Значение древней апологетики

Апологетика, начавшая собою новую эру христианской истории, когда Христова Церковь вступила в активную борьбу с античным миром, имела высшее значение для современных ей язычества и христианства и отчасти сохранила его до настоящего времени.

Появление многочисленных апологий, авторы которых смело защищали христианство и даже нападали на само язычество, показывало этому последнему, что христианство, дотоле мало заметное и пассивно переносившее всякие притеснения, теперь стало уже сознавать себя как силу, уверенную в себе до такой степени, что она может не только искать равноправности с язычеством, но и говорить о своем превосходстве над ним. Если даже предположить, что большинству язычников содержание апологий было неизвестно, то уже один факт их появления должен был произвести на язычников сильное впечатление. Действительно, он заставил их относиться к христианству иначе, чем прежде. Если до этого времени образованные язычники считали ниже своего достоинства входить в какие-либо отношения с «чудовищным суеверием», как обзывали христианство Тацит, Плиний и Светоний, то уже со второй половины второго века такое индифферентное и высокомерное отношение к нему сделалось невозможным: с ним нужно было считаться, как с крупной силой. Поэтому образованные язычники, отбросив свою ученую гордость, вступили с ним в ожесточенную борьбу. Философ Кресцент имел с св. Иустином устное прение о вере, и, когда оказался бессильным победить его разумными доводами, сделал на него донос властям, результатом чего был смертный приговор св. Иустину. Знаменитый ритор Фронтон, учитель императора Марка Аврелия, на основании поверхностного знакомства с христианством, выступил против него с книгою. Платонические и неоплатонические философы, как Цельс, Филострат, Ямвлих, Иерокл, пошли еще дальше: с целью наиболее успешной борьбы с христианством они сочли нужным познакомиться с ним возможно ближе – прочитывали для этого священные христианские книги, изучали догматы. Изучивши христианство по его первоисточникам, Цельс написал сочинение «Истинное слово», самый солидный из всех противохристианских трудов.

Еще более поступились ученые язычники своим самолюбием, когда, в целях оградить язычество от справедливых нареканий на него христиан и приравнять его к христианству, они произвели в язычестве реформацию, известную под именем неоплатонизма. В форме учения о Едином начале всего сущего, об Уме, сознающей силе Единого, о Душе мира, творящей силе Ума в него вошли многие пункты христианской доктрины – о Высочайшем Боге, от Которого рождается Сын и исходит Дух Святой, об ангелах, о душе и теле человека и т.д. Кроме того, неоплатонист Филострат написал биографию Аполлония Тианского с уподоблением его Иисусу Христу, а Порфирий и Ямвлих с тою же тенденциею составили биографию Пифагора. Это были, таким образом, первые признаки торжества христианства над язычеством, подготовленные появлением апологетики, поставившей христианство в новые условия сравнительно с прежними.

Менее уловимое, но все же не подлежащее сомнению значение апологетики для язычества можно видеть и в другом отношении. Язычникам, знакомым с апологиями, эти последние давали возможность узнать христианство не в том искаженном виде, каким его рисовала молва, а в его настоящем свете, как содержащее богооткровенное учение и отличающееся высоконравственною жизнью своих последователей. Это должно было рассеивать то предубеждение, какое питали язычники к христианству, будучи недостаточно ознакомлены с ним, и в конечном результате подготовлять путь к переходу в христианство. Конечно, быстрого и решительного переворота во мнении языческого общества апологии не произвели, потому что общественное мнение, сложившееся веками, не сразу уступает новым идеям. Оно долго борется с ними, но в то же время, если эти идеи истинны, они мало-помалу побеждают предубеждение и делаются достоянием общества. Так было и в борьбе христианства с язычеством. Первоначально зная христиан только по слухам, язычество запятнало их разными пороками и преступлениями, но при ближайшем знакомстве с ними должно было убедиться в неосновательности такой характеристики христиан. В конце третьего века обвинения христиан в безнравственности уже прекратились. Настолько, значит, изменился взгляд язычников на христианство. При всех других условиях на эту перемену могла оказать влияние и апологетическая литература, самым настойчивым образом свидетельствовавшая о безупречности христианского учения и жизни.

