Песни и романсы А. Ф. Мерзлякова

В период работы над песнями и романсами окружение А. Ф. Мерзлякова существенно меняется: в нем появляются литератор-разночинец, переводчик З. А. Буринский, который, как и Мерзляков, был близким другом известного переводчика Н. И. Гнедича (в следующей главе факт приятельских отношений Мерзлякова и Гнедича окажется важным для нас), профессор и драматург Н. Н. Сандунов, в переводе которого в Москве играли «Разбойников» Шиллера, и композитор Д. Н. Кашин. С последним Мерзляков не только дружит, но и активно сотрудничает. Даниил Никитич Кашин (1770-1841) был крепостным композитором, который получил вольную в 1799 г. Этому, кстати говоря, поспособствовал Н. Сандунов, с семьей которого Кашин был в близких творческих отношениях.

Кашин сам собирал и записывал народные песни, а также писал музыку для песен Мерзлякова, которые имели большой успех у современников, хотя Лотман считал, что они «не свободны от влияния традиции романса и дворянской псевдонародной лирики конца XVIII — начала XIX веков»[39], а Белинский обнаруживал в них « чувствительные обмолвки » [40]против народности, но все же ценил их и главным признаком народности песен Мерзлякова считал то, что поэт отразил в своем творчестве щемящую русскую тоску. Лотман пишет о тандеме поэта и композитора так: «Как и для Мерзлякова, народная песня была для Кашина не только объектом научного изучения или художественной стилизации, но и воспринималась как непосредственное лирическое выражение душевных переживаний. <…> Созданная на основе русских народных мотивов музыка Кашина сливалась с текстами Мерзлякова в единое художественное целое».[41] Мерзляков перерабатывал записанные Кашиным песни, сохраняя зачины и концовки, но меняя центральную сюжетную часть, «чтобы подчеркнуть драматизм ситуации. Благополучная любовь заменяется изменой, свидание — разлукой».[42] Лотман обращает внимание читателя на то, что песни Кашина, которые перерабатывались Мерзляковым, сами не являются образцом фольклора, но «несут на себе черты влияния городского романса и, возможно, подверглись литературной обработке. Мерзляков снимает то, что противоречило его представлению о народной песне <…> и сгущает элементы народно-поэтической лексики: "грусть-злодейка", "забавушки — алы цветики", "сыр-бор", "печальная, победная головушка молодецкая"».[43]

Своеобразие песен Мерзлякова Лотман находит и в том, что «в качестве поэтических произведений они были рассчитаны не на декламацию, а на вокальное исполнение, причем мотив, как правило, брался из народной песни. Это придавало колорит народности даже тем произведениям, в которых, если исходить из одного текста, трудно уловить что-либо отличное от традиционной поэзии, от светского романса».[44] В качестве примера исследователь приводит текст «В час разлуки пастушок…», написанный на «голос», т.е. на мотив народной украинской песни «Ихав козак за Дунай». Впрочем, «надстройка» в виде заведомо известной мелодии к тексту была распространена еще в XVIII веке. Об этом пишет В. Е. Гусев: «Очень характерной тенденцией для поэзии второй половины XVIII века является создание стихотворений "на голос", то есть на мелодию уже популярных народных песен или полюбившихся романсов. Сами поэты, не дожидаясь, когда их стихи будут положены на музыку, предлагали читателю петь их, указывая образец».[45] В качестве примеров Гусев называет «Голубочку» Дмитриева (1792), «Реченьку» Нелединского-Мелецкого (1796) и др., так что назвать Мерзлякова новатором в этом случае нельзя.

В работе, посвященной поэтам карамзинской школы, Е. Н. Купреянова рассматривает песни и романсы Мерзлякова в контексте сентименталистской традиции и заключает, что «романсы Мерзлякова непосредственно продолжают традиции сентиментальной песни и прямо примыкают к песням Нелединского-Мелецкого и Дмитриева. Что же касается русской песни, то здесь Мерзляков явился в известной мере новатором».[46] Новаторство исследователь обнаруживает в «широком применении параллелизма — основного принципа образности народной поэзии»[47] и в разработанном Мерзляковым «белом хореическом акцентном стихе с дактилическим окончанием, имитирующем свободный стих народной песни»,[48] что, по мнению Лотмана, связано с тем, что «существенную роль в метрической системе песен Мерзлякова играло то обстоятельство, что они создавались как произведения для пения: ритмика мотива в значительной степени определяла и метрический рисунок текста».[49]

