Первое впечатление о Борках.

 

 

Казахстанская трасса А-21: Кустанай – Петропавловск

 

 

В количественном смысле дни, проведенные в зерносовхозе "Борковский" (как, впрочем, и сама Борковская врачебная амбулатория) занимают едва ли значительную долю из числа прожитых мною шестидесяти лет. Зато в смысле качественном – в процессе становления меня как человека, как руководителя и врача – несомненно, стоят на одном из первых мест!

Здесь если не окончательно, то во многом верно во мне сформировались такие понятия, как чувство человеческого и врачебного долга (хотя как можно делить чувство долга на составляющие, оно либо есть, либо его нет), чувство товарищества, ответственности за людей, находящихся рядом с тобой или зависящих от тебя, понятие семьи, понимание "что такое хорошо и что такое плохо".

А все начиналось банально просто.

В Борках мы: я, моя жена Нина и Ирина, наша дочь 1 года и 7 месяцев от роду – может быть волею судьбы, а может быть и нет, оказались совершенно случайно (кстати, наша семья до сих пор благодарна этой случайности).

Причиной было, если хотите, довольно тривиальное желание видеть свою дочь сытой и здоровой, растущей на свежем воздухе в красивом месте, – вот, собственно, и все! Сегодняшняя молодежь, возможно, меня не поймет, но поколению людей моего возраста, жившему тогда в городах, ничего объяснять не надо, они наверняка помнят те голодные 60-ые годы прошлого века, повторившиеся еще раз в конце 70-х, а потом и еще в 90-х, когда деньги были, а купить на них в магазинах было нечего.

Но, расскажу все по порядку…

Конец июня 1977 года. Через месяц закончится интернатура. Мы с женой по означенным выше причинам отказались от предложенной нам работы в больницах города Рудного. Настало время определиться, как и где наша семья будет жить дальше.

Испросив день отпуска без сохранения содержания, рано утром мы сели на рейсовый автобус Рудный – Кустанай – Боровское и, проехав 140 км, ближе к полудню были в приемной главного врача Боровской центральной районной больницы Николая Максимовича Шпакова. Именно в эту больницу год назад, будучи еще в институте, мы получили распределение (к слову, Шпаков присутствовал при этом в качестве "работодателя").

До сих пор, несмотря на пережитые многочисленные трудности, я, в принципе, остаюсь наивным человеком, верящим в доброту, справедливость и совесть людскую. Однако, жизнь чаще показывала свою оборотную сторону, и приезд в Боровскую ЦРБ с целью заранее определиться с переездом и условиями будущей работы в очередной раз подтвердил это. Мы с Ниной наивно полагали, что вот сейчас откроется дверь, и главный врач с распростертыми объятиями радостно встретит нас – долгожданных молодых специалистов, которых сам же просил прислать год назад. Тем не менее, ничего подобного не произошло. Секретарь, исчезнувшая за дверью кабинета доложить, что мы просим аудиенции, почему-то долго не возвращалась, а из-за двери доносились невнятные, но с явными нотками неудовольствия, голоса. Через некоторое время дверь все же распахнулась, и нам предложили войти.

Не обязательно, конечно, но все же, в большинстве случаев, впечатление о человеке, которого ты видишь впервые, оказывается настолько верным, что при дальнейшем общении с ним не перестаешь удивляться: как ты смог все это разглядеть в нем за несколько секунд.

Мы с Ниной предстали перед огромным начальственным столом и сидящим за ним угрюмым человеком маленького роста с явными признаками нервозности и неудовольствия происходящим. И почему это маленькие люди (не только в смысле роста, но часто и ума) стараются окружить себя огромными предметами? Наверное, для того, чтобы подчеркнуть свою значимость. Помято-одутловатое, с легким синюшным оттенком, лицо сидевшего перед нами человека, наводило на мысль о пагубном пристрастии к алкоголю, а руки, бесцельно перебирающие на столе разные предметы, еще более укрепляли в этой мысли. Хозяин кабинета был не в духе и всем своим видом старался показать, что наш приезд совсем не обрадовал его, а скорее наоборот – даже расстроил. Некоторое время мы молча оценивающе разглядывали друг друга.

