На борту «Сантиссимы Тринидад»

 

 

Прошло несколько дней. Благодаря попутному ветру караван быстро продвигался на восток, огибая Эспаньолу с севера, и уже благополучно миновал опасные воды ее французской части, затем прошел возле Тортуги, где пираты или каперы могли бы попытаться напасть на отставший галеон или даже в целом на караван — такие случаи, хоть и редко, но бывали. Риск нападения в целом был выше у каких-либо «недружественных» берегов, чем в открытом море, и не только со стороны французов. Но в этот раз кораблей набралось почти три десятка, и власти Новой Испании выделили для защиты шесть пятидесятипушечных галеонов и еще два сторожевых корабля, так что оставалось надеяться, что охотников до лакомой, но зубастой добычи не сыщется и в дальнейшем.

 

Самые привилегированные пассажиры обедали в кают-компании, в обществе капитана – приземистого жизнерадостного дона Хуана Кардосо, двух его малоразговорчивых помощников, священника отца Доминго, штурмана, который был под стать капитану, и судового врача, сеньора Бонильи, чьи глазки уныло взирали на подлунный мир, а длинный сизый нос выдавал в своем обладателе любителя горячительных напитков.

 

В первый день обед превратился для Арабеллы в своего рода испытание, потому что разумеется, дон Мигель также присутствовал в кают-компании – по счастью, отведенные им места находились на противоположных концах стола. Рядом с испанцем сидела привлекательная молодая женщина с выразительными темными глазами, оттененными густыми ресницами. Легкая улыбка временами озаряла ее лицо, особенно когда она смотрела на дона Мигеля. Сперва Арабелла удивилась, а потом задала себе резонный вопрос:

 

«А почему, собственно, дону Мигелю и не жениться?»

 

Затем она призналась себе, что скорее ее удивляет любовь и обожание в глазах сеньоры де Эспиносы, чем сам брак.

 

Когда женщина встала, Арабелла заметила под богато расшитой накидкой округлившийся живот и поняла, почему та словно светилась изнутри. После обеда, на палубе, Арабелла увидела их вместе с девочкой, по виду ровесницей Эмилии. Издали наблюдая за ними, она пришла к выводу, что дон Мигель все же обрел свое счастье.

 

«По крайней мере, он был счастлив, пока не произошла наша роковая встреча...»

 

Арабелла находилась во власти противоречивых чувств, тревожась о том, как им удастся пробыть на «Сантиссиме Тринидад» на протяжении столь длительного времени, и поражаясь капризам Случая, пожелавшего вновь столкнуть неистового дона Мигеля с его смертельным врагом и с ней – его бывшей пленницей. И все-таки, в глубине души она была рада, что де Эспиноса не пал от руки ее мужа, хотя и упрекала себя за эту радость.

Испанец держался надменно и избегал смотреть на своих врагов. Ежели его взгляд устремлялся в их сторону, то скользил по ним с восхитительным ледяным безразличием. В ответном взгляде Питера также читалось равнодушие, но Арабелла достаточно знала своего мужа, чтобы ощущать в нем под маской спокойствия напряжение взведенного арбалета. Однако, как и он предсказывал, ничего не происходило, и ее тревога немного улеглась.

 

Еще через несколько дней миссис Блад обнаружила, что Эмилия нашла себе подругу в лице дочери дона Мигеля. Девочки сидели на палубе и, склонив друг к другу головы, что-то мастерили из щепок, в то время как Мэри пыталась вести беседу с совсем молоденькой девушкой — по видимому, няней, и поскольку каждая из них говорила только на своем языке, им оставалось объясняться знаками. Арабелла в нерешительности остановилась, раздумывая, не подозвать ли дочь к себе, но Эмилия уже заметила ее и сама подбежала к ней.

 

– Эмили, кажется, у тебя новая подруга?

 

– Да мама, ее зовут Изабелла – почти так же красиво как тебя, но мне больше нравится называть ее Изабелита.

 

– А как же вы разговариваете, ведь ты не понимаешь испанский?

 

Девочка посмотрела на нее с недоумением:

 

– Мы уже давно плывем на этом корабле, так что ты по-испански будешь la madre, а Изабелита – la amiga. А сам корабль — la nave... – она вдруг протянула Арабелле руку и с гордостью сказала: – Мама, посмотри, что у меня есть!

 

На ладони у нее была золотая ладанка в форме ковчега – скорее всего, внутри находилась частица святых мощей или какая-то иная реликвия.

 

– Где ты это взяла, Эмили? – строго спросила Арабелла.

 

– Мне дала она — девочка махнула рукой в сторону Изабелиты, которая поднялась на ноги и, серьезно хмуря бровки, смотрела на них.

 

– Но это очень ценная вещь, девочка моя, боюсь, что ее придется вернуть.

