Получено в Симле осенью 1882 г.

 

[О Хьюме]

 

Ничего нет «под поверхностью»[280], мой верный друг, абсолютно ничего. Хьюм просто бешено ревнив к каждому, кто получил или может получить сообщения, знаки внимания или что-нибудь в этом роде, исходящее от нас. Слово «ревнив» смешное, но правильное, если мы не назовем его завистливым, что еще хуже. Он считает себя потерпевшим, потому что ему не удается стать единственным центром нашего внимания. Он рисуется перед самим собой и чувствует себя доведенным до бешенства тем, что не находит никого, кто бы восторгался им; выписывает отрывок на еврейском, который имеет в книге Элифаса Леви то значение, какое я ему приписал, и, потерпев неудачу в том, чтобы поймать меня в новом противоречии (для чего он и добывал эту цитату), внушает себе, что он гораздо больше адвайтист [281], нежели М. и я, что очень легко доказать, так как мы никогда не были адвайтистами. И пишет оскорбительное письмо к Старой Леди против нашей системы и нас самих, чтобы успокоиться.

Действительно ли вы так великодушны, что не заподозрили истины уже давно? И разве я вас не предостерегал? И возможно ли, чтобы вы не ощутили, что он никогда не допустит, чтобы кто-либо, даже Адепт, знал больше, чем он сам; что его скромность напускная; что он – актер, играющий роль для самого себя, независимо от удовольствия или неудовольствия зрителей, хотя, если последнее проявлено в малейшей степени, он обернется, изумительно скрыв свои ярость и шипение, и плюнет внутренне. Каждый раз, когда я возражаю и доказываю его неправоту, будь то вопрос о тибетских терминах или какой-нибудь другой пустяк, счет, который он завел против меня, разбухает, и он наступает с новым обвинением. Мой дорогой брат, напрасно беспрестанно повторять, что не может быть серьезных противоречий в том, что вам было дано. Могут быть неточности в выражениях или неполнота подробностей, но обвинять нас в совершении грубых ошибок действительно смешно. Я просил вас несколько раз делать заметки, отсылать их ко мне, но ни мистер Хьюм, ни даже вы не подумали об этом. А у меня на самом деле мало времени, чтобы исследовать старые письма, сравнивать записи, заглядывать в ваши головы и т.д.

 

[Основные понятия эзотеризма; кажущиеся противоречия]

 

По одному делу, во всяком случае, я сознаюсь в своем незнании. Я не могу понять, почему выражение, употребленное мною в отношении ответа Е.П.Б., данного Ч.К.М.[282], вас шокировало и почему бы вам возражать на «изощрение моей изобретательности»? В случае если вы этому приписываете другое значение, чем я, тогда мы оба в тупике из-за отсутствия взаимопонимания. Поставьте себя на миг на мое место и посмотрите, не стали бы вы изощрять всю изобретательность, какой обладаете, в таком случае, как между Ч.К.М. и Е.П.Б.? В действительности  нет противоречия между той цитатой из «Изиды» и нашим позднейшим учением. Кому-то, не слышавшему о семи  принципах, постоянно трактуемых в «Изиде» как троичность [1]  без всяких дальнейших объяснений, это, несомненно, должно было показаться таким противоречием, что лучше не надо. «Пишите так и так, изложите до сих пор, но не более», – постоянно говорилось ей, когда она писала свою книгу. Это было в самом начале нового цикла, в дни, когда ни христиане, ни спиритуалисты не думали и не упоминали о более чем двух принципах человека – теле  и Душе, которую они называли Духом. Если бы у вас было время заглянуть в спиритуалистическую литературу той поры, вы бы обнаружили, что у всех феноменалистов, как и у христиан, Душа  и Дух  были синонимами. Е.П.Б. была первая, кто, действуя по приказам Атрия[283](его вы не знаете), объяснила в «Спиритуалисте» разницу между «психэ» и «нус», «нэфеш» и «руах» – Душой и Духом. Ей пришлось приводить весь арсенал доказательств, цитаты из Павла и Платона, из Плутарха и Якова [284]и т.д., прежде чем спиритуалисты признали, что теософы правы. Это было, когда ей приказали написать «Изиду» – год спустя после основания Общества. А поскольку там поднялась такая война вокруг этого, бесконечная полемика и возражения о том, что не может быть в человеке двух душ, мы решили, что еще преждевременно давать публике больше, чем она в состоянии усвоить, пока она не переварила «двух душ». И, таким образом, дальнейшее подразделение троичности на семь принципов осталось не упомянутым в «Изиде». Так как Е.П.Б. повиновалась нашим указаниям и писала, умышленно вуалируя  некоторые факты, – разве теперь, когда, по нашему мнению, пришло время дать бо`льшую часть истины, если и не всю, мы должны оставить ее в беде? Разве я или кто-нибудь из нас оставили бы ее когда-либо как мишень для спиритуалистов, чтобы они стреляли в нее и насмехались над противоречиями, на самом деле лишь кажущимися и вытекающими из их собственного невежества, незнания полной истины; а истину они не стали бы слушать. Да и поймут ли они истину даже теперь, кроме как с протестами и величайшими оговорками? Несомненно – нет. И когда я употребил слово «изобретательность», которое может быть американским жаргонным выражением, насколько я знаю, а у англичан может иметь другое значение, я не подразумевал ни «хитрости», ни чего-либо подобного «увертке», а просто хотел выразить затруднение, в котором я находился, стараясь объяснить правильное значение и имея перед собой бесконечный неуклюжий абзац, в котором настаивалось на не -перевоплощении, но не было ни слова, указывающего, что речь идет только о животной  душе, а не о Духе, – об астральной, а не духовной монаде.