Вслед за Лотманом и Купреяновой С. А. Косякова определяет своеобразие песенной лирики А. Ф. Мерзлякова как «сочетание внутри одного произведения традиционно-фольклорного и индивидуально-творческого начал».[50] Этот эффект, по мнению исследователей, достигается Мерзляковым за счёт следующих приёмов: 1) дословный повтор зачина фольклорной песни, часто с иным тематическим продолжением, но схожим общим тоном (такова песня «Я не думала ни о чём в свете тужить…»); 2) заимствование мотивов с их последующей трансформацией; 3) использование рифмовки, которая не была свойственна фольклорной песне; 4) обращение к образному параллелизму, свойственному народной поэтике, обнаружение новых линий уподоблений. Особенно подробно Косякова разбирает песню «Среди долины ровныя…». Автор отмечает, что Мерзляков, критикуя зарождающийся на тот момент романтизм, создаёт «один из лучших образцов русской романтической поэзии».[51] Такая позиция аргументирована отношениями героя – «молодца» - с обществом, их противопоставлением. В данном тексте отмечены, также, патриотичность, не свойственная ранним «русским песням», и глубокий лиризм. Особенно ярко все это воплощено в последней строфе произведения:

Возьмите же всё золото,

Все почести назад;

Мне родину, мне милую,

Мне милой дайте взгляд!

Интересна и тема «социального момента» в песнях Мерзлякова. Косякова цитирует Розанова, отметившего, что у поэта «кроме двух сердец есть еще "люди" <…> Герои и героини большинства песен Мерзлякова – люди подневольные и зависимые».[52] Подобного, по словам Косяковой, мы не встретим ни у предшественников, ни у последователей жанра.

Песни и романсы Мерзлякова имели большой успех у современников, быстро запоминались и распространялись. Не случайно в драме Островского «Гроза» одну из самых известных песен А. Ф. Мерзлякова «Среди долины ровныя…» Кулигин исполняет в экспозиции, где описывается город Калинов, его природа и обитатели ̶ совершенно типичные русские люди. Известная певица тех лет Елизавета Семеновна Сандунова, жена актера Силы Сандунова и невестка вышеупомянутого близкого друга Мерзлякова Николая Сандунова, исполняла песни и романсы поэта на концертах.

«Одновременно с песнями, ̶ пишет Ю. М. Лотман, ̶ Мерзляков создает цикл стихотворений (таких, как "Пир", "Что есть жизнь? ", "Надгробная песнь З...... А......чу Буринскому"), в которых условные штампы элегической и романсной поэзии наполняются реальным, глубоко прочувствованным содержанием. Если лирика молодого Мерзлякова создает образ героя-борца, то теперь на смену ей приходит идеал труженика, обеспечивающего себе своими руками материальную независимость и ревниво оберегающего свое человеческое достоинство. Традиционный и уже банальный в эту эпоху образ "людей", от которых убегает автор, неожиданно приобретает черты вполне реального московского "света", в котором поэт-разночинец чувствует себя чужим».[53] Стихи этого цикла публиковались в 1808 году в журнале «Вестник Европы», который с 1805-го по 1830-й год издал не менее 77 текстов Мерзлякова разной жанровой принадлежности.[54]

После 1812 года наблюдается спад поэтической известности Мерзлякова. Студент Университета, слушавший курс А. Ф. Мерзлякова, в воспоминаниях своих писал следующее: «После французов многое переменилось в Москве. Общество не скоро устроилось <…> он [Мерзляков ̶ А. Ю. ] отвык от хорошего общества и попал в другое. Он ещё прежде был знаком с Семёном Васильевичем Смирновым (не с профессором, а с другим, который тоже был любитель литературы и перевёл "Разбойников" Шиллера), с Фёдором Ивановичем Ивановым, автором "Семейства Старичковых", и с некоторыми другими людьми не высокого круга. У них бывали литературные пирушки, и слабодушный Мерзляков привык к пуншу. <…> чувствуя, что стал уже принадлежать к другому кругу, и пристрастившись к гульбе, он, вероятно, уже и совестился появляться на прежних гостиных и отвык от хорошего общества. В то же время женился он на сестре этого Смирнова, Софье Васильевне. Без жены являться ему в прежних домах было неловко; ввести в этот круг жену не позволяло состояние финансов; таким образом, он совсем отвык от людей и мало-помалу сделался даже и нелюдим. Каждое утро начиналось у него пуншем, а после лекций, которые он читал вечером, он тотчас отправлялся в трактир, называемый "Певческим". Там была готова ему особая комната и пунш».[55]

Вероятно, такие перемены в социальной среде повлекли за собой ослабление свободолюбия поэта, которое, по мнению Лотмана, «причудливо сочеталось в творчестве Мерзлякова с глубокой ненавистью к паразитическому барству. Вместо гражданственной героики в его поэзии теперь выдвигается тема труда, "святая работа", как говорит он в идиллии "Рыбаки". Если прежде связью вселенной был свободолюбивый энтузиазм славы и братства, то теперь Мерзляков пишет космическую апологию труда».[56] В качестве примера исследователь приводит стихотворение 1825 года «Труд», в котором «созидающий труд скрепляет вселенную, его голос движет стихиями»:

От ветров четырех четыре трубны гласа

Беседуют с тобой, о смертный царь земли!

Се! лето, и весна, и осень златовласа,

И грозная зима тебе рекут: внемли!