 

Эмилия надула губы, упрямо глядя исподлобья такими же синими, как у Питера, глазами:

 

– Я отдала ей мою ракушку. Ну, ту самую...

 

– Ту, что ты нашла во время нашей последней прогулки возле Кингстона? – Арабелла помнила на редкость красивую, переливающую бирюзовыми оттенками перламутровую раковину, являющуюся главным сокровищем Эмили: – А разве тебе не хотелось хранить ее вечно на память об Ямайке?

 

– Хотелось...

 

– Изабелита! – их разговор привлек внимание сеньоры де Эспиноса, и она подошла к дочке, вопросительно взглянув в сторону Арабеллы.

 

– Эмили, тогда тем более нужно вернуть ладанку. Будь хорошей девочкой, и я попрошу отца рассказать тебе вечером одну из его историй.

 

– Про морских чудовищ? – насупившаяся было Эмили просияла.

 

– Думаю, что без чудовищ там точно не обойдется, – уверила ее мать.

 

Арабелла обернулась к сеньоре де Эспиноса и с улыбкой сказала, тщательно подбирая испанские слова:

 

– Это принадлежит вашей дочери, сеньора де Эспиноса.

 

– Благодарю вас, сеньора... – в голосе жены дона Мигеля было удивление.

 

– Прошу меня извинить, мы не представлены, – спохватилась Арабелла: откуда бы ей знать, как зовут ее собеседницу. – Но я слышала, как к вам обращался стюард. Я миссис Блад.

 

– А это, вероятно, – вашей, миссис Блад, – настороженность ушла из глаз сеньоры де Эспиноса, и она тепло улыбнулась.

 

В ее руках была ракушка Эмилии, и обмен сокровищами состоялся по всем правилам дипломатии — правда, сопровождаемый вздохами сожаления самых заинтересованных сторон.

 

Вечером Арабелла рассказала мужу о «происшествии», добавив, что неизвестно как еще отнесется де Эспиноса к дружбе девочек, и возможно, стоит предостеречь Эмилию, на что Блад ответил, что дон Мигель будет последним болваном, если начнет вмешиваться.

 

***

 

На Мартинике караван сделал остановку для пополнения припасов. Плавание шло своим чередом, погода оставалась неизменно благоприятной, и Беатрис много времени проводила на палубе. Она несколько раз разговаривала с приветливой миссис Блад, в то время как их девочки играли в каком-нибудь закутке на палубе. Видела она и мужа англичанки, весьма примечательного темноволосого мужчину с пронзительным взглядом удивительно светлых для его смуглого лица глаз. Прежде ей не было дела до находящихся на борту англичан, а теперь она обратила внимание, что по длинному столу в кают-компании будто проходит незримая граница — испанцы, во главе с капитаном, собирались на одном его конце, а подданные английской короны — на противоположном. Никаких столкновений, конечно же не случилось – наоборот, и те, и другие соревновались в учтивости. Но Беатрис заметила и еще одну вещь — Мигель не участвовал в преувеличено любезном общении. Беатрис знала о нелюбви — если не сказать большего, которую муж испытывал к англичанам: ведь те были виновниками гибели младшего из братьев де Эспиноса. Но однажды она перехватила быстрый взгляд мужа, брошенный им на супруга миссис Блад, и у нее перехватило дыхание от того, какая в нем сверкнула ненависть. Беатрис встревоженно вгляделась в его лицо, но не увидела ничего, кроме холодного равнодушия. Она попыталась успокоить себя, твердя, что ей все почудилось. Однако невозможно было не видеть, что с тех пор, как они отплыли из Гаваны, воодушевление оставило Мигеля, он вдруг стал угрюмым и неразговорчивым, совсем как в ту тяжелую зиму, после своей отставки.

 

Недоумение Беатрис усилилось, когда два дня спустя муж сурово выговорил ей за то, что она позволяет Изабелле дружить с маленькой англичанкой.

 

– Я не понимаю вашего неудовольствия, дон Мигель. Почему бы им не поиграть под присмотром служанок?

 

Мрачно хмурившийся де Эспиноса ответил:

 

– Мне неприятно видеть, что моя дочь общается с... еретичкой. Неужели нельзя найти для Изабеллы более подходящую компанию?

 

– Это же дети, какой в том грех? Кроме того, более подходящей компании – как вы изволили выразится – на «Сантиссима Тринидад» для Изабелиты нет.

 

Не ответив, он отошел от Беатрис и остановился, глядя в окна каюты.

 

– Что происходит, дон Мигель? – продолжала спрашивать она, – Вы так напряжены, кто эти люди?

 

Молчание длилось так долго, что она уже не рассчитывала услышать объяснения, но дон Мигель вдруг глухо выговорил:

 

– Это мой враг, Беатрис.

