Апология Дьявола — «Дистопия»

Апология Дьявола — «Дистопия»

Артур Крумин

Вместо того, чтобы начать разговор о проклятом субъекте как таковом, я постепенно к нему подбираюсь. И на сей раз мне показалось важным в общих чертах описать стоящую за ним идею. Общий принцип, чья эманация воплощается в частном субъекте и устойчивая идентификационная связь с которым формирует так называемого проклятого субъекта. Этот обобщённый мифологический персонаж является, конечно, лишь одним из персонажей космического масштаба. Разнообразные переплетения их историй лежат в основании субъекта. Но зачастую именно герой данного текста становится самым активным и могущественным властителем душ смертных.

Я выделил несколько основных мифических персонажей, чьи качества и истории перекликаются друг с другом, позволяя говорить о них как ипостасях одной и той же фигуры – Мятежного Духа Раздора и Врага Мироздания. Для начала я в общих чертах набросаю, что представляют собой отдельные образы Главного Злодея с учётом их исторических трансформаций и сдвигов акцентов в восприятии, чтобы затем попытаться собрать сумму Зла.

* * *

Прометей. Огонь и Знание.

Картина «Прометей прикованный» Рубенс Питер Пауль

Говоря о Прометее, я буду весьма вольно обращаться к древнегреческим источникам, где он упоминается, но за основу возьму текст Эсхила. В его преисполненной трагизма мифоистории мы видим эпическое разворачивание темы Проклятия. Главный герой несёт бремя наказания за то, что выводит человечество из убогого недоделанного существования через искусство, технику и, наверняка, науку, причём то же сделают позднее падшие ангелы во главе с Азазелем. Он дарует смертным украденное у сакральности пламя, привнося нечто сверхценное (а Там всё сверхценно) Оттуда Сюда. Пламя может быть символом множества вещей, таких как как Знание или Сознание, но я уверен, что этим дело не ограничивается, но об этом позже. Кроме того, Прометей дарит смертным надежду, как частичную замену, эрзац отнятого Зевсом предвидения, которым они когда-то обладали. Взамен же протагонист получает только забвение (люди как будто вовсе не запомнили своего благодетеля), прикованность и муки — он становится проклят волей Бога-Законотворца (в данном случае Зевса): «Висеть ты будешь вечно: непреклонен Зевс. Всегда суровы новые правители».

Занимательно, что, одаривая надеждой взамен знания о будущем, сам Прометей является “предвидящим“ и знает таким образом о неотвратимости грядущего возмездия (иначе что это за трагедия), не предполагая лишь специфики уготованной пытки. Проклятый предстаёт как закованный в цепи мученик, добровольно из любви к смертным принявший страшную пытку, став агнцем, закланным на алтаре Бога-Отца, чем его судьба очевидно напоминает историю Спасителя, с которым его отождествил Гёте.

Отдельно интересны и прошлое Прометея, и его альтернативная судьба. В предыстории Прометей с братом Эпитимеем создавали людей, что, однако, не противоречит версии, где людей создавал один лишь Прометей, или же совместно с Афиной. Поскольку это миф, то если речь заходит о сиблингах, то закономерно усматривать в них воплощения одной и той же фигуры, то есть неполноценных людей создаёт Прометей-Эпитемей, чтобы затем самому же их и спасти. Человеческий род здесь традиционно создаётся из глины, притом создаётся не вполне удачно — несчастные смертные были жалким вариантом беспомощных животных и непонятно, как бы выжили без помощи небесного заступника, которому было необходимо теперь искупить вину перед полюбившимися тварями. Хотя его вина под вопросом – в версии Эсхила Зевс намеренно хотел погубить бесполезный человеческий род, и тот теперь уже было необходимо спасти от ярости новоявленного деспота. Так Прометей-Эпитимей выступает в качестве Демиурга и Спасителя одновременно, что занимательно само по себе, не говоря о том, что фигура Спасителя не кажется типичной для эллинов, но они, похоже, никогда особенно Прометея и не почитали.

Неочевидным образом с этим сюжетом увязана параллельная история Прометея-Трикстера. Ведь он известен также как обманщик богов, в особенности того же Громовержца, то есть божественный Преступник. Кажущаяся нелепой попытка принести в жертву олимпийцам худшую часть животного, сыграв на жадности богов, предсказуемо проваливается, за чем следует уже упомянутое выше наказание. Здесь мы убеждаемся то ли в любви Прометея к людям, то ли в его желании поиздеваться над богами. Но он не выглядит таким уж предвидящим, если только за раскрытым обманом не кроется весьма дальновидный план. Странная ведь, в общем-то, история. Попытка обойти Священный Закон до добра не доводит, а установить связь с сакральным без настоящей жертвы невозможно, но может статься, что и из этого смертные могли извлечь особый урок о том, как надо или не надо обходить Закон. Или хотя бы о том, что попытка мятежа возможна как таковая, ведь смертные не способны сделать ничего, что уже не случилось и не было прописано в мифоистории.