Поэт умер в 1830 году в крайней степени бедности и казалось, что имя его больше не будет звучать в современной критике, однако изданный книгопродавцем Салаевым в том же году сборник «Песен и романсов» привлек внимание современников. Н. А. Полевой, известный литературный деятель и критик тех лет, опубликовал в «Московском телеграфе» критический отзыв на сборник Мерзлякова. В своей статье Полевой размышляет о личности Мерзлякова, ее колоссальном значении для «стариков» и неактуальности для молодого поколения. По словам критика, Мерзляков «был теоретиком умным и красноречивым, сражался с предрассудками и современными нелепостями неустрашимо <…> После Гнедича Омир Мерзлякова не для нас. Дезульер забыли и в подлиннике; на Горация, Виргилия смотрят иначе. О "Синаве" и "Россияде" не спорят; од торжественных вообще не читают - но виноват ли Мерзляков? Нет! вините его век, а литературной чести у него не отнимайте. Дай Бог, чтобы в наше время являлись свои Мерзляковы. Покажите нам хоть одного человека, который бы в наш век был тем, чем он был в свой век?»[57]

С этой точки зрения Полевой судит о песнях и романсах поэта как о явлении своего времени. В первую очередь критик отмечает ошибочность разделения произведений на песни и романсы, отмечая, что «"Жизнь смертных тяжелое бремя" и другие пьесы совсем не романсы. К 13 песням отнесены собственно в русском народном духе написанные пьесы».[58] Далее Полевой говорит, что после Жуковского и Пушкина любой стихотворец способен создать лучшие стихи и песни, чем те, что писал Мерзляков, но «прежде Мерзляков был выше всех других по искусным стихам».[59] Не осталось без внимание тонкое чувство прелести народных песен, отразившееся в стихах поэта, которое, впрочем, нередко «затушевывалось» в произведениях ради избавления от нестерпимого для того времени «мужичества» простонародной лирики. Заканчивает Полевой статью следующими словами: «Извиним все такие недостатки века и отдадим справедливость дарованию поэта. Иначе, хваля и презирая без отчета, мы будем несправедливы».[60]

«Песни и романсы» переиздавались в 1880 году, а в 1988 году вышло факсимильное издание сборника с приложением С. М. Магидсона, где описывается история его создания И. Г. Салаевым. В 1884 году в серии «Дешевая библиотека» была выпущена книга «Русские песни Мерзлякова и Цыганова», « связывающая двух авторов фольклорных имитаций, как бы в противовес другому объединенному изданию "песенников" ̶ "Полному собранию сочинений Нелединского-Мелецкого и Дельвига"».[61]

Мерзляков популяризовал жанр «русской песни» в литературе XIX века и вдохновил многих поэтов на его развитие. Непосредственным продолжателем Алексея Мерзлякова в этом жанре принято считать Алексея Васильевича Кольцова (1809-1842), который расширил и углубил элементы, сближающие жанр «русской песни» с подлинным крестьянским фольклором. Также, после Мерзлякова в этом жанре работали А. А. Дельвиг, Н. Г. Цыганов и другие поэты.

Переводы

Занимаясь вопросом поэзии А. Ф. Мерзлякова, нельзя не обратить внимания на переводческую деятельность, которая продолжалась на протяжении всей его творческой жизни. Мерзляков переводил произведения различных родов и жанров. Судя по известным нам переводам (случившимся в публикации или бывшим в проектах) Мерзляков владел французским, немецким, итальянским, древнегреческим языками и латынью в достаточной мере. Не лишним будет отметить, что биография «изрядного переводчика древних»[62] имеет такое же влияние на его переводы, какое и на рассмотренное нами ранее творчество. В данной главе мы по возможности заденем не только поэтические переводы, имея цель раскрыть и дополнить мировоззренческие установки автора.

Возвращаясь к Дружескому литературному обществу и раннему периоду деятельности Мерзлякова в целом, скажем о задуманном им, Андреем Тургеневым и Василием Жуковским переводе романа Гете «Страдания юного Вертера». Как пишет Н. Е. Никонова, «усвоив опыт и традиции карамзинизма, члены Дружеского литературного общества провозгласили новые ориентиры на пути достижения главной задачи – создания аутентичной русской литературы. Источником этого обновления, как известно, стало переключение фокуса с французской на немецкую художественную словесность, в которой друзья рассчитывали обрести соответствующие поэтические средства для выражения романтического миропонимания».[63] Перевод выполнялся с 1799 по 1802 год и остался в рукописях. Не сохранился перевод друзей «Коварства и любви» Шиллера, хотя творчество его вдохновляло молодых людей неимоверно. Немецкий поэт оказался для них «певцом попранной человеческой свободы и прав личности»,[64] потому неудивительным оказывается увлечение кружка шиллеровскими «Разбойниками» и существование проекта по переводу его поэмы «Дон Карлос», который, по всей видимости, не был воплощен. «Антифеодальные, демократические идеи XVIII века, ̶ заключает Лотман, ̶ воспринимались ведущей группой Дружеского литературного общества не в их непосредственном, наиболее последовательном варианте, представленном во Франции предреволюционной демократической философией, в России — Радищевым, но в форме бунтарства и свободомыслия, характерного для молодых Гете и Шиллера».[65]