Не меньшее значение имела апологетика и для современного ей христианства. В тяжелые времена и при тяжелых для христианства условиях, когда она появилась, смелость и самоотверженность защитников христианства служили средством ободрения для людей, видевших себя отовсюду окруженными врагами. При виде апологетов, гонимые и ненавидимые христиане могли убеждаться, что они не оставлены в несчастии, что у них есть смелые заступники, готовые с опасностью для жизни отстаивать их права. Убеждение в этом вливало мужество в слабые сердца, склонные к малодушеству и отчаянию. Тем более оно закаляло людей, твердых волей, и делало их более спокойными в перенесении несчастий, делало христиан членами Церкви воинствующей.

Кроме морального воздействия апологетика, имела для своего и ближайшего к нему времени и научно-догматическое значение, так как апологеты положили начало раскрытию и научному обоснованию догматов. Наиболее потрудились они над раскрытием тех догматов, которые оспаривались язычниками, причем обращали главное внимание на те стороны их, какие опровергались язычниками. В силу этого, вопросы об единстве Божием, о Боге как Творце и Промыслителе, о Божестве Иисуса Христа, о воскресении мертвых разработаны ими более, чем собственно христианские догматы об искупительном значении страданий и смерти Иисуса Христа, об отношении Лиц Святой Троицы и т.д.

Древняя апологетика не потеряла своего значения и до настоящего времени. Для нас она, во-первых, представляет исторический интерес, как памятник, изображающий внешнее и внутреннее состояние современных ей христианства и язычества, этих двух мировых религий, из которых одна выражала вековое уклонение от истины почти всего человечества, а другая воспоминала людям и восполняла эту истину при помощи учения, сообщенного Единородным Сыном Божиим. Апологетика рисует, как между ними происходила колоссальная борьба за мировое значение, и в постепенных фазах ее развития показывает, как язычество напрягало последние усилия и пускало в ход все доступные ему средства, а христианство все более и более выражало надежду на близкое торжество.

Древняя апологетика, затем, стоит в непосредственной связи с настоящей. Те мнения, которые высказывались язычниками против христианства, нередко высказываются и современными противниками его. Таким образом, современный апологет может заимствовать у своих древних собратьев не только выработанные ими приемы и методы для борьбы с неверием и отрицанием, но и самые возражения против него, приспособляя, конечно, их к современному состоянию знания вообще и богословской науки в частности.

 

Св. Иустин Философ

Св. Иустин, сын Приска, внук Вакха, родился в самарийском городе Сихеме, в то время носившем название Флавия Неаполя (нового города Флавия) в честь императора Флавия Веспасиана, восстановившего его из развалин после иудейской войны 70 года. Значительную часть населения этого города составляли греческие и римские колонисты, к числу которых принадлежала и семья Иустина. Родители его, как люди состоятельные, дали ему возможность не только получить общее образование, но и восполнить его специально философским, к которому он проявил особенный интерес, за что впоследствии получил название Философа.

С ранней молодости Иустина отличали склонность к философствованию, стремление найти истину, разрешить извечные вопросы о Боге и последней судьбе человека. Не найдя ответа на запросы своего пытливого ума ни в тех науках, какие он изучал, ни в языческой религии, ложной в своей основе и потому несостоятельной во всех отношениях, он обратился к философии, которая считалась источником мудрости и претендовала на владение истиной. В поисках за истинной мудростью он побывал у представителей разных философских направлений, но почти все они по тем или другим причинам не удовлетворили его. Стоик не понравился ему потому что, согласно доктрине своей школы о самодовлеющей человеческой личности, источнике добра и зла, счастья и несчастья, он не интересовался вопросом о Боге и загробной жизни. Перипатетик (последователь Аристотеля) оттолкнул его от себя корыстолюбием, потребовав вперед плату за ученье. Пифагореец не принял его в число своих учеников, так как он не знал музыки, астрономии и геометрии, считавшихся подготовительною ступенью для изучения пифагорейской философии. Только у платоника Иустин, по-видимому, нашел то, чего так долго искал. Возвышенное учение Платона о предметах, которые так сильно занимали Иустина, увлекало его, и он, по его собственному выражению, «надеялся достигнуть созерцания Бога, – этой конечной цели Платоновой философии» («Разговор с Трифоном Иудеем», 1 гл.). Но в самый разгар увлечения платонизмом, когда желанная цель, казалось, была так близка, случилось одно событие, которое произвело в душе Иустина коренной переворот и убедило его в том, что, ища истину, он до сих пор шел ложным путем.

