Прелестные девственницы старшего школьного возраста, будущие топ-модели, жрут говно

 

Мы покинули место кровавой бойни в баре «У Оскара», преисполненные решимости и с вновь разгоревшимся жарким огнем, полыхающим то ли в груди, то ли где-то в районе кишечника. Стиснув зубы и анальные сфинктеры – был жуткий холод, – мы прошли бодрым маршем по пустынным улицам Хельсинки, высматривая на небе звезду, что укажет нам путь. Из-под канализационных люков доносилась торжествен но-героическая музыка, снег кружил белым вихрем. Водочный жар разливался по венам, как электрический ток; ядовитая анаконда согревала меня изнутри, и я пребывал в полной гармонии с собой и со всем человечеством. На манер ревущего пламени. В отдалении уже показался вокзал: дворец из розового гранита, дерева и меди в стиле национальной романтической готики.

 

Забираем сумки из камеры хранения, трепетно распаковываем икону Элвиса, завернутую в футболки с портретом Бона Скотта, чтоб показать Улле и Мулле. Они замирают в благоговении/в растерянности. Мы все по очереди обнимаем Уллу и жмем руку Мулле. Обещаем, что обязательно повидаемся с ними на обратном пути. Мы с ними знакомы всего три часа, но что-то подсказывает, что это хорошие люди.

– А не слишком ли это поспешный вывод? – Голос.

Может быть.

 

Роскошный мраморный бельэтаж. Бухие бродяги, лапландцы в национальных костюмах, в желтушных пятнах от засохшей мочи – в шляпах, похожих на четырехрожковые люстры, цветастых куртках и сапогах с загнутыми носами, – жались по темным углам, с подозрением глядя на нас с внешней границы своего окаянного проспиртованного мирка. Дурные предчувствия насчет вероятного личного апокалипсиса и весьма мрачного будущего прокрались мне в душу. Даже нет, не прокрались: вломились, вопя и пинаясь. Грянул приступ паранойи. Я всегда опасался угрюмых небритых бомжей. Потому что у них дурной глаз. Я невольно поежился и поджег одного из них взглядом – и мне сразу же стало легче. Милостью Божьей, ступай, дорогой, ха-ха-ха. Я хохотал как безумный, глядя на этого старикашку, который орал дурным голосом и махал руками – этакий огненный Санта-Клаус, пытающийся потушить свою полыхающую бороду. Моя пиротехническая злоба, похоже, смутила Билла и Гимпо, и они спешно удрали к билетным кассам. Обожженный бродяга наделал в штаны.

Мне было слышно, как Гимпо матерился у кассы. Как оказалось, на Северный полюс поезда не ходят. В северном направлении по железной дороге можно доехать не дальше Рованиеми. Это – крайняя точка. До отправления поезда – пять минут. Время в пути – восемнадцать часов.

Мы решили по-быстрому прикупить всяких штук, которые помогут нам побороть неизбежную скуку в столь долгом пути – а именно, выпивки и порнографии. Я взял изысканно возбуждающую «Малолетку» № 23, Гимпо затарился «Толстой попкой» № 13, «Анальным буйством» № 11 и особенно мерзостными «Сексапильными испражнениями» № 98; Билл набрал целую кипу журналов по орнитологии и прихватил свежий номер «Садистского изнасилования». Член уже шевелился в штанах, злобный Циклоп, исходящий секрециями в предвкушении тайных и низменных удовольствий «на одного». Взглянув на Гимпо, я заметил тот же дрочильный блеск в его налитых кровью глазах.

Мы быстренько уговорили по пиву и пошли искать поезд. Проводник, низкорослый лапландский гном с плохими зубами, показал нам наше купе. При этом он гаденько улыбался во все свои тридцать три гнилых зуба. Наверное, он подумал, что мы «голубые». А я подумал, что он голубой».

 

Попрощавшись с Уллой и Муллой, мы сели в поезд, который доставит нас на границу Арктики. Что меня всегда прикалывает на вокзалах на континенте, так это – платформы. Они здесь значительно ниже, чем у нас в Британии, и сам процесс восхождения в вагон по ступенькам – пусть даже подняться-то нужно всего на три фута, шесть дюймов, не больше, – сразу же наполняет тебя ощущением настоящего приключения, когда ты безрассудно бросаешься в неизвестное, где на каждом шагу подстерегают опасности.

Купе: маленькое, аккуратное; в углу – умывальник с раковиной и краном, так что есть куда писать, и не надо мотаться в сортир; три спальных места – три полки одна над другой; хрустящее накрахмаленное белье – это так возбуждает. Гимпо берет себе верхнюю полку, Z – нижнюю. Я, стало быть, посередке.

 

Полочки узенькие, неудобные, но подрочить места хватит.