Говоря о предыстории, прежде всего важно, что Прометей — титан, а не олимпиец, то есть странный, посторонний персонаж в мире богов, героев и смертных. Он здесь некстати уже по своей сути. Не столь важно, чей именно он сын, хотя эсхиловский вариант с матерью Гайей кажется более перспективным, впрочем, кто ещё может порождать титанов, если не она. Происхождение Прометея причисляет его к первому поколению властителей универсума и наделяет атрибутом хтоничности, тем самым приближая его к творящей бесконечности Хаоснования. Боги отстоят от этот источника на поколение дальше.

Но одним лишь творением дело не ограничивается. В результате Титаномахии — сражения изначальных титанов против новых богов — престол универсума занимает новое поколение сакральных фигур. Прометей, будучи особо знающим, пришёл с советом к Титанам, но те пренебрегли его мудрыми советами. После чего он, желая быть причастным к Великой Войне, пошёл к богам и вместе с ними одержал победу: “В новых руках сегодня Олимп, Правит в нём, законов не ведая Зевс. Те, что великими слыли, ничтожны стали“. Выбрав удачную сторону, вернее, самостоятельно её и определив, Прометей мог бы хорошо проводить время в пантеоне, наслаждаясь нектаром. Но, однажды предав собратьев, он снова предаёт своих новых союзников и Божественный Закон во благо каких-то там людей, чьё дело, в общем-то, служить и обслуживать богов. Такой поворот упрочивает статус Прометея как трикстера и ещё раз подчеркивает его отличие от прочих персонажей эллинской мифологии.

В связи с этим интересна сама по себе история мятежа старых божеств против новых, важность которой обыгрывается в “Гиперионе“ Китса. Ведь традиционным и устоявшимся, то есть «правильным», является сюжет о смене неправильного, хаотичного и злого правления новым, упорядоченным и хорошим. Иначе всё происходит только и исключительно в сценарии конца света, когда свернутые претенденты на власть в универсуме возвращаются, ввергая мир в разрушение. Очень красочно это описано в сценарии Рагнарёка. В «Гиперионе» же титаны имеют законные права на вселенский престол, они подчёркнуто достойны этой роли, для которой предназначены, тогда как боги, за исключением Аполлона, представлены узурпаторами и злодеями. Но значит ли это, что возвращение мироздания к правильному порядку вещей неминуемо связано с его разрушением? Возможно, но напомню, что Рагнарёк – это последнее испытание перед Золотым Веком, точно так же, как и Апокалипсис. Универсум должен быть объят пламенем и развалиться, прежде чем возродиться в небывалом величии, и у Прометея, как и его других его воплощений, в этом особая роль, ведь он в курсе того, что должно произойти, и лишь он способен запустить механизм всеразрушения.

Ведь даже один только мятеж, даже вкупе с Проклятьем составляет особенность Прометея. Он знает и знал больше всех божеств. И дело не в объеме наличной информации, а в её особом качестве, — он ведает о грядущем и знает нечто Особенное, знает Знание. Да, он сообщил смертным тайну огня и всего остального, и это важно и хорошо, но важнее всего то, что Прометей в курсе, кто отнимет власть у Громовержца и свергнет его. Это экстраординарное знание, пусть Зевс – это ещё не Яхве, и насчёт его всеведения и всемогущества есть большие сомнения, как и относительно стабильности его верховенствующего положения. Но, тем не менее, он является текущим верховным богом, и никаких конкурентов у него нет. Это, как и множество атрибутов, позволяет сравнивать Зевса/Юпитера с Богом, что делает знание о конце его владычества уникальным и возвышает образ проклятого Прометея. Прометей явно причастен к запредельному Хаоснованию, из которого он и почерпнул это своё Сверх-Знание, составляющее часть пресловутого Огня, что ставит его отдельно от всего, освящает и проклинает. И не будь его, то он не был бы прикован к скале на краю мира, и каждый день посланник Зевса не выклёвывал бы ему печень, пытаясь пытками заставить того выдать Истину. Кстати, что мешало Прометею всё рассказать и заслужить прощение гневливого, но отходчивого божества? По всей видимости то, что, обретя Знание, Прометей перестал быть связан локальным Законом богов и был вписан в иной порядок. Стал посланником Абсолютной Воли Хаоснования, агентом самого Предназначения.