Однажды, гуляя на пустынном морском берегу и предаваясь размышлению, он встретил почтенного незнакомого старца и разговорился с ним. Мало-помалу беседа от обыденных предметов перешла в философский спор, и незнакомец, узнав об увлечении Иустина платонизмом, стал доказывать ему, что и эта лучшая из философских систем содержит в себе массу противоречий и не в состоянии дать полного познания истины, так как из нее нельзя познать не только существа Божия, но даже природы человеческой души и ее назначения. Доводы старца были настолько сильны и убедительны, что Иустин, при всей приверженности к Платоновой философии, должен был признать их справедливость и убедился в неудовлетворительности учения Платона. Глубоко опечаленный потерею своей веры в философию Платона, от которой он так много ожидал, и в то же время страстно желая найти истину, Иустин воскликнул: «Какому же учителю можно довериться, откуда ожидать помощи, если и у этих философов нет истины?» («Разговор с Трифоном Иудеем», 7 гл.). В ответ на это старец указал на пророческие книги, написанные по внушению Святого Духа, из которых можно получить знания «о начале и конце вещей и о всем том, что должен знать философ». «Молись, – заключил свою речь незнакомец, – чтобы открылись тебе двери света, ибо этих вещей никому нельзя видеть или понять, если Бог и Христос Его не дадут разумения» («Разговор с Трифоном Иудеем», гл. 7). Беседа на этом закончилась, старец удалился, но слова его произвели глубокое впечатление на Иустина. «Тотчас, – говорит он, – в сердце моем возгорелся огонь, и меня объяла любовь к пророкам и тем мужам, которые суть други Христовы; и размышляя с самим собою о словах его, я увидел, что эта философия есть единая, твердая и полезная» («Разговор с Трифоном Иудеем», гл. 8).

Любовь к «другам Христовым», т.е. к христианам, зарождалась в Иустине еще раньше разговора со старцем. Бесстрашное исповедание христианами своей веры, твердость в перенесении мук и готовность к мученической смерти убеждали Иустина в неосновательности тех взглядов на христиан, каких держалось большинство язычников. «Когда я еще услаждался учением Платона, – говорит он, – я слышал, как обносят христиан, но видя, как они бесстрашно встречают смерть и все, что почитается страшным, почел невозможным, чтобы они были преданы пороку и распутству» («Апология II», гл. 12). После же беседы со старцем, когда Иустин углубился в книги Священного Писания, усвоил их возвышенное учение и ближе познакомился с христианами, держащимися учения этих книг, он окончательно убедился в превосходстве христианства перед язычеством и, как искатель и любитель истины, не мог уже больше держаться лжи (язычества) и сделался христианином. Крещение его произошло в тридцатых годах второго века.

Приняв крещение и познав в полной мере божественную истину, Иустин стал так же ревностно распространять ее, как раньше усердно ее искал. С проповедью христианства он был в Египте, в Малой Азии и дважды в Риме, где, по свидетельству Евсевия и Фотия, основал богословскую школу. Для большего успеха проповеди он и по переходе в христианство не снимал своего философского плаща, который, с одной стороны, привлекал к нему, как к философу, больше слушателей и придавал более авторитета его словам, а с другой, – давал знать, что он последователь философии, только не языческой, изобилующей заблуждениями, а христианской, истинной.

Стремясь распространять христианское учение между людьми разных национальностей и различных религиозных убеждений, он в то же время являлся и ревностным защитником ненавидимых и гонимых христиан, устно и письменно доказывая несправедливость такого отношения к ним.

Смелый проповедник и защитник христианства, говоривший во всеуслышание, не стесняясь тем, что между слушателями могли быть люди, враждебно настроенные против христианства, за свою святую ревность по вере поплатился жизнью. В Риме он был представлен на суд префекта Рустика, твердо исповедал перед ним свою веру во Христа, отказался принести жертву богам и за это был приговорен к смерти (приблизительно в 166 г. в царствование Марка Аврелия). Церковь дала ему название мученика и причислила к лику святых.

Лучшими и бесспорными памятниками апологетической деятельности св. Иустина являются две его апологии (большая и малая) против язычников и «Разговор с Трифоном Иудеем» (апологетико-полемический трактат против иудеев).

 

Апология I

Первая апология св. Иустина написана по поводу гонений, бывших в царствование Антонина Благочестивого (138–161) и адресована самому императору, его сыну Марку Аврелию, священному сенату и всему народу римскому, как ходатайство «за людей из всех народов несправедливо ненавидимых и гонимых» (гл. 1).

