Глава III : Откровение Эмелин

Вернемся к тридцатилетнему Сигурду. За несколько часов он преодолел парк Франка, улицу Святости, улицу Штирнера и к вечеру достиг парка Гегеля, где сейчас остановились бомж Диоген и его друзья: Кратет, Гиппархия и Моним. Диоген был самым знаменитым бомжом в городе во многом благодаря своим странностям. Он совершал невероятные поступки и говорил невероятные слова, сохраняя при этом полную рассудительность. Его борода и волосы были в два раза короче, чем у Сигурда, но бомжевал Диоген гораздо дольше. В его хитрых глазах отражались все новые и новые жертвы его слов и поступков, которыми он, подобно огненному бичу, обжигал жителей Аранео. На его плечах висела большая и грязная тряпка до самой земли: её он называл плащом. Больше ничего на туловище он не носил, часто красуясь своей худобой и показывая кубики пресса. К счастью, ноги Диогена закрывали широкие штаны, которые, судя по всему, были на несколько размеров больше, чем надо.

Диоген вышел на охоту. Он искал неподготовленных жертв, которые все еще не видели его коронный номер. Наконец-то он нашел их! Мама с маленькой девочкой. Диоген встал перед ними, эффектно скинул плащ, спустил штаны и начал неистово мастурбировать. Такие представления он устраивал с завидной регулярностью, а полицейские уже не обращали на это внимание.

Мама закрыла девочке глаза, а потом они убежали. Диоген засмеялся.

– Эх, если бы и голод можно было утолить, только потирая живот!

Сигурд подошел к нему, стараясь не смотреть на то, что бомж делал руками в области промежности. Диоген обрадовался, увидев старого знакомого. Будто бы ни в чем не бывало, он спросил, продолжая делать свое черное дело:

– Кёниг, ты ли это? Борода-то длинная, как у Карла Маркса. Такое впечатление, что ты сейчас изобретешь коммунизм.

Сигурд кивнул.

– Да, это я. Здравствуй.

– О, желаешь здоровья бомжу. Смешной ты парень, Кёниг. Очень смешной.

– А ты не мог бы прекратить?

– Ты про что?

Филолог показал на то, что Диоген делал руками.

– Ах-ха! Ты про это! Прости, для меня это такое же обычное занятие, как для многих ходить на работу.

Диоген надел штаны и накинул плащ. В итоге оба бомжа удалились вглубь парка, куда обычные люди почти никогда не добирались. Там занималась любовью вышеупомянутая парочка: Кратет и Гиппархия, а Моним сидел к ним спиной. Диоген и Сигурд сели напротив Монима прямо на землю.

Диоген спросил:

– Что тебя привело ко мне, друг мой, Кёниг?

– Ох, даже трудно описать. Я видел, как толстый мужик убил другого мужика. А потом меня хотела убить знакомая мне женщина.

Моним поднял бровь и поинтересовался:

– Что за женщина? Хотя, какая разница? Во всех историях, которые я слышал, женщины хотели кого-то убить.

Сигурд покачал головой.

– Ты ничего не понял. Сейчас, следует начать с самого начала. Вчера я нашел бутылку пива. Её хозяин щедро оставил мне четверть этого благородного напитка. Напиться до беспамятства не получилось бы, но в качестве снотворного вполне…

 

***

 

Лев Богданович Корольков сидел в своем кабинете, украшенном портретами всех президентов страны. Там были: Ельцин, Путин, Путин, Медведев, Путин, Путин и еще один Путин. Этот многоголовый президентский змей будто бы со всех сторон наблюдал за тем, что делает депутат. Эмелин вошла внутрь, Лев прокричал, закрыв на компьютере маджонг и открыв рабочие документы:

– Вообще-то, я занят!

Эмелин взяла стул, поставила его напротив стола мужа и села.

– Вообще-то, у меня срочное дело. Помнишь того бомжа?

– Которого ты не смогла пристрелить?

– Да. Я тебе не сказала то, что должна была сказать. Я знаю его.

– Ты знаешь бомжей, гы-гы-гы.

– Не смешно. Я знала его, когда мы были детьми.

– И как же ты узнала в бомже своего друга, краля?

– Все просто. У моего друга были уникальные глаза.

– О, уникальные глаза! Какая романтика, краля. Думаешь, он такой один с такими глазами?

Эмелин холодно заглянула в глаза Льву.

– У него гетерохромия.

– Гетеро-, гомо – это что-то из этой области? Гы-гы-гы.

– Гетерохромия – это когда у человека Левый и правый глаза разного цвета. Тем более, цвет его двух разных глаз был очень выраженный. Это невозможно ни забыть, ни перепутать. И вероятность совпадения очень мала. Один глаз у него карий. И не просто карий. А рубиново-карий. Другой глаз то ли серо-голубой, то ли аквамариновый, но он настолько яркий и красивый, что не похож на другие голубые глаза. Как думаешь, могут ли вообще такие вещи совпасть?