 

Ставим сумки, и сразу, прямой наводкой – в вагон-ресторан, с дзенскими палками наперевес. Гимпо берет всем по пиву, по цене, явно завышенной. Z что-то карябает на листочке, стихи и ложь, а я сосредоточенно переношу на бумагу эту Богом данную правду, чтобы вы все ее прочитали. Ну да, смейтесь, если охота. Поезд въезжает в нордическую черноту. Ночь – это великое пробуждение.

 

Паровоз дал гудок, и длинный финский поезд медленно отошел от перрона, раскачиваясь в чувственном ритме. Я прилег на свою нижнюю полку. Эротические вибрации поезда отдавались пульсацией крови в моем напряженном мужском естестве, выражаясь высоким стилем. Припухлость в штанах, напоенная обжигающей плазмой, раздраженно заерзала в своей тепловой тюрьме. Я расстегнул «молнию», и раскрасневшийся, распаленный преступник вырвался на свободу, дрожа от счастья. Нетерпеливо, но все-таки с должным трепетным благоговением, я сорвал пластиковую обертку с «Малолетки» № 23. Итак, начинаем парад глянцевых шлюшек перед строгим жюри моего возбужденного воображения.

При первом беглом осмотре мой близорукий взгляд сразу же зацепился за малышку Хейди с ее дружелюбной овчаркой по имени Макс. Дерзкий розовый ротик Хейди так сексапильно охватывал налитый кровью дрын здоровенного пса, а на ее длинных ресницах, густо накрашенных тушью, искрились, подобно росе в лучах солнца, мелкие капли собачьей спермы – это было волшебно. Ладно, посмотрим, что дальше. Страшный случай в зловещем порнолесу: нежная сладкая Сьюзи сложена в совершенно немыслимой позе и вся перевязана веревками, в глазах – растерянность и покорность, а огромный громила Рауль пихает ей в задницу свою салями невообразимых размеров. Боль у нее на лице – это чистейшее воплощение черной порнофотомагии.

Отвратительный, тошнотворный жар, исходивший от этой безукоризненной репродукции, расплавил меня изнутри. Я попытался спастись, погрузившись в убогонькую банальность так называемой «литературной странички», но даже этот словесный отстой не остудил мой пыл старого извращенца; а, скорее, подлил бензина в ревущее пламя моих первозданных дрочильных стремлений. «Болд говорит Карлу: давай я у тебя отсосу, а потом подрочу, чтоб у тебя встало как следует. Ну а потом можешь заправить моей буренке. Карл хорошо знал Болд, свою сводную сестричку. Она была такой же испорченной извращенкой, как и он сам, и они занимались разнузданным сексом с домашней скотиной с самого раннего детства»…

Мой возбужденный, налитый кровью Циклоп уже чуть ли не лопался в предвкушении. Я отчаянно дергал за нежную кожицу у основания его сияющей алой головки, пока густая струя белой пасты не вырвалась из его одинокого, сердито прищуренного азиатского глаза, и не затопила мне весь пупок. Я вытер эти преступные выделения краешком белой хрустящей простыни и убрал своих глянцевых порноподружек обратно в пластиковый пакет. Потом кое-как поднялся с полки и отправился в бар. Пятна спермы спереди на штанах были как мокрые отпечатки пальцев коварного влажного сна.

 

Как оказалось, у нас у всех одинаковое ощущение: что двери начали открываться, и мы уже никогда не будем такими, как раньше.

 

Билл с Гимпо методично вдаряли по пиву. Сейчас они допивали уже третью кружку: потихонечку уплывали в безбрежную даль и ласково поглаживали реальность по скрипучему хрупкому корпусу, вычерчивая странные алкоголические иероглифы на ее ломкой, надтреснутой мачте и играя с ее оборванными парусами. Я подсел к ним и решительно перерубил якорную цепь. Бутылка разбилась о борт, и пароход под названием «Безумство» устремился в иной океан, где уже собирался шторм буйной, дурной, алкогольной дури. Я заметил черный докторский чемоданчик Билла, примостившийся у его ног, словно свирепый, но терпеливый Питбуль в ожидании неприятностей. И ему не пришлось долго ждать.

 

Я ненавижу светлое пиво – я уже говорил. Мы с Джимми пьем только темное крепкое: это объединяет нас против подавляющего большинства, употребляющих светлое легкое. В плане пива Z с Гимпо относятся к упомянутому подавляющему большинству. Они пьют только светлое. Но Гимпо угощает, и я пью с ними светлое – исключительно за компанию. Чего не сделаешь ради дружбы. Потом беру себе темное, а потом переключаюсь на чай, напрягая тем самым своих товарищей, которые чувствуют себя униженными и оскорбленными.

– Мужик называется! Ебена рожа! Как вообще можно пить чай в вагоне-ресторане?! Это ж не чай, а помои!

В общем, первый час в поезде – сольное выступление Z. Он то наезжает на меня, что я не мужик, потому что не пью их дурацкое светлое пиво, то вопит, что светлое пиво, которое подают в поездах, – это гадость, каких поискать. Но тут я не спорю. Z – великий эксперт по светлому. Я бы даже сказал, эксперт мирового класса.

