Баку – с февраля месяца 1909 года по июнь 1910 года

Когда я приехала в Баку, то оказалось, что там не только были остатки с-ровской организации, а там была огромная организация, совершенно еще сохранившаяся. Ее не коснулись глубоко ни административная репрессия, ни азефовщина, в смысле ее организационного разоружения. Организация была настолько сильна, что тот или иной арест в периферии моментально наполнялся из резервов ее; в верхах чувствовались недостатки в работниках – интеллигентах, но это последнее уже стало бытовым явлением во всех организациях Партии.

Около Исполнительного Комитета активно работающих и несущих ответственные функции было свыше ста человек с-ров.

За полтора годы нашей работы и моего пребывания в этой организации не было ни одного обыска (кроме как у Курима), ни одного провала среди этой группы лиц. Мы так сомкнулись, сжались и спрятались под влиянием азефовщины в подполье, что проникнуть провокатору было трудно. За это время наша работа достигла колоссальных размеров, небывалых в смысле издательских достижений, небывалых в смысле того количества пропагандистов, которых мы провели через наши партийные семинарии и небывалой в смысле нашего фактического господства среди промысловой демократии.

В своем описании партийной работы в Баку, отчасти буду придерживаться моей корреспонденции из Баку, напечатанной в № 31 «Знамени труда». Корреспонденции уже писала в Москве, куда пришлось уехать после грандиозного провала нашей типографии.

Наша типография блестяще просуществовала полтора года, ее оборудование позволило приступить к печатанию номера «Знамени труда» для Центрального Комитета. Это был номер 25-ый. Арест типографии случился почти накануне первого мая. В типографии кроме отпечатанного номера «Знамя Труда» в 3-х тысячах экземплярах были взяты первомайские прокламации, в десятках тысяч экземплярах.

 Вместе с ними был взят текст прокламации, написанный мною. В ту же ночь почти у всех активно работающих были обыски. Был обыск в квартире Постникова, где я жила.

По уходе полиции мы ликвидировали квартиру и почти все активно работающие перешли на нелегальное положение.

Путь, каким была раскрыта типография извне, был гениальный, если можно так выразиться, о нем я буду рассказывать позднее.

 

-

Главным вершителем дел в Баку был Совет бакинской организации, он выбирал Исполнительный Комитет, который и орудовал в организации.

В Исполнительном Комитете работали М.Н. Успенская, С.П. Постников, рабочий Тихомолов – кличка «Тихомолыч», Виктор нелегальный, Фома нелегальный и дядя Коля – полулегальный. По обсуждению моей кандидатуры меня кооптировали в Комитет.

В Областном Комитете работали: М.А. Сундукианц, Степан Степанян Сако, Леван и, кажется, Петрович.

Прежде, чем сделать описательный облик названных мною лиц, которые мне не были раньше знакомы, я расскажу о том настроении, которое было тогда в Баку.

Худшего душевного состояния, которое мы переживали тогда, и представить себе нельзя. Мы только что получили и прочли №15 «Знамени Труда» от февраля месяца 1909 года, посвященный целиком делам Азефа. Из него мы узнали подробно всю историю Азефа.

Правда, все мы прекрасно понимали всю важность этого несчастного события в жизни Партии и, хотя отлично знали, что нелегко и так быстро изживется оно и что надо запастись долгим терпением, но все же всем нам крайне тяжело было пережить всю эту трагедию.

Собственно говоря, мы – периферия и с ней вся Партия только сейчас полностью переживала эту провокацию и жестоко терзалась ею. Моральный удар был нанесен нам в самое сердце. Мы видели, как инфекция азефовщины распространялась все глубже и глубже.

Даже сейчас в 1925-ом году, когда проскользнули сведения – слухи, еще нигде не опубликованные о том, как по-мещански скромно, с немецкой женой, кончил свою карьеру Азеф и умер у себя на постели, невольно начинаешь волноваться, вспоминая «азефовщину».

В этом же номере «Знамени Труда» мы узнаем от Рутенберга подробно историю с Гапоном. То, что скрывалось от широких кругов Партии и что вместе с азефовским нарывом вскрылось – было глубоко грустно и противно…

Снова всплывает имя провокатора Татарова, как невинной жертвы; говорили об ужасной расправе с ним ножом. Может быть, это легенда с ножом легла в роман Андрея Белого «Петербург», где одно лицо зарезает толстого провокатора ножом у него на даче.