 

То, как это было сказано, заставило Беатрис прекратить дальнейшие расспросы. Ей показалось, что она ненароком коснулась незаживающей раны или распахнула дверь глубокого подвала, и из мрака на нее повеяло чем-то зловещим.

 

– Я... скажу Рамоне.

 

– Пусть играют, – неожиданно разрешил дон Мигель и устало добавил: – Лучше, если это будет на глазах у Рамоны, а то с Изабеллы станется сбежать от нее, чтобы навестить подружку.

 

***

 

После Малых Антильских островов караван взял курс на Азоры, идя теперь на северо-северо-восток. Для того, чтобы пересечь Атлантический океан, требовалось не меньше двух месяцев, впрочем, у пассажиров находились нехитрые развлечения: они занимались ловлей рыбы или попросту бездельничали, разморенные ярким солнцем, а отец Доминго чуть ли не каждый день провозглашал имя святого, которого следовало чествовать, и все с энтузиазмом откликались на его инициативу.

 

Беатрис оказалась перед выбором: она не хотела расстраивать мужа, но не знала, как объяснить Изабелле, почему та не должна больше играть с Эмилией. Пока она раздумывала, произошло еще одно событие.

 

Выйдя на палубу, она увидела девочек возле грот-мачты, рядом с ними была миссис Блад, которая несмотря ни на что, нравилась молодой женщине. Но Беатрис призывала себя быть сдержаннее и поэтому ограничилась лишь формальным приветствием, собираясь увести дочку в каюту.

 

– Арабелла!

 

Беатрис замерла на месте, услышав это имя, казалось бы, давно похороненное в ее памяти, и медленно повернула голову: к ним подходил тот самый высокий мужчина, супруг миссис Блад. Он поклонился Беатрис, затем обратился к жене по-английски, и та с улыбкой что-то ответила.

 

Мисс Блад больше не смотрела на Беатрис и поэтому не видела, что с той твориться.

 

…«Арабелла, не уходи...» – шепчут запекшиеся губы Мигеля, и лицо его искажается от боли.

 

А сеньорита Сантана знает, что это боль вызвана не раной от удара шпаги, пронзившей его грудь совсем рядом с сердцем...

 

Беатрис судорожно вздохнула. Почему до сих пор она не удосужилась узнать, как зовут англичанку?!

 

«Вас не должна смущать донья Арабелла... В настоящем этому нет места...»

 

Как же — вот оно, настоящее, красивая женщина, изящная, как фарфоровая статуэтка!

 

«Арабелла! Арабелла, жена его врага...»

 

Ревность опалила жгучим огнем. Мысль, что это могло быть лишь совпадение мелькнула и пропала. Беатрис знала, что чутье не обманывает ее. Кивнув Рамоне на дочь, она сжала губы и направилась в каюту.

 

Она почти бежала по узкому проходу, как вдруг ребенок беспокойно задвигался в ее животе. Беатрис остановилась, пытаясь выровнять дыхание и дожидаясь, пока стихнут толчки. Но они не прекращались, и молодая женщина непроизвольно положила руку на живот в извечном защитить еще нерожденное дитя. И вдруг странное успокоение охватило ее. Она обязательно спросит у мужа. Позже.

 

Выбор

 

начало июня 1696

 

Беатрис открыла окно каюты в надежде на свежесть. Она хорошо переносила тяготы пути, но не доходя до Азорских островов, караван попал в зону штиля, и уже неделю, как паруса кораблей жадно ловили слабый ветер, но едва ли они одолели за это время пару морских лиг. Беатрис перестала спать ночами, а днем задыхалась от духоты. Однако сложнее всего для нее оказалось справляться с наполнявшей ее сердце печалью. Конечно, Мигель не давал ей ни малейшего повода заподозрить, что у него воскресли чувства к донье Арабелле, но сам воздух был пропитан напряжением, и это угнетало ее.

 

Велеть Мерседес принести холодной воды? Она тут же отказалась от этой мысли — в последние дни пресная вода имела явственный привкус затхлости, а помимо этого, хотя Беатрис и отдавала должное опыту служанки, но их отношения за все прошедшие годы не стали теплее, и ей не хотелось лишний раз обращаться к Мерседес. Она в который раз пожалела, что с ней больше нет Лусии, вышедшей в прошлом году замуж и поэтому оставшейся в Санто-Доминго.

 

«На палубе, возможно, будет легче. Заодно посмотрю, чем занята Изабелита».

 

Беатрис, не утратившая порывистость движений, сделала несколько быстрых шагов к двери, и тут резкая боль скрутила низ живота. Молодая женщина оперлась руками на спинку стула, глядя перед собой расширившимися глазами.

