Высокие, длинные и узкие флейты могли ходить под парусами круто к ветру, благодаря чему господствовали на морях на протяжении XVII–XVIII веков.

 

Для боевых действий на морских и океанских просторах, а также захвата или уничтожения торговых судов противника с XVII века использовали фрегаты — трехмачтовые корабли водоизмещением около 800 тонн, с одной орудийной палубой и смешанным парусным вооружением. Фрегаты, хорошо зарекомендовавшие себя во время рейдов в проливе Ла-Манш, стали излюбленными судами дюнкеркских корсаров; со временем обозначение «фрегат» стали применять к любым быстроходным кораблям, способным к самостоятельным боевым действиям. Корабли такого типа использовались и в карательных рейдах против пиратов.

Последние, выбирая для себя легкие, скоростные и маневренные суда, стали отдавать предпочтение бригантине (в переводе — «разбойничий корабль» от um. brigante — разбойник, пират) — трехмачтовому судну с более крупным, по сравнению со шлюпами, корпусом (длина около 60 метров, водоизмещение 125–150 тонн), что позволяло дольше оставаться в море и перевозить больше добычи. На верхней палубе бригантины устанавливали от шести до двенадцати пушек малого калибра, ее команда насчитывала более сотни человек.

Ближайшим «родственником» бригантины был барк, получивший наибольшее распространение уже в XVIII веке и использовавшийся для борьбы с пиратами. На двух передних мачтах барка стояли прямые паруса, а на задней — косые. Типичный барк имел длину от 18 до 35 метров, был вооружен двадцатью пушками или двенадцатью мортирами и мог взять на борт не менее 120 человек.

Если в продуваемой всеми ветрами бурной Атлантике можно было ходить только под парусами, в более спокойном Средиземном море до конца XVIII века использовали весельные галеры, а также весельно-парусные галеасы. Пираты и корсары, как обычно, предпочитали небольшие и увертливые суда — шебеки (в переводе с арабского шебека — «маленький корабль») с узким длинным корпусом, способные ходить и под парусом, и на веслах. Количество гребцов сократили до минимума, сделав основной движущей силой три больших латинских паруса. Косая оснастка имела много преимуществ по сравнению с прямой, и самым важным из них было то, что она давала возможность идти намного круче к ветру. А это значило, что при встречно-боковом ветре такие суда могли быстро догонять корабли с квадратными парусами или убегать от них. Фок-мачта на шебеке обычно была наклонена вперед, а грот-и бизань-мачты стояли либо прямо, либо слегка отклоняясь назад. Массивные треугольные реи зачастую состояли из двух брусьев, связанных в одно целое. Во время абордажа их можно было пригнуть к палубе жертвы, сделав импровизированный мост, по которому «группа захвата» перебегала на чужой корабль. Бушприта обычно не было, зато на носу корабля имелся удлиненный фигурный выступ.

Корсары любили шебеку за скорость, маневренность и мелкую осадку, которая помогала удирать от больших кораблей, прятаться в неглубоких бухточках и уходить от более тяжеловесных преследователей среди рифов и отмелей. Эти качества признавали многие европейские мореходы; средиземноморские эскадры использовали это судно для сопровождения торговых караванов и охраны их от пиратов. Шебека могла нести от четырнадцати до тридцати шести орудий на верхней палубе, что позволяло ей тягаться с военно-морскими шлюпами, а иногда и с фрегатами. Численность команды доходила до сотни человек. Но те же качества, которые составляли преимущества шебеки при спокойном море, приводили к тому, что в бурю она никуда не годилась. Волны играючи захлестывали ее низкие борта, и судно с трудом выдерживало сколько-нибудь серьезное волнение. Поэтому для хождения в открытом океане шебека была непригодна.