И действительно надо было иметь в то время здравый разум и чистое сердце, чтобы не попасть в водоворот партийных страстей. Нас, конечно, спасала связь с огромной партийной организацией и дело, которому мы служили не первый год. Но все-таки и мы к каждому известию или к новому провалу в организации того или иного города относились судорожно и нетерпеливо.

Часто успокаивая других и желая поддержать бодрость в партии, мы сами не были богаты бодростью.

 

***

После конференции активных работников, которая состоялась в первые дни моего приезда, мы стали подготовлять районы к созыву Совета организации. В это время приезжает Борис Михайлович (Александр Алексеевич Ховрин) как уполномоченный Ц.К. с тем, чтобы мы произвели выборы на V Совет Партии. Просил действовать скорей. Действительно надо было действовать спешно и мы собираем ускоренным темпом совет организации и выбираем делегатом на Совет Партии Сергея Порфирьевича Постникова, который под фамилией Поспелов выступает на Совете.

До Совета организации на конференции работников мы вынесли ободряющую резолюцию Ц.К. вообще, но это не мешало нам в ней торопить верху к созыву скорейшего Совета Партии, чтобы формально устранить от активного руководства лиц, непосредственно связанных долгой работой с Азефом, которых центральное положение было двусмысленным.

Без приведенной мною части мотивировки резолюция наша была полностью напечатана в №7 «Знамени Труда» от 27.04.09г.

 

***

 

В своей корреспонденции из Баку я говорила, что начиная свое описание с начала 1909 года, я упомянула о том, что вся организация со времени Лондонской конференции до описываемого момента, т.е. до девятого года, находилась в периоде спаивания разрозненных частей. До этого она пережила целый ряд крупных арестов и в силу этого, не было возможности вести большой углубительной работы: работа была направлена таким образом на налаживание организационной стороны.

Между прочим, подтверждение этому я встретила в статье неизвестного мне автора, помеченной в виде корреспонденции из Баку в №18 «Знамя Труда». В этой чужой корреспонденции, кроме сказанного, отмечается характерная черта работы Бакинской организации, которая в мое время не только не исчезла, но ярко выпятилась.

Эта черта – успешное участие партийных рабочих в экономических организациях. Чистая политика отошла на второй план. Это я сильно почувствовала на первом Совете организации, где идеологи «долой подполье» выступили во всей своей широте.

Крупным из идеологов этого направления являлся «Тарас» по фамилии Бахметьев. На него ориентировались наши два комитетчика Фома и дядя – Коля. Вскоре эти оба ушли от партийной работы, но у дяди-Коли все время были срывы обратно к нам. «Тарас» был видный конспиративный работник, успевший подчинить себе в недолгий срок Бабий – Бабский кооператив «Труд» по электрической силе и кооператив этот с большим успехом устраивал свои отделения во многих районах: в Балаханах, в Черном городе, в Белом городе и Сураханах, начиная проводить там всюду аналогические тенденции под влиянием жизни.

Твердо не помню – был ли в Сураханах кооператив или еще где-либо. Твердо помню, однако, что у Тараса был огромный запас энергии. Знаю и то, что у него была огромная нетерпимость к подпольной работе. Сразу же на первом собрании я почувствовала в нем в отношении нас антагониста. Кроме того, Тарас будировал и уходил из организации. Самое лучшее было согласиться на его желание – пусть уходит и делает свое верное и спокойное дело, а не «мутит» народ в организации.

Вся его сила была на Баби-Эйбаде, там же работали я и Тихомолов и может быть, избыток нашей энергии был вызван напором Тараса уничтожить подпольную организацию. Конечно, наша работа не была состязанием с работой Тараса, к которой я и мы относились с симпатией и отдавали ей и тогда и сейчас должное, но разрушать подполье за счет легальной работы в ликвидационный период азефщины я считала легким и жестоким делом. Тарас стоял на самом правом крыле нашей Партии и подход у него был ликвидаторский – меньшевистский.

Отсюда и термин ликвидаторский – ликвидировать подпольную политическую организацию. Но аполитизм кооперативов опередил Тараса и кооперативная работа отошла до лавочных интересов. Чтобы быть до конца справедливой надо заметить, что вопрос о желательном типе работы: в подполье или в экономических легальных организациях не местного Бакинского масштаба.

Этот вопрос входил повседневно в жизнь Партии все острее и острее. Мы уже видим, что эти вопросы начинают дебатироваться в социал-демократической и нашей прессе. Мы видим уже статьи по этим вопросам в «Знамени Труда». Самым ярким легалистом можно назвать В.Н. Лебедева. Воронова (См. его статью в №18 «Знамени Труда» от 16-го мая 1909 года.) Этим вопросом был заинтересован V Совет Партии.