Ещё один фрагмент мифа – история о Пандоре и пресловутой шкатулке/сосуде. Зевс не мог остановиться в отмщении Прометею и решил наказать заодно и смертных, которым наконец-то стало чуть лучше жить. Тем более, что в своё время его жажда уничтожения людей так и не была удовлетворена, когда он хотел искоренить их ещё на заре правления. Так что он отправляет подарок Пандоре, смертной жене Эпитемея, и обрушивает на смертных болезни, страдания и гибель. На дне шкатулки осталась пресловутая надежда, в этой версии исходящая не от Прометея, но всё ещё с ним связанная. Пандора, кстати, была не просто смертной женщиной, но первой женщиной в людском роду, да ещё и преднамеренно созданной, чтобы соблазнить Эпитемея, а затем наслать несчастья на смертных. Очевидны аналогии с библейской истории о Грехопадении и последующей всеобщей проклятостью человечества по вине первой женщины. Впоследствии, когда Зевс снова решил избавиться от людей, то именно дочь Пандоры и Эпитимея и сын Прометея и Климены, оба — потомки титанов, хотя лишь на четверть простые смертные, пережили потоп и дали жизнь новому человечеству, то есть нам, многократно проклятым потомкам Прометея и Пандоры, несущим древний Хаос в своей крови.

Отнимает ли “зрение“ предвидения Зевс, или он же недодаёт надежду среди прочего содержимого ёмкости Пандоры, но безнадёжность человеческого удела оказывается связана с жестокостью деспотичного Бога, вообще не жалующего людей и установившего новый Закон универсума (против старого закона Сатурна-Урана). При этом “провидец“ Прометей не вовсе возвращает людям предвидение, которого их и лишили, но даёт “слепую надежду“, и это даже считается вполне достойным даром (Камю, впрочем, с этим не согласен). Надежду на что не уточняется, но это кажется если не благой вестью о спасении и ещё одним соответствием фигуре Христа, то предчувствием грядущего избавления от гнёта Бога-Узурпатора, о неизбежности которого знает Прометей. Ведь его информированность напоминает гностическое Знание, освобождающее от деспотичной власти Демиурга и Падшего мира материи. Надежда – это гарантия возможности обновления универсума, пусть даже через его распад.

Картина «Прометей» Теодор Ромбоутс

Подводя начальный итог, Прометей – около-хтонический персонаж, близкий этим Изначальному Хаосу, отвергнувший своих родичей титанов и отвергнутый ими, упрочивший власть нового Священного Порядка во главе с Зевсом. Также он непосредственно участвует в создании смертных, будучи более или менее виновным в их неполноценности. Он – вор, похитивший Пламя и этим преднамеренно нарушивший Закон, что дублируется его махинациями с жертвоприношением, тем самым упрочивает в качестве трикстера. Он мятежник, обрекающий себя на жестокий приговор для благополучия своих смертных творений, хотя за этим следуют дальнейшие козни со стороны Всеправителя и ухудшение положения подопечных. Его приковывают к возвышенности между священными небесами и мирской землёй, сомнительным аналогом Олимпа, где он обречён страдать, пока Всевышний не смилостивится или не покинет престол. А он неизбежно его покинет, ведь даже Зевс бессилен перед Судьбой. Апостол Старого порядка заявляет о неминуемом закате Нового. Пророчество Прометея у Эсхила звучит действительно устрашающе: “И страшного паденья не спасётся Зевс: Непобедимо сильного противника, Врага на диво сам себе готовит он. Противник этот пламя жарче молнии Придумает и грохот посильней, чем гром. Трезубец Посейдона, что земную твердь Трепал как лихорадка, в море бросит он, И Зевсу будет худо, и узнает Зевс, Как непохоже рабство на владычество“.

