Рифмы революции. Заметки писателя.

Убийство Российской Империи готовилось сто лет – если считать от Павла Пестеля, давшего в 1817 году «Союзу спасения» первый антимонархический «Статут». Последние полвека подготовка шла с особым остервенением – если считать от террориста Дмитрия Каракозова, вышедшего из тайного общества «Ад» и стрелявшего в 1866 году в императора Александра II.

Название декабристской организации предполагало возможность спасения без присутствия Христа. О чём и вспомнит Пестель в самом конце своей жизни. Организация «Ад» расчищало дорожку, ведущую к погибели. Первый устав, составленный по западному образцу, и первое покушение на Помазанника Божия – первые рифмы революции. «Бесовщинка» (можно и без кавычек) изначально вполне зримо присутствовала в революционной среде. В организации «Ад» «не только допускалась, но даже требовалась всякого рода безнравственность – пьянство, обман, воровство». Члены «Ада» именовали себя «мортусами», факельщиками похоронной процессии. Хоронили историческую Россию. Они постановили сделаться «пьяницами, развратниками», чтобы никто их не заподозрил, что они имеют особые цели. Очень похож на скрытую рифму иного порядка тот факт, что Каракозов в Пензенской гимназии был учеником Ильи Ульянова, отца Ленина...

С какого-то момента в русском обществе стало насаждаться мнение, что революция в России неизбежна. Революцию ждали, её призывали. Отчаивались… Известный Лев Тихомиров, прошедший путь от народовольца до идеолога монархизма, вспоминал о 1870-х: «Что мир развивается революциями – это было в эпоху моего воспитания аксиомой, это был закон. Нравится он кому-нибудь или нет, она придет в Россию, уже хотя бы по одному тому, что её ещё не было; очевидно, что она должна прийти скоро». Передовое общество, переставшее воспринимать жизнь как религиозный акт, набухало ожиданием революции. Оно переполнялось ожиданием, как пакля факельщика, пропитанная дёгтем, ждущая искры. Для понимания того, как в последней трети ХIХ века воспринималась грядущая буря, уместно будет призвать на помощь художественное слово – пусть кому-то покажется и неожиданным – Ивана Бунина, его «Жизнь Арсеньева». Революционность своего старшего брата Бунин угадывал в «вечной легкомысленности, восторженности, что так присуща была дворянскому племени и не покидала Радищевых, Чацких, Рудиных, Огаревых, Герценов даже и до седых волос…».

Бунин отмечал, что ими двигал «праздник "преступной", а потому сладостно-жуткой причастности ко всяким тайным кружкам, праздник сборищ, песен, "зажигательных" речей, опасных планов и предприятий...». При этом для рядового русского человека царь «всё ещё оставался образом "земного бога", вызывал в умах и сердцах мистическое благоговение» – и до и после убийства Александра II. Слово «социалист», которое так же произносилось «мистически», содержало в себе «великий позор и ужас, ибо в него вкладывали понятие всяческого злодейства». Позже «мистический ужас» исчез. В следующем десятилетии революционеры выглядели внешне, как и нынешние либералы, вполне пристойно. Но… «Известно, что это была за среда, – пишет Бунин, – … жили, в общем, очень обособленно от прочих русских людей, даже как бы и за людей не считая… и имели все свое, особое и непоколебимое: свои дела, свои интересы, свои события, своих знаменитостей, свою нравственность, свои любовные, семейные и дружеские обычаи и свое собственное отношение к России: отрицание её прошлого и настоящего и мечту о её будущем…».

Нынешние революционеры ждут «конца Путина» как их предшественники ждали «конца монархии», создавая в обществе особую атмосферу. Ждали с года на год… Но при этом профессиональные революционеры ни в коей мере не разделяли ожиданий «планктона», не спешили поменять свой статус. Молодой Троцкий задавал, по его воспоминаниям, «русским товарищам в упор вопрос: когда, по-вашему, произойдет социалистическая революция?.. отвечали: через 50 лет, через 100 лет, а некоторые называли и более длительные сроки». Профессионалам было уютно в Европе. В январе 1917–го, выступая перед молодёжью в Швейцарии, Ленин (ему было 46 лет) сетовал: «Мы, старики, может быть, не доживем до решающих битв этой грядущей революции…». Но если «русские товарищи» не спешили, то к революционной среде были причастны люди практического склада ума, желающие получить результат «здесь и сейчас», любыми средствами. Как и в наше время.