 

[О Хьюме]

 

Не будете ли вы добры объяснить мне при первой возможности, что вы подразумеваете, называя мое выражение «неудачной фразой»? Если бы вы попросили вашего друга нарисовать для «Пионера» корову, и этот друг, приступив к рисованию с намерением изобразить корову, вследствие своей неспособности вместо коровы нарисовал бы вола или бизона, и этот рисунок был бы напечатан, потому что вы были загружены другой работой и не заметили этого недостатка, – разве не стали бы вы «изощрять свою изобретательность» и делать все, что в ваших силах, чтобы направить читателей по правильному пути, доказать, что художник подразумевал корову, и, признавая неспособность вашего друга, неужели не попытались бы защитить его от незаслуженного поношения? Да, вы правы. У Xьюма нет ни тонкости восприятия и чувств, ни настоящей сердечной доброты. Он способен принести в жертву собственную семью – самых ближайших и дорогих людей (если для него такие существуют, в чем я сомневаюсь) – ради любой из своих прихотей. Он был бы первым, кто допустил бы гекатомбы трупов, если бы ему понадобилась капля крови. Он бы настаивал на желательности сати [285], если бы это был единственный способ поддерживать для него тепло и помочь онемевшим пальцам исполнять свою работу, пока он будет усердно писать трактат на филантропическую тему и искренне воспевать мысленно самому себе «Осанну». Вы думаете, это преувеличение? Нет, не так, ибо вы не имеете представления о потенциальном себялюбии, которое в нем имеется, о жестоком, без угрызения совести, эгоизме, который он принес с собой из своего последнего воплощения, – себялюбии и эгоизме, которые остались скрытыми только вследствие неподходящей для них почвы той сферы, в которой он находится, общественного положения и образования. А мы имеем  представление об этом. Вы верите ему в том, что он написал свою знаменательную статью в «Теософе» просто по тем причинам, которые он вам назвал, – чтобы воспрепятствовать неизбежному  падению, спасти положение и посредством ответа Дэвидсону, Ч.К.М. и т.д. облегчить ситуацию в будущем и примирение противоречий в прошлом? Это не так. Если он в этой статье без угрызений совести приносит в жертву Е.П.Б. и автора обзора «Пути Совершенства»[286]и показывает Братьев как низших по уму  по сравнению с «образованными европейскими джентльменами» и лишенных правильных понятий о честности, то есть правильности и неправильности в европейском смысле, и потому эгоистичных, холодных, упрямых и властных, – то это вовсе не из-за того, что он сколько-нибудь заботится о ком-либо из вас, и менее всего об Обществе, но просто потому, что ввиду некоторых возможных событий, которых он вследствие своего высокого интеллекта не может не предчувствовать, он хочет заслониться, чтобы быть единственным, кто выйдет без царапинки, если и не совсем беспорочным в случае краха, и протанцует, если понадобится, «танец смерти» маккавеев над распростертым телом Теософского общества скорее, чем рискнет мизинцем великого «Я есмь» из Симлы, чтобы над ним смеялись. Зная его натуру, мы говорим, что мистер Хьюм совершенно свободен цитировать «неудачную фразу» столько раз в день, сколько его дыхание ему позволяет, если это в какой-то степени может утихомирить его возбужденные чувства. Мория видел его насквозь так же ясно, как я вижу свою рукопись перед собой. Вот почему он допустил этот «обман», как вы его называете. Нет, больше, ибо все так подготовлено, что в случае, если «Эклектик» пойдет на дно, он будет единственным, кто пойдет на дно вместе с ним; он будет единственным, над которым будут смеяться, и, таким образом, его себялюбие и тщательно подготовленные планы не помогут ему. Считая, что знает все лучше меня, он был настолько любезен и внимателен, что добавил свои объяснения к моим в ответе Е.П.Б., данном Ч.К.М., и, за исключением кармы, которую он довольно хорошо объяснил, сделал из остального мешанину. А теперь, когда я в первый раз возражаю против того, что он пишет в своей статье, он, взбешенный, наверняка выразит свое отвращение к тому, что он называет моими  (а не своими) противоречиями. Жаль, что мне приходится заниматься, как это может вам показаться, его обличением. Но я должен обратить ваше внимание на тот факт, что в девяти случаях из десяти, когда Хьюм обвинил меня в совершенно превратном понимании того, что он подразумевал, он говорил то, что любой человек имеет право рассматривать как умышленную ложь. Пример Э. Леви: «Я есмь то, что я есмь» – хороший пример. Чтобы доказать, что я  ошибаюсь, ему (Хьюму. – Ред.) пришлось стать адвайтистом  и отречься от своего «морального Владыки и Правителя Вселенной» путем выбрасывания его за борт «в течение 20 лет». Это нечестно, мой друг, и я не вижу, чем тут можно помочь. Когда он говорит, что аргументы, заключающиеся в его письмах ко мне, не являлись выражением его собственных верований и взглядов, но были выдвинуты просто для того, чтобы ответить на вероятные возражения теистической  публики, – кто может доказать, что это не более чем мошенничество? При такой интеллектуальной акробатике – при всегдашней готовности сделать «большую трапецию» в том, что он излагает как устно, так и на бумаге, – даже мы  покажемся побитыми. О последнем мы лично мало беспокоимся. Но тогда он всегда будет праздновать победу в своих частных письмах и даже в печати. Ему хочется, чтобы мы существовали, – он слишком умен, чтобы в этот час рискнуть быть уличенным в недостатке прозорливости, так как он знает от корреспондентов, смертельно ненавидящих Основателей, о действительном существовании  нашего Братства, – но он никогда не признает за такими силами знание, которое сделало бы его непрошеные советы и вмешательство смешными; и он работает по этой линии.