Завершая обращение к Древней Греции, перейду к упомянутому произведению Китса. Примечательно, что его “Гиперион” не был дописан, как была утеряна (если написана вовсе) и последняя часть истории Эсхила о Прометее. В “Гиперионе” одним из основных персонажей, помимо Сатурна с Теей и Аполлона, оказывается одноимённый титан Гиперион. Подобно Прометею, он выпадает из сообщества свергнутых собратьев, не разделяя с ними муки заточения в подземных недрах, где те оказались после прихода к власти новых божеств. Гиперион избежал этой участи не столько из-за предательства, сколько благодаря невмешательству, оставшись единственным титаном, не низвергнутым в Тартар. Он — сияющее солнечное божество, и потому пламя – это не то, что он крадёт, это то, что ему присуще, что сближает его с огненным Люцифером. В поэме, несмотря на название, Гиперион играет сравнительно скромную роль. Мы видим его величие и мощь, но вскоре они меркнут по воле неумолимо продвигающегося Нового Порядка. Тогда герой внимает зову Сатурна, чтобы повести титанов на завоевание отнятого, на мятеж против тирана Зевса, что также отсылает к люциферианским мотивам.

Следует отметить, что вообще-то Гиперион – отец Гелиоса, солярного бога, и в то же время отождествляется с ним. А тот, в свою очередь, идентифицируется с Аполлоном — ещё одним солнечным богом и при этом вторым главным персонажем поэмы, воплощающем идеальный образ меланхолического поэта-романтика, страдающего от неведомого проклятия, которое не даёт ему покоя и отторгает от профанного мира и других людей. Так все они оказываются связанными в единую фигуру Прометея-Гипериона-Аполлона, прототипа всех проклятых, поэтов и проклятых поэтов, со смертными проклятыми в качестве их наследников и представителей в мире смертных.

* * *

Локи. Безумие и Разрушение.

Картина «The Punishment of Loki» J Doyle Penrose

Не менее древний, но сейчас значительно более популярный мифоперсонаж — Локи. Как и Прометей, он великан, то есть титан в скандинавском варианте, и соответственно так же приближён родословной к Хаоснованию, представленному здесь через лёд, а не греческое пламя. Аналогично, Локи особый представитель своей расы ледяных великанов, на сей раз явно предавший свой род и принадлежащий теперь к пантеону нового поколения богов, одновременно выпадая из него. Отличие от других участников пантеона и хтоничность явлена у Локи куда значительнее – он откровенно хаотичен, деструктивен и склонен к перевоплощениям, а неустойчивая форма – это верный признак принадлежности к хаосу. В качестве трикстера он тоже выступает более явно, открыто посягая на стабильность Закона и Структуры словами и делом, что достигает кульминации при Рагнарёке, предположительно инициированном и активно поддерживаемым усилиями Локи, что должно привести к тотальному разрушению миропорядка.

До начала великого мятежа Локи вполне лоялен Новому Порядку асов, и хотя ничего не делает для людей, почти не фигурирующих в Эддах, он часто помогает богам, добывая им ценные вещи вроде волшебного оружия и животных. Это наделяет его отчасти благодетельной функцией и определённо делает психопомпом, способным к трансформациям, быстрым перемещениям и взаимодействиям с ключевыми объектами и фигурами для поддержания функционирования Сакральной Структуры. У него есть летающие ботинки, как и у Гермеса-Меркурия — летучего посланника сакральности. Духом-психопомпом в своём роде является и Прометей, доставляющий людям небесный огонь и знания, перемещаясь от святой обители Олимпа к Солнцу и затем к земле. Локи также, не считая множества прочих метаморфоз, обращается в кобылу для пользы асов, в результате рождает восьминогого скакуна для Одина, что сообщает как о его важности для Верховного Бога, так и о связи с тематикой перемещения, а заодно пресловутой хтоничности, поскольку Локи порождает не обычного, а восьминогого коня, и подобной монструозностью отмечено всё потомство Локи.

Существует две главные истории о Локи, не считая, конечно же, событий Рагнарёка, – это убийство Бальдра и скандал на пиру в Асгарде. Убийство Бальдра предшествует “Скандалу“, таким образом поначалу это чудовищное злодеяние остаётся безнаказанным. Суть убийства заключалась, напомню, в том, что Локи, узнав о уязвимости бога Бальдра, либо вручил другому богу смертоносную стрелу, либо сам сделал роковой выстрел. Остаётся неочевиден мотив Локи, какой ему толк от гибели бога света, чистоты и новой жизни, когда тот ничем ему не навредил, а сам Локи ничего не получил от свершённого злодеяния. Что касается его жертвы, то Бальдр, будучи богом весны и света, воплощает принцип развёртывания и обновления мира (и, соответственно, психоструктуры субъекта) и сконцентрированной бесконечности возможностей становления. Его убийство знаменует невозможность дальнейшей жизни и обновления, начало Конца Всего, то есть пресловутого Рагнарёка. И поскольку мы не можем проследить никакой личной заинтересованности Локи в убийстве бога, то вынуждены предположить, что он сделал это из вредности, либо по воле Провидения. Но хотя Локи и безумен, объяснение из этого слабое, ведь больше он никого не тронул и убил не кого-то, а именно Бальдра. В пользу же Локи как агента Провидения, то есть Высшего Порядка за пределами власти богов, говорит всё та же причастность Хаоснованию, которая и «свела его с ума», то есть отключила от всеобщего мироустройства.