 

Поезд мчался вперед, раскачиваясь на рельсах, на скорости больше семидесяти миль в час. Я сидел у окна, попивал пиво – седьмую, кажется, кружку – и смотрел на синюю полярную ночь. Желтые огни хельсинских окраин искрились на фоне взвихренного снега и черных домов. Было слышно, как задыхается и постанывает подруга-метель, целуя окна вагона-ресторана – развратная и исступленная, как чужая жена при обмене женами.

 

Обставлен вагон-ресторан по-спартански: функциональные столики, скамейки без спинок, прикрепленные к полу, яркие лампы – по сравнению с этим «великолепием» путешествие вторым классом по Британской ж/д предстает чуть ли не декадансом, этаким утонченным упадничеством. Везде – безупречная скандинавская чистота. Сплошные сосновые доски и нержавеющая сталь. Мы пытаемся слегка оживить обстановку и исполняем «Иммигрантскую песню».

Гимпо сидел напротив: изучал свою порнопродукцию и рассеянно гладил себя между ног. Я тоже взглянул на его журнал, «Анальное буйство», горделиво разложенный на столе. Это было ужасно, на самом деле, ужасно: этакий пантеон копрофилического Третьего рейха, с поеданием экскрементов и всеми делами: голые малолетки, едва достигшие брачного возраста, привязанные к каким-то хитроумным устройствам в камере пыток; старики с вялой полуэрекцией и в нарукавных повязках с нацистской свастикой испражняются на их нежные, юные писки, на которых еще и волос толком нет. Гимпо бесцеремонно достал из штанов возбужденный член и вывалил вязкую плюху спермы себе на футболку. Не говоря ни слова, закрыл журнал и допил свое пиво. Вот он: воплощенный кошмар – ужас дрочильных фантазий других мужиков.

Мы с Биллом занялись резьбой по дереву, а конкретно – по нашим дзен-палкам. Как пещерные люди в эпоху палеолита, составляющие отчет о последней охоте на кусочке слоновой кости. Вагон-ресторан потихонечку заполнялся народом: собратья– попутчики приносили с собой свои запахи – кишечных газов, отрыжки и тухлой рыбы. У меня за спиной раздался глухой удар, за каковым воспоследовал продолжительный скорбный вопль. Я обернулся посмотреть, в чем дело: какой-то оборванный финн, пьяный в жопу, упал на пол. Ширинка у дядьки была расстегнута, и от него ощутимо веяло ароматом немытой пепельницы.

Народу мало: кроме нас, еще человека три-четыре. Сидят себе, потихонечку выпивают. Проходит какое-то время, и один из сидящих поодаль товарищей решает присоединиться к нам. На вид ему лет тридцать пять. Копна непослушных кудрявых волос иссиня-черного цвета и голос – слабое подражание Bluebottle из «The Goons» (если кто вдруг не знает, кто такой Bluebottle, то он, стало быть, и не поймет, как звучал голос у этого парня). Похоже, что он уже определился с программой на сегодняшний вечер: напиться вдрызг, – и методично ее выполняет.

Я отвернулся и продолжил вырезать на своей палке магические знаки и символы. К одному концу я прикрепил кожаную петельку, так что получилась очень даже модная рукоятка. Потом я просунул правую руку в петельку и с размаху ударил палкой по столу. Мне понравился звук: такой зловещий, с оттенком бессмысленного насилия – как будто кому– то пробили башку.

Грохот удара привлек одного в жопу пьяного кренделя, который поднялся со своего места, нетвердой походкой направился к нам и плюхнулся без приглашения за наш столик, обдав нас убойной волной своего зловонного дыхания. Стремясь завладеть нашим вниманием, он пролил все наше пиво и обратился к нам с невразумительной речью, причем голос у парня был, как клаксон. Хотя справедливости ради замечу, что, несмотря на эти настырные и свирепые децибелы, на окружавшее его облако бздушной пыли, на мерзкую рожу, изъеденную прыщами, и на эту его жутковатую афроприческу а-ля вождь людоедов, товарищ казался вполне безобидным.

Я угостил его водкой и предложил сигарету, которую он закурил не с того конца. Билл занял его светской беседой – кажется, о наркоте, хотя я не слишком вникал, потому что как раз углубился в изучение гимповых порнографических гримуаров. Я пытался понять скрытый эротический смысл, заключенный в этих копрофильских картинках, и только-только почувствовал слабое шевеление в штанах, как вдруг мою извращенную сосредоточенность сбил тихий голос, окутанный легким флером неброских и очень приятных духов. Я поспешно захлопнул грязный журнальчик, поднял глаза и взглянул в лицо белокурого ангела старшего школьного возраста.