Приезд в Боровское в нашем случае предполагал решение жизненно важных вопросов, но законы приличия и субординации предоставляли право первого слова главному врачу. Пауза сильно затянулась. У меня возникло ощущение, что если бы в этот момент мы повернулись и ушли, за нашими спинами раздался бы вздох облегчения. Но мы с Ниной продолжали ждать.

Хозяин кабинета понял, что разговора не избежать, и «первое слово» прозвучало. Раздраженно. Надтреснуто. Неприязненно. Голосом тихим, но хлестким, как пощечина: "Зачем вы приехали? Свободных ставок в больнице для вас, как и свободных квартир в райцентре, для вашей семьи нет. И в ближайшее время не будет! Уезжайте и ищите себе работу самостоятельно".

Позволю себе немного отступить от повествования и отметить, что нам с Ниной, по долгу армейской службы, пришлось переезжать с места на место в общей сложности двенадцать раз! И каждый раз первая встреча с начальством, даже когда мы имели четкое предписание или приказ о месте назначения, начиналась со ставшей привычной для нас фразы: "Вы нам не нужны!" Исключением в июле 1976 года стал разговор с заведующим городским отделом здравоохранения города Рудного и главным врачом Рудненской объединенной городской больницы. Но та радость, с которой они меня встретили, тоже была не бескорыстной (об этом отдельно).

Короткая речь Николая Максимовича, главного врача Боровской ЦРБ, обескуражила нас, ведь перспектива остаться работать в Рудном совершенно не стыковалась с нашими планами. Проблема состояла не в том, чтобы остаться работать в городе и получить там квартиру, а в том, чтобы суметь прокормить себя и дочерей – полуторагодовалую Ирину и готовую родиться в декабре Наталью – в напряженных безпродовольственных условиях.

Однако вернемся в Боровское. В кабинете главного врача висела гнетущая тишина.

После такой не очень приятной встречи вопросы с нашей стороны отпали сами собой. Шпаков, хмурясь, выжидал еще какое-то время, и в момент, когда мы повернулись к нему спиной, чтобы уйти, ибо говорить-то в этой ситуации было, собственно, не о чем, вдруг предложил: "Но вот в поселке Борки, что в 60 километрах отсюда, в амбулаторию требуются врачи. Раз уж вы приехали, то можно прямо сейчас поехать туда и посмотреть. В случае, если вам понравится, оставайтесь работать там: вы, Владимир Александрович, – главным врачом и терапевтом, а вы, Нина Александровна, – педиатром. В совхозе будет и квартира, и детский сад, и все остальное".

В "голодный" Рудный, даже при наличии предложенной нам интересной работы (мне в отделении кардиологии Объединенной городской больницы, а Нине в Городском кожно-венерологическом диспансере) и квартиры, возвращаться не хотелось. И спустя несколько минут служебный "УАЗ-469" катил нас по трассе "Петропавловск – Кустанай", увозя от места нашего государственного распределения к месту нашей будущей работы. А главный врач, сидя на переднем сидении вполоборота, рассказывал о прелестях сельской жизни, чистом воздухе, красивой природе, рыбалке, охоте, грибах и спокойной работе.