 

«Еще слишком рано! Я просто поторопилась...»

 

Кажется, отпустило, и Беатрис перевела дух. Но не успела она выпрямиться, как боль вновь разлилась по ее телу, охватывая весь живот, затем поясницу, и становясь все сильнее...

***

 

Услышав отдаленный вскрик, Арабелла захлопнула книгу – все равно ей не удавалось вникнуть в текст, и посмотрела на мужа, склонившегося над тетрадью, в которой он вел путевые записи.

 

– Что, дорогая? – отозвался Блад, не поднимая головы. – Я тоже слышу ее крики.

 

– Тогда это непохоже на тебя, Питер.

 

– Ты недоумеваешь, почему я до сих пор не предложил помощь? – он отложил в сторону перо, и поскольку Арабелла молчала, продолжая в упор разглядывать его, сказал: – Прежде всего, на корабле есть врач.

 

– Если честно, я сомневаюсь в умениях сеньора Бонильи. Вы не раз беседовали, и ты наверняка составил себе мнение о нем, так что скажешь?

 

– Скажу, что ты предвзята, он достаточно толково рассуждал о способах врачевания ран, поскольку до «Сантиссимы Тринидад» служил на военном галеоне, – Блад поднялся и отошел к окнам каюты.

 

– Вряд ли там ему приходилось принимать роды, – возразила Арабелла.

 

– Возможно, у него была практика и на берегу.

 

Арабелла покачала головой. Суета началась еще  вчера, однако сеньора де Эспиноса держалась с завидной стойкостью, поэтому они не сразу догадались, в чем дело. Но ограниченное пространство корабля не позволяло долго утаивать происходящее. Питер тогда чертыхнулся и в очередной раз назвал де Эспиносу болваном, потащившим жену в утомительное путешествие, зная, что той предстоит рожать на корабле, на что Арабелла заметила, что роды, судя по всему, преждевременные.

 

Первоначально женщина, ставшая супругой такого человека, как дон Мигель, вызывала у нее лишь любопытство, но, познакомившись с ней ближе, Арабелла прониклась к ней глубокой симпатией. К ее удивлению, уже месяц, как они почти не общались, однако в начале их знакомства сеньора де Эспиноса упоминала, что ребенок появится на свет лишь в конце июля.

 

– Роды бывают затяжными, правда в большинстве случаев это характерно для первенца. Если все идет как надо...

 

– Питер, но ведь прошло уже больше суток! Очевидно, что все не идет как надо! Если бы ты смог осмотреть ее!

 

До них донесся еще один крик, и Блад вздохнул:

 

– Бедняжка. Я думал об этом, но не представляю, как это возможно. Дон Мигель встанет насмерть на пороге каюты, чтобы не допустить меня до своей жены.

 

– Я поговорю с ним.

 

– Ты?! – Блад развернулся к ней и нахмурился.

 

– Да, Питер. Если ему дорога жизнь жены и их ребенка...

 

– Арабелла, твои чувства и намерение помочь понятны, но он скорее предпочтет пожертвовать их жизнями, чем принять от меня помощь.

 

– И все же я попытаюсь убедить его.

 

***

 

Завидев Арабеллу, дон Мигель де Эспиноса шагнул ей навстречу. У его правого бедра висела длинная шпага в черных ножнах – он будто вправду собрался в бой.

 

– Зачем вы пришли, донья Арабелла? – спросил он совершенно безжизненным голосом, преграждая ей путь.

 

Арабелле показалось, что за прошедшие сутки дон Мигель постарел на несколько лет: еще резче обозначились скулы, а у губ залегли горькие складки.

 

– Прошу вас, выслушайте меня, дон Мигель, – как можно мягче сказала она. – Речь идет о жизни тех, кто вам дорог.

 

Его рот саркастически скривился:

 

– Что вам за дело до тех, кто мне дорог? Или, возможно, до них есть дело вашему мужу?

 

– Мой муж хороший врач...

 

– Никогда! Упаси меня Боже от его талантов! – прервал ее де Эспиноса. – Он уже достаточно проявил их в отношении моей семьи! Будь даже Питер Блад единственным врачом,– а к счастью, это не так, – я и тогда не обратился бы к нему.

 

– Вы же чувствуете, что сеньор Бонилья бессилен помочь!

 

– Кто сказал, что на это окажется способен кто-то другой?

 

Арабелла требовательно смотрела на него:

 

– Ваша жена и ваш ребенок. Пока мы спорим, их время истекает!

 

– На все воля Господа, я препоручаю их Его милосердию...

 

Сквозь переборку послышался мучительный стон Беатрис, заставивший де Эспиносу замолкнуть.

 

– Я думала, у вас больше смелости, дон Мигель, – тихо сказала Арабелла.