Российские ниспровергатели в ХХI веке если уже и имеют своего Джейкоба Шиффа, который финансово и родственно был связан с домом Ротшильдов, фанатично ненавидящего Россию, то своего Парвуса, хочется думать, ещё не имеют. Александр Парвус, о котором Ленин сказывал: «выдающийся марксист, но чудит», в своё время поставил перед собой две цели – сказочно разбогатеть и уничтожить Российскую империю. Обе достигнуты. Без авантюристов мирового масштаба формула революции не сложилась бы. Троцкий пишет: «В редакции "Искры" все считали Парвуса человеком выдающимся, но каким-то особенным, на свой лад; он же считал всех провинциалами, которые дальше борьбы с царизмом ничего не хотят видеть». Замах был, разумеется, на мировое господство. Духовные наследники и Шиффа, и Парвуса над этим работают. Высоколобый Парвус объяснял: «Партийный аппарат окостенел… Революция пугает их потому, что пострадают кассы. Вести революционные газеты нельзя, потому что могут пострадать типографии. Нам… нужно издательство, независимое от партийных бонз. Нужна большая ежедневная газета, выходящая одновременно на трех европейских языках...». Заметим, в настоящее время антироссийские СМИ выходят в мире на всех мыслимых языках, в том числе на русском в России – в расчёте на все аудитории.

Александр Парвус, в известном смысле, стал «кризисным менеджером» революционного процесса и вывел свою формулу революции. Эту формулу будут повторять в ХХI веке архитекторы всех цветных революций, в том числе и на Украине, где Майдан был выстроен при содействии главы администрации президента В. Януковича. В смуту 1905–1907 гг. русский народ выиграл духовную битву, государство выстояло и воспрянуло. В октябре 1906 Александр Блок, видя затухание, взывал: «Займём огня у Бакунина! Только в огне расплавится скорбь, только молнией разрешится буря…». Юная Марина Цветаева в 1908 (ей почти 16) изнывала: «Как примириться с мыслью, что революции не будет? Ведь только в ней и жизнь?.. Неужели эти улицы никогда не потеряют своего мирного вида? Неужели эти стекла не зазвенят под камнями?». Лепет прекраснодушной обезбоженной интеллигенции создавал электричество в атмосфере России. Но адское пламя в тот раз ушло в землю. По сравнению с 1905-м, в 1913-м количество монастырей в России выросло с 860 до 1005-ти, число монашествующих – с 63-х до 92 тысяч человек. Духовенство активно участвовало во вразумлении народа, в том числе поддерживая русские монархические организации, занимая в некоторых руководящие посты. Судя по всему, указ, запрещающий духовенству заниматься политической деятельностью, изданный Священным синодом в 1913 году, был ошибкой. Здесь заметим… просто как факт. Теория вероятности пасует, но первые сборища «Ада» проходили в московском доме некоего Ипатова. Словно б уже тогда запредельные сущности подбирали к названию «Ипатьевский монастырь», колыбели династии, некий противовес, выраженный и фонетически, позже реализованный словосочетанием «подвал дома Ипатьева». Когда Государь Николай Александрович 2/15 марта 1917 года записал в дневник: «Кругом измена, и трусость, и обман!», – он мог иметь в виду не только генералов, думцев, союзников, но видеть и растерянность церковных иерархов...

«Первым революционером был дьявол!» – глядя в наставленный ему в лицо винтовочный ствол, вразумлял убийц священномученик Владимир (Богоявленский), митрополит Киевский 25 января 1918 года. Этот расстрел в Киеве станет чудовищной рифмой к памятномузаседанию Священного синода 26 февраля 1917 г., описанному князем Николаем Жеваховым. Был воскресный день. «Перед началом заседания, – пишет Жевахов, – указав Синоду на происходящее, я предложил его первенствующему члену, митрополиту Киевскому Владимиру, выпустить воззвание к населению, с тем, чтобы таковое было не только прочитано в церквах, но и расклеено на улицах. Намечая содержание воззвания и подчеркивая, что оно должно избегать общих мест, а касаться конкретных событий момента и являться грозным предупреждением Церкви, влекущим, в случае ослушания, церковную кару, я добавил, что Церковь не должна стоять в стороне от разыгрывающихся событий и что ее вразумляющий голос всегда уместен, а в данном случае даже необходим. – Это всегда так, – ответил митрополит. – Когда мы не нужны, тогда нас не замечают: а в момент опасности к нам первым обращаются за помощью. Я знал, – продолжает Жевахов, – что митрополит Владимир был обижен своим переводом из Петербурга в Киев. Однако такое сведение личных счетов в этот момент опасности, угрожавшей, быть может, всей России, показалось мне чудовищным…» Жевахов, исполнявший должность товарища обер-прокурора Священного синода свидетельствует, что католическая церковь сделала такое обращение к своим и «ни один католик, как было удостоверено впоследствии, не принимал участия в процессиях с красными флагами».

В тот же год, вслед за св. Владимиром, в России примут мученическую смерть ещё 12 епископов. Так начиналось восхождение России на Голгофу. Смысл произошедшего, кажется, не постигнут в полной мере и поныне, через 100 лет. Когда б на то не Божья воля, шла б Россия общепринятым путём. В кровавой Смуте XVII века Русь вымолила себе Царя. Когда же отказалась от клятвы предков, Царь ушёл. Пришла долгожданная весна революции, вскрылись реки. Но реки те были полны крови. Не царь, но народ нарушил клятву.