Все время в «Знамени Труда» появляются статьи с тем или иным уклоном, потому я отклоняюсь немного в старину и укажу на статьи Н.Н. Соколова в №25 «Знамени Труда», за подписью старого работника.

Он тоже волнуется вопросами повседневной жизни демократии и упрекает верхи, что все новые вопросы легальной работы для Партии являются, как бы насыпками… Вслед за этой статьей появляется статья на ту же тему, но совершенно в других тонах сдержанных, автора В.М. Зензинова в № 26 «Знамени Труда» под названием «О партийных задачах времени» за подписью Ал. Клюева.

В № 30 «Знамени Труда» помещена статья Н.Д. Авксентьева под названием «Ответ Воронову», за подписью Н.Д. и, наконец, в №32 «Знамени Труда» мы находим статью С.П. Постникова за подписью А. Поспелова.

Эта статья, солидаризируясь с «Ответом Воронову» Авксентьева, расходится со статьями авторов – Старый работник и Ал. Клюев в оценке действительной тактики партии в легальных организациях. Эта статья интересна своими фактическими итогами нашей партийной работы в легальной организации за пятилетний период времени.

Так как я лично участвовала почти во всех этих организациях, то излишне будет здесь развивать свою точку зрения, которую можно назвать параллелизмом политики и экономики. В дальнейшем, когда подполье было совершенно уничтожено, этот вопрос стал для Партии настолько тяжелым, что его идеологи сгруппировались вокруг газеты «Почин», издаваемой в Париже и редактором которой был Лебедев-Воронов. Слетов принимал живейшее участие в этой редакции. У меня совершенно не сохранилось в памяти участие Чернова в этой полемике.

«Почин» вышел в номерах.

 

***

 

Возвращаюсь к описанию Бакинской организации, скажу, что весь Совет организации был численностью около 50-60-ти человек. Одних решающих голосов было 30. Мне трудно сейчас вспомнить, как было произведено это представительство по районам, но на Совете была представлена рабочая организация из 4-х районов: Балаханы, Баби- Эйбада, Городского района и Белого города, Морской район.

Представители армянской организации с-ров, представители нефтепромышленного Совета и Союза металлистов, затем представители всевозможных профессиональных Советов города, которые были с.-р. организации. Дальше следовали представители кооперативов, из учительского Союза, а также целый ряд работников от той или иной группы несут различные партийные функции: литературная комиссия при О.К., финансовая комиссия, техническая группа, уполномоченные О.К. и П.К.

Количество рабочих на этом Совете было подавляющее, но не чувствовалось недостатка и в интеллигентах.

В течение всего времени, как длился Совет, можно было отметить у рабочих достаточный опыт по организационным вопросам, правильные взгляды по вопросам нашей тактики, на недостаточную освещенность в области теории.

В организации не было определенной группы пропагандистов, а если имелись отдельные лица, то занятия с рабочими носили случайный и бесконтрольный характер.

Мы, вновь приехавшие, предлагаем начать занятия в кружках по специальностям и вести свои занятия путем семинара. Здесь же удастся выяснить, что занятия в кружках велись по такой системе, что от террора переходили к политической экономии, а от нее к аграрному вопросу у с-д. Это было общее несчастье всей подпольной работы, когда одному и тому же человеку приходилось читать о крепостном праве, а потом общине. Если нам не удавалось строго распределить занятия по специальностям, так как нас было страшно мало, то мы применяли в занятиях такой способ.

В целом ряде однотипных кружках преподавали один и тот же предмет и завершали это занятие общим собранием всех кружков, на котором и устраивали собеседование на пройденную тему.

Результаты получались сверх ожидания – блестящие, из всей массы выделялись способнейшие и начитанейшие рабочие, для них мы создали высшие школы.

 

***

 

После отъезда Постникова, успевшего войти в Морской союз и о котором я буду говорить, нам пришлось разделить организацию так: М.Н.Успенской вместе с Фомой и дядей-Колей вести Балаханы. Кроме организационной работы Успенская вела там два кружка высшего типа. Один - исключительно по философским вопросам, другой – по обще программным. Я не буду здесь говорить о кружках мелких, которые велись самими рабочими из высшей школы – их было много и всех не приведешь.

Городским районом ведал Виктор, но собственно говоря, весь район был на руках рабочих с.-ров, как русских, так и армян, участвующих в профессиональных Союзах.