 

– Что вы сказали?! – испанец угрожающе надвинулся на нее, но она не отвела взгляд.

 

– Да, смелости. Чтобы поступиться жаждой мщения и гордостью, нужно проявить куда большее мужество, чем перед сонмом врагов.

 

По лицу дона Мигеля пробежала судорога, и он процедил:

 

– Я не поддался искушению свести счеты с убийцей брата. А теперь уйдите, донья Арабелла.

 

***

 

Блад ожидал свою жену неподалеку от их каюты и по лицу Арабеллы сразу догадался о результатах «переговоров».

 

– Разумеется, он отказался.

 

– Да.

 

– Безумец! Впрочем, ничего иного я от него не ожидал, – проговорил Питер, но на его скулах заходили желваки, и Арабелла поняла, что муж далеко не так спокоен, как хочет казаться.

 

– Арабелла, это его выбор, – устало добавил он.

 

– Но не его жены! – с гневом в голосе воскликнула она.

 

Блад вздохнул, ничего не ответив.

 

Солнце касалось своим краем моря, знойный день заканчивался, но наступающая ночь никому не сулила облегчения. На «Сантиссима Тринидад» царило уныние. Отец Доминго вознес молитвы за благополучное разрешение сеньоры де Эспиноса от бремени, а кое-кто из притихших людей поговаривал, понизив голос и осеняя себя крестным знамением, что еще до рассвета священнику придется молиться за упокой душ несчастной женщины и ее дитяти.

 

Арабелла расхаживала по каюте, прижимая пальцы к вискам:

 

– Де Эспиноса вручил их милости Господней, – с горечью сказала она мужу.

 

– Полагаю, что сеньор Бонилья применяет все свое врачебное искусство.

 

– Пусть я несправедлива к нему, но у меня стойкое убеждение, что его опыта в данном случае недостаточно. Я недавно видела его на палубе, и мне показалось, что он нетрезв. И мне невыносима мысль, что в нескольких шагах от меня умирает молодая женщина, а ее супруг в своей гордыне препятствует ее возможному спасению.

 

– Дорогая, никто из нас не равен Всевышнему, даже я, – Блад грустно усмехнулся.

 

– Все так, но я должна попытаться еще раз, – вдруг решительно заявила Арабелла после минутной паузы. – Иначе... иначе я перестану уважать себя.

 

Не успел Блад сказать ей что-либо в ответ, как раздался громкий стук, затем дверь каюты распахнулась. На пороге стоял дон Мигель, бледный как мертвец.

 

– Дон Педро Сангре, – глухо произнес он, – Я... прошу вас, – он замолчал и стиснул зубы, точно эти слова лишили его возможности говорить.

 

Блад выпрямился, пристально глядя ему в глаза.

 

– Я сделаю все, что в моих силах, чтобы помочь вашей жене, дон Мигель.

 

 

Диего

 

 

Кто-то провел по лицу Беатрис влажной прохладной тканью.

 

– Сеньора де Эспиноса, вы слышите меня?

 

Мужской голос был смутно знаком ей, но глаза открывать не хотелось. Она будто плыла в туманном мареве, и все казалось далеким — и уже неважным.

 

Разве могла Беатрис вообразить, что такая желанная для нее беременность закончится сущим адом? Поначалу ничто не предвещало беды, это был второй ребенок, и она даже не сильно тревожилась, что сын – в том, что она носит сына, Беатрис была уверена с самого начала – решил появиться раньше положенного срока. В первые часы ей удавалось довольно успешно справляться со схватками, а потом она поняла, что с ней что-то не так. Стемнело, и каюту освещали масляные лампы. Причудливые тени метались по потолку, и несмотря на открытые окна, от духоты не было спасения. Она видела растерянность на лице Мерседес, которой прежде случалось принимать роды, помогая своей матери – одной из самых опытных повитух в Санто-Доминго.

 

Муж также был обеспокоен, через какое-то время (какое? Беатрис не могла бы даже приблизительно определить это) возле ее кровати появился сеньор Бонилья, затем все заслонила боль...

 

– Сеньора де Эспиноса!

 

Ее безвольной руки коснулись чьи-то пальцы, ища пульс. Прикосновения и настойчивые призывы вывели Беатрис из забытья, и боль вновь принялась терзать ее тело. Молодая женщина не сдержала стона и, приподняв тяжелые веки, встретилась взглядом с синими глазами того самого англичанина, супруга миссис Блад, которого дон Мигель назвал своим врагом. Он был без камзола, а рукава его рубаха были закатаны. Боль даже отступила на мгновение, до такой степени это было неожиданно. Как он сюда попал?!

 

– Что вы здесь делаете? – спросила Беатрис, с трудом разлепляя искусанные губы.