– О, краля, и как же зовут твоего друга детства?

– Сигурд Кёниг.

– Замечательно, – протянул Корольков, – теперь мы знаем, кого искать. А чего сразу не сказала, сахарная моя?

Эмелин объяснила:

– Я долго думала. И воспоминания нахлынули. Но потом я представила, что будет, если он расскажет все полиции. Как я поняла, он слышал и самую интересную часть нашего разговора с Сержем. И видел, как я шла к нему с пистолетом, чтобы убить.

Лев Богданович встал.

– Не бойся, краля. Сейчас сделаем звоночек и все исправим.

 

***

 

Диоген почесал затылок, а потом потянулся в штаны, но Моним остановил его.

– Эх, Кёниг, – начал бомж-нудист, – проблемы у тебя, конечно, большие. Но найти бомжа – это тяжелая работа. Сам понимаешь. У многих нет имен, только клички. Каждый из бомжей – это гражданин в себе, как у Канта.

Сигурд кивнул.

– Так и есть. Но если они начнут искать…

– То найдут кучу бородатых бомжей. Никто не знает твоего имени и фамилии.

– Ты знаешь.

Диоген улыбнулся.

– Ты ж Филолог. Все знают тебя под этой кличкой. Если спросят, мол, где Филолог? Я отвечу, мол, вот он. А если спросят, где Сигурд Кёниг, я просто пожму плечами.

Моним кивнул.

– Входя в наше священное сообщество, дружок, теряешь свое прежнее имя и заслуги. Для нас, бомжей, важно кто ты на самом деле. Имена и корочки, опыт работы и прочая чепуха – это оставь для дурачков, живущих в социальной иллюзии. Вот если бы тебе назвали чей-то ИНН и попросили найти этого человека, что бы ты сделал?

Филолог ответил:

– Пожал бы плечами.

– Вот! То же и с твоим именем. Для нас ты Филолог, потому что читаешь книги. Потому что, когда ты подходишь к помойке, то в первую очередь берешь книги почитать, если они там, конечно, есть. Потому ты Филолог. Это твоя суть. А все остальное – да насрать нам.

Диоген улыбнулся.

– Моним прав, дружочек. В мире бомжей все настоящие. Те, кто в душе конченый алкоголик и собака, тот становится законченным алкоголиком и собакой, а тот, кто хочет читать книги, тот ищет книги. Любые. Не для того, чтобы кому-то нравится, а для того, чтобы самому было приятно. Общество наполнено лицемерами. Там алкоголики не пьют, чтобы нравиться другим, а дураки читают, но не становятся умнее. Мы видим людей насквозь. И называем их так, как их следовало бы называть. Вот ты Филолог.

 

***

 

Винсент Вуд – пожилой преподаватель по филологии, лишившийся по несчастному случаю правой ноги до самого колена, посему он использовал протез, как у пирата, и трость. Обыкновенно пятидесятивосьмилетний преподаватель носил красно-синюю клетчатую рубашку с короткими рукавами. Он сидел на кухне своей квартиры, думая о вечном, и курил, периодически потирая бородку и усики.

На кухню вошла невысокая девушка в красивом изумрудном платье. У нее были черные кудрявые волосы и большие глаза. Её звали Октавия Елизарова и было ей двадцать семь лет. Девушка села напротив Винсента и улыбнулась.

– Как поживаешь, любимый?

– Отлично. Лучше обычного. Я тут погрузился в прочтение стихотворений Гёте. Вроде бы, обычная лирика, но такая замечательная.

Октавия промолчала. Винсент продолжил:

– Люблю литературу, дорогая моя. В ней столько великой мудрости! Многие даже не ведают, как велика литература. Впрочем, ты знаешь. Ты училась у меня много лет и в итоге наши уроки перешли в любовь.

– Да.

– Ах, как я люблю тебя за немногословность. Знаешь, многим людям её не хватает. Так часто пустые и глупые люди болтают, но ты, мудрая моя возлюбленная, молчишь, когда тебе нечего сказать. Это так замечательно.

– Да, любимый.

– Ох, сколько же глупостей говорит говорливый! Ему хочется только говорить и говорить! Говорить и говорить! Никогда не замолкает дурак, потому что он любит болтать. Ему лишь бы поговорить. Такие вот дураки люди, которые любят болтать.

– Да, конечно.

– Потому я и люблю тебя, мой драгоценный цветочек. За твое молчание, за твою покорность! Нет никого, кто заслуживал бы любви, больше тебя. И я рад, что ты принимаешь мою любовь, принимаешь поэзию моего сердца.

 

***

 

Через несколько часов Кратет и Гиппархия закончили заниматься любовью, оделись и сели к остальным бомжам. Сигурд поинтересовался:

– Как у них получилось так долго?