Сураханский район обслуживался дяде-Колей через нефтепромышленный Союз рабочих. Я взяла вместе с Тихомоловым весь Беби-Эйбодский район.

 

***

Мне хочется сказать несколько слов о Баку, этом поистине евразийском городе и его окрестностях. Что такое Беби-Эйбад?! – это бухта Каспийского моря, где часть моря предполагалась засыпаться, так как там было бездонное море мазута.

Вдоль берега идут промыслы и здесь не только земля, но и воздух и вода были насыщены мазутом, а на Беби-Эйбаде все же можно было дышать: близость воды и прибрежного ветерка-мариаммы или же с севера норда, уносивших неприятные запахи в сторону, освежало место.

 Всего час езды на линейке из Баку и Вы попадаете в этот район. Если же Беби-Эйбад рассматривать как красивое и живописное место на берегу моря, то это совсем не то! Там страшно с обычной точки зрения: ибо земля, мазут, руки, ноги, одежда – черным черно. Дыхание сперто, глаза воспалены.

Температура летом свыше 55 градусов. Весь Беби-Эйбад и все промысла в мое время были покрыты белеющими вышками, они сделаны из гисполина, огнеупорного вещества. Эти вышки будто лилипуты Эйфелевой башни, такая форма, как имела сама, если ее немного сфотографировать, то похожа. Высота этих вышек равна трехэтажному дому, посреди нее движется бадья по стальному шнуру через колечко, прикрепленное вверху. Так черпается мазут, одна бадья опускается, другая – поднимается. Я не знаю хорошо механики черпания мазута, также и очертания вышки мазутной, но это трудная и черная работа. И только шахтеры уступают нефтедобытчикам. Много неожиданностей и случайностей в жизни нефтяного картальщика. Забьет фонтан, выскочит камень, высечет искру о металлическое колесо, огонь – пожар, горит вышка, горит фонтан, горит промысел, горят промысла.

Не рады рабочие никогда фонтану – или пожар, смерть и гибель; или забьет фонтан и в одну ночь покроет все годовые расходы по промыслу и всю годовую добычу нефти, и все заработки. Рабочий остается без работы. Вот почему так крепко держались, даже темные элементы за Союз, за возможность страхования от безработицы, в случае чего.

Быть может, как бы за счет компенсации гнева земли, изрыгающую из себя черную гадость, небо посылает на фонтаны пожары и этим урегулируется рабочий вопрос.

Надо заметить, что не все фирмы драконовски рассчитывали рабочих после фонтана. И мне кажется, что между фирмами Нобеля и Манташева эти вопросы были урегулированы отчасти, но дело в том, что полностью содержать безработный штат ни промысел, ни одна фирма не могли, да и промысел не мог выдержать большого количества нефти, так как инвентарь промысла не был соответственно устроен.

Некоторые, и в том числе мусульманские, фирмы склонны были заподозривать рабочих в кознях, в поджогах фонтанов, чтобы рабочие не лишились заработка. Это – большая неправда!!

Когда горит фонтан, на промыслах паника, черный дым стелется на землю и некуда бежать. Здесь же и казарма, и дети, и скарб, и последняя рубашка. Хорошо, если ветер в сторону подует.

Я видала один пожар, страшно, жутко… Никто его не хочет…

И жестоко обвинять рабочих в такого рода пораженстве! При входе на Беби-Эйбад, налево стоит тюрьма. Знаменитая Браиловская тюрьма для политических заключенных: она двором соприкасается с морем и дорога тюремная спускается далеко в море.

  И море здесь глубоко,

  Далеко не уплывешь!...

Напротив тюрьмы расположено здание Электрической силы и там же кооператив «Труд».

Беби-Эйбад несколько предемократичен. Мне показывали рабочие места над Беби-Эйбадом, где в 1905 году они мечтали устроить рабочие городки, чтобы увести население из промыслов, это необходимо было сделать даже и в интересах промышленности, не говоря уже об интересах тружеников, дети которых росли черными галчатами… 

Балаханы находились час езды от Баку. Там старые промыслы, старый город. Я была там больше 300-т раз, но я не могла запомнить ни улиц, ни пропусков, ни пустырей, ни брошенных мест, ни богатых или бедных промыслов.

 Бросались иногда вотще одно или два здания электрической силы, потому что они диссонировали с общим ландшафтом.

Народы, населяющие Балаханы, можно сказать, были всех наречий и племен Азии и Европы. Больше Востока, чем Запада.