«Вы называетесь благочестивыми и философами, – говорит св. Иустин императору и его сыну, – и слывете везде блюстителями правды и любителями наук: теперь окажется, таковы ли вы на самом деле» (гл. 2). «Наша обязанность – представить на рассмотрение всех наше учение и жизнь, а ваше дело – выслушать нас и явиться добрыми судьями» (гл. 3).

Как добрым судьям, Иустин указывает им, что несправедливо судить и наказывать христиан за то только, что они называются христианами, как это практиковалось в римских судах со времени известного указа Траяна Плинию Младшему. «Одно имя, – говорит Иустин, – не может представлять разумного основания ни для похвалы, ни для наказания, если из самых дел не откроется что-либо похвальное или дурное. Нас обвиняют в том, что мы христиане. Если кто из обвиняемых отречется и скажет только, что он не христианин, то вы его отпускаете, как бы уже не имея никакого доказательства его виновности; если же кто объявит себя христианином, то наказываете его за одно признание, тогда как надлежало бы исследовать жизнь и того, кто объявил себя христианином, и того, кто отрекся, чтобы из самых дел оказалось, каков тот и другой» (гл. 4). «Мы просим, – говорит он в другом месте, – чтобы те, на кого вам доносят, были судимы по делам их, дабы оказавшийся виновным подвергался наказанию, как преступник, а не как христианин; если же кто окажется невинным, пусть освобождается, как христианин, не сделавший ничего худого» (гл. 7).

В виду того, что с именем христианина у язычников связывались различные обвинения христиан, Иустин старается рассеять этот ложный взгляд. На обвинение христиан в атеизме, основанное на том, что христиане не поклоняются языческим богам и не приносят им никаких жертв, он говорит: «Сознаемся, что мы безбожники в отношении к таким мнимым богам (измышленным демонами), но не в отношении к Богу истиннейшему, Отцу правды, целомудрия и прочих добродетелей, и чистому от всякого зла. Но как Его, так и пришедшего от Него Сына, равно и Духа пророческого чтим» (гл. 6). «Мы не приносим множества жертв, не делаем венков из цветов в честь тех, которых сделали люди и, поставивши в храмах, назвали богами; ибо мы знаем, что они бездушны и мертвы и образе Божия не имеют. Да и нужно ли сказывать вам, когда вы сами знаете, как художники обделывают вещество, обтесывают и вырезают, плавят и куют, и нередко из негодных сосудов, посредством искусства переменивши только вид и давши им образ, делают то, что называют богами? Вот что мы считаем не только противным разуму, но и оскорбительным для Бога, Который имеет неизреченную славу и образ, между тем как имя Его усвояется вещам тленным и требующим постоянного попечения» (гл. 9). «Нам передано, что Бог не имеет нужды в вещественных приношениях от людей. Он, Который, как мы видим, Сам все подает нам. Мы научены, убеждены и веруем, что Ему приятны только те, которые подражают Ему в совершенствах – в целомудрии, правде и во всем, что достойно Бога. Мы научены также, что Он по благости Своей в начале все устроил из безóбразного вещества для человеков, и что они, если по своим делам окажутся достойными своего назначения, удостоятся жить с Ним и царствовать с Ним, сделавшись свободными от тления и страдания» (гл. 10). «Кто же из благомыслящих не сознается, что мы не безбожны, когда почитаем Создателя всего мира, и согласно с тем, как мы научены, говорим, что Он не требует крови, возлияний и курений, а славим Его, по мере сил, словом молитвы и благодарением во всех приношениях наших? Наш учитель в этом есть Иисус Христос, Который для этого родился и был распят при Понтии Пилате, бывшем правителе Иудеи во времена Тиверия Кесаря; и мы знаем, что Он Сын Самого истинного Бога, и поставляем Его на втором месте, а Духа пророческого на третьем» (гл. 13).

Наряду с обвинением христиан в атеизме самым популярным было и обвинение их в безнравственности и подкидывании незаконно прижитых детей. В ответ на эти обвинения Иустин указывает, какая целомудренная воздержность и какие взгляды на брак и на детей господствуют в христианском обществе. «Есть много мужчин и женщин, лет шестидесяти и семидесяти, которые, из детства сделавшись учениками Христовыми, живут в девстве. Нужно ли говорить о множестве тех, которые обратились от распутства и научились целомудрию»? (гл. 15). «Мы или вступаем в брак, не иначе, как с тем, чтобы воспитывать детей, или, отказываясь от брака, постоянно живем в воздержании. Чтобы доказать вам, что срамное совокупление у нас не составляет какого-либо таинства, – один из наших подал александрийскому префекту Феликсу прошение, чтобы он дозволил врачу оскопить его. Когда же Феликс никак не хотел подписать прошения, то молодой человек остался девственником и довольствовался своим собственным сознанием и сознанием единомысленных с ним» (гл. 29).