Во многом, что касается природы, он оказался прав, но вот спокойная работа – это было лукавство. «Спокойной» она была для нашего предшественника, Чутаева Марата, который большую часть своего времени посвящал не пациентам, а дегустации спиртосодержащих напитков, иногда вместе с самим же Николаем Максимовичем. Но мы-то были молодыми и горячими, настроенными на подвиг и спасение больных, а поэтому для нас эти три года, прожитые в Борках, слились в один сплошной рабочий день без перерывов на обед, на сон и выходные. И только отпуск, проводимый далеко за пределами Кустанайской области, приносил некоторое душевное и физическое облегчение, которое быстро улетучивалось по возвращении в Борки. Моя нервная система, ежесекундно ожидающая очередного вызова к больному, в первый же день вновь превращалась в туго натянутую звенящую струну, готовую порваться в любой момент. Вообще, чувство ожидания неизвестного – мерзкое чувство!

А пока очень быстро за ни к чему не обязывающими разговорами пролетели 50 минут. «УАЗик», оставив позади 60 километров, сëла Степановку и Михайловку, подкатил к поселку.

Вот они – Борки – не зря названные так из-за разбросанных по степи, насколько хватало взгляда, лиственных, хвойных и смешанных перелесков размерами побольше и поменьше. Сам поселок тоже утопал в зелени. Лесостепь... Красиво...

На самом въезде в поселок, слева, большое двухэтажное здание – правление совхоза, а справа в четырех километрах от дороги небольшой поселок с густым лесом за ним – отделение совхоза «Новые Борки» – лесом, в который я с удовольствием каждое лето бегал за обильно растущими на полянах белыми груздями. Встанешь с краю поляны на колени, приглядишься, а она сплошь покрыта разной величины бугорками приподнятого грибами дерна. Подковырнешь пальцами плотный слой хвои, а под ним чистый, режущий глаза своей белизной, крепкий ядреный груздь. Острый ножик с хрустом срезает ножку, источающую сок, а сердце в груди бьется радостно и быстро.

Солнце, лес, грибы, шелест листвы на деревьях и под ногами, чистый воздух, пение птиц – это ли не ощущение хоть и быстротечного, но счастья.

Между дорогой и отделением совхоза огромное поле, с которого ветер доносил даже в пахнущую бензином машину приятный медовый запах – запах цветущей гречихи, специально посеянной в качестве медоноса для пчел совхозной пасеки, расположенной рядом с "Новыми Борками". Всегда, возвращаясь из леса с грибами, я присаживался на краю этого поля, чтобы передохнуть и насладиться опьяняющим сладковатым ароматом, жужжанием пчел, теплом солнца, обилием кислорода.

Представшая перед нами в тот момент картина так ярко воскресила в памяти мои детские деревенские годы, что я, еще не видя самой амбулатории, уже почти не сомневался, что мы останемся здесь работать.

Проехав еще немного, автомобиль остановился практически в центре поселка у участка, заросшего лебедой и высоким бурьяном, через который была протоптана тропинка. Поверх бурьяна виднелась крыша и окна верхнего этажа двухэтажного панельного дома.

"Амбулатория", – коротко пояснил Николай Максимович.

Уходившая от асфальтированной центральной улицы поселка в бурьян тропинка практически сразу же упиралась в огромную лужу.

Когда-то, (явно не вчера, и даже не месяц назад) побеленный известкой дом был уже так сильно обмыт дождями, что покрылся серыми плешинами голых бетонных плит. А деревянные его части – окна и веранды – шелушились пластами давно отслужившей свой срок масляной краски непонятного сейчас цвета, изначально бывшего темно-синим, а может быть, зеленым или коричневым. Но самым "чудесным" было то, что дом сей утопал посреди огромной лужи, вокруг которой в зарослях травы весело ковырялись куры, а у воды отдыхали белые домашние утки, не обращая на нас никакого внимания. Однозначно: лужа здесь была всегда, это умозаключение вызывало во мне одновременно и сожаление, и удивление, хотя...