Я не имел никакого права запретить «оскорбительную статью»[287], как вы ее называете, по нескольким причинам. Разрешив связать наше имя с Теософским обществом и предать нас гласности, мы должны понести «наказание за наше величие», как сказал бы Олькотт. Мы должны разрешить выражение всякого мнения – доброжелательного и недоброжелательного; должны быть готовы в один прекрасный день почувствовать себя разнесенными на куски, а на другой день – «наставляемыми»; почитаемыми на следующий день и затоптанными в грязь – на четвертый. Другая причина – Чохан так распорядился. Тогда это означает новые повороты, неожиданные результаты и, боюсь, опасность. Две первые подписи из подписей двенадцати протестующих учеников принадлежат ученикам самого Чохана[288]. В этом деле для мистера Хьюма нет больше никакой надежды – свершилось! Он зашел слишком далеко, и у меня никогда больше не будет благоприятного случая произносить его имя перед нашим уважаемым Руководителем. С другой стороны, осуждение принесло пользу. Чохан отдал распоряжение, чтобы юного Джотирмоя, парня лет четырнадцати, сына Бабу Нобина Банерджи, которого вы знаете, приняли в качестве ученика в один из наших монастырей близ Чамто-Донг, в ста милях от Шигацзе, а его сестру, девственную восемнадцатилетнюю йогиню – в женский монастырь Палли. Таким образом, у Основателей будут два свидетеля в нужное время, и они не будут зависеть от капризов мистера Хьюма, вздумает ли он нас «убить» или «воскресить». Что касается доказательства того, знаем ли мы больше тайн природы, чем ваши ученые и теологи, то это зависит от вас  и от тех, кого вы отберете себе в помощь в этой важной задаче.

