Как древний римский поэт рассказал читателям о новом гаджете

 

Второй сборник своих эпиграмм уже добившийся известности поэт Марциал начал со стихотворения, в котором сообщает читателю, что переходит на новый, современный носитель, и рассказывает о его преимуществах. Дело происходит примерно в 85 году н. э., не бог весть какая древность, уже императорский Рим, вся греческая и лучшая часть латинской классики давно написаны и прочтены. Марциал описывает, как выглядит этот носитель, объясняет его преимущества и ободряет читателя:

 

Qui tecum cupis esse meos ubicumque libellos

Et comites longae quaeris habere viae,

Hos eme, quos artat brevibus membrana tabellis.

 

«Если желаешь, чтобы мои книги могли быть с тобой повсюду, и хочешь, чтобы они стали твоими спутниками в долгой дороге, – возьми вот эти, в которых короткие листки накрепко сшиты кожаной оболочкой». Ну или как предлагают сторонники другого, возможно даже более правильного понимания этого стиха: такие книжки (hos libellos), которые скрепляет кожаный корешок (membrana) двумя дощечками (tabellis). Тогда выходит совсем современное устройство: две обложки‑дощечки – верхняя и нижняя, и кожаный корешок, а между ними – листки.

В таких словах Марциал предупреждает, что книги теперь выглядят иначе, чем читатель привык, пытается подготовить его к зрелищу этого необычного предмета интеллектуального обихода и к пользованию им, и заодно рекламирует преимущества новинки. Иначе говоря, рассказывает о книжной революции – о переходе от свитка к книге.

Нам тут всё кажется само собой разумеющимся: обложка, листы, сшиты. Но в Риме времен Марциала это было совсем не очевидно. Кто‑то уже мог видеть такие книги, но вполне возможно представить себе римлянина, тем более провинциала, который не узнал бы в этом изделии книгу. Поэтому Марциал растолковывает. Названия частей нового предмета еще не устоялись. Как мы не всегда сразу знаем, как назвать на родном языке новые приборы и их части. Нет еще специфических терминов «обложка», «переплет», «корешок». Марциал, подбирая слова, называет обложку membrana – «кожаная оболочка». (Слово, которое к тому времени уже приобрело значение и просто «кусок пергамента»), и tabellae – корочки, обложки, дощечки, таблички для письма.

Для нас нет ничего естественней называть листы книги листами, листками. Это настолько старая метафора, что мы не задумываемся, не чувствуем, что это вообще метафора. А ведь когда‑то люди думали, как назвать эти маленькие штучки со строчками букв. У греков это были selides («линии», отсюда строки, а уже отсюда – страницы), у древних евреев страница получилась из daf – «доски», наша «страница» – от «стороны» – чего? Листа.

Поздние римляне тоже назвали их листами: folium (фолиум, откуда «фолиант») – это именно листок дерева, лист растения. А ранние – словом pagina. Про folium Марциал еще не знает и сам не додумался, а pagina (от корня со значением «соединять») – ему не подходит: paginae, колонки текста, были и в свитках.

Важен и глагол artat: не просто собраны, а туго стянуты, соединены накрепко. Потому что таблички – это что‑то отдельное, единичное: даже когда их связывали вместе, это было всего несколько штук, довольно свободно нанизанных на ремешок. А Марциалу нужно дать понять, что тут они собраны крепко, не рассыплются, не развалятся в руках, что это единая конструкция.

Еще важнее прилагательное breves – короткие. Не маленькие, не тонкие, не легкие, как сказал бы современный поэт о листках книги, а именно короткие. Потому что прежняя книга выглядела, как один длинный лист, который нужно сматывать и разматывать.

И тут же дополнительную разницу, дополнительные преимущества нового носителя Марциал разъясняет в следующей строке:

 

Scrinia da magnis, me manus una capit.

 

«Большим листкам, а заодно и книгам (которые выглядят как один большой, длинный листок) подавай футляры, а меня (мои стихи, изданные новым способом) можно взять одной рукой».

И это, конечно, колоссальная разница. Человек, держащий книгу в одной руке и вдохновенно жестикулирующий другой, – такой вечный, такой сам собой разумеющийся образ поэта или читателя поэзии. Но этот образ возможен только после издательской революции, которую рекламирует Марциал в 85 году. «Поглядите, ме манус уна капит, «мою новую книгу можно взять, можно держать одной рукой!» – радостно сообщает Марциал.