Господи! Гоголь! Николай Васильевич! Где Вы?! Посмотрите! Ведь с февраля 1835 года так ничего и не изменилось в этом Мире: "Чудный город Миргород! Каких в нем нет строений!.. Если будете подходить к площади, то, верно, на время остановитесь полюбоваться видом: на ней находится лужа, удивительная лужа! единственная, какую только вам удавалось когда видеть! Она занимает почти всю площадь. Прекрасная лужа! Домы и домики, которые издали можно принять за копны сена, обступивши вокруг, дивятся красоте ее".[53]

Удивление же было вызвано тем, что раньше мне приходилось сталкиваться только с "городской обустроенной медициной" в Караганде, в Кустанае, в Рудном. А тут: земство, грязь, разруха, при этом на 50 километров в округе мы с женой будем единственными врачами, и при всем этом нам придется работать в полную силу. Я даже представить себе не мог в тот момент: как это вообще возможно? Правда в Михайловской участковой больнице уже много лет трудилась врач Сталина Прокопьевна, но наши профессиональные пути за три проведенных в этих краях года так ни разу и не пересеклись, каждый работал сам по себе. Сталина Прокопьевна считала себя "мастодонтом" в округе и демонстративно не обращала на нас совершенно никакого внимания.

Но Шпаков прервал мои размышления, предложив пройти к амбулатории. Однако, прежде чем ступить на тропинку, ведущую в грязь, я огляделся по сторонам.

За спиной, чуть наискосок через дорогу, – сельский универмаг с небольшой площадью перед ним. Левее амбулатории – ряд таких же типовых крупноблочных двухэтажных жилых домов и ряд сараев для домашнего скота с кучами неубранного навоза за ними. Справа от амбулатории – одичавшие, некогда бывшие аллеей, кленовые заросли с многочисленными молодыми побегами, густо и как им заблагорассудится, растущими из земли и образующими абсолютно непролазную для людей чащу, но такую любимую домашней птицей из ближайших сараев, вольготно и по-хозяйски чувствующей себя в ней.

В то же время на всем обозримом взглядом пространстве не было ни одного питьевого колодца, ни одного надворного туалета, и это при том, что признаков водопровода и канализации в домах также не наблюдалось. Все это удручало и наводило на одну только мысль: медицина здесь была не на высоте и не в почете. Как, впрочем, и люди, живущие в этих панельных домах, оказавшиеся социальными и бытовыми заложниками взятого в нашей стране еще в 60-е годы ХХ века курса на сближение города и деревни. Об этом нам красиво рассказывали в школе. Здесь же налицо были страшные огрехи не продуманного или не доведенного (но скорее всего и того и другого) до своего логического конца действа под названием: "О программе социального развития села", которое должно было вывести наше село на высокий уровень жизни!

Как красиво и умно звучали слова:

"В целях ускорения социального развития села, создания благоприятных условий для более полного раскрытия творческих возможностей сельских тружеников, увеличения их вклада в решение продовольственной проблемы Совет Министров СССР постановляет:

1. Считать неотложной задачей Советов Министров союзных и автономных республик, исполнительных комитетов местных Советов народных депутатов и хозяйственных органов последовательное проведение в жизнь динамичной социальной политики, в наибольшей мере отвечающей нуждам и потребностям жителей села. При этом исходить из того, что ее воздействие на повышение эффективности агропромышленного производства, на все стороны жизни деревни должно постоянно возрастать. Основные усилия следует сосредоточить на неуклонном улучшении условий жизни и труда сельских жителей, реализации принципа социальной справедливости, преодолении существенных различий между городом и деревней..."[54]

Построенная в Борках улица двухэтажных домов без каких-либо удобств потребностей людей не удовлетворила, а свои нужды в любое время года они ходили справлять в бурьян рядом с курами. Так что иногда, бросая взгляд в окно во время приема больных, было больно и в то же время смешно вспоминать: "А дед Щукарь... круглые сутки пропадал по великому холоду за сараем, в подсолнухах. Кто мимо Щукаревой полуразваленной хатенки ходил в те дни, видел: торчит, бывало, дедов малахай на огороде, среди подсолнечных будыльев, торчит, не шелохнется..." [55]

Так, наперекосяк, воплотилась в Борках правильная и, несомненно, необходимая по своей логике великая идея по сближению города с деревней: отняв у людей сельские прелести и не дав при этом никаких городских удобств, заставив их ютиться в панельных "скворечниках".