Кратет улыбнулся.

– Время не проблема, когда у тебя есть силы и любовь.

Сигурд кивнул.

– Возможно, ты прав. Но силы у тебя откуда?

– Ах, еда вокруг нас. Даже искать особо не нужно. А если есть еда, то остальные силы добываются в духовной жизни. Скажи ему, милая.

Гиппархия кивнула.

– Истинно так, милый. Не наличием дома определяется духовная сила, а содержанием человека, его умом и добродетелью.

Диоген засмеялся.

– Знаешь, Кёниг, ты будто бы не с нами был все это время. Когда ты ушел в самоволку, сразу стал деградировать. Опустился до пива. Мы вот совсем не пьем. Тем более, пиво. От вина я бы не отказался, но кто даст бездомному вино? А пиво – это поило для скота. Таким даже животных поить стыдно. Хоть у тебя и нет дома, но ты должен уважать себя. Ты должен бороться за себя, за свой внутренний мир, за свое тело.

Сигурд спросил:

– Бороться, даже когда я бомж?

– Особенно когда ты бомж, Кёниг. У тебя когда-нибудь был дом?

– Конечно.

– Нет, что ты как ребенок! Я про другой дом. Я про дом, к которому ты был привязан духом.

– Такого не было.

– Тогда ты всегда был бомжом, бездомным. Вся разница в том, что раньше ты владел крышей над головой. Крыша – это хорошо и комфортно, но как отсутствие обычной крыши может навредить твоей душе? Никак. Ты сам портишь себя. Не давай себе уничтожать себя – это главное правило жизни.

 

***

 

Лимузин-хаммер на всех парах мчался на северо-восток Аранео, где находилась улица Поэзии. Эмелин поинтересовалась у мужа:

– Опять обратишься к Кристоферу?

Лев кивнул.

– Да, краля, конечно. Он профессионал. И никогда меня не подводил. Не будем же мы сами искать твоего Зигурда Конигэ.

– Сигурда Кёнига.

– Ой, да плевать мне, как звали твоих бывших хахалей, краля.

Эмелин задумалась.

– Как вообще так получилось, что известный поэт Кристофер Герра стал преступником?

– Хах, история, наверное, интересная, но мне плевать. Давно это было. И я, кажется, руку приложил. Пусть каждый решает, чем ему заниматься. Герра поставляет отличных убийц. Он их сам готовит, сам снаряжает. Крутой мужик. Мировой. Помню, была тут банда гопников. Их какой-то зек возглавлял. Так вот, Герра вышел читать стихи у него под окном. Стихи были настолько злые и неприятные, что зек выбежал на улицу с автоматом, где его и расстреляли люди Герры. Понимаешь, в чем проблема гопников?

– Хм, даже не хочу об этом задумываться.

– Гопники живут по понятиям. Они тупые пацаны, у которых в голове есть алкоритм.

– Алгоритм.

– И он тоже. Понимаешь, тупой преступник – это хреново. Он предсказуем. И его легко спровоцировать.

– Ах, все, сейчас ты будешь читать мне лекцию о преступности.

– Все, проехали.

Эмелин выглянула в окно и задумалась.

– Как бы могла сложиться моя жизнь, если бы у нас с Сигурдом все получилось? Я бы не стала женой преступника. Не совершила бы множество неприятных дел. И в свои двадцать шесть не… Да, это было мерзко. Но кем бы я тогда стала? Домохозяйкой? А он бы не стал бездомным? Этот жирный кусок дерьма хочет контролировать всю мою жизнь. Он заставляет меня делать ужасные вещи, и я не могу отказаться. Через мой бизнес он отмывает свои грязные деньги, полученные на взятках. А всех недовольных он убивает. Некоторых даже приходилось убивать мне самой. Как же я ненавижу тебя, тупого свина. Лев Корольков. Какой ты Лев? Обычный свин, но для меня очень выгодный свин.

Эмелин тяжело выдохнула и сказала:

– Знаешь, у нас тяжелые отношения.

Лев засмеялся:

– Гы-гы-гы, краля, ну чего ты? Все же хорошо.

– Я пошла с пистолетом на человека, будто бы инстинктивно. Чтобы не было свидетеля убийства. Я была готова застрелить его. Со мной что-то не так. Так не должно быть.

– Ну, краля, хватит. Это все не люди. Понимаешь? Это грязь у наших ног. Они ничего не сделают и ничего не добьются. Они просто грязные и тупые холопы. Хуже животных. Втаптывать в грязь таких надо. И стрелять, чтобы не мучились. Знаешь, краля, вот едешь на лошади, а она падает без сил. И ты понимаешь, что она не может ехать дальше. И она будет лежать на земле и умрет от голода. Знаешь, что сделает хороший барин? Пристрелит лошадь. То же и с людьми. Бесполезных и тупых людей надо отстреливать. И на них можно наживаться. Эти создания сами позволяют это делать, гы-гы-гы. И пусть позволяют. Хорошо живется депутату, если народ глуп и недальновиден.