Не менее важны для понимания творчества Мерзлякова его переводы из Тиртея, выполненные несколько позже и опубликованные в 1805 году в «Вестнике Европы». Они сыграли значительную роль в реализации лозунга создания героического искусства, возникшего еще в Дружеском литературном обществе, и во многом отразили идеал героизма, который друзья находили в спартанской культуре. Примечательно, что «создавая свои переводы из Тиртея, Мерзляков не был озабочен воссозданием духа подлинной античности. На это указывает то обстоятельство, что, владея греческим языком и будучи знаком с подлинным текстом, он за образец взял немецкий его перевод <…> Его интересовало другое — создание образцов русской героической поэзии, где в центре — образ "великого в мужах", который "пламенеет — завидной страстью встретить смерть"».[66] Таким образом, связь раннего оригинального творчества поэта, обзор которого мы совершили во второй главе, с интересами в сфере перевода не подлежит отрицанию.

«Идиллии Госпожи Дезульер» были опубликованы Мерзляковым отдельным небольшим изданием в 1807 году. Помимо самих идиллий в издание вошло предисловие переводчика, где описана непростая судьба Антуанетты Дезульер как человека и как писателя. Мерзляков зовет Дезульер «новой Сафой»,[67] отсылая читателя к известной древнегреческой поэтессе с острова Лесбос, стихи которой поэт также переводил. К сожалению, нам не удалось найти отзывы на данное издание, но заключить самостоятельное наблюдение, сопоставив год публикации и основную сферу интересов Мерзлякова в этот период оказалось несложно: в третьей главе данной работы мы говорили об успехах поэта в жанре «русской песни». Успехи эти связаны, в первую очередь, с тем, как тонко чувствовал автор народное самобытное начало крестьянской лирики. Касаясь же жанрового определения произведений госпожи Дезульер, мы обнаруживаем, что идиллия призвана изображать спокойную жизнь на лоне природы, тогда как произведения Дезульер «представляют собой горестные монологи»,[68] в которых «идеальный мир природы, к которому стремится воображение автора, резко противопоставлен человеческому миру».[69] Вероятно, это и оказалось интересным тогда для Мерзлякова-поэта.

Примерно в это же время, в 1808 году, выходят «Эклоги Публия Вергилия Назона» в переводе Мерзлякова. В предисловии «Нечто об эклоге» поэт размышляет о природе возникновения рабства. Лотман полагает, что «мысли автора статьи об эклоге были сосредоточены не столько на рабстве вообще, сколько на судьбе русского крестьянина».[70] В таком случае, тематическая связь с оригинальными «русскими песнями» поэта очевидна: в своих произведениях Мерзляков описывает горе подневольных людей, сочувствует им. Антикрепостническая тематика и тема свободы в целом близки А. Ф. Мерзлякову и в ранний период, и в следующий за ним этап развития жанра «русской песни» и романса.

«Приблизительно около 1806 года в отношении Мерзлякова к античной культуре намечаются перемены. Если в период создания переводов из Тиртея Мерзлякова интересовала главным образом политическая заостренность, гражданская направленность произведения, античный мир воспринимался сквозь призму условных героических представлений в духе XVIII века (поэтому он и мог, зная греческий язык, переводить с немецкого), то теперь позиция его меняется. Интерес к подлинной жизни древнего мира заставляет изучать систему стиха античных поэтов и искать пути ее адекватной передачи средствами русской поэзии <…> Литература древнего мира воспринималась им как народная <…> Однако реалистическое представление о том, что каждодневная жизненная практика является достойным предметом поэтического воспроизведения, было Мерзлякову чуждо. Обращение к античным поэтам давало в этом смысле возможность героизировать «низкую», практическую жизнь. Это определило особенность стиля переводов Мерзлякова, соединяющего славянизмы со словами бытового, простонародного характера».[71] Все эти замечания актуальны для «Подражаний и переводов из греческих и латинских стихотворцев А. Мерзлякова», опубликованных в 2-х частях в 1825-1826 гг. Над ними поэт работал длительное время и именно они считаются главным достоянием всего творческого пути Мерзлякова.

В «Подражания и переводы» вошли отрывки из Гомера, переводы Сафо, Феокрита, Тиртея и другие поэтические переводы древних, а также трагедии Эсхила, Эврипида, Софокла и отрывки из «Энеиды». Важным здесь оказывается использование Мерзляковым гекзаметра: это отсылает исследователей к его взаимоотношениям с другим известным переводчиком тех лет Гнедичем. Несмотря на то, что сегодня мы полагаем последнего отцом русского гекзаметра, современники не раз утверждали первенство в этом Мерзлякова. К примеру, М. А. Дмитриев писал: «Гекзаметры начал у нас вводить Мерзляков, а не Гнедич».[72] Однако, оба они в этом случае продолжали традицию Тредиаковского и Радищева.