Стоял полуденный час. Преодолев грязь, лужу и бурьян, мы подошли к обычному крупноблочному жилому дому, приспособленному под медицинский пункт и стоявшему, как стояла в сказке о бабе Яге избушка на курьих ножках: к центральной дороге – задом, к зарослям и сараям с кучами навоза – передом. Позже, после вступления в должность, я довольно быстро нашел взаимопонимание с администрацией совхоза и жителями домов и "колоритный душистый" пейзаж, вызывающий внутри меня очень сильное раздражение, исчез и больше не появлялся в таком виде своевременно и постоянно убираемый. А вот непонимание: почему люди, живущие в этой антисанитарии, раньше не принимали никаких действий сами, чтобы убрать территорию, оставалось еще долго, ведь после наведения санитарного порядка довольными остались все: и жители, и медицина, и администрация.

То, что этот дом является врачебной амбулаторией, не обозначалось никакой вывеской, хотя бы написанной от руки. А из всех имеющихся в доме дверей была открыта только одна. Тропинка от двери к двери, а в доме их было четыре, по количеству квартир, представляла собой, как и у дороги, грязное месиво. Лужа с лицевой стороны дома хоть и была мельче, но все-таки была.

На фоне этой серости, грязи и разрухи возникнувшая из дверей женщина среднего возраста, очень опрятно выглядевшая в белоснежном халате и такой же ослепительно белой косынке, вызвала у меня откровенное удивление. Она мельком взглянула на нас с Ниной, дóбро улыбнулась и поздоровалась. Но повернувшись к Шпакову, вдруг заволновалась и покраснела, спрятав при этом руки за спину, как делают провинившиеся ученики перед строгим учителем. Я понял, что она знает, кто перед ней, и на вопрос: "Где все?" – одним словом, как бы извиняясь, тихо ответила: "Обед".

 

слева направо: наша дочь Ирина, Нина Адреевна Шукало – дочь Анастасии Евтихиевны

жена Нина Александровна Ломакина, Анастасия Евтихиевна Шукало, наша дочь Наталья.

Борки, июнь 1980 год

 

Николай Максимович представил нас и объяснил цель нашего приезда. "Анастасия Евтихиевна Шукало, санитарка молочной кухни", – представилась она в свою очередь, глядя на нас добрым и в то же время немного сомневающимся взглядом, улыбаясь как-то не совсем обычно одними уголками губ. Ее поза, легкая ухмылка, взгляд, не без явного интереса к нашим персонам будто бы говорили: "Ну-ну!" Все это впоследствии я видел всякий раз, знакомясь с каждым следующим работником амбулатории, не понимая при этом, в чем дело. И лишь по прошествии приблизительно полугода с начала нашей совместной работы, уже полностью влившись в коллектив амбулатории – прекрасный, грамотный, работоспособный и дружный – я узнал причину этого "Ну-ну!" Врачи в Борки приезжали и до нас. Но вели себя так, будто их и не было вовсе, не проявляя никакого интереса, ни к работе, ни к работникам амбулатории, ни к жителям поселка. А медицина продолжала держаться на плечах фельдшеров и медсестер. А потом они уезжали, часто даже не попрощавшись, не оставив следа в людской памяти. Санитарный "Уазик", прикрепленный к медицинскому пункту использовался ими и Сельским советом, в вéдении которого находилась амбулатория, чаще в личных, чем в медицинских целях, и амбулаторному фельдшеру для отправки больных и рожениц в Боровскую ЦРБ приходилось искать попутный транспорт и решать еще кучу не свойственных ее должности проблем. Именно поэтому при встрече нас восприняли как очередных врачей, которые отбудут свой срок отработки и, не оглядываясь назад, просто уедут. А оставшиеся в амбулатории работники и жители поселка просто постараются скорее о нас забыть.