Ведь старую‑то было нельзя! Старая была намотана на две палки, одну надо было держать одной рукой, другую – другой, и читать, сматывая книгу с левой и наматывая на правую. Ну или с верхней на нижнюю, если paginae, плотные квадраты текста располагались не по горизонтали, а по вертикали. И так же искать нужное место в книге. А еще ведь нужно было куда‑то девать «скринию» – твердый чехол, футляр, в который убирали свиток для сохранности. А в новой книге и чехол, и сама книга – вместе, два в одном, и всё это можно держать одной рукой! И листать «таблички» гораздо удобнее, чем мотать свиток.

И дальше Марциал рассказывает, где можно найти это чудо прогресса:

 

Ne tamen ignores ubi sim venalis, et erres

Urbe vagus tota, me duce certus eris:

Libertum docti Lucensis quaere Secundum

Limina post Pacis Palladiumque forum.

 

«А чтобы тебе не оставаться в неведении, где я – в таком вот новом виде – продаюсь, и не блуждать без ориентиров по всему городу, ступай уверенно туда, куда я тебе укажу. Найди магазин Секунда, вольноотпущенника, бывшего раба ученого человека из Луканы. Это сразу после входа в храм Мира за площадью Паллады».

Очень понятно, что инновационный бизнес запустил вольноотпущенник, бывший раб. Старые деньги предпочитают старые способы заработка, а те, кто только входит в мир предпринимательства, хватаются за новинки. Ведь рынок старинок уже поделен.

Совсем не случайно также, что продавец, а скорее всего, и издатель новинок Секунд – отпущенник ученого из Луканы. Лукана – область как раз между носком и каблуком итальянского сапога, где исторически жили греки, а сшивать книгу (кодекс) из «коротких» листов пергамента придумали в греческой части Малой Азии.

В мире, созданном книжной революцией, которую презентовал своим читателям Марциал, мы прожили две тысячи лет.

Этот мир начинает меняться только в самое последнее время. У стихов, в частности, и у книг, у словесности вообще появился совсем новый носитель, такой новый, что прежний, даже искушенный читатель не опознаёт, не чувствует в нем книгу.

Но пока не нашелся Марциал, который отразил бы в стихах этот всего лишь второй за две тысячи лет фундаментальный переворот по части носителя текста. Например, Бродский – современный еще поэт, который умер так недавно, – уже остался в полном неведении этого переворота.

А вот бы кто из современных поэтов, кто там сейчас отвечает у нас за поэтическое отражение действительности, объяснил этот переворот читателю и написал что‑нибудь марциаловское. Ну, например:

Если ты хочешь взять с собой мои новые стихи, а также мои старые стихи, а еще все стихи любимых поэтов, а заодно все стихи всех поэтов всех времен и увезти их с собой в долгую дорогу, в дальний восьмичасовой перелет, возьми вот эти, спрятанные под чувствительным стеклом и послушные твоему касанию. Их можно не только держать одной рукой (это‑то как раз не так удобно), и не только читать, но здесь же и писать, исправлять, посылать Меценату и публиковать самому, без помощи издателя Секунда. А чтобы знать, где меня найти и не блуждать по сети и по городу без ориентиров, зайди на App Store и скачай такое‑то приложение, а само устройство, если у тебя до сих пор его нет, можешь найти в лавке Джобса за «Макдоналдсом», перейдя площадь божественного Пушкина.

Для любителей старых добрых русских переводов размером подлинника, привожу перевод этой эпиграммы, сделанный Петровским. Хотя лучше подучите латынь и прочтите в оригинале.

 

Ты, что желаешь иметь повсюду с собой мои книжки

И в продолжительный путь ищешь как спутников их,

Эти купи, что зажал в коротких листочках пергамент:

В ящик большие клади, я ж и в руке умещусь.

Чтобы, однако, ты знал, где меня продают, и напрасно

В Городе ты не бродил, следуй за мной по пятам:

В лавку Секунда ступай, что луканским ученым отпущен,

Мира порог миновав, рынок Паллады пройдя.