– Ты очень суров.

– Гы-гы-гы, не суров я, а правдив, краля. Все эти бомжи, нищие и преступники, которых я просил тебя убивать, все они ничего не стоят. Только проблемы могли нам доставить. И потратить наши деньги. Ты ведь любишь деньги.

– Люблю.

– И я люблю. Как говорил мой папочка-генерал, важнее родины и безопасности народа только личное материальное благополучие! Ну, и про сыночка своего он, конечно же, не забыл. Сначала он дал мне бизнес и отмывал через него деньги, а потом сделал чиновником. Может быть и ты, краля, скоро станешь министром или даже президентом!

Глава IV: Друзья детства

Вернемся в прошлое, когда Сигурду было шесть лет, а остриженной налысо Эмелин всего пять. Жили они на улице Маркса-Энгельса-Ленина относительно недалеко и хорошо знали друг друга, поскольку их семьи долгое время дружили. Эмелин была лысой и довольно озлобленной девочкой, а Сигурд наивным веселым длинноволосым мальчиком. Он носил кофту с изображением Человека-паука, а она – мальчишеский спортивный костюм. В таком раннем возрасте Сигурд был больше похож на девочку, а Эмелин, не уступавшая ему в размерах, на мальчика.

Дети нередко играли в парке Шекспира, находящегося внутри улицы Маркса-Энгельса-Ленина и часто, гуляя, добирались до пруда Шиллера, где можно было встретить прекрасных лебедей. Однажды маленький Сигурд и Эмелин сидели на берегу пруда, смотря то на воду, то на лебедей, то друг на друга.

Эмелин озлоблено сказала:

– Посворачивать бы шеи этим гусакам.

Сигурд улыбнулся.

– Это лебеди. И зачем сворачивать им шеи?

Эмелин задумалась.

– Им хорошо. А мне плохо.

– Опять отец?

– Да. Избил меня. И побрил.

– Он плохой человек.

– Знаю. Он ужасный человек. Иногда мне хочется пробраться в его с мамой спальню, а потом вогнать ему кухонный нож в горло.

– Не злись, пожалуйста. Ты же хорошая девочка.

– Хорошая… Тебе не понять.

– Мой отец умер. Сначала он выбил матери зубы, потом попал в аварию. Он был плохим человеком.

– Но ты хранишь его ручку. Я выбрасываю все подарки отца. Потому что я его ненавижу. Ты своего отца не ненавидишь. Любишь даже. Я вот по твоим глазам…

Девочка замолчала. Сигурд спросил:

– Что?

Эмелин, смотрящая в его глаза, ответила:

– Никогда не смотрела в твои глаза. Они такие…

– Разные?

– Интересные. Красноватый и голубоватый. Ого. Красота.

Сигурд отвернулся.

– Не смотри так…

– Почему?

– Я стесняюсь.

– Стесняешься самых красивых глаз в мире?

Сигурд покачал головой.

– Все так пялятся, когда видят мои глаза. Неприятное чувство. Очень неприятное.

 

***

 

Сигурд и Эмелин нашли в парке Шиллера две метровые палки и начали фехтовать друг с другом. Эмелин не уступала Сигурду. В своем воображении дети сражались, словно настоящие рыцари, обучаемые искусству войны с самого детства. Воображение корректировало все неправильные шаги, ускоряло медленные движения и делало неловкие выпады вершиной мастерства. Игра – особая детская медитация, которая преображает мир вокруг них. То же чувствовали Сигурд и Эмелин, видевшие вокруг себя не деревья, а стены замка. В игре они были не детьми, а воинами.

Сигурд прокричал:

– Сдавайся!

Эмелин ответила:

– Никогда! Я присягнула королю на верность! Я первая женщина-рыцарь в этих краях!

– Первая и последняя, если не сдашься!

Меч просвистел над головой Эмелин. Она увернулась и нанесла свой удар в живот Сигурда. В реальности мальчик еле почувствовал касание, а в воображении он был серьезно ранен. Сэр Сигурд упал на одно колено. Эмелин выбила меч из его рук и приставила лезвие к шее.

– Ты проиграл!

Сигурд кивнул.

– Так и есть. Но я прошу милости.

Эмелин засмеялась. Её смех был довольно злобен для маленькой пятилетней девочки. Казалось, что она была маньяком со стажем.

– Никогда. Никакой милости. Никакой пощады. Я великая Эмелин! Мое имя прославится в веках, потому что я убью тебя, Сэр Сигурд.