И тем не менее, контраст, произведенный Анастасией Евтихиевной на момент ее появления, вызвал во мне естественный интерес: посмотреть, что же там внутри амбулатории. Вероятнее всего, такая же убогость, как и снаружи или я ошибаюсь?

Мы вошли в молочную кухню. Чисто, опрятно, приятный запах свежего кипяченого коровьего молока. Старый деревянный стол для работы. На нем закупоренные бутылочки, наполненные остывающим после кипячения молоком. Рядом с полными такие же бутылочки для продукции, но пустые, сохнущие после мытья. На полу у входных дверей две сорокалитровые фляги из-под молока. У окна газовая плита со стоящей на ней огромной алюминиевой кастрюлей. Несколько стульев. И вездесущий, всегда вызывающий у меня сильное раздражение своей несуразностью, скрученный в жгут и натянутый поперек комнаты медицинский бинт (ведь для этого, в конце концов, существуют веревки!) с развешенной на нем ветошью для мытья посуды, сделанной из марли. Мое любопытство было удовлетворено. Собственно, ничего другого я и не надеялся увидеть: чисто, миленько, но страшненько.

Главный врач, особо не вмешиваясь в разговор, тем не менее, все время внимательно наблюдал за нашей реакцией. Я сейчас понимаю, что в тот момент ему надо было правдами и неправдами закрыть врачебную брешь в районной медицине. Но для себя и я, и Нина, переглянувшись, уже решили, что это место нам подходит.

Увиденное не огорчило меня, скорее наоборот, задало жизненный тонус. В свою бытность студентом мединститута, будучи редактором сатирической стенной газеты "Флюс", я часто общался с доцентом кафедры "Истории медицины" Филатовым Александром Михайловичем, курирующим этот процесс по поручению партийной организации института и ректором нашего института Поспеловым Петром Моисеевичем.

 

 

Ректор Карагандинского государственного медицинского института

с апреля 1950 года по 1974 год

заведующий кафедрой "Истории медицины и организации здравоохранения"

кандидат медицинских наук Петр Моисеевич Поспелов.

 

Они первыми оценивали три склеенных и разрисованных мною ватманских листа. Бывало, хоть и редко, после их просмотра приходилось что-то переделывать. Они-то мне и внушили, что: легче сразу делать хорошо, чем переделывать, и легче строить, чем перестраивать, легче учить, чем переучивать, и легче воспитывать, чем перевоспитывать.

Амбулатория (как само здание, так и медицинский персонал) показалась мне чистым листом, на котором можно нарисовать все, что ты можешь и хочешь. Такая перспектива применения сил нас с Ниной устраивала. О физических и моральных трудностях, об административных препонах, с которыми мне в дальнейшей работе пришлось столкнуться, я тогда по молодости лет и отсутствии жизненного опыта просто не знал.

Оставалось познакомиться с директором совхоза и переговорить о квартире и переезде.

Встреча с директором не состоялась – Афанасий Егорович Бортник был где-то на выезде. Секретарь, Любовь Тимофеевна Ламерт (Бутко), записала наши данные, подтвердила, что да, действительно, строится дом, где предусмотрена квартира для врача, что совхоз очень заинтересован в нашем приезде, и что за нами обязательно будет прислана машина в город Рудный.

Так наметилась дальнейшая линия нашей жизни и врачебной практики. Деловое соглашение фактически было заключено, и теперь от нас требовался только телефонный звонок о дате переезда.

Шпаков подвез нас до трассы к знаменитому и ставшему теперь родным дорожному указателю на Борки, где мы сели на идущий в Кустанай автобус, и вечером этого же дня были в городе Рудном. До переезда оставалось тридцать дней...

 

продолжение следует…