал, что она будет отлично сочетаться с другими ингредиентами. А вот Джордж указал на отсутствие прецедента. Он говорил, что никогда не слышал, чтоб крыса была в ирландском рагу и дабы поберечься, лучше воздержаться от экспериментов.

Гаррис сказал:

- Если ты не будешь экспериментировать, то, как ты поймешь, что хорошо, а что плохо? Такие люди, как ты и тормозят мировой прогресс. Вспомни-ка лучше человека, который впервые попробовал немецкую сосиску.

Рагу получилось удивительным. Не думаю, что я ел что-то вкуснее. Там было что-то свежее и пикантное. Нам надоели старые банальные блюда, а это было наполнено новыми вкусовыми ощущениями, ранее не познанными нами.

Также оно было питательным. Как заметил Джордж, если б горошек и картошка были чуть помягче, но у нас всех здоровые зубы, и это забылось быстро. А вот насчет подливки, то она была поэмой – может и тяжеловато для слабых желудков, но питательно.

Unit 2 Text 2 Знакомство с режиссерами
Материал подготовил К.Самюэлс
Интервью Ингмара Бергмана
(фрагмент)
Ингмар Бергман – известный шведский кинорежиссёр, писатель и продюссер театра, родился в 1918 году. Его психологические фильмы хорошо известны по всему миру.«Кризис»(1945), «Улыбки летней ночи» (1956), «Седьмая печать» (1957), «Дикая клубника» (1958), «Тишина» (1963), «Осенняя соната» (1978) – только некоторые из его фильмов. Бергман сам написал сценарии для большинства своих фильмов и получил награды за большинство из них. Судьбы людей находятся в фокусе его внимания. У людей обычно много проблем. Бергман фокусирует своё внимание на судьбе отдельных людей, на их проблемах и на их поисках смысла жизни. Многие его персонажи – изолированные люди, которые страдают от суровой реальности жестокого мира, в котором они живут. Тяжело понять большинство фильмов Бергмана с тех пор как различие между реальностью и воображаемым миром размыты.
Самюэлс: Мистр Бергман, мне хотелось бы начать скорее с общего вопроса: если бы меня попросили привести единственную причину Вашего превосходства среди кинорежиссёров, я бы указал на создание Вами