Девочка занесла меч, готовясь отсечь голову своего противника. Взмах. Но маленький Кёниг сильно откинулся назад и избежал попадания. После он сделал кувырок в сторону и подхватил меч. В воображении этот кувырок был выполнен будто бы гимнастом, а вот в реальности лопатка мальчика прокатилась по какому-то твердому корню, после чего очень сильно болела. Сигурд не показывал боли. Он заблокировал очередной удар Эмелин и оттолкнул её назад, перейдя из обороны в нападение.

Взмах. Эмелин блокировала. Еще взмах. Эмелин отступила. Сигурд выбил меч из её рук, но девочка не растерялась. Она сделала два шага вперед, схватила Сигурда за запястье вооруженной руки, а после свободной рукой будто бы ударила его по шее. Сигурд упал, делая вид, что он задыхается. Через некоторое время он как будто бы умер.

 

***

 

После очередной игры Сигурд и Эмелин сидели на берегу пруда. Сигурд засмеялся.

– Как ты это делаешь?

– Что делаю?

– Ну, побеждаешь меня. Я мальчик. И я сильнее тебя.

– Ты слабее. И ты всегда медлишь.

– Так тебе пять лет. Все девочки в пять лет слабее меня!

– Хах, а вот и нет.

– А вот и да.

– А вот и нет! Ты худой и слабый.

– Сама слабая.

– Нет, сам слабый!

И спорили он так до вечера, пытаясь выяснить на словах, кто же из них сильнее. Факты, безусловно, были на стороне маленькой Эмелин. Она не знала поражений с самого их знакомства. И это было обусловлено тем, что она была намного жестче, чем Сигурд. И она совершенно не боялась причинить ему боль. Сигурд же постоянно останавливал себя, если дело касалось боли Эмелин, но сам выходил из воображаемых боев с реальными синяками, что, впрочем, обычное дело для детских игр.

Глава V: Диоген Аранейский

Вернемся к тридцатилетнему Сигурду. Сквозь парк Гегеля протекала небольшая речка, в которой бомжи по привычке купались. Купались они, конечно, голышом. Большинство из них, например, Диоген, в принципе не носили нижнего белья. Купались все, кроме Сигурда. Он сидел в своем черном пальто и парился на солнце. Кратет и Гиппархия целовались. Моним плавал в одиночестве, а Диоген по своей старой привычке делал непотребные вещи, которых, благо, было не видно, но движение плеча все выдавало.

Диоген прокричал:

– Эй, Кёниг, ныряй к нам!

Сигурд покачал головой.

– Не хочу мочиться! Я не грязный. Последний раз мылся месяц назад!

А для бомжа мыться раз в месяц – это уже громадное достижение. Некоторые бы сказали, что Кёниг моется раз в месяц, как царь, и в чем-то они были бы правы, только вот мылся он не в царских банях, а в такой вот реке. И после каждого купания ему приходилось бороться с усилившимся насморком и кашлем.

Диоген продолжал настаивать:

– Кёниг, да чего ты?! Пошли к нам! Вода теплая!

Сигурд посмотрел на него.

– Знаешь, Диоген, а лечить меня кто будет?!

Диоген рассмеялся.

– Лечить! Кёниг, ты тут шутки шутишь! Может быть, тебе выписать бомжатский медицинский полис?! А где вы живете, господин Кёниг? А где придется. Иногда в парке Гегеля, иногда в парке Кропоткина, а когда сильно прижмет, то переезжаю в Большой парк Щедровицкого!

Моним перебил Диогена:

– Старый дурак! Хватит! Сколько можно издеваться над Филологом?!

Диоген повернулся к Мониму.

– Столько, сколько нужно. Он наш гость. И мы должны его развлекать. Тебе не кажется?

 

***

 

Через несколько часов после купания началась охота. Диоген выслеживал жертву, чтобы ошарашить её своим фирменным приемом. Сигурд и Моним наблюдали со стороны, а Кратет и Гиппархия вернулись к занятиям любовью. По одной из дорог парка ехал маленький мальчик. Диоген хитро улыбнулся. Он вышел на дорогу, эффектно скинул плащ, спустил штаны и начала мастурбировать. Мальчик был настолько ошарашен, что, сворачивая с дороги, чуть не врезался в дерево. Вид ненормального бородатого мужчины очень сильно испугал его. Когда мальчик уехал, Диоген оделся и подсел к Мониму и Сигурду.

Сигурд спросил:

– Зачем ты это делаешь?

Диоген усмехнулся.

– Кёниг, понимаешь, все человечество находится под гнетом христианских предрассудков. Даже атеисты. Знаешь, Кёниг, есть благо, а есть зло, но есть еще и вещи, которые нейтральны ко злу и благу. Христианство вот считает, что мастурбация – зло, но это не так. Я пытаюсь показать людям, что в этом нет ничего такого. Я хочу показать, что ничего у меня не отсохнет, если я буду делать это даже на людях.