Лотману кажутся любопытными в этом сборнике опыты Мерзлякова в «сафическом» размере. «В своих "народных песнях" Мерзляков еще очень робко пробует разнообразить традиционный силлабо-тонический стих тоникой, и стихи типа: "Я не думала ни о чем в свете тужить" были исключением. Именно в работе над переводами из Сафо Мерзляков приходит к отказу от силлабо-тоники, к тому тоническому размеру, который был охарактеризован Востоковым как присущий русской песне <…> Перевод из Сафо был впервые опубликован в 1826 году, и Мерзляков, видимо, учитывал рассуждения Востокова, сознательно сближая античную поэзию с системой, осознаваемой им как русская, народно-поэтическая <…> Интонационное приближение к русской народной песне поддерживалось и подбором лексики и фразеологии: "красовитые воробушки", "не круши мой дух", "ударяючи крылами", "что сгрустилася"».[73]

В том же 1825 году Н. А. Полевой издал в журнале «Московский телеграф» рецензию на первую часть сборника «Подражаний и переводов», отметив их значимость для современного русского читателя, который, по мнению критика, уделяет мало внимания античной литературе, тогда как «истинно-просвещенный литератор должен соединить в своем образовании полную систему всеобщей литературы и из идеала изящного, соображенного с опытом веков, извлечь наконец правила и образцы, которым должно следовать».[74] Большая часть данной рецензии посвящена вступительной статье Мерзлякова «О начале и духе древней трагедии», в которой переводчик активно размышляет над целями и задачами перевода античных произведений. О самих же произведениях сказано весьма мало и лишь в грамматическом ключе, который не представляет для нас большого интереса.

Одним из самых важных трудов для поэта был перевод с итальянского «Освобожденного Иерусалима» Тассо, вышедший в 1828 году, но начатый еще в середине 10-х годов. Мерзляков, не принимавший карамзинизм и в последствии романтизм, обращался в создании своей поэзии к традиции XVIII века. По мнению Лотмана, эта архаичность оказалось наиболее заметна именно в «Освобожденном Иерусалиме», что не могло сделать его популярным на момент издания.

Таким образом, мы можем сделать вывод, что переводы Мерзлякова не заслужили такого же весомого признания, какое получили его песни и романсы, однако их публикации в журналах и сборниках не оставались без внимания.

 

 

Заключение

Итак, выше был совершен обзор научных и критических исследований поэзии А. Ф. Мерзлякова. Также, представлена попытка отразить эволюцию поэтического творчества посредством изучения биографии поэта и его публикаций. Корпус лирики Мерзлякова невелик, что позволило рассмотреть большинство прижизненных и посмертных публикаций.

В ходе работы очевидными стали некоторые пробелы в изучении поэзии Мерзлякова: 1) мало изучена лирика, не относящаяся к трем главным направлениям, затронутым в основной части нашей работы. Если оды, песни и переводы освещены в критике и исследованиях ученых, то жанр послания, к примеру, и другие второстепенные жанры остаются в тени; 2) до сих пор не проведена граница между «русскими песнями» и романсами Мерзлякова на научной почве, тогда как при публикации сборника «Песен и романсов» в 1830 г. поэт сам разделил свои лирические тексты данного направления на два различных жанра, что мы и видим в заглавии книги; 3) несмотря на немалое количество отзывов на различные переводы Мерзлякова, отдельных исследований данной сферы интересов автора проведено не было, т.е. труда, который излагал бы периодизацию и принципы перевода, жанры, темы и прочее не существует; 4) единственный существующий сборник стихов, составленный Ю. М. Лотманом, включает в себя не все произведения поэта и не отражает в полной мере специфику его творчества, а также содержит множество библиографических ошибок, что вызывает трудности при поиске опубликованных в периодике произведений Мерзлякова или упомянутых Лотманом статей других ученых.

Остро стоит вопрос и о значении творчества А. Ф. Мерзлякова для последующего поколения поэтов: если влияние песен на последователей сомнений не вызывает и освещается критикой и исследованиями, то с одической и переводной лирикой дело обстоит иначе. Необходимость определить их роль в литературном процессе существует.

Мерзляков-поэт может быть интересен не только как автор различных в жанровом отношении текстов, но и как близкий друг или же добрый приятель таких известных современников как Жуковский, Батюшков, братья Тургеневы и др. Отдельных работ о взаимовлиянии Мерзлякова с кем-то из его товарищей не существует, тогда как влияние этого не столь известного поэта на более именитых не вызывает сомнений. Современники по большей части признавали талант Мерзлякова: А. С. Пушкин, к примеру, писал в письме Плетневу от 26 марта 1831 года, что Мерзляков «добрый пьяница, задохнувшийся в университетской атмосфере»[75]. Вместе с тем, менее известным оказалось стихотворное послание, обнаруженное в бумагах П. А. Каратыгина в начале 80-х годов XIX века, где имя Мерзлякова упоминается наряду с именами Карамзина, Крылова, Жуковского:

У нас Тит Ливий ̶ Карамзин,

Паш Федр ̶ Крылов,

Тибулл ̶ Жуковский,

Варрон, Витрувий ̶ Каразин,

А Дионисий ̶ Каченовский!