Надеюсь, мой дорогой друг, вы попытаетесь внушить мистеру Хьюму следующие факты: хотя работа, совершенная им для Общества, была в конечном счете чрезвычайно важна и хотя она могла бы принести полезнейшие результаты – все же его осуждающая статья почти уничтожила совершенный им труд. Более чем когда-либо люди будут смотреть на него как на сумасшедшего; индусы – члены Общества – будут порицать его годами; наших учеников ничто не заставит смотреть на него иначе как на иконоборца, высокомерного навязчивого человека, неспособного на какую-либо благодарность, следовательно – негодного стать одним из них. Это вы должны представить ему как свое личное мнение. Разумеется, так делать не нужно, если это не совпадает с вашими личными чувствами и не может быть высказано как ваше действительное мнение по этому вопросу, ибо я лично получил указание не порывать с Хьюмом до того дня, как настанет кризис. Если он пожелает удержать свой официальный пост в «Эклектике», помогите ему в этом. Если нет, я вас настоятельно прошу принять пост председателя. Но предоставляю все вашему такту и благоразумию. Сообщите ему также, что «Протест»  учеников не является делом наших рук, а есть результат категорического указа, исходящего от Чохана. «Протест» был получен в штаб-квартире на два часа раньше почтальона, принесшего знаменитую статью, и в тот же день были получены телеграммы от нескольких учеников в Индии. Вместе с примечанием, посланным Джуал Кулом для добавления к статье У. Оксли, сентябрьский номер рассчитан на произведение некоторой сенсации не только среди наших индусов, но и среди мистиков Англии и Америки. К вопросу о «Братьях» поддерживается живой интерес, и это может принести свои плоды. Красноречивое перо мистера Хьюма под маской человеколюбия изливает потоки горчайшей желчи, нападая на нас с оружием – якобы законным, достойным и использующимся из самых благородных  побуждений, – которое преследует цели насмешки и оскорбления. И до такой степени сохраняет видимость истинной веры в наше знание, что нас наверняка впредь будут представлять такими, какими он нас изображает, а не такими, какие мы на самом деле. Что я раз о нем сказал, того и придерживаюсь. Внешне он может иногда искренне прощать, но никогда не может забыть. Он из тех, кого, говорят, Джонсон очень обожал – «хороший ненавистник».

О, мой друг, несмотря на все ваши недостатки и ваше довольно шумное прошлое, насколько неизмеримо выше вы стоите в наших глазах, чем наш «Я есмь» со всеми его «великолепными ментальными способностями» и внешне  трогательной натурой, скрывающей внутреннее отсутствие чего-либо подобного настоящим чувствам и сердцу!

М. хочет, чтобы я сказал вам, что он решительно отказывается применять какую-либо предосторожность, как вы советуете. Он глубоко презирает Х. Все же в случае действительной опасности он бы первым защитил его за его труды для Теософского общества. Он говорит, что в случае, если Xьюм узнает о его смешном промахе, он готов доказать другим существование оккультных сил, но не оставит  Xьюму ни одной ноги, чтобы на ней стоять. Наказание Хьюма должно быть полным, иначе оно не возымеет действия и он будет только вымещать свою злобу на невинных жертвах. Хьюм представил нас миру как бесчестных и лживых, не получив при этом ни одного реального доказательства, что мы действительно таковы и что он объективен в своих обвинениях. Если Xьюм завтра решит изобразить нас как убийц, М. постарается создать майю, чтобы эти слова оказались весомыми, и затем уничтожить ее и показать его клеветником. Боюсь, что он прав с точки зрения наших правил и обычаев. Они антиевропейские, я признаюсь. За исключением телеграммы и одного письма, М. никогда не писал Ферну. Пять или шесть других писем с почерком М. исходят от дуг-па, который опекает Ферна. Он надеется, что вы не испортите его работы  и всегда останетесь верным и истинным другом ему так же, как и он вам. Ферн никогда не повторит  какого-либо эксперимента, вроде письма в салфетке, по той простой причине, что больше писем ему не доверят[289].

Я получил письмо от полковника Чезни и отвечу ему в ближайшие дни через молодого челу, который доставит вам ответ для передачи  вместе с моим почтительным приветом. Не пугайте этого парня. Ему велено отвечать на все вопросы, на которые он может ответить, не более. Из Симлы он проследует в Боддхи Гайя и Бомбей по делам и вернется обратно примерно в ноябре.