– Но, как мне кажется, урок в итоге не усвоен.

Диоген засмеялся.

– Конечно, сначала все в шоке. Они пытаются позабыть увиденное. Но именно шок в итоге изменит их мировоззрение. Тогда хотя бы появляется шанс. Их с детства учили презирать обнаженное тело или, хуже того, относиться к телу, как к чему-то сакральному, скрытому. Они прячут свои тела под одеждами, думая, что обнажение – это отвратительно и грязно, но в этом нет ничего отвратительного и грязного. Эти люди, которые считают грязным обнажение, предают, ненавидят, воруют, завидуют – и делают прочие плохие вещи, как ни в чем ни бывало, а вот вид мастурбирующего мужика заставляет их краснеть и закрывать глаза. Кёниг, это нормально?

– Хм, не знаю. Я сам воспитан так, что мне неприятно смотреть на то, что ты делаешь.

– Кёниг, люди слишком много внимания уделяют незначительным вещам. Уж лучше шок и просветление, чем вечное заблуждение. Уж лучше освободиться от предрассудков обнаженного тела, чем следовать им до самого конца. Такова моя философия.

 

***

 

Через пару часов Кратет и Гиппархия успокоились. Укрывшись грязным изорванным пледом, они лежали на траве и смотрели на заходящее солнце. Гиппархия улыбнулась.

– Любимый, как же прекрасно, что мы вместе. Нет ничего важнее нашей любви.

Кратет кивнул.

– Конечно, нет. Даже без крыши над головой, любовь все еще имеет смысл. С любимым рай в шалаше?

Гиппархия продолжила:

– С любимым рай и без шалаша.

– Помнишь, как я тебя нашел?

– Да. Ты пришел ко мне домой. Отец хотел прогнать тебя, но ты сразу же влюбил меня своими прекрасными речами. Я поняла, что хочу быть с тобой. Я поняла, что хочу вести твой образ жизни. Я захотела освободиться от общества, чтобы наша любовь наконец-то стала такой, какой должна была стать. Абсолютной.

Кратет кивнул.

– Общество запрещает любить по-настоящему. Оно разделяет. Для него семья – это лишь ячейка, еще один институт. Для него семья – это разновидность работы. Так и ходят люди с одной работы на другую, страдая и изнывая. Их любовь в такой системе постепенно сходит на нет. Они начинают ненавидеть своих возлюбленных так же сильно, как они ненавидят свою работу. Только абсолютная любовь может стать залогом абсолютной семьи, а такая любовь возможна только за границами общественного устройства.

Гиппархия поцеловала Кратета.

– Ты всегда говоришь такие мудрые вещи! Как же я люблю твою мудрость!

– А я люблю твою мудрость. Иначе не было бы у нас любви. Настоящая любовь – это когда двое видят друг в друге мудрость и взаимно любят её. Все остальное – страсть и похоть.

 

***

 

Диоген смотрел на звезды. Небо было безоблачным. Сигурд подошел к нему и облокотился на дерево. Диоген, стоя к нему спиной, поинтересовался:

– Кёниг, чего не спится?

Сигурд уверенно пояснил:

– Я не сплю по ночам. Моя охота начинается ночью.

– О, ты из ночных бомжей. Настоящий ночной дозор. В ночи летят таинственные вороны и грабят алкашей. Кёниг, я же предлагал тебе присоединиться к моим людям.

Сигурд грустно посмотрел на небо.

– Вы странные.

– Просто мы не делаем то, что делают другие бомжи. Мы живем своей жизнью, у нас свои нравственные устои, и мы, можно сказать, счастливы. Мы хотим доказать, что можно оставаться счастливыми даже без крыши над головой.

Сигурд опустил взгляд.

– Знаешь, я мог бы стать кандидатом филологических наук, а потом преподавать.

– Ты уже рассказывал, Кёниг. Я знаю, что ты один из умнейших людей в этом городе. И да, ты оказался здесь, потому что судьба была несправедлива. Знаешь, я даже уверен, что так и есть. К большинству бездомных судьба была несправедлива. Многие люди со способностями, образом мыслей и привычками бомжей, нередко занимают какие-то высокие позиции в обществе, в то время, как лучших людей иногда выкидывает из социальной системы.

– И что с этим делать?

– Жить, Кёниг. Жить. Ты потерял все, что казалось тебе важным.

– И все еще кажется.

– Самый лучший способ – освободиться от этого. Посмотри на нас. Мы живем своей жизнью, помогаем друг другу, радуемся, смеемся, что-то делаем. Мы живем. И я считаю, что моя жизнь, жизнь Кратета, Гиппархии, Монима – она лучше, чем жизнь подавляющего большинства людей из городского общества. Да, мы прячемся в парках. Да, наше пропитание зависит от случая. Но что такое голод и отсутствие крыши над головой по сравнению с рабством, когда ты вынужден работать пять дней в неделю на бессмысленной работе, исполняя бессмысленные обязанности? Что это за жизнь такая, когда она вся занята? Ответь мне, Кёниг.