Для вящего оправдания христиан от обвинения в безнравственности Иустин указывает на крещальные и воскресные собрания христиан, которые, по мнению язычников, были главным местом совершения христианами безнравственных действий. «Омытого водою крещения, – говорит он, – мы ведем к так называемым братьям в общее собрание для того, чтобы со всем усердием совершить общие молитвы как о себе, так и о просвещенном и о всех других повсюду находящихся, чтобы удостоиться нам, познавши истину, явиться и по делам добрыми гражданами и исполнителями заповедей для получения вечного спасения. По окончании молитв мы приветствуем друг друга лобзанием. Потом к предстоятелю братии приносятся хлеб и чаша воды и вина; он, взявши это, воссылает именем Сына и Святого Духа хвалу и славу Отцу всего, и подробно совершает благодарение за то, что Он удостоил нас этого. После того, как он совершит молитвы и благодарения, весь присутствующий народ отвечает: «Аминь». Аминь – еврейское слово – значит: «да будет». После благодарения предстоятеля и возглашения всего народа так называемые у нас диаконы дают каждому из присутствующих хлеба, над которым совершено благодарение, и вина, и воды, и относят к тем, которые отсутствуют. Пища эта у нас называется евхаристиею (благодарением), и никому другому не позволяется участвовать в ней, как только тому, кто верует в истину учения нашего и омылся омовением в оставление грехов и в возрождение, и живет так, как заповедал Христос. Ибо мы принимаем это не так, как обыкновенный хлеб или обыкновенное питье: но как Христос, Спаситель наш, словом Божиим воплотился и имел плоть и кровь для спасения нашего, таким же образом пища эта есть Плоть и Кровь Того воплотившегося Иисуса» (гл. 65, 66). «В день же солнца (воскресный) бывает у нас собрание в одно место всех живущих по городам и селам; и читаются, сколько позволяет время, сказания апостолов или писания пророков. Потом, когда чтец перестанет, предстоятель посредством слова делает наставление и увещание подражать тем прекрасным вещам (о которых читалось). Когда же окончим молитву, тогда... совершается евхаристия в указанном выше порядке. Достаточные же и желающие, каждый по своему произволению, дают, что хотят, и собранное хранится у предстоятеля; а он имеет попечение о сиротах и вдовах, о всех нуждающихся по болезни или по другой причине, о находящихся в узах, о странниках издалека, вообще печется о всех, находящихся в нужде. В день же солнца мы все вообще делаем собрание потому, что это есть первый день, в который Бог, изменивши мрак и вещество, сотворил мир, и Иисус Христос, Спаситель наш, в тот же день воскрес из мертвых» (гл. 67). Такой невинный характер христианских собраний должен был окончательно убедить всякого непредубежденного человека в неосновательности обвинения христиан в безнравственности.