Проперций ̶ томный Мерзляков.

«В сознании Пушкина, ̶ пишет Мильман, ̶ Мерзляков, таким образом, имел два лика - поэта, которому он отдавал дань уважения, и критика - адепта классицизма, являющего собой фигуру явно одиозную».[76]

Поэтическое творчество ̶ лишь одна из сторон словесной деятельности А. Ф. Мерзлякова. Многие современники помнят его, прежде всего, как блестящего оратора, профессора Императорского Московского университета, чьи лекции отличались высоким уровнем импровизации, а также как критика, чьи разборы современных российских авторов получали разную оценку, но все же занимали важное место в отечественной критике и до сих пор остаются одними из самых знаменитых в этой области. Определенную степень актуальности или, по крайней мере, значимости эстетической позиции Мерзлякова можно подтвердить переизданием в 1974 году «Русских эстетических трактатов первой трети XIX в.» под редакцией М. Ф. Овсянникова, куда вошли самые значимые работы Мерзлякова. Также, о продолжительном интересе к эстетическим взглядам автора говорит диссертация В. Г. Мильмана 1984-го года, в которой подробно рассматриваются становление Мерзлякова-критика, основные его работы и их влияние на русскую литературу.

Таким образом, приходим к выводу, что личность А. Ф. Мерзлякова изучена далеко не полно. Исследование поэзии автора может иметь важное значение для русского литературоведения в целом и для понимания развития русской лирики XIX-го века в частности.

 

 

 

6. Библиография

Отдельные издания

1. «Настройте, музы восхищенны…» // Всерадостный глас благодарения московских муз вседержавному монарху россов Александру I, торжественно произнесенный апреля 1 дня за изъявленное его императорским величеством всемилостевейшее к ним благоволение в высочайших к начальникам Московского университета рескриптах от 4 апреля сего 1801 года. М., 1801.

2. Слава // Стихотворение. В Губернской типографии у А. Решетникова. М., 1801.

3. Стихи на восшествие на престол государя Александра I // Стихи на восшествие на престол государя Александра I. М., 1801.

4. Хор «Кого сретают музы…» // Торжественные речи в полувековой императорского Московского университета юбилей, говоренные в большой аудитории оного июня 30 дня, 1805 г. М., 1805.

5. Ода премудрости // Торжественные речи в полувековой императорского Московского университета юбилей, говоренные в большой аудитории оного июня 30 дня, 1805 года. М., 1805.

6. Идиллии госпожи Дезульер, переведены А. Мерзляковым. М., 1807.

7. Эклоги Публия Вергилия Марона, переведенные А. Мерзляковым, профессором императорского Московского университета. М., 1807.

8. Хор, петый в торжественном собрании императорского Московского университета, июня 30 дня 1808 года // Торжественные речи, говоренные в публичном собрании императорского Московского университета, июня 30 дня 1808 г. М., 1808.

9. Подражания и переводы из греческих и латинских стихотворцев А. Мерзлякова: В 2 ч. М., 1825-1826.

10. Гений отечества и музы // Речи, произнесенные в торжественном собрании императорского Московского университета, июля 5 дня, 1828 года. М., 1828.

11. Освобожденный Иерусалим. М., 1828.

12. Песни и романсы А. Мерзлякова. М., 1830.

13. Мерзляков А. Ф. Стихотворения. Л., 1958.

Журнальные публикации

1. Ода, сочиненная Пермского главного народного училища тринадцатилетним учеником Алексеем Мерзляковым, который, кроме сего училища, нигде инде ни воспитания, ни учения не имел // Российский магазин. М., 1792. Ч. 1.

2. Истинный герой // Приятное и полезное препровождение времени. 1796. Ч. 10. С. 255-256.

3. Ночь // Приятное и полезное препровождение времени. 1796. Ч. 10. С. 155.

4. Старец во гробе // Приятное и полезное препровождение времени. 1796. Ч. 17. С.

5. Росс // Приятное и полезное препровождение времени. 1797. Ч. 13. С. 143-144.

6. Великие явления на севере // Приятное и полезное препровождение времени. 1797. Ч. 13. С. 309-316.

7. Ратное поле // Приятное и полезное препровождение времени. 1797. Ч. 14. С. 164-173.

8. К протекшему 1796 году // Приятное и полезное препровождение времени. 1797. Ч. 14. С. 175-176.

9. Милон // Приятное и полезное препровождение времени. 1797. Ч. 14. С. 219-223.

10. Гений дружества // Приятное и полезное препровождение времени. 1798. Ч. 17. С. 141-144.

11. Мое утешение // Приятное и полезное препровождение времени. 1798. Ч. 17. С. 157-160.

12. К Уралу // Приятное и полезное препровождение времени. 1798. Ч. 17. С. 173-176.