– Ты утрируешь. Работа занимает не так много времени.

– О, Кёниг, если бы все было так просто. В идеале, конечно же, у многих людей остается время. Они отработали, вышли с работы, через пять минут – дома. А что делать, если ты работаешь на другом конце города? Час едешь на работу, час – обратно. Минус два часа. Так еще и работа от восьми до двенадцати часов. Двенадцать плюс два – четырнадцать. Так еще и люди спят где-то по восемь часов. Восемь плюс четырнадцать – двадцать два. В сутках двадцать четыре часа. Вычтем из двадцати четырех двадцать два – остается два часа. На что они уходят?

– Ты взял худший вариант. Если у человека восемь часов на работу, то у него в итоге остается шесть часов.

– Ага-ага, только ты вычти из этих шести часов такие вещи, как чистка зубов, умывание, готовка, уборка, туалет, время на засыпание. Что у тебя останется? Да ничего, Кёниг. Это жизнь раба. Хотя эти рабы не считают себя рабами. Они смотрят на нас свысока, думая, что их достижения чего-то стоят. Ницше говорил…

– Всякий, кто не может посвятить себе две трети времени должен быть признан рабом.

– О, Кёниг, ты знаешь Ницше. Молодец. Мы посвящаем себе все время. Я, Моним, Кратет и Гиппархия. Не замечательно ли это?

Сигуд задумался.

– Сложно сказать.

 

***

 

Диоген и Моним проснулись ранним утром. Кратет, Гиппархия и Сигурд спали под одним пледом. Диоген посмотрел на Сигурда, а потом отвернулся.

– Знаешь, Моним, он не один из нас.

Моним усмехнулся.

– Помнишь, как я стал бомжом?

– Ты считал, что все мнения достойны презрения. Существует только одна истина. И нужно стремиться к ней. Потому ты с трудом находил общий язык с другими людьми.

– Верно. И потому я взял кличку Моним. В честь античного философа киника.

Диоген кивнул.

– А я взял кличку Диоген по похожим соображениям. В итоге мы с тобой нашли друг друга. Кратет и Гиппархия на самом деле Паша и Маша. Им понравилась история любви двух греческих философов. Мы живем в нашем выдуманном свободном мире с выдуманными именами. И каково тебе?

Моним пожал плечами.

– Иногда тяжело, но в целом прекрасно. Мы не настоящие, но это хорошо. Ничто не настоящее. Обычные люди живут в искусственном мире. Все их общество – это вселенная фантазий. В нем нет ничего настоящего. Они создают иллюзорные системы, иллюзорные должности, дают друг другу иллюзорную плату и играют вокруг иллюзии денег так, будто бы она что-то значит. Они не помогают нуждающимся, если у них нет этих иллюзорных денег, а если у кого деньги есть, то даже если он не нуждается, они будут вылизывать ему задницу. Чем такое установление общества отличается от детской игры?

Диоген усмехнулся.

– Жестокостью. Фантазия может быть очень жестока, если в нее поверить. Люди, верящие всеми силами в свои иллюзии, становятся крайне опасными. Они начинают думать, будто бы знают, кто и какой судьбы заслуживает. А в иллюзиях живут практически все, но только некоторые осознают это. Я бы даже сказал, что осознают это единицы.

– Ну, многие думают, что другие живут в иллюзиях, а сами они будто бы контролируют свои иллюзии.

– Это тоже наивность, Моним.

– Охотно соглашусь.

Глава VI: Большая игра

Сигурд и Эмелин много месяцев играли в парке вместе. Они бились на мечах и устраивали перестрелки, используя в качестве оружия ветки. Игры были очень активными и требовали от детей неплохой фантазии. Однажды Сигурд принес в парк свои рисунки, которые очень понравились Эмелин. Мальчик нарисовал себя и её в довольно странных футуристичных доспехах. Она спросила:

– Что это?

– Это? Мы! И у нас будет большая игра!

– Большая игра?

– Да. Большая игра. Самая важная из всех игр!

– И что в ней такого важного?

– Ну, мы будем играть несколько дней! Я придумал! Придумал целый мир!

– Ничего себе… И что в этом мире?

– Мы.

– И все?

Сигурд задумался.

– Конечно, нет. Много всяких монстров. Города, расы, как в ММО.

– О, ММО, люблю их!

– Вот, сейчас мы попробуем в такое вживую поиграть! Правила простые! Оружие может быть как огнестрельным, так и холодным! Вот! И еще мы можем отбивать пули и бластеры мечами, потому что мы быстрые и сильные.