– Простите, – проговорило это прелестное дитя, – меня зовут Клаудия. А это Наоми и Линда. – Она указала на своих подружек, таких же пленительно неземных созданий, как и она сама. – Мы наивные финские девочки, едем в школу топ-моделей. Мы увидели ваши дзенские палки… так вы дзен-мастера? – Божественных девочек окружал восхитительный аромат молока и живых цветов. Пахло летом и ухоженной благоуханной пиздой. У Билла под килтом уже стояло, а Гимпо, похоже, впал в экстатический ступор, завороженный их неземной красотой.

– Ну да, – ответил я через пару секунд, которые лично мне показались часами. – А в чем, собственно, дело? – Мой Циклоп вздрогнул в сладкой истоме. Что-то подсказывало ему – и мне тоже, – что сейчас должно произойти что-то очень хорошее.

– Дело в том, что мы девственницы, – почти беззвучно выдохнула Клаудия. Ну все, всем лежать; лысый и рьяный, наш чемпион уже выходит на ринг. – Мы еще не познали любовь, дзен-мастера, – продолжала она, и ее трепетные ресницы подрагивали, как у испуганного олененка Бэмби. Весь – исступленная ярость, чемпион уже сбросил халат и проводит разминку. – Мы ничего не умеем. Пожалуйста… – она облизала свои восхитительно розовые губки, – научите нас, дзен-мастера.

Как-то мне это не нравится. Ситуация явно выходит из-под контроля – первый тревожный звоночек уже прозвенел. Похоже, сейчас мне придется прервать эти записи. События разворачиваются стремительно и, насколько я понял, необратимо, и мне нужно направить всю свою энергию на банальное самосохранение.

Буме! Гимпо только что треснул меня по башке своей дзенской палкой.

 

Когда я расстегивал «молнию» у себя на штанах, она гремела, как гром. Я вывалил свою раздувшуюся колбасятину прямо на стол – рьяный орган в пульсации синих вен – рассвирепевший Циклоп с глицериновой слезинкой на единственном злобном глазу. Девочки тихо ойкнули и прикрыли ладошками рты. Их сияющие глаза загорелись испуганным возбуждением.

– Он такой большой, – прошептала Наоми, и ее невинные кружевные трусики вмиг промокли от возбужденных соков. Злобный Билл и Гимпо также высвободили свои приборы и гордо выложили их на стол.

Воздух вмиг зарядился дурным эротическим электричеством. Медленное синее пламя, как на рождественском пудинге с бренди, охватило головку моего члена, гудящего от напряжения. Животный жар разогрел воздух, так что тот пошел рябью – и особенно там, где стояли девчонки. Из члена Гимпо сочилась черная эктоплазма. Наконец, я сумел оторвать свой наждачный язык от неба, сдирая кожу, и мой голос был глубже подводной лодки при предельном погружении:

– Ладно, девочки…

Я чувствовал свое сердце под намокшей футболкой – далекий африканский барабан, отбивающий неспешные ритмы болот. Нежно и ласково я притянул голову Клаудии к своему члену. Разжиженный бархат.

– Сексуальное дзен-образование: урок первый, – громко объявил я.

Наоми и Линда поспешно склонились над кошмарными причиндалами Билла и Гимпо и взяли их в свои нежные девичьи ротики.

– Давайте, работайте язычками, девочки! – продолжал я голосом строгого норнотренера.

Мне не верилось, что Клаудия сосет хуй в первый раз – у меня было такое чувство, что мой член оказался в гнезде электрических угрей. Она очень профессионально работала языком, и уже очень скоро взвод моих ражих сперматозоидов выстроился в боевом порядке, готовый идти на прорыв. Клаудия так увлеклась, что мне пришлось положить руку ей на затылок, чтобы немного сдержать ее энергичный ритм.

– Да, – сказал я, искусно отсрочив критическое мгновение. – Искусство хорошего секса состоит, в частности, в том, чтобы, когда ты отсасываешь мужику, он почти кончил. И тут важно вовремя остановиться.

Девчонки смущенно потупились. Клаудия вытерла свой изумительный ротик.

– Но как нам понять, когда надо остановиться, дзен-мастера? – спросила она, широко распахнув глаза.

– Это чистая интуиция, – объявил я своим ревностным ученицам. – Уж вы мне поверьте.

Я уложил этого сладенького финского котенка на пол, на спину, и сорвал с нее трусики.

– А потом твой мужик сделает… вот что! – Я вставил Клаудии и кончил в нее почти сразу. Сгусток яростной спермы выстрелил у нее внутри – в свою извечную цель. В целях наглядной демонстрации Билл и Гимпо проделали то же самое со своими девчонками: синхронная ебля, древняя дзенская дисциплина. Я вынул свой влажный сверкающий член. Изысканный аромат порванной девственной плевры витал в воздухе над взъерошенным пушистым лобком моей девочки, словно последняя нежная летняя бабочка.