С искренним дружелюбием, ваш К.Х.

 

 

Письмо № 81 (ML-32)

[К.Х. – Синнетту]

Получено осенью 1882 г.

[Обвинения Хьюма в адрес Махатм]

 

Сожалею обо всем, что произошло, но этого следовало ожидать. Мистер Хьюм всунул ногу в осиное гнездо и не должен жаловаться. Если мое признание  не изменило ваших  чувств, я решил не влиять на вас и поэтому не буду смотреть на ваш путь, выясняя, как обстоят ваши дела, мой друг, и не преисполнились ли вы отвращения к нашей системе и образу действий. Короче говоря, если у вас все еще имеется желание продолжать переписку и учиться, то что-то надо делать, чтобы сдержать безответственного «благодетеля». Я помешал ей (Е.П.Б.) послать Хьюму худшее письмо, чем то, которое она написала вам. Не могу  принуждать ее пересылать ни письма Хьюма ко мне, ни мои к нему; а так как я уже не могу доверять Ферну и едва ли можно, по какому-либо чувству справедливости, принести Г.К. в жертву человеку, совершенно неспособному оценить оказанную услугу, за исключением своей собственной, то что мы можем предпринять по этому поводу? Раз мы смешались с внешним миром, мы не имеем права ни подавлять личное мнение его индивидуальных членов, ни избегать их критики, какой бы неблагоприятной для нас она ни была. Поэтому было дано решительное указание Е.П.Б. опубликовать статью мистера Хьюма. Но, так как мы хотим, чтобы мир видел обе стороны вопроса, мы также разрешили опубликовать совместный протест Деба, Субба Роу, Дамодара и нескольких других чел – чтобы они выступили вслед за его критикой нас и нашей системы в «Теософе».

Я дал вам только намеки на то, о чем как-нибудь в другой раз напишу более полно. Пока что я думаю о затруднениях, которые, естественно, возникают на нашем пути, и, если ваша дружба со мной искренна, давайте не будем утяжелять и ухудшать наших цепей борьбою с ними. Что касается меня, я охотно подвергаюсь риску быть сочтенным невеждою, который сам себе противоречит, быть безмерно критикуемым в печати мистером Хьюмом, лишь бы учение пошло вам на пользу и вы время от времени делились им с человечеством. Но я никогда более не рискну выдавать мои мысли в незамаскированном виде какому-либо другому европейцу, кроме вас. Как вы теперь видите, связь с внешним миром может принести только печаль тем, кто верно нам служит, и недоверие к нашему Братству. На азиатов никогда не повлияют эгоистические выпады мистера Хьюма против нас (результат моего последнего письма и вынужденного обещания Хьюма, что он будет писать мне реже и не так много, как он это делал). Но эти выпады и критика, которые европейскими читателями будут восприняты как откровения и признания, причем никто и не подумает, откуда они появились и каким глубоким самомнением порождены, – эти выпады рассчитаны на то, чтобы принести большой вред в направлении, какое вам до сих пор и не снилось. Решив не терять такое полезное орудие (полезное в одном направлении, разумеется), Чохан позволил себе поддаться нашим уговорам санкционировать мое общение с мистером Хьюмом. Я ручался ему, что он (Хьюм) раскаялся и стал другим человеком. И как я теперь взгляну в лицо моему Великому Учителю, над которым теперь смеются, который теперь стал предметом изощренного остроумия мистера Хьюма, называющего его Рамзесом Великим и тому подобными нескромными именами? И в письмах своих он употребляет термины, звериная грубость которых не позволяет мне их повторять, возмутившие мою душу, когда я их читал; слова до того грязные, что оскверняли даже воздух, прикасающийся к ним, так что я поспешил отослать их вам вместе с письмом, их содержащим, чтобы не было этих страниц в моем доме, наполненном молодыми и невинными челами, которых я хотел бы предохранить от подобных выражений.

Кроме того, вы сами, мой друг, находящийся под его влиянием больше, чем вам известно, больше, чем вы подозреваете, – вы сами слишком склонны из неполноты  выводить «противоречия». Новизна или необъяснимый аспект любого выдвигаемого в нашей науке факта еще не являются достаточной причиной немедленно посчитать их противоречиями и не дают права провозгласить, как делает мистер Хьюм в своей статье, что он мог бы преподать в одну неделю столько информации, сколько ему удалось извлечь из нас в течение восемнадцати месяцев, ибо ваше знание до сих пор настолько ограничено, что ему было бы трудно утверждать, что именно мы знаем или не знаем.