Наши – белые – сквозь сажу, и мазут светились голубыми сероватыми глазами. Там были и русские южане, но больше черноглазые с Востока, из них живые грузины, приветливо-гостеприимные, армяне – плутоватые какие-то с глазами, будто иглы. Шли потом: мусульмане, турки, персы и еще (как будто почему-то нация отдельная) – караимы.

Смешаны там все народы и, совсем, поэтому не спокойно жилось там.

Женщины все были в покрывалах, носили шаровары, а на ноги одевали маленькие туфельки без задников на высоких каблуках; убегали при всякой возможности в сторону от прохожих. Мусульманские женщины очень чистые с виду.

Там же встречались с 12-ю косичками по сторонам заплетенными и старушки, и молодые армянские жены и сверх этих косичек белый кусочек вуали. Как бы под венец им одели. Грузинок я не видала, этих женщин так мало. Есть там и дикий народ, но их я не видала, а может, и нет его, хотя легенда о существовании таковых еще живет в Сураханах.

Странный там народ и неведом он Западу и, если расскажешь, то наверное не поверят, что возвращаясь с занятий, где битых три часа говорила о минимуме заработной платы, о восьмичасовом рабочем дне, о праве на страхование, о праве на труд, - я встретила голых рабов, черных от солнца, цепями себя бьющих, и с кровью на теле, с рубцами наравне, как цепи. Они скорбно шли с факелами красными, мазутом смердящими, в печали глубокой. Шли с согнутыми спинами, склоненными головами и не видели ни тебя, ни прохожих и только лишь цепями били себя.

Ужасно представить, как страшно больно бьют они себя!

Ушли,… столбы пыли и цепи звенят все тише и тише, и только красные факелы светятся и черный от них идет смрад.

Что это?! – ночь р а с к а я н и я.

Эта религиозная церемония предшествовала празднику Шах сей, вак-сей.

 

***

 

Черный город – это совсем не самое ужасное место, там перерабатывают мазут на нефть, бензин и краски. Может правильнее сказать р а з л а г а е т с я мазут на эти вещества. В Черном городе по трубам за десятки верст течет мазут, а из Черного города – в Белый поступает по трубам, и там уже белые цистерны наполняются всякими продуктами: бензином, керосином и всем тем, чего Европа не может выдумать в своих лабораториях.

Из Белого города трубы идут в море, а в море подплывают пароходы и идут они вверх по Волге или вниз по Каспию на другую сторону – в Азию.

 

***

Морской Союз, оставленный на некоторое время без руководителя из-за отъезда Постникова, был на нелегальном положении.

В этом Союзе насчитывалось до двух тысяч членов, в наше время число плательщиков было свыше 600-т человек. Они имеют свою газету «Морские волны», которую вел С.П. Постников; жизнь в Союзе была, несомненно, он вел переговоры с хозяевами, которые все же считались с представителями Союза.

Все мелкие конфликты разрешались немедленно, и это имело колоссальный успех в рабочей массе. Союз поддерживал безработных, всем членам Союза оказывалась медицинская и юридическая помощь безвозмездно. Мне несколько раз передавал Постников, как удавалось предотвратить всевозможные конфликты хозяев с рабочими с помощью своевременного вмешательства Союза.

Союз обслуживал моряков Каспийского моря и имел связи с Волжским судоходством.

История Союза длинная. В наше время сидел в тюрьме председатель Союза Моряков под кличкой «Костя». Какая- то легендарная личность по бесстрашию и сообразительности. Это был Семен Иванович В е р е щ а к. Родом из крестьян, он своими не дюжими способностями выходит в верхи организации и в Союзе моряков творит чудеса.

Я мало его знала, мало знаю революционную его карьеру, встречаю его уже заграницей в 24-ом году, где он уже почти что инженер. Дошел он до этого самоучкой.

Около Союза был еще немолодой учитель под кличкой «Курилка», его жена – Шура и мрачный тип – Семен. Через недели две после отъезда Постникова был выпущен из тюрьмы рабочий «Вася», тоже работник в Морском Союзе. Это Федор Андреевич С т а д н и к о в; в 17-ом году от Воронежской губернии он прошел в Учредительное собрание. Вся его революционная карьера прошла в крестьянской организации Воронежской губернии и в восстаниях. Своей внешностью рабочего - крестьянина это человек привлекал к себе всех, человек с небольшим образованием, но большого природного ума, он сразу очаровывал людей. Под демократической внешностью у него была тонкая душа, он обожал детей, и дети обожали его. Женившись на интеллигентной барышне, он как-то несколько растерялся выпавшему счастью и когда этот брак разлетелся, Вася стал тем же обаятельным революционером. 