 

Я поднимаюсь на ноги, опрокидывая в процессе свою чашку с чаем. Чай течет по столу и проливается мне на килт. Потом на него проливается чье-то пиво. И вот я стою, размахивая дзен-палкой. А другой рукой прижимаю к груди блокнот.

 

Я вдруг заметил, что наш импровизированный секс-урок собрал благодарных зрителей – похотливых придурков, которые смотрели на нас и все дружно дрочили. Не обращая на них внимания, я завершил свою лекцию:

– Вот, дорогие мои топ-модели, это и есть секс.

Девочки тихо вздохнули, зрители бурно зааплодировали. Кое-кто даже спустил на пол. Впрочем, спустил как-то вяло и слабенько. Я убрал свой обессиленный, опустошенный член обратно в штаны и вдруг увидел, что у Гимпо стояк не прошел, и он все еще теребит свой заскорузлый дрын, который дрожал и пульсировал, как какая-нибудь зловредная «ужасть» из фильмов Джона Карпентера.

– Да, – сказал я, – и еще одно важное замечание. Если вы вдруг услышите или прочтете что-нибудь про так называемый женский оргазм, не обращайте внимания. Это все злобная ложь. Пропаганда шайки кошмарных, озлобленных теток, известных под именем феминисток, которые распространяют эту ужасную, злую ложь с единственной целью: сделать всех женщин несчастными и склонить их к преступной лесбийской любви.

Сладкие девочки аж задохнулись от потрясения: им просто не верилось, что бывают такие зловредные, страшные женщины. Я закрепил впечатление от своих слов по-отечески строгим и хмурым взглядом. Я заметил, что Клаудия украдкой поглядывает на мою ширинку, и продолжил все так же строго:

– Хорошенько запомните, юные леди: секс, если практиковать его правильно, с должным почтением и послушанием своему мужчине, может доставить ни с чем не сравнимое удовольствие. Такой секс уже сам по себе – удовольствие и награда. Но его главная цель: сделать мужчине приятное. И, разумеется, продолжение рода. Это – естественный долг каждой женщины, и настоящие женщины это знают, и исполняют свой долг с искренней радостью и благодарностью. – Девочки смотрели на меня с искренним восхищением. – А теперь, девочки, я извиняюсь, но мы малость устали, и у нас пиво стынет.

Клаудия собрала свое шелковое белье. У нее на ресницах дрожали слезы благодарности и любви.

– Спасибо тебе, дзен-мастер. Спасибо от всего сердца. Теперь уже – сердца женщины. – Свежее дефлорированная красота смотрела на меня, как вновь обращенная христианка – на Иисуса. Я пожал плечами и потупился, старательно изображая скромность.

– Да не за что, милая. – Я рассмеялся. – А теперь, девочки, быстро в кроватку. Топ-модели должны хорошо высыпаться.

Гимпо стоит, вызывающе смотрит на меня. Взгляд свирепый. Глаза горят, губы кривятся в усмешке. Хочет, чтобы я дал ему сдачи. Моя первоначальная ярость сразу же иссякает, потому что я знаю: если сейчас я ударю Гимпо, он меня точно прибьет. Он же псих ненормальный. И я не буду играть в его игры. Если он хочет сходить с ума – ради бога. Но без меня. Снова сажусь за стол и возобновляю свою писанину.

 

– Одну минуточку. – Это Гимпо. Вокруг его головы этаким черным гудящим нимбом кружились навозные мухи, и чело пламенело, и улыбка играла на тонких губах, и едкий запах его нехороших намерений перекрыл ароматы душистых пизденок.

– При всем уважении, коллега дзен-мастер, – его голос сочился злой черной патокой, – все-таки секс – это блюдо более экзотическое, нежели те бисквиты со взбитыми сливками, которыми ты угостил этих милых девочек.

Где-то в Аду пернул Дьявол; Мира Хиндли в тюрьме ест холодную скумбрию. Души абортированных детишек плачут в лимбе.

Гимпо пояснил свою мысль:

– Ты оказал этим девчонкам плохую услугу, Зодиак, друг мой. Я думаю, надо им показать кое– что еще… – Он деликатно прикрыл рот ладонью. – Кх, кх… провести, скажем так, дополнительное занятие для продвинутых учениц. – Последние два– три слова он произнес нараспев, как плохой актер в дешевенькой мелодраме. При этом он выразительно изогнул бровь. Меня охватило дурное предчувствие. Гимпо расстегнул ремень на штанах; пространство наполнилось алым туманом. Билл улыбался во все свои тридцать два заостренных клыка.

О нет, наш Bluebottle тоже уже на ногах, чего-то там булькает на языке, который ни разу не финский, его синие авиаторские очки сползают на кончик носа. Но прежде чем он успевает предпринять что-то более радикальное, Гимпо бьет его по башке. Со всей дури. Парень валится на пол.

