Любовь и богатство как противоположности

И Климент и Златоуст рассматривают проблему богатства на двух уровнях: 1) уровне лично–аскетическом и 2) уровне любви к ближнему. В «Кто из богатых спасется?» любовь к ближнему дальше благотворительности не идет. Иное дело у Златоуста. Он разворачивает целую философию собственности в свете любви к ближнему. Именно с этой точки зрения он смотрит на богатство: умножает ли оно любовь, или, наоборот, тушит ее. И здесь с удивительным прямодушием и бесстрашием он говорит об обратной зависимости между любовью и богатством:

"желание иметь средств к жизни больше, нежели сколько у ближнего, происходит не от иного чего, как от того, что любовь охладела" /XI:153/.

"каким образом владеющий богатством бывает благ? Конечно, он не благ, но он становится благим, когда раздает свое богатство. Когда же не имеет его, тогда он и благ; и когда раздает его другим, тогда тоже благ; а до тех пор, пока удерживает его при себе, он не бывает благим /XI:705/.

"если, имея богатство, раздаем его другим, или предложенного нам не берем, мы бываем добры; напротив, если берем или приобретаем его, то становимся недобрыми" /XI:706/.

Мы уже говорили о том, что богатый должен отдать все, причем аргументация Златоуста находилась в лично–аскетической плоскости (опасность быть задушенным «мертвой петлей»). Но великий святитель постоянно выставляет и другой аргумент: любовь к ближнему заставляет богатого (если он христианин) раздавать свое имение:

"Вот почему и признаком учеников Своих Он поставил любовь, потому что тот, кто любит, необходимо печется о благосостоянии любимого лица" /VII:781/.

Поэтому для Златоуста уже сам факт обладания богатством говорит о том, что этот человек отвергся христианской любви. В этом смысле богатство для святителя является как бы лакмусовой бумажкой, высвечивающей степень любви в человеке. В качестве примера он не раз указывает на богача из притчи о богаче и Лазаре (Лк.16,19–31):

"первый порок богатого — жестокость и бесчеловечие в высшей степени" /I:787/.

Итак, стяжание богатства — верный признак жестокосердия. Относительно способов собирания богатства у святителя нет никаких иллюзий — оно как правило наживается неправедно:

"Почему же, скажешь, Он многим дает? Но откуда видно, что Он дает? Кто же, скажешь, дает другой? Собственное их любостяжание, грабительство" /XII:173–174/.

"если ты хочешь разбогатеть, то не лихоимствуй, если хочешь оставить детям богатство, приобретай (богатство) честное, — если только таковое бывает" /XI:21/.

"В отношении имущества невозможно быть одному богатым без того, чтобы наперед другой не сделался бедным" /X:419/.

А вот не требующая комментариев, убийственная формулировка:

"невозможно разбогатеть тому, кто не делает несправедливости" /XI:703/.

Святитель не устает повторять, что богатство, которое не истрачено на милостыню фактически есть грабительство и подлежит жестокому осуждению:

"не уделять из своего имущества есть также похищение" /I:805/.

"Как казнохранитель, получивший царские деньги, если не раздаст их кому приказано, а истратит на собственную прихоть, подвергается наказанию и погибели; так и богач есть как бы приемщик денег, следующих к раздаче бедным, получивший повеление разделить их нуждающимся из его сослужителей; посему, если он истратит на себя сколько–нибудь сверх необходимой нужды, то подвергнется там жесточайшей ответственности; потому что имущество его принадлежит не ему собственно, но его сослужителям" /I:805–806/.

В последней цитате святитель разъясняет замысел Божий о богатстве: «богач есть как бы приемщик денег, следующих к раздаче бедным». Здесь снова следует вспомнить Климента, для которого богатство — «орудие», «дар Божий», который следует использовать на благотворение и тем стяжать Небесные обители.

Любителям ссылаться на Ветхий Завет Златоуст дает неплохой урок. Так, на знаменитом " богатство и нищета от Господа " (Сир.11,14), он останавливается не раз:

"Откуда же, скажешь, богатые? Ведь сказано: " богатство и нищета от Господа " (Сир.11,14). Но спросим возражающих нам: всякое ли богатство и всякая ли бедность от Господа? Кто может сказать это? Мы видим, что многие собирают великое богатство хищением, гробокопательством, чародейством и другими подобными способами, и, владея им, даже недостойны жизни. Что же, отвечай мне, можно ли сказать, что это богатство от Бога? Нет. Откуда же? От греха" /X:350/.

Богатство в большинстве случаев от греха, а не от Бога — таков вывод святителя. А вот еще более смелое толкование того же речения Сир.11,14:

"Это было сказано в Ветхом Завете, когда богатство считалось весьма важным, а бедность была презираема, одно было проклятием, а другое — благословением. А теперь не так" /XII:160/.

Иными словами, христианство отказалось от мысли, что богатство есть благословение Божие. Скорее наоборот, ставя во главу угла сотериологию, христианство видит не в богатстве, а именно в бедности более спасительное состояние. "Добродетель гораздо удобнее совершается при бедности" /XI:313/ — замечает святитель.

Итак, по Златоусту, любовь — к Богу и ближнему — требует от христианина отдать все. Именно любовь, возгреваемая Духом Святым, двигала иерусалимскими первохристианами и привела к общности имущества. Об этом же говорит и Экземплярский: "Христианство никогда не посягало на неприкосновенность права собственности и признавало юридическое право каждого владеть своим, не только в известных словах Петра Анании (Деян.5,3), но и в строжайшем осуждении всякого посягательства на чужое (1 Кор.6,10). Однако, самая природа христианской любви такова, что там, где она действительно царит, мы всегда встречаем и общение имуществ, подобно тому, как оно было в жизни первенствующей Церкви» /10:23/.

Святитель общность имений даже называет "виновницей благ" /IX:112/. Однако отсюда не следует, что Златоуст считал общение имений панацеей от всех социальных нестроений. Он делает удивительно глубокое и ценное для нас замечание:

"Но скажи мне: любовь ли родила нестяжание, или нестяжание — любовь? Мне кажется, любовь — нестяжание, которое укрепляло ее еще больше" /IX:110/.

Святитель ясно понимает, что общение имуществ должно зиждиться на высочайшем нравственном уровне; только тогда оно будет благодатным и стабильным. Чисто же административное, насильственное введение общения имуществ, без нравственного усовершенствования людей никаких благих плодов не даст.