Я не знала его конца, но попав в тыл белых и видя их зверства, Стадников, движимый лучшими чувствами, спасает от расстрела и изнасилования большевичку у себя в лазарете. После этого случая его большевики не трогают в Советской России, и до 21-го года я знаю, что он не пользовался никакими привилегиями бывшего революционера.

Около Постникова работают два моряка Сережа и Костя, и еще служащий на трамвае – контролер. Он вел свой Союз.

Весь центр нашей промысловой работы лежал в Союзе нефтепромышленных рабочих и в Союзе механиков рабочих. Оба Союза, обхватывающие тысячи занятых на промыслах рабочих в это время выдерживали колоссальный натиск на себе новых и новых репрессий политического и экономического характера. В конце концов, создалась такая ситуация, что Союзы не могли участвовать в событиях рабочей жизни, и существование их свелось к нулю.

После проигранных забастовок, рабочие уходили из Союзов, жизнь в них замирала, и мы тщетно бились, как задержать бегство из Союзов. Мы почти принудительно заставляли своих одно партийцев оставаться до последнего издыхания Союза, но политический натиск извне уничтожил экономическую самозащиту рабочих и Союз умирал на наших глазах.

Настолько было все катастрофически в этих словах, что я не почувствовала их души. Разрушению союзов способствовало еще разно национальный состав промысловых рабочих и связанный с ним национальный антагонизм.

Чтобы задержать стремительный поток демократии из мертвых форм союзов и оживить классовую борьбу, мы стали устраивать рабочие клубы, но здесь же на первых порах пришлось остановиться. У нас не хватало людей на эту культурно-социалистическую работу, так как все почти наши интеллигенты были нелегальными, и мы пассивно смотрели, как первых две-три недели с-д. в клубах имели успех. Они сделали то, на что мы не решились, сняли с подполья работников и бросили их на клубную работу. Но это тянулось недолго: аресты культурников и разгромы клубов согнали тех в подполье, кто уцелел.

Этот эксперимент нам ничего не стоил, а с-д. был нанесен удар. А уцелевшие клубы носили специфический характер клубов «танцулек» и чаепития. Даже и в такие учреждения советовали мы идти своим рабочим, чтобы быть в повседневной жизни своего собрата.

Кооперативная организация, имеющая свой «Трудовой Голос» держалась при нас несколько дольше других легальных организаций. Ее родоначальник – наш покойный товарищ Щеглов (Федотов) уделил не мало сил и энергии, чтобы раскинуть сеть кооперативов в Баку. Его арест и смерть вынули живую душу из кооператива, и мы уже видим там дух аналитизма, как в головщике Тарасе, так и в «Голосе Труда».

Без идейного содержания кооператив выродился на наших глазах в простую лавочку и дольше других организаций держался.   

 

 

***

 

Городская организация, которой ведал Виктор, и которая являла собой узел городских профессиональных союзов, имеющих Ц. Бюро, обслуживалась не одним десятком с-ров. Мне трудно сейчас прикрепить то или иное имя к тому или другому профессиональному Союзу, чтобы не вышло ошибки, но я назову имена лиц, которые работали в городском районе: Баласян, по профессии приказчик обувного магазина, по происхождению и внешнему виду интеллигент. Затем старик с-р бакунист, он был связан с печатниками и книготорговцами.

Исаак, рабочий-еврей от Профсоюза гладильщиков, самоучка, прошел в Комитет организации и был на своем месте.

Василий, владелец прачечного заведения и в тоже время имеющий какое-то отношение к слесарскому искусству.

Александр – Саша, служащий в кустарном магазине, и принимавший наиживейшее участие в работах Ц. Бюро профессиональных союзов. Александр – интеллигент, имеющий какое-то отношение к трамвайным служащим.

Софья Ивановна, акушерка, она не имела никакого отношения к Союзам, но сидела на явке городского района.

Около этой публики, или вернее эта публика пользовалась для конспиративных целей квартирой барышни – Зины, которая была хозяйкой в какой-то иностранной фирме, и большое помещение было к нашим услугам. Помогала нам еще Вера К о р с у н с к а я и Надя Д е р з и о б с к а я, приехавшие в конце лета из Астраханской ссылки.