 

– Мое имя Питер Блад, я врач, и нахожусь здесь для того, чтобы помочь вам.

 

Он отпустил ее запястье и, поднявшись, обернул вокруг своих бедер широкий кусок полотна.

 

– Врач? – Беатрис смотрела недоверчиво. – Где мой муж? – она огляделась: на столе, придвинутом к кровати, ярко горели лампы, за окнами темнело – вторая ночь вступала в свои права. – Мигель!

 

– Да, врач, – повторил Блад, – Ваш муж за дверями каюты, с нетерпением ожидает рождения ребенка. Позвольте мне осмотреть вас, а потом мы вместе поможем родиться вашему сыну... или дочери.

 

О какой помощи он толкует? Разве ей можно помочь?

 

– Сеньора де Эспиноса, мы теряем время, – Питера беспокоил блуждающий взгляд молодой женщины, и он мысленно клял упрямого испанца.

 

– Хорошо... – наконец выговорила она.

 

Беатрис чувствовала, как сильные чуткие пальцы ощупывают ее напряженный живот. Крепкая от природы, она редко болела и не помнила, чтобы ей когда-либо приходилось прибегать к услугам врача. Изабелита также не доставила ей особых проблем, а сегодня уже во второй раз посторонний мужчина дотрагивался до нее. Однако стыд остался где-то далеко — там же, где и ее надежды.

 

– Ребенок лежит неправильно, – сказал Блад.

 

Беатрис и сама подозревала это, но при словах врача ее охватила тоска. Скатываясь из уголков глаз к вискам, побежали слезы.

 

– Позовите моего мужа, – попросила она, – Я хочу... проститься.

 

– Я думаю, вам стоит повременить с прощанием, сеньора де Эспиноса. Сейчас я поверну ребенка, – Питер заметил во взгляде молодой женщины страх и слегка улыбнулся: – Еще немного — и было бы слишком поздно, но у нас все получится. Доверьтесь мне. Великий Амбруаз Паре практиковал манипуляцию поворота плода более века назад, – он показал ей бутылочку с темным содержимым: – Я дам вам вот этой тинктуры, она уменьшит ваши страдания, но увы, полностью от них не избавит.

 

В глазах Блада было участие, его голос звучал мягко, но в то же время измученная Беатрис слышала в нем уверенность и сдержанную силу, и ее душа невольно потянулась к источнику этой силы. Она глубоко вздохнула и послушно выпила растворенное в воде лекарство, не замечая его вкуса.

 

Открылась дверь, в каюту вошла Мерседес с кувшином горячей воды и встала рядом с кроватью.

 

Вскоре голова Беатрис закружилась, а предметы, и до того не отличающиеся четкостью линий, стали расплываться еще больше. Блад склонился над ее разведенными коленями, его ладонь легла на верхнюю часть живота Беатрис.

 

– Вы готовы, донья Беатрис? – спросил он, внимательно глядя на нее.

Беатрис кивнула и закрыла глаза.

 

 

***

 

 

 

Дверь закрылась за спиной Питера Блада. Весь обратившись в слух, дон Мигель застыл в нешироком проходе между каютами. Он старался не думать о том, что сейчас делает этот пират с его женой.

 

...После разговора с доньей Арабеллой он долго стоял, глядя в никуда. Потом перед ним возник сеньор Бонилья, который отводил глаза в сторону и бормотал слова сожаления, но их смысл не доходил до сознания. Только когда врач сказал, что следует послать за отцом Доминго, дон Мигель вздрогнул, стряхивая оцепенение. Отстранив рукой врача, он шагнул в каюту, и взгляд его упал на профиль жены, словно выточенный из белого мрамора.

 

– Беатрис... – позвал он, но ее веки не дрогнули.

 

– Дон Мигель, не стоит прерывать благословенное забытье, – подал голос сеньор Бонилья. – Отпустите ее с миром...

 

Сердце оборвалось в бездну, и в ту же секунду пришло решение. Чудовищное. Единственно верное.

 

«Отпустить?! Черта с два!»

 

Он круто повернулся и, не слушая продолжающего что-то говорить врача, вышел.

 

«Я вручил ее Твоей милости, но она слишком хороша для Тебя. Один раз я уже

оспорил Твою волю — и сделаю это снова. Пусть и гореть мне потом в аду!»

 

 

...Арабелла с беспокойством посматривала на испанца.

 

– Вот увидите, все закончится хорошо, – в который раз повторила она.

 

За себя она волновалось гораздо меньше, когда пришел срок появится Эмилии. Но долгие часы мучений наверняка отняли у сеньоры де Эспиноса все силы, и теперь Арабелла укоряла себя, что не решилась поговорить с доном Мигелем раньше.