Отдельно впечатляет мифологема, повествующая о попытке вернуть Бальдра из Земель Мёртвых, – это становится возможным, если его оплачет каждое живое существо. Несмотря на невероятную сложность, это почти удаётся, и его действительно оплакивает каждое существо, настолько важен и трагичен его уход, но каждое кроме одного. Исключением становится всё тот же замаскированный Локи, и ему удаётся предотвратить возрождение благодаря свой хитрости, тем самым обрекая мир на упадок. Впрочем, после Рагнарёка Бальдру таки полагается вернуться, ознаменовав новый расцвет мира после катастрофы.

Неожиданно выясняется, что, вновь соответствуя Прометею, Локи располагает знанием о своей судьбе и о грядущем наказании, но принимает это как необходимость и совершает всё, что должен. Хотя для него это значит не только личные страдания, где он оказывается прикован к подземной скале и пытку с капающим на него едким змеиным ядом, но и жуткую мучительную смерть его детей, которые даже не были монстрами. Быть связанным кишками собственного ребёнка, убитого за твой проступок, страшнее, чем просто очень крепкие цепи, но соответствует общей брутальности скандинавского эпоса.

Наказание настигает великого убийцу только после “Перебранки Локи“ – инцидента на застолье в обители богов, во время которого Локи, опять же без веских причин, убивает мелкого божка-слугу на большом пиршестве, не выдержав восхвалений оного окружающими. Локи закономерно выставляется прочь и снаружи ругается с ещё одним богом, после чего возвращается “разбавить мёд злом“, спорит с Одином, благодаря заступничеству получает место за столом. После чего восхваляет всех асов кроме Браги, возмущенного его присутствием, снова всех бранит и обличает, даже тех, кто защищает его. И результате он наконец сообщает, что виновен в смерти Бальдра, хотя ему и не верят, после чего появляется Тор, угрожая «лживому» Локи молотом Мьёльниром, который Локи же ему в своё время и вернул. После чего наш герой сбегает, оборачивается лососем, чтобы скрыться, но оказывается пойман и наказан. Видно, что не напрасно Локи прозван безумным, как о нём отзываются некоторые из богов на пиршестве. Его действия и речи неуместны и противоречат принятому порядку, исходя из злобной сущности Локи как ётуна, а не его рассудку. Тем же самым приходится объяснять все странные и деструктивные действия бога, включая инициацию Рагнарёка.

Но хотя Локи как будто презирает и ненавидит асов, ему необходимо находиться среди них, быть частью Пантеона-Структуры в том числе в качестве деструктивного элемента, разрушающего её изнутри. Следует отметить, что уж точно часть обвинений Локи (если не все они) в адрес собравшихся в зале пиршества, являются истинными – ему ведомы изъяны Структуры, и Локи выставляет их на обозрение, за что подвергается остракизму и наказанию. Но такая разрушительность, а в перспективе и саморазрушительность, не увязывается с тем, что Локи предвидит события, и с его сверхъестественной хитростью. Он ведь в курсе, что будет, сообщая перед побегом от асов, что универсум будет объят пламенем, а прежде этого высказывая отдельные факты касательно грядущих Сумерек.

О Локи известно, что он не отличает правды от лжи, что предположительно и делает его великим лжецом, а также есть явный признак движущего им безумия. Безумный не понимает добра и зла, потому что добро и зло – всегда атрибуты Этого мира, а безумец уже не Здесь. В случае же мифов, происходящих уже в Иной реальности, инстанция безумия отсылается ещё дальше к пределу всего, к Хаоснованию. Примечательно, что мудрейшие из асов не в курсе причастности Локи к смерти Бальдра, хотя должны бы, и они не верят, даже когда он сознаётся в злодействе – Локи ускользает от суда и ведения Структуры, что крайне необычно, хотя и естественно для неуловимого духа-трикстера, не вполне включённого в Структуру и принадлежащего к Тому-Что-За-Ней.