Но я задержался слишком долго на этой неразумной, антифилософской и нелогичной атаке на нас самих и нашу систему. Однажды мы докажем несостоятельность возражений, выдвигаемых мистером Хьюмом. Его могут считать мудрым советником муниципалитета, но едва ли он будет рассматриваться в таком свете нами. Он обвиняет меня, что я через него давал миру «ложные идеи и факты», и добавляет, что он охотно держался бы в стороне, порвал бы с нами, если бы не его желание принести пользу миру! Вот действительно самый легкий способ отправить на тот свет все науки, ибо нет ни одной, не изобилующей «ложными фактами» и дикими теориями. Только если западные науки еще больше усиливают путаницу, наша наука разъясняет все кажущиеся расхождения и примиряет самые радикальные теории.

Однако, если вы не образумите Хьюма, скоро придет всему конец, и на этот раз непоправимо. Мне нет надобности уверять вас в моем искреннем уважении к вам и в нашей благодарности за то, что вы сделали для Общества и, косвенно, для нас обоих. Я бы хотел – если бы только знал как – сделать все возможное для вашего друга полковника Чезни. Ради вас, если кризис минует и темные облака развеются, я буду наставлять его, насколько смогу. Но не будет ли уже слишком поздно?

Ваш верный К.Х.

 

Письмо № 82 (ML-125)

[Джуал Кул – Синнетту]

Получено в августе 1882 г.

[Заявление Джуал Кула по поводу утверждений мистера Оксли]

 

Мне приказано моим возлюбленным Учителем, известным в Индии и в западных странах как Кут Хуми Лал Сингх, чтобы я сделал от его имени нижеследующее заявление в ответ на некоторые сообщения мистера У. Оксли, посланные им для опубликования в журнал «Теософ». Упомянутый джентльмен утверждает, что мой Учитель К.Х. (а)  три раза посетил его «в астральной форме» и (б)  имел с ним беседу, во время которой, как утверждает мистер Оксли, давал последнему объяснения по поводу астральных тел вообще и неспособности его собственного Майяви-Рупа • сохранять свое сознание одновременно с телом «на обоих концах провода». Поэтому мой Учитель заявляет, что:

1. Кого бы ни видел мистер Оксли и с кем бы ни беседовал в указанное время, то был не К.Х., автор писем, опубликованных в «Оккультном мире».

2. Несмотря на то что мой Учитель знает этого джентльмена, который однажды оказал ему честь своим письмом, дав, таким образом, возможность познакомиться с ним (с мистером Оксли) и искренне восхититься его интуитивными способностями и западной  ученостью, все же он (К.Х.) никогда не приближался к нему ни астрально, ни иным путем. Также он никогда не имел беседы с мистером Оксли, тем более в которой и предмет обсуждения, и то, что о нем говорилось, и предпосылки, и заключения – все было ошибочным.

3. Вследствие вышеупомянутого утверждения [мистера Оксли], рассчитанного на то, чтобы ввести в заблуждение многих из наших теософов, мой Учитель решил опубликовать нижеследующее заявление.

Отныне любой медиум или ясновидящий, который склонен утверждать, что или мой Учитель его посетил, или он имел беседу с ним, или видел его, должен в доказательство приводить перед своим сообщением три тайных слова, которые он, мой Наставник, откроет мистеру А.О. Хьюму и мистеру А.П. Синнетту, председателю и вице-председателю Эклектического теософского общества в Симле, и доверит их хранению. Если они не подтвердят, что медиум правильно повторил эти три слова или не предварил ими заявление, устное или печатное, сделанное им самим или от его имени, то всякая подобная претензия должна рассматриваться как не заслуживающая доверия, и никакого внимания на нее обращать не следует. К своему сожалению, мой Учитель вынужден прибегнуть к этой мере, так как в последнее время подобный самообман стал вполне частым явлением и требует немедленного пресечения.

Вышеприведенная декларация и заявление должно быть добавлено в виде ссылки к публикуемому сообщению мистера Оксли.

По поручению, Джуал Кул. М.

 

Письмо № 83 (ML-111)

[К.Х. – Синнетту]