13. Невинность // Приятное и полезное препровождение времени. 1798. Ч. 17. С. 187-192.

14. Лаура и Сельмар // Приятное и полезное препровождение времени. 1798. Ч. 18. С. 141-143.

15. Ракетка // Приятное и полезное препровождение времени. 1798. Ч. 18. С.

16. Утешение в печали // Приятное и полезное препровождение времени. 1798. Ч. 18. С.

17. Стихотворец // Приятное и полезное препровождение времени. 1798. Ч. 18. С. 174-175.

18. Больному. другу И. А. Л-у // Приятное и полезное препровождение времени. 1798. Ч. 18. С.

19. Гимн непостижимому // Утренняя заря. 1803. № 2.

20. Сельская элегия // Вестник Европы. 1805. Ч. 20. № 6. С. 130-133.

21. Чувство в разлуке // Вестник Европы. 1805. Ч. 21. № 9. С. 43-44.

22. Тень Кукова на острове Овги-ги // Утренняя заря. М., 1805. Кн. 4. С. 254-263.

23. Ода на разрушение Вавилона // Вестник Европы. 1805. Ч. 21. № 11. С. 171-175.

24. Мячковский курган // Вестник Европы. 1805. Ч. 22. № 13. С. 56-59.

25. Галл // Вестник Европы. 1805. Ч. 23. № 18. С. 124-130.

26. Гимн непостижимому // Вестник Европы. 1805. Ч. 23. № 20. С. 273-279.

27. Тиртеевы оды // Вестник Европы. 1805. Ч. 24. № 21. С. 29-40.

28. Утро // Утренняя заря. 1805. № 4.

29. Стихи на победу русских над французами при Кремсе (Сочинены по получении первого известия в Москве) // Вестник Европы. 1805. Ч. 24. № 23. С. 238-240.

30. Идиллии Из Дезульер // Вестник Европы. 1806. Ч. 25. № 1. С. 22-

31. Сравнение Спарты с Афинами // Вестник Европы. 1806. Ч. 25. № 1.
С. 30-31.

32. К Лауре за клависином: (Из Шиллера) // Вестник Европы. 1806. Ч. 25. № 2. С. 112-114.

33. Торжество Александрово, или Сила музыки // Вестник Европы. 1806. Ч. 25. № 4. С. 273-279.

34. К несчастию // Вестник Европы. 1806. Ч. 25. № 5. С. 50-52.

35. К Элизе // Вестник Европы. 1806. Ч. 26. № 6. С. 107-110.

36. Элегия: («Страдания любви разлукой облегчатся!..») // Вестник Европы. 1806. Ч. 27. № 9. С. 22-26.

37. Титир и Мелибей // Вестник Европы. 1806. Ч. 27. № 10. С. 99-105.

38. Алексис // Вестник Европы. 1806. Ч. 27. № 11. С. 281-286.

39. Велизарий Романс // Вестник Европы. 1806. Ч. 28. № 14. С. 115-116.

40. К ней (Рондо): («Меня любила ты – я жизнью веселился…») // Вестник Европы. 1806. Ч. 28. № 15. С. 196.

41. Дуэт: (На голос известной малороссийской песни: «Ихав козак за Дунай») // Вестник Европы. 1806. Ч. 28. № 15. С. 197-199.

42. Сцена из Эсхиловой трагедии, называемой: Семь вождей под Фивами // Вестник Европы. 1806. Ч. 29. № 17. С. 41-46.

43. Бессмертие // Вестник Европы. 1806. Ч. 29. № 18. С. 116.

44. Ах, девица-красавица!.. // Журнал отечественной музыки на 1806 год, издаваемый Д. Кашиным. М., 1806. № 4. С. 12.

45. «Ах, что ж ты, голубчик…» // Журнал отечественной музыки на 1806 год, издаваемый Д. Кашиным. М., 1806. № 5. С. 5.

46. «Чернобровый, черноглазый…» // Журнал отечественной музыки на 1806 год, издаваемый Д. Кашиным. М., 1806. № 4. С. 8-9.

47. Ода на новый год // Московские ведомости. 1807. № 1. С.

48. К Элизе: (От которой не получал очень долго стихов своих, взятых для прочтения) // Аглая. 1808. Ч. 2. № 1. С. 74-78.

49. К Элизе: (Когда она сердилась на Амура) // Аглая. 1808. Ч. 2. № 2.
С. 85-87.

50. К друзьям: (На смерть А. И. Тургенева) // Вестник Европы. 1808. Ч. 37. № 2. С. 145-148.

51. К Элизе: («Когда б я был любим, о милая, тобою…») // Вестник Европы. 1808. Ч. 37. № 3. С. 237-238.

52. Смерть Поликсены: (Отрывок из Эврипидовой трагедии: Гекуба) // Вестник Европы. 1808. Ч. 37. № 4. С. 283-301.