Сотрясание каркаса мироустройства сходит с рук Локи и не ведёт ни к чему до появления Тора – героического божества, который, подобно Иисусу в «Потерянном Рае» Мильтона, выдворяет Сатану прочь из священного места, обладая силой длани Закона, хотя не Тор ловит и наказывает Локи. После поимки одного из сыновей Обманщика обращают в волка, тот убивает сиблинга, чьими кишками, как упоминалось, Локи привязывают к скале и подвергают пытке с капающим на него змеиным ядом – это идея дочери покойного Бальдра. Мучение, похоже, вполне соответствует мукам Прометея, поскольку попавший на Локи яд, который обычно собирается в чашу женой Локи, вызывает у него такую боль, что агония узника вызывает землетрясения. Прикован убийца не между небом и землёй, а под твердью, возможно даже в Хеле – подземном мире мёртвых, где также нашёл своё пристанище Бальдр до времени своего возвращения. Убийца и убитый, злодей и святой, комплементарно дополняющие друг друга, вместе ждут своего часа. Местом своего заточения Локи уподобляется Дьяволу, заключённом в Аду в недрах земли до наступления Конца Всего.

Осталась лишь финальная сцена во время набирающего размах Рагнарёка, где Локи гибнет в бою вместе со своим противником Хеймдаллем. В связи с наступлением Конца Времён важно добавить, что детьми Локи от великанши Ангрбоды стали два самых жутких чудовища этого мира – волк Фенрир, которому суждено проглотить Одина, и великий мировой змей Ёрмунганд – оппонент Тора. Потомство Локи – это достойные плоды его кропотливой работы по разрушению мира. Также дочерью Великого Обманщика является богиня Хель – правительница одноимённого подземного мира, владычица чертогов смерти. Так что умеренно хтонический Локи становится отцом двух абсолютных монстров и опять же полухтонической гекатоподобной повелительницы мира мёртвых. Это делает образ Локи ещё значительнее и могущественнее, чем он может показаться, – вся примитивная чудовищность собрана под именем одного отца – убийцы богов и разрушителя миров, проклятого божества.

Отмечу, что если имя Локи действительно значит «Огонь», то становится крайне символичным, что его первой женой была «Сияние», а не-монструозными детьми «Уголь» и «Пепел». Несмотря на отчётливую люциферианскую инфернальность семейства, это кажется мне достаточно странным, ведь скандинавский первичный хаос Гинунгагап — это ледяная бездна, пусть даже оно всё ещё сочетает свойства бесконечности и пустоты. В жестком мире скандинавской мифологии зло представлено льдом, что не странно для той местности, где она зародилась. Главное зло здесь – это ледяные великаны, и одним из них является противоречиво пламенный Локи. Но огонь подобен льду в их общей очистительной разрушительности, а мир испепеляющего огня Муспельхейм соседствует с миром льда и тумана Нифльхеймом, а оба примыкают к бездне Гинунгагап. Таким образом огонь здесь – это та же разрушительность, исходящая из Изначального Ничего, а Локи – достойное воплощение этой неотвратимой силы.

В итоге перед нами снова божество, причастное к первичному Хаосу, но теперь с выраженными функциями психопомпа – посредника и исполнителя воли правящих божеств. Волею случая наш герой попал в пантеон нового Священного Закона, первоначально действуя в интересах поддержания статус-кво и закрепления властвующих элементов. Затем проклятое божество предаёт Структуру, его функции агента оборачиваются против неё, что приводит к уже предсказуемому возмездию — прикованности и мучениям на задворках мироздания. В описанном случае мятежная функция ещё более отчётливо связана с разрушением Структуры и поддерживающего её Закона. Как и Прометей, Локи обладает специфическим знанием о перспективе наказания и грядущей катастрофе, но полностью подчиняется Судьбе.

Специфика же Локи в том, что его деятельность локализована сакральной Структурой — он не контактирует со смертными. Кроме того, он явно злобен, а его деятельность носит выраженный подрывной характер, оборачивающийся гибелью возможности обновления мира с последующим всеобщим хаосом и универсумом в огне. Прометей, напомню, не стремился к свержению Зевса и испепелению космоса, во всяком случае явно. В случае Локи мы наблюдаем особо выраженный сюжет о том, как в Структуры встраивается функция, чья плоть с самого начала своим происхождением заражёна Тьмой, Пламенем и Хаосом, и которой предопределено быть причастной к краху Структуры.

* * *

Ариман. Тьма и Яд.