Как простой народ видел в имени христианина синоним безнравственности, так государственная власть за то же имя предъявляла христианам обвинения политического характера, считая их врагами государства, так как они ожидают какое-то царство помимо римского, не поклоняются статуе императора и т.д. В апологии, адресованной лично императору, неудобно было резко порицать несправедливость правительственных взглядов на христиан. Поэтому Иустин касается немногих государственных обвинений (и то кратко), в общих чертах показывая их несостоятельность. Он не отрицает, что христиане ожидают царства, но доказывает, что это царство не политическое, а Царство Божие – царство не от мира сего. «Когда вы слышите, – говорит он, – что мы ожидаем царства, то напрасно полагаете, что мы говорим о каком-либо царстве человеческом, между тем как мы говорим о царствовании с Богом: это ясно из того, что, когда вы допрашиваете нас, мы сами признаемся, что мы христиане, хотя знаем, что всякому, кто признается в этом, предлежит смертная казнь. Если бы мы ожидали человеческого царства, то отрекались бы, чтобы избежать погибели, или старались бы скрыться, чтобы достигнуть ожидаемого. Но так как наши надежды устремлены не к настоящему, то не беспокоимся, когда нас умерщвляют, – зная, что непременно должны умереть» (гл. 11). Отказ христиан воздавать божеские почести императору Иустин объясняет также не политическими, а религиозными мотивами. Христианская религия учит, что божеские почести следует воздавать только одному Богу. Но не покланяясь императору как богу, христиане во всех других случаях оказывают ему должное почтение и повиновение. Они аккуратно платят подати, признают императора властелином людей и молятся, чтобы он был одарен здравым разумом» (гл. 17). В заключение Иустин старается показать, что христиане не только не враги государства, а наоборот, способствуют его благосостоянию. «Что же касается до общественного спокойствия, – говорит он, – то мы вам содействуем и способствуем в том более всех людей, ибо мы держимся того учения, что ни злодею, равно как ни корыстолюбцу, ни злоумышленнику, ни добродетельному невозможно скрыться от Бога, и что каждый по качеству дел своих получит вечное мучение или спасение. Если бы все люди знали это, то никто не избирал бы зла на краткое время жизни, зная, что он идет на вечное осуждение огненное, но всемерно сдерживал бы себя и украшался бы добродетелью, чтобы получить блага и избегнуть наказаний. Преступления совершаются потому, что преступники вполне уверены в возможности укрыться от людей, назначенных судьями. Но если бы они знали и уверены были, что от Бога ничего нельзя скрыть, то по крайней мере из страха наказаний старались бы вести себя хорошо» (гл. 12). Таким образом, считать христиан людьми вредными и опасными, когда они держатся такого учения, было бы несправедливо. Признание всеведения Божия должно останавливать их от всего дурного и направлять только к хорошему.

В среде язычников были и такие, которые обращали внимание не только на жизнь христиан, но и на их учение. Считая христиан людьми безнравственными, вредными для благосостояния государства, язычники уже по тому самому составляли заключение далеко не в пользу христианской доктрины. Они обращались к рассмотрению христианского учения уже с предвзятою мыслию найти в нем недостатки и поставить их в укор христианам. Прежде всего язычникам бросалось в глаза позднее, сравнительно с язычеством, появление христианства. Отсюда они выводили заключение, будто христианство – не божественное учреждение и стоит гораздо ниже языческих религий. Св. Иустин противопоставляет этому упреку свою замечательную идею о дохристианских откровениях Логоса, на основании которой делает вывод, что христианство, воспринявшее свое учение от воплотившегося Слова, есть учреждение не новое, а очень древнее. Еще в глубокой древности были люди, просвещаемые Логосом, которых поэтому можно назвать христианами, хотя они тогда и не носили этого названия. «Христос, – говорит Иустин, – есть Перворожденный Бога, Он есть Слово, коему причастен весь род человеческий. Те, которые жили согласно с Словом, суть христиане, хотя бы (со стороны язычников) считались за безбожников: таковы между эллинами Сократ и Гераклит и им подобные, а из иудеев – Авраам, Анания, Азария и Мисаил, Илия и многие другие» (гл. 46). Таким образом, христианство явилось вовсе не поздно. Христос существовал и действовал всегда. Следовательно, упрек со стороны язычников в позднем появлении христианства неоснователен.