– Ого! Интересно.

– Да, мне тоже нравится!

 

***

 

Дети погрузились в новую игру. Они бегали по лесу, воображая себя могущественными героями, которые могли отбивать пули. Они воображали себя взрослыми, красивыми и сильными. Эмелин видела себя с длинными волосами, а Сигурд в воображении дорисовывал себе бородку. Так ему казалось мужественнее.

Сначала мальчик рисовал монстров, а потом дети сражались с ними. Монстры, конечно, были невидимыми и создавались лишь воображением детей. Стоит отметить и то, что воображали они одних и тех же монстров по-разному, но если бы разные представления мешали людям играть вместе, то разве могло бы возникнуть общество?

Сигурд рисовал без цвета и рисовал довольно коряво, потому все его рисунки приходилось значительно додумывать. Цвет кожи монстров, многие значительные и незначительные нюансы, звуки, издаваемые ими – Эмелин и Сигурд воображали все это по-своему.

В битве с очередным монстром им пришлось попотеть. Как оказалось, у монстра, придуманного Сигурдом, была непробиваемая броня. Герои бегали вокруг чудовища, пытаясь пробить броню, но все безуспешно. Сигурд рванул вперед. Эмелин прокричала:

– Осторожно, иначе он тебя убьет!

Из-за дерева выглянул взрослый. Дети сразу перестали играть и начали делать вид, что просто гуляют. Когда взрослый ушел, Эмелин вновь прокричала:

– Осторожно, иначе он тебя убьет!

Сигурд кивнул и встал в боевую стойку. Монстр будто бы ударил под ноги Сигурда своими щупальцами. Герой перепрыгнул. Эмелин напала на монстра сзади и пробила его броню. Чудовище было побеждено. Дети радостно сошлись и обняли друг друга.

 

***

 

На следующий день Эмелин решила разыграть все еще сложнее. Она устала от монстров и прочей чепухи. Ей хотелось снова победить Сигурда. Дети с «мечами» наперевес шли за новым монстром, но Эмелин вдруг остановилась и поправила воображаемые волосы. Сигурд развернулся.

– Что такое, Эми?

Девочка ответила:

– Это конец. Я устала прислуживать тебе. Сейчас мы сразимся. Насмерть.

Сигурд покачал головой.

– Но я не хочу! Мы друзья! Что ты делаешь?

Эмелин ударила товарища. Сигурд еле-еле блокировал удар. Началось сражение. Эмелин сражалась как никогда, но и Сигурд не отставал. Дети бились очень активно и, в некотором смысле, даже озлобленно. Их палки-мечи свистели рядом с лицами. Одно попадание могло отправить любого из них на тот свет, но они не замечали этого в задоре и игровом гневе.

В итоге Эмелин сбила Сигурда с ног и приставила меч к его горлу.

– Ты опять проиграл.

 

***

 

После большой игры дети уселись у пруда. Эмелин спросила:

– Тебе не больно?

Сигурд пожал плечами.

– Нет, но синяк останется.

– Прости. Я сильно ударила тебя.

– Ничего. Было весело. Редко бывает так весело.

Эмелин кивнула.

– Да. Очень редко. Хорошо ты придумал с рисунками. Давай так играть все время.

Сигурд опустил взгляд.

– Скоро нам в школу. Будем взрослыми. Нельзя будет играть.

– С чего ты взял?

– Я вижу. Во что играют первоклашки? В футболы.

– Эх, не понимаю, как в это можно играть.

– Да. Игра для даунов. Но в нее нельзя будет не играть.

– Я девочка. Мне можно.

– А я мальчик. Меня уже зовут играть в футбол. Каждый день зовут. А я не умею и не хочу играть в эту глупую игру.

– Хм. Так не играй. Мы можем вместе играть до самой старости.

– До старости?

– Да. Не думаю, что нам надоест.

Сигурд улыбнулся.

– Ты права. Вместе. Будем играть вечно.

– Вечно.

– И никогда не остановимся…

– Никогда.

– Но что про нас скажут взрослые?

– Пусть говорят. Это не наше дело. Они все глупые.

– Все глупые.

– И ничего не понимают.

– Ничего.

Сигурд встал и посмотрел на небо.

– Знаешь, Эмелин, мне очень хорошо.

Эмелин улыбнулась.

– Мне тоже. Очень-очень хорошо. Мы отлично поиграли. Завтра поиграем еще?

Сигурд кивнул.

– Конечно. Мы теперь будем играть каждый день до старости. Лучше не представить!

Эмелин смотрела на мечтательного Сигурда и заряжалась от него доброй энергией. Сиругд тоже находил в Эмелин источник для вдохновения. С каждым днем он рисовал все больше и больше придумывал, чтобы вместе со своей лучшей подругой отвлечься от ужасов взрослого мира, ожидающих их дома.