Идея самостоятельности Дьявола чужда религиям Книги, зато акцентирована в зороастризме, близком по времени появления к христианству. В этой дуалистической мифологии отделение Плохого божественного от Хорошего достигает апогея через противопоставление фигур деструктивного Ангра Майнью – Повелителя Тьмы и созидательного Спента Майнью (или Ахура Мазду) – Повелителя Света. Оба божественных принципа исходят из Единого, называемого Зурваном – Абсолютной Божественности. Последнего также иногда называют Ахура Маздой, что вызывает некоторую путаницу, поскольку в разных ветвях зороастризма он назывался либо божеством Добра и Света, либо Единым богом, давшим начало двум меньшим. С этим ничего не поделать и придётся привыкнуть к их странным именам. Суть не в этом, главное, что происходит тотальное космологическое отделение Добра-Созидания от Зла-Разрушения с формированием персонификации последнего — масштабной фигуры Злого Духа. Кроме того, абсолютное Зло теперь соответствует сфере Небытия, Не-Миру, а этот концепт вообще-то не то чтобы широко использовался в то время, хотя можно вспомнить, например, пожирающего солнце и в этом смысле весьма нигилистичного древнеегипетского Великого Змея Апопа.

Согласно оригинальной мысли Зороастра, Изначальное (у него это Ахура Мазда) создаёт хорошего и светлого Спента Майнью, отвечающего за дальнейшее созидание, и плохого и тёмного Ангра Майнью, воплощающего разрушение и смерть. Каждому из них предписано владение равными частями универсума, но предсказуемое вторжение злостного Ангра Майнью в хороший мир, где обитали люди, сделало тягостной их жизнь и создало необходимость противостояния Добра и Зла, в котором, после временной победы Тьмы, восторжествует свет, свершится последний Суд и люди снова будут жить вечно в благостном мире Спента Майнью.

В Авесте — корпусе священных зороастрийских текстов — Ангра Майнью представлен как слабо персонифицированный, то есть скорее именно принцип, чем божество, но при этом он злобный патологический неудачник, чьи бесконечные провалы на пути к мировому господству служат подтверждением великих сил Света и таким образом добавляют нового к пониманию Владыки Тьмы. А ведь он функционирует в той же области, что и средневековый Дьявол — наказывает души грешников, попадающих в его Мир Тьмы и Пустоты. Известно лишь, что Ангра Майнью, будучи воплощением Разрушения, не способен толком создавать, что, однако, не мешает ему творить полчища демонов. Однако основным его занятием по борьбе со Светом становится отравление всего того, что созидает Спента Майнью, – распространение Скверны.

Интереснее обстоит ситуация в так называемом зурванистском зороастризме, где Изначальное названо, соответственно, Зурваном. Соответствуя трансцендентному статусу, Он совершенно лишён атрибутов морали, и первым, что появляется по его воле, становятся два близнеца, во всём подобные друг другу – Спента Майнью и Ангра Майнью. В них не заложена предрасположенность к Свету или Тьме, и Ангра Майнью добровольно избирает идентификацию со Злом, отказываясь от возможности творить, хотя в принципе остаётся на это способным. Можно даже сказать, что он приносит себя в жертву, принимая необходимость нести бремя Деструкции и вину за всё зло мира.

Возникшее впоследствии манихейство почти целиком наследовало идеи зороастризма. В нём Владыка Мира Тьмы Ариман, идентичный Ангра Майнью, также не слишком персонализирован, оставаясь на уровне абстрактного врага человечества, света и всего хорошего. Как и в зурванизме, божества Света и Тьмы изначально находятся в одинаковых начальных условиях и владеют равной силой, хотя об Изначальном в манихействе уже не упоминается – хороший духовный мир света и плохой материальный мир тьмы просто есть и были всегда.

У Аримана манихеев есть некоторое преимущество над богом света и добра Ормуздом в степени его влияния на мир смертных, ведь мир очевидно достаточно плох, и дело здесь в демонизированности мира. Как и в зороастризме, универсум прежде состоял из двух равных частей, но силы тьмы Аримана вторглись в него и почти победили воинов Света (похоже на сюжет половины игры, но надо же им откуда-то этот сюжет брать). Мир преимущественно плох и материален, поскольку создан из плоти бесчисленных полчищ демонов. Смертные, в свою очередь, являются потомками их инцестуозных и отвратительных сношений, но в них заточённы Искры Света. Искры эти были заключены во всём живом жертвой воинов света, и в них которых кроется грядущая победа светлого Духа над тёмной Материей.

