Происхождение рифмы в Европе

Появление рифмы в поэзии европейских народов выяснено не вполне; предполагалось, что она перешла сюда из семитической поэзии, где она очень употребительна, через испанских арабов, в VIII веке; но едва ли возможно настаивать на этом после знакомства с латинской поэзией первых веков до Рождества Христова. Уже у Овидия, Вергилия, Горация встречаются рифмы, которые нельзя считать случайными. Весьма вероятно, что рифма, известная римским классикам и бывшая у них в пренебрежении, как ненужная игрушка, получила значение у второстепенных поэтов упадка, обращавших исключительное внимание на игру формальными ухищрениями. К тому же вытеснение строго метрического стихосложения элементами стихосложения тонического требовало более явственного разграничения отдельных стихов, что достигалось рифмой.

В стихах христианских поэтов IV века Амвросия Медиоланского и Пруденция ассонансы переходят иногда в полнозвучные рифмы. Однако рифмы в полной мере ввёл в латинские стихи вV веке поэт Седулий, который и был тем «глухим ребёнком» и «сумасшедшим негром», которых Поль Верлен считал изобретателем рифмы.

Первое сплошь рифмованное произведение — латинские «Instructiones» Коммодиана (270 н.э.); здесь по всему стихотворению проходит одна рифма. Рифма разнообразная и изменяющаяся с каждым двустишием появляется в так называемом леонинском гекзаметре, где первое полустишие рифмует с концом; затем с 600 года мы находим её в церковной латинской поэзии, где с800 года она становится обязательной и откуда переходит в светскую поэзию романских, а затем и германских народов.

В кельтской поэзии

В кельтской (ирландской и валлийской) поэзии генезис рифмы, возможно, происходил независимо от латинского влияния.

Рифма характерна уже для древнейших валлийских текстов, однако их датировка представляет существенные затруднения. Так, сохранившиеся копии поэмы «Гододдин» на основании палеографических данных датируются IX веком, однако после работ классика валлийской филологии Ивора Уильямса общепринято отнесение почти всего ее текста, а также некоторых произведений, приписываемых Талиесину, к VI веку. В таком случае валлийская рифма — обусловленная фиксированным ударением на последнем (с IX или XI века — на предпоследнем) слоге — является самой ранней систематически употребляемой рифмой в Европе.

В ирландской поэзии рифма начинает систематически использоваться в стихотворных генеалогиях, датируемых на основании языковых данных VII века, что также свидетельствует об «опережении» континентальных тенденций. Ударение в древнеирландском языке было жёстко зафиксировано на первой корневой морфеме, и главным средством организации ранних стихотворных текстов были аллитерационные ряды. Во многих стихотворениях, однако, видна тенденция к завершению строки трёхсложным словом (к нему могло приравниваться двусложное слово с консонантным кластером посередине, возникшим в результате выпадения гласной из-за синкопы). Калверт Уоткинс считает данный трёхсложный каданс наследием индоевропейской системы стихосложения. Этот тезис является спорным, однако изосиллабический исход многих строк, по-видимому, способствовал развитию рифмы, несмотря на начальное ударение.

«Кельтская рифма», характерная как для ирландской, так и для валлийской поэзии (в последней, однако, для неё принято название odl Wyddeleg, «ирландская рифма»), была весьма свободной: между собой рифмовались все гласные, глухие и звонкие варианты согласных (k/g, t/d, p/b), плавные и носовые (r/l, m/n), и даже согласные, подвергшиеся и не подвергшиеся различным мутациям, характерным для кельтских языков (b/bh[v]/mb[m], t/th[θ], d/dh[ð], m/mh[v], с[k]/ch[x] и т. д.). Схожим образом была устроена и аллитерация.

Для древнейшей валлийской поэзии наряду с «кельтской» наиболее характерна точная рифма (odl); встречается и неточная рифма proest, где в рифмующихся слогах допускалось различие гласных или дифтонгов, но не согласных.

В германской поэзии

В немецкую поэзию рифма введена под влиянием романских форм. «Вкрадчивые итальянские или французские мелодии попадали в Германию, и немецкие поэты подставляли к ним немецкие тексты, как позднее делали это миннезингеры и поэты Возрождения; с такими мелодиями, песнями и танцами пришла и рифма. В первый раз мы знакомимся с ней на верхнем Рейне, откуда она первоначально, вероятно, и распространилась» (Шерер). Первое большое немецкое произведение в рифмованных стихах — сводное Евангелие («Krist») Отфрида (868). В дальнейшем развитии стихотворной поэзии рифма то опускалась до вычурного и неестественного украшения, с извращением слов (мейстергезанг, учёная поэзия XVII века), то совершенно отвергалась (Бодмер, Брейтингер, Пира, Клопшток), пока Лессинг и особенно Гёте не восстановили, теоретически и практически, её высокое значение.

Во французской поэзии

Судьбы рифмы во французской поэзии были связаны с литературными движениями, придававшими форме особое значение. Уже Ронсар и Дю Белле, не увлекаясь несвойственным французскому языку метрическим стихом, избегали нерифмованных стихов, требуя рифмы точной, богатой, но отнюдь не изысканной, и запрещая жертвовать ей счастливым оборотом или точностью выражения. Малерб предъявил рифме ещё более строгие требования: он воспрещал рифмы лёгкие и банальные — запрет, который нашёл столь блестящее применение в стихах его современников и ещё более в поэзии романтизма. Важностью рифмы в французском — силлабическом — стихосложении обусловлена строгость в её применении, неизвестная другим языкам: здесь — несмотря на полное созвучие — воспрещается рифмовать множественное число с единственным, слово, кончающееся гласной, со словом, оканчивающимся согласной (canot и domino, connus и parvenu) и т. п.

В русской поэзии

Русскому языку рифма свойственна в высокой степени; чтобы убедиться, что она не является здесь элементом заимствованным, достаточно обратить внимание на произведения народного творчества. Если примеры рифмы, исключительно глагольной, в богатырском эпосе можно считать случайными, то этого никак нельзя сказать о рифме в лирике и особенно в таких древних народных произведениях, как пословицы, загадки, заговоры, где отсутствие рифмы — редкое исключение. «Искусственная» стихотворная поэзия, испытавшая влияние западных образцов, с самого начала — в киевских «виршах» — должна была держаться рифмы уже потому, что этого требует силлабическая система стихосложения. Тредьяковский думал, пока держался старой системы, что русскому языку свойственны одни лишь женские рифмы, «так как красота русского стиха непременно требует, чтобы созвучие двух рифм всегда чувствовалось на предпоследнем слоге». Лишь для строф или стансов он ввёл «смешанные рифмы, похожие во всем с теми, которые есть у французов и немцев». В этом случае он обратился к польскому стихосложению, «которое почти одинаково с нашим, за исключением некоторых частностей — и тем не менее оно допускает столько же рифму непрерывную, сколько и так называемую смешанную, и в этом отношении такая смесь не противна нежности уха» (французское письмо к Штелину, 1736). Из драматических произведений Тредьяковский решительно изгонял рифму: «Что есть драма? Разговор. Но природно ль есть то собеседование, кое непрестанно оканчивается женской рифмой, как на го́ре — мо́ре, и мужской, как на увы́ — вдовы́». Это рассуждение блестяще опровергнуто бессмертными рифмами «Горя от ума».