Брат Виктора бегал по всем поручениям и, наконец, Елизавета Моисеевна, фельдшерица в лечебнице доктора Галкина, была самым верным человеком не только в городском районе, но и у Комитета.

Скоро мы ее поглотили всецело, и она ушла на конспиративную работу вся.

Эта вся публика, кроме Саши и брата Виктора, работала давно в организациях и сидела не раз в тюрьме. Они были связаны не только с городской массой, но некоторые из них занимались хранением и транспортированием литературы.

Типография стояла особняком, и никто с ней не обращался из всей этой компании, кроме Виктора, который совершенно ушел от партийной организации и отдался всецело издательскому нашему делу, о котором я буду подробно писать.

Летом приехали братья тер-Оганяны. Студенты. Один назывался – Ваня, другой – Рубен, ему во время армянской резни прострелили ногу, и он ее потерял, и третий брат, к сожалению, забыла его имя.

Все они с живейшим интересом посещали наши Общие собрания пропагандистов. Их приятель, бывший южный областник по кличке «Князь» появился с их приездом; он был на двух-трех крупных собраниях. У него, как мне казалось, несмотря на его заслуги в области революции, если у него они и были, остался еще не изжитый предрассудок его предков, что женщина – баба и в политике ей не место. Он не остался у нас работать и мне он не понравился, также как и я ему.

 

***

 

Около О.К. или вернее около всеми любимой Марии Александровны Сундукианц была масса публики и ее популярность выходила за пределы города, области, Кавказа. Умные бюрократы, крупные коммерсанты Кавказа, люди, которые считали себя государственно мыслящими личностями, презирающие нас и революцию, говорили о М.А. Сундукианц с большим уважением. А Армянское общество считало ее самой умной армянской женщиной. Я передаю чужие мнения, потому что М.А. стала мне и моему мужу близким человеком и мне неловко расписываться ей публично в своих симпатиях. Ее имя войдет одним из первых имен в освободительное движение и России и Армении. Ее большой поклонник и советчик во всех своих с-ровских делах был доктор Атабеков, так трагически погибший в гражданскую войну.

Инженер Никита Моисеевич Мост, директор Монташевских промыслов оказывал, благодаря М.А., тысячи нам одолжений. Другой какой-то инженер-химик со станции электрической энергии по фамилии П. давал нам ночевки и рисковал с нами ежедневно.

Еще в Балаханах была Елена Ивановна, учительница, которая в Совете съезда нефтепромышленников питала с-ровской крамолой весь учительский союз. Еще была одна учительница - армяночка и ее брат, фамилию, к сожалению, забыла, жившие в типографии, носившие в себе традиции армянско-с-ровской организации с некоторым определенным налетом.

Все члены были под нравственной опекой и давлением Марии Александровны Сундукианц. Это – Степан, Леван, Сако и его жена Аня, не состоящая ни в какой организации, впоследствии выросла в хорошую работницу.

Район Балаханы вели три наших комитетчика: Фома, нелегальный студент, дядя – Коля, работающий в кооперативе, интеллигентности учителя и, наконец, М.Н. Успенская, по профессии врач, окончившая медицинские курсы в Питере. Фома работал со мной очень мало и наш состав комитета не составил о нем никакого мнения.

До нас был момент, когда он был головщиком организации, накануне нашего приезда сменил его Виктор, тоже нелегальный, но Виктор был в городе, а Фому заменял дядя – Коля. Фома так скоропалитно ушел из партийной работы, сразу оделся в панаму и белые брюки, что его никто не узнавал. Он избежал одного свидания со мной, чему я не придала никакого значения, но оказывается, это его было последнее партийное дело, и он резко порвал с подпольем.

Он стал затем заведующим отделением кооператива в Черном городе, но, несмотря на странный уход из организации, никаких гадостей нам не делал. Устал ли, надоело ли голодать, не хватало ли выдержки, но ушел, куда хотел.

Дядя Коля был мягче, интеллигентнее и у него была чисто русская совестливость, он долго нас не покидал и, уйдя в кооператив, всегда продолжал распространять литературу, собирать деньги, но на собрания не приходил. Я замечала часто в организациях ответ любой у себя на глазах: не то, чтобы они трусили или боялись, или надоело, а какая-то внутренняя усталость заполняла их, будто какой-то пар отработал т ушел в неожиданную для самого объекта минуту. «Не могу, устал». И так уходил без ненависти, без разочарования навсегда из революции.