 

Из-за переборки до них доносились неясные голоса, говорил в основном Питер, однако слов было не разобрать, а женский голос звучал едва слышно, но во всяком случае, донья де Эспиноса была в сознании. В соседней каюте сонно хныкала маленькая Изабелла, не понимающая что происходит, а ее няня напевала песенку, пытаюсь успокоить малышку. Худощавая женщина с мрачным лицом, по виду служанка, принесла с камбуза горячей воды в узкогорлом кувшине. Затем все стихло, даже девочка перестала плакать. Казалось, что время остановилось, застыло вместе с де Эспиносой, и Арабелла начала прохаживаться взад и вперед, чтобы доказать самой себе, что это не так.

 

– Почему так тихо? – отрывисто произнес дон Мигель. – Если с ней что-то случилось...

 

Арабелла хотела возразить ему, сказав, что по его милости помощь могла прийти с опозданием, как вдруг гнетущую тишину разорвал отчаянный крик. Арабелла замерла на месте, напряженно прислушиваясь. Прошло еще несколько томительных минут, затем Питер резко, повелительно сказал что-то, заглушенное новым криком. Дон Мигель двинулся к двери, даже в тусклом освещении было заметно, как побелело его лицо. Подбежав к испанцу, молодая женщина схватила его за руку:

 

– Дон Мигель! Остановитесь, вам туда нельзя!

 

– Там моя жена! – он вырвал руку, бормоча то ли молитвы, то ли проклятия.

 

– Дон Мигель!

 

Де Эспиноса, не слушая ее, распахнул дверь и увидел Питера Блада, своего заклятого врага, стоящего на коленях рядом с постелью Беатрис и держащего в руках новорожденного – маленький красный комочек.

 

– У вас сын, дон Мигель.

 

Светлые глаза, в которых дону Мигелю вечно чудилась насмешка, глянули, казалось, ему в самую душу. Он чуть ли не с недоумением воззрился на сморщенное личико младенца, а тот раскрыл крохотный рот и неожиданно громким криком возвестил всем присутствующим о своем появлении на свет.

 

– Сын... – хрипло пробормотал он и пошел вперед, протягивая руки, чтобы принять драгоценную ношу. Из его груди вырвался смех, больше похожий на рыдание: – Диего!

 

Привычный мир де Эспиносы сминался, рушился, не оставляя камня на камне от его прежних убеждений.

 

«Око за око... Жизнь... за жизнь?»

 

Змей Уроборос, кусающий себя за хвост, созидание и разрушение, постоянное перерождение без начала и конца...

 

«Все возвращается на круги своя...»

 

Новорожденный затих, чувствуя тепло его ладоней. Какой же он маленький!

Дон Мигель спохватился:

 

– Моя жена, она... – он с тревогой посмотрел на распростертую на постели Беатрис.

 

– Это обморок. Смотрите, сеньора де Эспиноса уже приходит в себя.

 

Мерседес, закончив обихаживать свою госпожу, собрала ворох окровавленных простыней и подошла к дону Мигелю, чтобы забрать младенца.

 

Беатрис пошевелилась, ее глаза открылись, и она обвела окружающих затуманенным взглядом. Она чувствовала необычайную легкость, ее тело будто парило в воздухе. Рука потянулась к животу. Ребенок! Она не слышала его плача, что с ним?

 

– Беатрис! – над ней наклонился муж.

 

– Мой малыш?

 

– С нашим сыном все хорошо...

 

– У вас замечательный сын, сеньора де Эспиноса, и очень сильный — как и вы, – сказал Блад, складывая свои инструменты и бутылки с тинктурами в сумку.

 

– Капитан Блад, я... благодарю вас за спасение моей жены и ребенка, — медленно проговорил де Эспиноса.

 

«Капитан Блад? Разве он не является врачом?» – в очередной раз удивилась Беатрис.

 

– Я давал когда-то клятву Гиппократа, дон Мигель, – странный врач вдруг усмехнулся: – В конце концов, это был мой долг.

 

Де Эспиноса обернулся к Арабелле и глухо сказал:

 

– Донья Арабелла, прошу меня извинить, я был груб с вами сегодня... и прежде.

 

– Я не держу на вас обиды, дон Мигель, – ответила она, затем с улыбкой посмотрела на Беатрис: – Поздравляю вас, донья Беатрис. Я рада, что все закончилось благополучно.

 

— Спасибо... мистер Блад, — Переведя взгляд с Блада на своего мужа, а потом на Арабеллу, Беатрис добавила: — И вам, донья Арабелла...

 

– Донья Беатрис, – Мерседес протянула ей маленький сверток.

 

– Пойдем, дорогая, – позвал Блад, – не будем мешать. Завтра я проведаю вас, сеньора де Эспиноса.