 

В Бродмуре Иан Бренди дрочит на свои сладкие воспоминания, спуская в грязное исподнее. Его руки пахнут мочой. В Нью-Йорке процветают бордели, где клиентов обслуживают совсем молоденькие девчонки – интерес желтой прессы к сексуальному насилию над детьми возродил в гражданах вкус к этим типично викторианским забавам.

 

Меня всегда очень смешили рассказы о подвигах Гимпо – мертвые аргентинцы и избитые до полусмерти фанаты казались не более реальными, чем комиксы Алана Мура, – но теперь… здесь и сейчас, когда все это происходит на моих глазах…

 

Без лишних слов Гимпо повалил ошеломленную Клаудию на пол, присел над нею на корточках и вывалил ей на грудь черный дымящийся экскремент или попросту говоря – какашку. Наоми и Линда горько расплакались. Билл хохотал как безумный. Вагон наполнился едкой вонью общественного сортира и старческого пивного пердежа, так что у меня защипало глаза. Так началась очередная черная одиссея по чужому дрочильному аду. Питбуль – докторский чемоданчик – почуял кровь.

Из кошмарно раздутого члена Гимпо вырвалась тугая струя горячей мочи, исходящей паром; он беззастенчиво ссал прямо на потрясенную топ-модель, распростертую на полу. Ядовитая жидкость растворяла в себе черные экскременты, превращая их в мерзкую бурую пасту. Гимпо сорвал с себя всю одежду и стоял голый, подобный разъяренному демону из самой глубокой и мерзопакостной ямы Ада – безумный Приап, Повелитель Мух, поливающий бедную девочку своей грязной, склизкой мочой. Потом он набросился на нее и стал с ней бороться, хотя она, в общем-то, не особенно сопротивлялась. Зато в процессе они оба измазались в разжиженных экскрементах. Влажные комочки говна прилипли к их волосам, и к бровям, и к волосам на интимных местах; бурая поносная паста размазалась по телам, как дешевенький крем для искусственного загара. Жужжание навозных мух оглушало не хуже грома.

Гимпо как будто взбесился. Вонючие склизкие воды его извращенного Стикса накрыли его с головой. Потоки жидкого говна, взрывной оргазм и закатившиеся, налитые кровью глаза – все говорило за то, что не стоит пытаться его урезонить. Все равно слабому голосу разума не пробиться сквозь это стихийное буйство.

 

Если честно, я в полной растерянности. Даже не знаю, бля, что и сказать. Может быть, Гимпо мстит миру за какую-то давнюю несправедливость? Может быть, ему крепко досталось в детстве? Может быть, за его искренней, теплой, зловещей улыбкой скрывается змеиная яма горькой обиды на всех и вся? Или, может, он просто дикарь, не испорченный цивилизацией – необузданное дитя природы, не затронутое всеобщим размягчением духа, происходящим от нашей глупенькой, безопасной и жеманной культуры? Вот оно, недостающее переходное звено. Стоит прямо передо мной: человек в чистом виде, первозданный и истинный человек, ничем не стес– ценный, свободный, нетронутый порчей познания добра и зла.

 

Да, это было весьма впечатляющее представление в жанре копрофилического Гран-Гиньоль. И Билл, конечно, не мог допустить, чтобы его превзошли хоть в чем-то. Его кельтская гордость взыграла и поднялась, как вода в сточных трубах после сильных дождей. Понятно, что канализацию прорвало. Билл задрал свой килт и резко присел на корточки. Фекальный поток хлынул, как раскаленная лава при извержении Везувия. Гаргантюанские дамбы черного говна перегородили вагон, бурые потоки сбили с ног Линду с Наоми и забрызгали стены. Оранжевые разливы мочи смешались с черным компостом и изукрасили ковер на полу взвихренными психоделическими узорами.

 

– Билл, заткнись. Не ори. Это же просто наш Гимпо. – Голос.

Ну да, это наш Гимпо, но что нам с ним делать? Вот в чем вопрос. Голос не отвечает.

А что делает Z? Сидит как ни в чем не бывало. Вообще ничего не замечает. Он ободрал всю кору со своей дзенской палки и теперь водит пальцем по гладкой, слегка изогнутой деревяшке. По форме и цвету его палка напоминает японский меч или нож, у которых рукоятка и ножны делаются из одного куска слоновой кости и входят друг в друга так плотно, что, когда клинок дремлет в ножнах, между ножнами и рукояткой нет вообще никакого зазора, ни малейшей трещинки. Z попросил у меня черный маркер и принялся разрисовывать свою палку замысловатым узором – наподобие татуировок на лицах маори или эскимосской резьбы по моржовым клыкам. Он демонстрирует мне результаты своей работы.