Мне пришлось из-за ухода их обоих с Виктором ездить в Балаханы на организационные собрания, покуда М.Н. Успенская не произвела отбора в свои высшие школы и когда слушатели ее не взяли на себя работу ушедших интеллигентов. Это были – рабочий Зайцев, кажется, Пархоменко и Александр.

Александр, главным образом, по организационным делам, Зайцев и Пархоменко больше на счет теории и программы просвещали Балаханы.

Когда мне приходилось с Виктором после 8 часов вечера при страшном ветре в феврале или марте шлепать по лужам, попадать в мазут, потерять дорогу на промысел, так как извозчика отпускали заблаговременно из-за конспираций назад, пачкаться и задыхаться в керосиновых запахах, я понимала, что работать среди нефтедобытчиков – не легкий труд.

Балаханы у меня лично отняли мало времени в смысле кружковой работы, а организационно приходилось больше всего работать там, потому что Балаханы – база партийной работы и больше всего Комитет уделял им внимания. Но мы были уже тем спокойны, что в этом районе работает М.Н. Успенская, которая с 16-18 своими слушателями успевала давать то, что не всякий бы мужчина дал бы.

Кроме ее двух школ там были первостепенные кружки, которые и велись этими рабочими вполне самостоятельно.

«Понимаешь, знаешь», - Егорка – агитатор, хоть кому угодно голову мог заговорить; работал в Балаханах, потом состоял членом Учредительного собрания от Тамбовской губернии.

Мария Николаевна Успенская, была женой Д.Я. Дорфа, а потому мне придется сказать и о нем несколько слов.

Я поселилась в этой семье, и шестнадцатилетнее наше знакомство превратилось в дружбу. М.Н. по профессии – врач. Как партийная работница она по праву может стоять в числе квалифицированных с-р. работников. В революцию она вошла с 1903-1904 года, когда в числе 24-х человек позднее была уволена с медицинского факультета в Питере за беспорядок. Но это ей не помешало окончить своевременно свое образование и стать врачом, быть на холере, отбывать вместе с мужем Архангельскую ссылку, работать в Архангельской организации с-р., служить и воспитывать, быть матерью, и «настоящей» матерью детей своего мужа, пяти малышей. Затем быть заграницей, которая была дана д-ру Дорфу вместо ссылки в Архангельскую губернию. Интересно упомянуть, что популярность среди Архангельского населения, где д-р Дорф отбывал ссылку, превратилась в триумф, тогда его высылают еще севернее и, наконец, отправляют его вместе с женой заграницу в виде наказания.

М.Н. время пребывания своего заграницей использовала в смысле изучения философии по оригинальным источникам, имеющихся в редких экземплярах в немецких библиотеках.

И когда я ее встретила потом позднее, это был уже всесторонне образованный и начитанный человек. Чтобы представить ее облик полнее, надо дополнить его тем, что М.Н. не сделалась замкнутым, сухим ученым человеком от груды книг, которые она поглотила за свои еще молодые годы, 25-26 лет ей было в то время.

Она великолепно знала театр и музыку. Знала русский театр и русскую оперу и знала Вагнера в совершенстве. Одна из немногих русских Вагнеристок, она, будучи сама по себе не музыканшей, знала в совершенстве все творения Вагнера, всю литературу о нем, все, что связано с памятью и наследством Вагнера – этого музыканта-философа.

Для многих из нас она была прямо откровением в этой области.

Эту женщину природа наградила массой способностей, и еще в большей степени лучшими душевными качествами демократки и революционерки. Уже одно то, что эта женщина заменила мать пяти чужим детям, больных туберкулезом, выращивала их, ходила за ними и воспитывала их, ни разу не выйдя из терпения, ни крикнув, ни рассердившись и не обидев чужого, капризного и больного ребенка, - отдавши им всю себя, больше чем на четверть века. Говорю о том, насколько она была выше и прекрасней обыкновенной женщины.

Совершенно больная она не оставляет районов после нашего бегства из Баку. Самых скомпрометированных людей она берет в дом и дает ночлег, пользуясь положением мужа. Когда она приезжает в Москву, то делает доклад о положении организации Уполномоченному Ц.К. в присутствии нескольких товарищей.

Выдержанная и мужественная она кончает доклад, отвечает на все вопросы и через полчаса в тяжелых муках рожает ребенка. Для слушателей этого заранее назначенного доклада – было это и неожиданно и ужасно, что женщина-революционерка до последней минуты осталась верна своему долгу.

На этом я кончу свои повествования об этой редкой русской женщине.

Ее муж Д.Я. Дорф известен не только во врачебном мире, но и среди русских общес<