 

Он наклонил голову, дон Мигель, помедлив, ответил учтивым поклоном. Но Беатрис не заметила этой заминки. Не отрываясь, она смотрела на сына.

 

– Где же нам найти кормилицу на корабле? — озабоченно спросила Мерседес.

 

– Я сама буду кормить его, — заявила Беатрис, заставив служанку неодобрительно поджать губы.

 

Дон Мигель опустился на колени возле кровати и прижался лбом к руке жены:

 

– Я был в шаге от того, чтобы позволить тебе умереть. Сердце мое...

 

– Все уже позади, Мигель, – с нежностью ответила она.

 

Он поднял голову и жадно вгляделся в лицо сына:

 

– Мы назовем его Диего... Он точно вернулся ко мне... А теперь отдыхай.

 

Беатрис сонно подумала, что ее ревность была глупостью. Встреча двух врагов, сказанные еще в Ла-Романе слова Лусии о женщине, то ли гостье, то ли пленнице на корабле дона Мигеля – все это говорило о давней мрачной истории, и участников этой истории связывало нечто, куда более сложное — и драматичное. Она еще поразмыслит об этом. А сеейчас рядом с собой она чувствовала маленькое тельце сына и глаза смыкались от неимоверной усталости...

 

Дон Педро Сангре

 

 

три дня спустя

 

 

Мерседес смирилась с желанием своей госпожи самой кормить сына и показала Беатрис, как прикладывать ребенка к груди. В первый день из сосков выступило лишь несколько густых капель, и Диего недовольно хныкал, но ночью груди начало покалывать от подступающего молока, и на следующее утро новорожденный жадно зачмокал, утоляя свой голод. Беатрис беспокоило другое — ее лихорадило, и она опасалась, что молоко перегорит или превратится в яд.

 

К счастью, ровный попутный ветер наконец-то наполнил паруса галеона и через открытые окна овевал ее разгоряченное лицо, принося небольшое, но облегчение. Мистер Блад — или дон Педро, как его именовал ее муж, зашел проведать Беатрис, и ей показалось, что он встревожен. Однако на ее вопрос он ответил, что пока ничего нельзя сказать, надо выждать несколько дней. Он оставил для нее какие-то загадочные настойки — и Беатрис, несмотря на весь свой опыт, не могла понять что же входит в их состав. Мерседес, как обычно, поджимала губы и говорила, что во всем виновато молоко. Но сегодня Беатрис чувствовала себя лучше, хотя тело до сих пор казалось изломанным. Она не помнила, чтобы после рождения Изабеллы так долго не могла справиться со слабостью. Хорошо, у дочери есть подружка: девочка, убедившись, что ей снова можно входить к матери и пользуясь тем, что взрослым было не до нее, все дни проводила с Эмили Блад...

 

Диего заснул у ее груди. Мерседес, возившаяся в смежной каюте возле сооруженной корабельным плотником колыбели, подошла, чтобы забрать у госпожи ребенка. Беатрис в изнеможении откинулась на подушки. Она задремала, а проснулась от легкого прикосновения к руке: муж сидел рядом.

 

– Как ты, Беатрис?

 

– Лучше... кажется.

 

– Этот пират... – де Эспиноса поморщился, досадуя на невольно вырвавшиеся слова, – дон Педро сказал мне, что и в самом деле есть улучшение. — Он помолчал, а потом пробормотал: – Судьба странно играет всеми нами.

 

«Пират? Мигель же называл его капитаном. Тогда они могли сталкиваться и прежде, в бою... Но почему пират, разве мистер Блад похож на пирата? Донья Арабелла говорила, что они жили на Ямайке, и ее супруг был губернатором острова... И врач к тому же... А ведь Мигель любил его жену. А она? Я видела, как она смотрит на своего мужа. Как же все это было возможно?»

 

Хоть Беатрис и дала себе слово не думать о том, что могло связывать английского губернатора, его жену и адмирала Испании, этот эпизод жизни мужа не выходил у нее из головы. Ей не верилось в полное и бесповоротное примирение, свидетельницей которого она стала – несмотря на то, что Мигель сам позвал дона Педро, их вражда оставалась здесь, рядом, незримой тенью накрывая всех, включая донью Арабеллу, и – саму Беатрис.

Ее размышление были прерваны плачем проголодавшегося Диего. Мерседес принесла к ней младенца, и тот требовательно обхватил губами сосок. Муж с непривычно ласковым выражением на лице смотрел, как насыщается их сын.

 

– Он вырастет сильным и смелым мужчиной, ведь ему еще при рождении выпали непростые испытания, – де Эспиноса обвил плечи жены рукой и уткнулся лицом в ее волосы: – Я сожалею о твоих муках, Беатрис. И – спасибо за то, что подарила мне эту радость.

Она не ответила, лишь со вздохом склонила к не<