Да, он гордится своей дзенской палкой. Думает, что она у него – самая лучшая. Только он в корне не прав. Самая лучшая – у меня. Потому что моя дзен– палка заключает в себя Правый Путь, Свет и Истину, и не нуждается ни в каких дополнительных варварских украшениях. Но я благоразумно молчу, ничего ему не говорю. Лишь с одобрением киваю, стараясь не проявлять своей черной зависти к его очевидным художественным талантам. «А не пошел бы ты на хуй, Z, – говорит за меня моя ручка. – Вот подожди. Пройдет время, и моя дзен-палка займет свое почетное место в истории. Дети детей наших детей поместят ее в такую специальную емкость для хранения священных предметов и возьмут с собой в космос, когда улетят с этой планеты в поисках нового дома для вымирающей, впавшей в убожество и донельзя тупой человеческой расы».

Ладно, хватит. Мы выше всех этих суетных мелочей. Разве не мы, Трое Царей-Мудрецов, призваны спасти мир от всей этой мелочной суеты?!

Поезд мчится все дальше на север, все глубже в ночь.

Bluebottle, кажется, пишет стихи – чего-то такое карябает на бумажке. Периодически что-то выкрикивает на своем бессмысленном языке и ржет над плохими, корявенькими картинками, которые сам же и рисует на нашей единственной карте. Мы пытаемся объяснить ему, кто мы такие и в чем наша миссия, но он принимает все это как должное: как будто он каждый вечер садится на этот поезд и каждый вечер встречает здесь трех парней, которые называют себя волхвами и едут на Северный полюс с иконой Элвиса.

– Послушай, Bluebottle, ты просто не понимаешь. Мы – дзен-мастера. Ты сейчас должен валяться у нас в ногах, сраженный нашим величием.

Но он ржет как конь и требует еще пива.

Мы с Z начинаем сосредоточенно гнать. Мы вообще любим выдумывать всякие странности. Нам вдруг клюкает в голову, что в этом же поезде едут три девушки из фан-клуба Клиффа Ричарда. Они тоже едут на Северный полюс и тоже везут икону своего спасителя. И мы опасаемся, что они доберутся до Полюса раньше нас, злобно слямзят младенца Иисуса, и все почести за спасение мира достанутся им. Как-то очень не хочется повторить судьбу Скотта, который добрался до Южного полюса и обнаружил, что Амундсен побывал там первым.

О нет, это еще что такое? Огромный финн, прямо не человек, а медведь, с прической под морского пехотинца США, только что плюхнулся за наш столик, кое-как втиснувшись между Гимпо и Z. У него замечательная улыбка. Почти как у Гимпо. Одной рукой он обнимает за плечи Гимпо, другой рукой – Z и ржет, то есть даже не ржет, а скорее, ревет как безумный, обдавая меня дурным запахом изо рта.

Он говорит по-английски и сообщает нам, что Bluebottle – известный псих. А потом начинает его дразнить. Мы считаем, что так вести себя некрасиво, и даже пытаемся защищать нашего малахольного собутыльника. Разговор более-менее налаживается. Человек-Медведь рассказывает о себе: он вроде как профсоюзный лидер из какого-то северного городка, ездил в Хельсинки на конференцию. Он вообще человек открытый. Душа нараспашку: говорит громко, все время смеется, при разговоре периодически вскакивает на ноги, если хочет особенно подчеркнуть свою мысль, имеет привычку выдвигать нижнюю челюсть вперед, чесать макушку, выбритую почти налысо, и смотреть тебе прямо в глаза, причем взгляд у него совершенно дикий. На его станцию поезд приходит в четыре утра, так что он и не будет ложиться спать, а будет сидеть в ресторане и нить. А дома его ждут жена и две дочки. Старшей – двенадцать, младшей – десять. Мы с Z, тоже папаши, заводим с ним разговор как отцы – с отцом, а потом Z просит Гимпо принести из купе бутылку «Синей этикетки».

Бутылку уже почти уговорили, и теперь мы – друзья навек. Но Человек-Медведь с дурным запахом изо рта настойчиво требует еще водки. Одной бутылки ему явно мало (а это большие бутылки, по литру). На самом деле, у нас в купе есть еще три бутылки, и Z уже собирается сбегать за добавкой, но тут Гимпо берет управление на себя.

– Норма, товарищи, норма, – говорит Гимпо. И Z с ним соглашается. Хотя бы из соображений экономии.

Я хотел написать: «Вечер неспешно тянется дальше», – вот только он ни фига не тянется. Он взрывается, извергается и искрится, а потом разбивается вдребезги.

Заходит контролер, улыбается, проверяет билеты. Вполне дружелюбный дядька. Расстроенный Человек-Медведь, так и не получивший вожделенной второй бутылки, берет дзенскую палку Z и с восхищением ее рассматривает. Да, он уже пьяный в хлам, и, к счастью для нас, водка слегка приглушила убойную мощь его запаха изо рта. Ему так понравилась палка Z, что он не хочет ее отдавать. И что дальше? Морды бить будем или обойдемся простым скромным смертоубийством? Как-то мне это не нравится. Человек-Медведь бьет Гимпо палкой по голове. Гимпо понятное дело, сразу же дает сдачи. Так. Кажется, Гимпо нашел «своего» человека. Бумс!