Еще более укоряли язычники христиан за то, что они считают Богом человека распятого, т.е. подвергшегося, по понятиям древних, самому позорному наказанию. «Безумно, говорили они, после неизменного и вечного Бога давать второе место распятому человеку» (гл. 13), а если им указывали на чудеса Иисуса Христа, как на доказательство Его Божественности, то они возражали: «что это не препятствует Христу быть обыкновенным человеком, который творил чудеса посредством магии и потому показался Сыном Божиим» (гл. 30). Так как догмат о Божестве Иисуса Христа составляет главный (центральный) пункт христианской доктрины и так как языческие нападки на него были особенно сильны, то соответственно важности предмета доказательства Иустина и обильны, и разнообразны. Первое доказательство Божества Иисуса Христа Иустин видит в том нравственном воздействии, какое Его учение оказывает на принявших христианство. «Мы, – говорит он, – прежде находили удовольствие в любодеянии, ныне любим одно целомудрие; прежде пользовались хитростями магии, а ныне предаем себя благому и нерожденному Богу; прежде мы более всего заботились о снискании богатства и имения, ныне и то, что имеем, вносим в общество и делимся со всяким нуждающимся; прежде друг друга ненавидели и убивали, и не хотели пользоваться одним очагом с иноплеменниками, по разности обычаев, – ныне, по явлении Христовом, живем вместе и молимся за врагов наших, и несправедливо ненавидящих нас стараемся убеждать, чтобы они, живя по славным Христовым правилам, верно надеялись получить с нами одни и те же блага от владычествующего над всем Бога» (гл. 14). Такую высоконравственную настроенность христиан произвели заповеди Христовы – о целомудрии (Мф. 5, 28-32), о любви ко всем людям (Мф. 5, 46; Лк. 6, 28), о помощи нуждающимся (Мф. 5, 42; Лк. 6, 30-34), о незлопамятности, услужливости для всех и негневливости (Мф. 5, 39. 40, 22. 16), о поклонении единому Богу (Мк. 12, 30) и т.д. (гл. 15-16). Затем, в качестве второго довода, Иустин проводит близкую параллель между христианским догматом о Лице Иисуса Христа и языческим учением о богах, с целью доказать язычникам, что с точки зрения их собственной теологии менее всего следует считать догмат о Божестве Иисуса Христа неразумным. «Если мы говорили, что Слово, Которое есть первенец Божий, Иисус Христос, родился без смешения, и что он распят, умер и воскресши вознесся на небо, то не видим ничего отличного от того, что вы говорите о так называемых у вас сыновьях Зевса... Если мы говорим, что Он, Слово Божие, родился от Бога особенным образом и выше обыкновенного рождения, то пусть это будет у нас обще с вами, которые Гермеса называют Словом-вестником от Бога. А если кто говорит, что Христос был распят, то и это обще с сынами Зевса, которые подвергались страданиям. (Эскулап был поражен молнией и взошел на небо; Дионис был растерзан; Геркулес во избежание трудов бросился в море и т.д.). Конечно, страдания их, доведшие до смерти, были различны, так что Он, и по особенностям Своего страдания, ничем не ниже их, но даже выше их: ибо из дел оказывается, кто лучше. Если мы говорим, что Он родился от Девы, то почитайте и это общим с Персеем (родившимся от Данаи). Когда объявляем, что Он исцелял хромых, расслабленных и слепых от рождения и воскрешал мертвых, то и в этом случае должно представить, что мы говорим подобное тому, что говорят о деяниях Эскулапа» (гл. 21-22).

Проведя параллель между учением о Христе и языческим учением о богах, Иустин понимал, что она только в некоторой степени ослабляет упрек со стороны язычников, но не оправдает совершенно христианского учения о божестве Иисуса Христа. Поэтому он тотчас же оговаривается: «И надобно верить словам нашим, не потому что мы говорим схоже с вашими писателями, а потому что мы говорим истину» (гл. 23). После этого он приводит последний, решительный аргумент в пользу христианского учения. Истинность одного только этого учения, по его словам, подтверждается свидетельством ветхозаветных пророков, посредством которых пророчественный Дух предвозвещал будущие события прежде, чем они совершались. Рассказав, что эти пророчества тщательно собирались и хранились иудеями, а потом при египетском царе Птоломее Филадельфе были переведены на греческий язык, следовательно, сделались доступными и для язычников, Иустин говорит: «В этих книгах пророков мы находим предсказание о том, что Иисус, наш Христос, придет, родится от Девы и возрастет, будет исцелять всякую болезнь и всякую немощь и воскрешать мертвых, подвергнется зависти, и будет не узнан, и распят, умрет и воскреснет, и на небеса взойдет, и будет и наречется Сыном Божиим, также, что некоторые будут Им посланы проповедовать это во весь род человеческий, и более из язычников уверуют в Него» (гл. 31). В следующих 2-х главах (32–51) Иустин приводит подлинный текст пророчеств, местами поясняя, что все пророчества, касающиеся земной жизни Иисуса Христа, уже сбылись, в чем язычники могут удостовериться, если пожелают навести надлежащие справки. Исполнение же многих пророчеств дает полное право верить, что таким же образом сбудется и предсказанное пророками относительно событий, еще имеющих совершиться.