53. К неизвестной певице, которой приятный голос часто слышу, но которой никогда не видал в лице // Вестник Европы. 1808. Ч. 38. № 5. С. 13-17.

54. Отрывок из Альцесты, Эврипидовой трагедии: (Приготовления к смерти и разлука с семейством) // Вестник Европы. 1808. Ч. 38. № 7. С. 197-206.

55. Улисс у Алкиноя // Вестник Европы. 1808. Ч. 38. № 7. С. 223-229.

56. Олинт и Софрония: (Эпизод из Тасса [Освобожденный Иерусалим]) // Вестник Европы. 1808. Ч. 38. № 8. С. 279-292.

57. Что есть жизнь?: (Песня в кругу друзей) // Вестник Европы. 1808. Ч. 39. № 9. С. 50-53.

58. К Элизе, которая страждет продожительною болезнию // Вестник Европы. 1808. Ч. 39. № 10 С. 103-105.

59. Адской совет: (Отрывок из Тассова Иерусалима) // Вестник Европы. 1808. Ч. 39. № 11 С. 160-167.

60. Надгробная песнь З…. А…чу Буринскому: (Сочиненная в день его погребения и петая в собрании друзей его) // Вестник Европы. 1808. Ч. 40. № 13. С. 56-58.

61. Низос и Эвриал // Вестник Европы. 1808. Ч. 41. № 20. С. 252-268.

62. Призывание Каллиопы на берега Непрядвы // Вестник Европы. 1808. Ч. 42. № 22. С. 109-112.

63. К Фортуне // Вестник Европы. 1808. Ч. 42. № 24. С. 254-256.

64. Природа-учитель // Утренняя заря. 1808. № 6.

65. Урок от матери // Друг детей. 1809. Ч. 2. № 7. С. 371-377.

66. Хор детей маленькой Наташе // Друг детей. 1809. Ч. 3. № 10. С. 237-246.

67. Утро // Друг детей. 1809. Ч. 3. № 12. С. 449-452.

68. Дидона: (Посвящено Элизе) // Вестник Европы. 1809. Ч. 43. № 2. С. 87.

69. Дидона: (Окончание) // Вестник Европы. 1809. Ч. 43. № 3. С. 172-193.

70. Амур в первые минуты разлуки своей с Душенькою: (Лирическая поэма) // Вестник Европы. 1809. Ч. 45. № 10. С. 91-121.

71. На высочайшее прибытие его императорского величества в Москву 6го декабря 1809 // Вестник Европы. 1809. Ч. 48. № 24. С. 298-301.

72. Его императорскому величеству от верноподданных воспитанников Благородного пансиона, учрежденного при Императорском Московском университете // Вестник Европы. 1809. Ч. 48. № 24. С. 301-302.

73. Послы египетские (Из II книги Тассова Иерусалима) // Вестник Европы. 1810. Ч. 49. № 2. С. 106-116.

74. Из Тассова Освобожденного Иерусалима: (Песнь третья) // Вестник Европы. 1810. Ч. 51. № 12. C. 274-296.

75. Селадон и Амелия // Вестник Европы. 1810. Ч. 54. № 24. С. 290-292.

76. Две песни // Вестник Европы. 1811. Ч. 55. № 2. С. 92-94.

77. К Амуру // Вестник Европы. 1811. Ч. 55. № 2. С. 95.

78. На семь колечек // Вестник Европы. 1811. Ч. 55. № 2. С. 95.

79. Единоборство Танкреда с Аргантом: (Отрывок из VI книги Тассова Иерусалима) // Вестник Европы. 1811. Ч. 56. № 5. С. 33-42.

80. К Неере // Вестник Европы. 1811. Ч. 57. № 10. С. 112-114.

8. К Лиле // Вестник Европы. 1811. Ч. 57. № 11. С. 191-192.

82. Хор детей маленькой Наташе // Вестник Европы. 1811. Ч. 58. № 13.
С. 11-18.

83. Благость // Вестник Европы. 1811. Ч. 59. № 17. С. 12-15.

84. Песнь Моисеева по прехождении Черного моря // Вестник Европы. 1811. Ч. 59. № 18. С. 173-175.

85. Разлука и Любовь // Вестник Европы. 1812. Ч. 62. № 6. С. 98-101.

86. Благотворителю московских муз: [П. Г. Демидову] // Вестник Европы. 1812. Ч. 62. № 7. С. 161-167.

87. К Каллиопе. Благодеяния муз: (Ода) // Вестник Европы. 1812. Ч. 63. № 9. С. 3-7.

88. Обеты россиан, или Храм российской славы // Труды Общества любителей русской словесности. М., 1812. Ч. 1. С. 3-23.

89. От Пенелопы к Улиссу // Труды Общества любителей русской словесности. 1812. Ч. 2. С. 80-87.

90. Песнь IX, из Тассова Освобожденного Иерусалима // Труды Общества любителей русской словесности. 1812. Ч. 2. С. 80-87.

91. К князю Дмитрию Михайловичу Голицыну, основателю и учредителю Голицынской больницы // Труды