Хрясть!

– Ты, мудила!

Хрясть!

– Нет, не надо!

Но их уже не остановишь.

 

В ярмарочном балагане кошмаров толстяк обрушивает свой молот и звонит в колокольчик.

Билл с Гимпо окончательно впали в буйство. Сорвали с себя всю одежду и взгромоздились на стол. Билл достал из своего докторского чемоданчика какой-то сатанинский клубок из резиновых трубок и стеклянных шариков, поднял их над головой и принялся истово мастурбировать с применением подручных средств в виде разбитой бутылки.

– Клизму кто-нибудь хочет? – проревел он, такой же пугающий и напряженный, как классическая музыка. А потом сиганул со стола, подобно гигантской, облепленной копошащимися паразитами летучей мыши из какого-нибудь порноада, и совершил акробатическое приземление прямо на трепетный задик Наоми.

Дионисийское бешенство Билла и Гимпо заразило и всех остальных пассажиров, подвигнув их, выражаясь высоким стилем, на деяния разнузданные, непотребные и извратные. Вполне благообразные с виду мужчины и женщины принялись яростно обнажаться и испражняться у всех на глазах. Вагон затопили потоки пивного дерьма. Под шумок кто-то прикончил бармена. Водка и пиво текли рекой.

На полу расплескались озера блевотины, крови, дерьма и спиртных напитков. Я случайно ступил ногой в развороченный труп изнасилованной красотки и решил, что пора что-то делать. А то как-то все слишком разбушевалось. Обрывки видений: мигающий синий свет, заголовки на первых страницах бульварных газет, ужас-ужас, скрип виселиц на кругах ада, – вонзились гудящей стрелой реальности в мой выжженный мозг. Я выхватил полуживую поруганную Наоми из моря разлившегося говна. Она истекала кровью. Алые струи хлестали из ее оскверненных, разорванных сладких местечек: задницы, рта и пизденки. Лицо у нее раздулось, как перекачанный футбольный мяч.

 

Поезд подходит к какой-то станции. Останавливается. Опять появляется тот улыбчивый контролер, на этот раз – в сопровождении двух полицейских при оружии и дубинках. Полицейские, надо отметить, обряжены в очень даже стильную форму, и они с ходу набрасываются на нашего общего друга Bluebottle'a. Он пытается защищаться, мы тоже пытаемся защитить его от вопиющего произвола властей; но его безумие подтверждает его вину. Он почти добровольно подчиняется грубой силе, и его, поникшего и печального, выдворяют из поезда.

Человек-Медведь ржет как конь. Кажется, он сейчас не в состоянии ничего объяснить, и мы обращаемся за разъяснениями к трем манерным девицам с претензией на тонкий вкус, что сидят за соседним столиком. Похоже, что Bluebottle'a, поскольку он общепризнанный псих, приняли за зачинщика всех безобразий и ссадили с поезда в назидание всем нам.

– И как он теперь?

– Следующий поезд – через четыре часа. Может, он на него и сядет, – отвечает одна из девчонок.

М-да. Нам с Z и Гимпо немного стыдно. Все-таки из-за нас пострадал невиновный. Безобразия совершали мы, а ссадили его. Вот она, грубая и жестокая правда жизни. Напоминание о том, что лагеря смерти и тайная полиция, которая может в любую минуту вломиться к тебе посреди ночи, – это не кошмарные сны, а самая что ни на есть реальная реальность, для миллионов людей.

Впрочем, наш кризис реальности быстро проходит – как только поезд отходит от станции и тащится дальше в ночь (да, я заметил, что употребил слово «тащится», но поезда именно тащатся – объективно они могут «мчаться», но, когда ты внутри, то есть в поезде, у тебя все равно остается стойкое ощущение, что ты едешь на скорости не больше пятидесяти миль в час, и при стуке колес каждое «тук-тук-тук» воспринимается ухом отдельно, в отличие, скажем, от смазанного шумового фона, когда ты несешься в машине по скоростному шоссе).

Я, кстати, забыл упомянуть одну вещь – может быть, из-за общей растерянности организма, или, может, сперва я подумал, что эта подробность не стоит упоминания – но теперь я восполню пробел. Мы сегодня придумали замечательный, «впечатляющий» боевой клич для поднятия духа и обозначения крепкой мужской дружбы: нечто среднее между танцем с палками «Morris Men» и девизом трех мушкетеров: «Один за всех и все за одного». Все происходит примерно так: мы втроем встаем в круг, держа в руках дзенские палки. В правой руке. Z бьет рукой по моей палке, я бью по палке Гимпо, а Гимпо – по палке Z. Потом мы поднимаем правые руки над головой, типа «а нам все равно»; палк