«Когда мы доказываем, – говорит Иустин, – что все, уже сбывшееся, было предвозвещено пророками прежде, нежели оно совершилось, то необходимо надобно верить, что непременно сбудется и то, что подобным образом предсказано, но еще имеет совершиться. Ибо каким образом исполнились события, предсказанные прежде и неведомые, таким же образом сбудется и остальное, хотя не знают того и не верят. Пророки предсказали два пришествия Христова: одно, уже бывшее, в виде Человека неславного и страждущего, другое, когда Он, как возвещено, со славою придет с небес, окруженный ангельским Своим воинством, и когда воскресит тела всех бывших людей, и тела достойных облечет в нетление, а тела нечестивых, способные вечно чувствовать, пошлет вместе со злыми демонами в вечный огонь» (гл. 52). Доказательство посредством пророчеств Иустин считает особенно убедительным и неопровержимым. Заканчивая его, он восклицает: «Каким бы образом поверили мы человеку Распятому, что Он Первенец нерожденного Бога и произведет суд над всем родом человеческим, если бы мы не находили свидетельств, предсказанных о Нем прежде, нежели Он пришел и сделался человеком, и если бы не видели, что точно так и сбылось, – что земля иудейская опустошена, что люди из всякого народа уверовали в Него посредством учения апостолов Его, и бросили древние обычаи, в коих жили они по заблуждению?» (гл. 53).

Попутно с доказательством Божественности Иисуса Христа Иустин доказывает истинность еще двух, тесно связанных с ним и также оспариваемых язычниками догматов – о воскресении мертвых и последнем Суде.

Истину воскресения он доказывает следующим сравнением. «Мы надеемся получить умершие и в землю обратившиеся тела наши, утверждая, что нет ничего невозможного для Бога. Будем говорить предположительно. Положим, что вы не существовали бы в настоящем своем виде и не родились бы от таких родителей, как ваши: если бы кто показал вам семя человеческое и изображение вида человеческого, и стал утверждать, что из того самого произошло такое существо, то поверили бы вы этому, не увидев на самом деле? Никто, думаю, не решился бы отрицать (что он не поверил бы). Таким же образом и ваше неверие происходит от того, что вы еще не видели воскресшего мертвеца. Но как прежде не поверили бы вы, что из малой капли можно сделать вас такими, как вы, и однако ж видите, что это делается; таким же образом судите, что и человеческие тела, разрушившиеся и обратившиеся в землю наподобие семян, могут, по Божию повелению, в свое время воскреснуть и облечься в нетление... И Учитель наш, Иисус Христос, сказал: невозможное человекам возможно Богу» (гл. 18-19).

Воскресение, по словам Иустина, не только возможно, но и необходимо, потому что с ним связано дело величайшей справедливости – воздаяния каждому по делам его, т.е. праведники по воскресении получат вечное блаженство, а грешники будут отданы на вечное мучение. «Мы желаем, – говорит Иустин, – вечной и чистой жизни, мы стремимся к пребыванию с Богом, Отцом и создателем всего мира, и спешим исповедать нашу веру, будучи убеждены и веруя, что такой награды достигнут те, которые делами своими засвидетельствовали перед Богом, верность в служении Ему и любовь к жизни у Него, недоступной для зла... Платон также говорит, что грешники придут на суд к Радаманту и Миносу и будут ими наказаны; и мы утверждаем то же самое, но, по-нашему, судиею будет Христос и души их будут соединены с теми же телами и будут преданы вечному мучению» (гл. 8). «Если бы смерть вела в состояние бесчувствия, то это было бы выгодно для всех злодеев» (гл. 17). «Когда учим, что души злодеев, и по смерти имея чувствование, будут наказаны, а души добрых людей, свободные от наказаний, будут жить в блаженстве, то мы говорим то же, что и философы» (гл. 20). «И пророки учат, что каждому по достоинству дел воздаются или наказания и мучения, или награды» (гл. 43).

После доказательства истинности главнейших христианских догматов Иустин выясняет силу и значение креста, который служил таким соблазном для язычников. «Крест, как предсказал пророк, есть величайший символ силы и власти Христовой, как это видно и из предметов, подлежащих нашему наблюдению». Крестообразную форму имеет корабль с поднятым парусом, имеют земледельческие и ремесленные орудия и человек с распростертыми руками. Наконец, «и ваши символы представляют силу крестообразной формы. Я разумею знамена и трофеи, с которыми вы совершаете свои торжественные шествия, являя в них знак вашей власти и силы, хотя вы делаете это, сами не помышляя о том» (гл. 50). У философов также встречается учение о кресте. Платон в «Тимее» говорит, что Бог поместил Сына Своего во вселенной наподобие буквы X (форма креста) (г<