Манихейство продолжает отграничивать персонификацию Великого Врага, видя в Аримане и неразрывно связанном с ним Миром Тьмы первоисточник общемирового Зла, ограниченного лишь постоянно противодействующей ему эквивалентной силой Добра и Света, и смертные должны выбрать в этой вечной войне правильную сторону, тем более, что победа неизбежно достанется хорошим парням. Грешников же ждёт сомнительное путешествие в обитель Зла, где «душа злодея встречается в Северном Ветре с ужасной фурией и оканчивает свое путешествие в зоне Извечной Тьмы, где Ангра Майнью приказывает, чтобы ей дали яду».

* * *

Aleister Crowley

Люцифер. Мятеж и Проклятие

В отличие от богословских писаний в “Потерянном Рае“ мы встречаем не абстрактные теологические рассуждения о природе зла и спекуляции на тему предпосылок отпадения некоего ангела от Бога, а полноценную мифоисторию о Падении Люцифера и последующем Падении Человека и его мира.

Позиция автора относительно происходящего выражена прямой речью и Сатана во всеуслышание называется грандиозно плохим и вредоносным, а Господь с Иисусом хорошими и благостными. Но одно дело, что заявляет автор, а другое – речи и действия самих персонажей, которые говорят о чём-то другом, демонстрируя Люцифера как героя-мятежника, а Демиурга — как самодовольного деспота. Иисус вроде остаётся хорошим парнем, но он больше напоминает скандинавского Тора, сражающегося с демоническими легионами, его возможности несоизмеримо превышают вражеские. Так что ни о каком героизме и мученичестве говорить не приходится, ведь он обречён на успех божественным замыслом и не в состоянии проиграть или потерять что-либо, выполняя лишь предначертанное Богом-Отцом. Диалоги Бога-Отца и Бога-Сына похожи на фарс, особенно когда Отец хочет уничтожить человечество, которое сам же создал и обрёк на грехопадение, а сын заступается и добровольно приносит себя за смертных в жертву, не жертвуя, по сути, ничем. И вот это здесь называется Справедливостью и Милосердием, где Справедливость — это уничтожение того, что сам же и испортил. Милосердие же выражается в том, что человек (при наличии свободной воли!) способен обрести спасение от наказания справедливого Творец, лишь следуя Закону, данному этим же Творцом. Складывается впечатление, что Творец открыто издевается над читателем и человечеством.

Картина «The Fall of Lucifer» Herri met de Bles

Ещё до того, как станут известны причины и ход Небесной Войны, падшие ангелы, последовавшие за предателем-Люцифером, сообщают о своём ныне жалком положении как результате низвержения с Небес. А заодно о том, что победить их в полной мере невозможно, потому они и были сосланы, а не уничтожены, поскольку все они – бессмертные духи. Но одно дело смертность, а другое – воля Всемогущего. Так почему же Всесильный Победитель (Бог) не стёр их без следа из мироздания, удовлетворившись лишь временной победой? Автор проводит аналогию между этим и возможность движения невообразимо монструозного Сатаны (а, судя по описанию, он действительно ктулхуобразен). Ведь при огромности формы у него не пропала даже его способность к полёту. Всё это — Дар Господа, данный затем, чтобы впоследствии ещё сильнее наказать падших за то зло, что Легион учинит после заточения в Бездну и до Последних Дней, а затем проявить жалость к загубленному демонами человечеству. Потрясающий план. Давайте отправим злодея подальше, но так, чтобы он стал ещё злее и смог скоро вернуться и в течении долгих веков убивать и насиловать, чтобы снова с ним поквитаться и спасти замученных душегубом людей. Здесь сложно обнаружить в этом что-то кроме чрезвычайного садизма Господа. Или же его возможности всё же ограничены, и Творец попросту не способен ни уничтожить мятежных духов, ни сдерживать их в созданной им (им ли?) тюрьме Геенны. Творец здесь «равен восставшим во всём, кроме силы», что подтверждается происходящим в поэме и не удивляет, ведь не сложно быть сильнее в мире, который ты же и сотворил. Неравные силы при этом не останавливают Сатану от продолжения подрывной деятельности, что куда больше походит на героизм, чем псевдожертвенность Сына.

Помимо описания хтонического Люцифера мы сталкиваемся и с иными его воплощениями и атрибутами, в том числе и с военным обмундированием Архиврага – копьём и огромным круглым щитом. Копьё, в виду очевидной фалличности, сообщает о властности и могуществе обладателя, а также напоминает о молниях Зевса, копьё Одина Гугнире и Священном Копье Лонгиния. Последняя версия особенно интересна, ведь им в руках Лонгиния был убит на распятии Иисус, главный антагонист и альтер-эго Люцифера, а его история уходит к самому началу библе<