Капитаны шебек очень неохотно вступали в перестрелку с противником, имевшим равное вооружение. Они больше полагались на свою скорость, маневренность и возможность осуществлять крутые развороты, чтобы прорваться сквозь огонь неприятеля и забросить на его палубу свою абордажную команду. Гладкий легкий корпус шебеки не выдерживал тяжелого обстрела. Паруса, которые давали судну преимущества во время плавания, были чрезвычайно уязвимы для разрушительного огня. Утрата трех рей делала шебеку совершенно беспомощной на воде. Поэтому берберские пираты, ходившие на шебеках, подстерегали, словно хищники из засады, слабую, не очень быструю добычу, наносили внезапный смертельный удар, используя превосходящую численность своего экипажа, и быстро скрывались, прежде чем им отрежут путь к отступлению.

Как и другие моряки, корсары и флибустьеры давали имена своим кораблям. Впрочем, иногда они лишь переиначивали на свой лад название захваченного судна. В торговом флоте часто использовали корабли, названные в честь святых покровителей. Если у пиратов недоставало фантазии, то «Сан Педро» («Святой Петр») становился «Сен-Пьером», «Сантиссима Тринидад» («Пресвятая Троица») — «Холи Тринити» и т. д. Но если флибустьеры намеревались оставить отбитое судно себе, а не продать его, то чаще подбирали ему более «воинственное» название или прозвище, связанное с морем и родом их занятий: «Отважный», «Охотник», «Дельфин», «Обманщица», «Фортуна». К последнему названию имел особое пристрастие Бартоломью Роберте: одно из захваченных им судов он переименовал в «Удачу» (Fortune), два — в «Королевскую удачу» (Royal Fortune) и еще одно — в «Добрую удачу» (Good Fortune). Иногда корабль нарекали по «порту приписки»: «Порт-Ройал», «Тортуга». Загадкой для историков стала смена названия корабля Фрэнсиса Дрейка с «Пеликана» на «Золотую лань» во время его корсарского набега 1578 года, обернувшегося кругосветным путешествием. Официально корабль был переименован в честь одного из «спонсоров» экспедиции — сэра Кристофера Хаттона, на гербе которого красовалась лань, а девизом было Cassis tutis sima Virtus («Добродетель — лучшая броня»); этот девиз вышили на корабельном флаге. Но среди организаторов экспедиции были сама королева Елизавета и многие другие вельможи, почему же такую честь оказали именно Хаттону? Дело в том, что мнительный Дрейк проникся недоверием к Томасу Даути — дворянину, участнику экспедиции и приятелю капитана одного из судов, входивших в ее состав. Даути обвинили в подстрекательстве к мятежу, судили, приговорили к смерти и обезглавили. Но Даути был также личным секретарем сэра Кристофера Хаттона! Возможно, Дрейк сменой названия корабля хотел подчеркнуть, что не имеет ничего против самого вельможи и просит того не отказывать ему в заступничестве. В судовом журнале стоит запись: «Июня 20-го числа 1578 года: суд над Томасом Даути, казнен за мятеж… «Пеликан» переименован в «Золотую лань»». Когда корабль Дрейка (единственный из пяти, отправившихся в поход) вернулся в Англию, его нос был украшен позолоченной головой лани. В XVIII веке французские корсары начали присваивать кораблям имена своих героев: в порту Гавра швартовались восемнадцатипушечный корвет «Дюге-Труэн» и линейный корабль «Жан Барт», вооруженный семьюдесятью четырьмя пушками.

Поскольку принадлежность того или иного судна к какому-либо государству редко можно было определить по его внешнему виду, каждый корабль поднимал на грот-мачте государственный флаг. Каперы ходили под флагом страны, патентом которой обладали. Французы поднимали белое полотнище с золотыми лилиями, англичане — сине-бело-красный флаг с перекрещивающимися Георгиевским и Андреевским крестами, но это дозволялось только королевским судам: французские корсары были обязаны ходить под синим флагом с белым крестом с лилиями на концах, а английские — под флагом с одним лишь Георгиевским крестом, красным на белом фоне. Но на практике и в Европе, и в Америке корсары и купцы поднимали королевский флаг, ставший национальным символом. Испанцы поднимали на грот-мачте белый флаг с гербом Австрийского дома Габсбургов; большинство испанских судов в Америке использовали флаг герцогства Бургундия[20]— красный Андреевский крест на белом фоне. Голландцы ходили под трехполосным красно-бело-синим флагом Соединенных провинций. Помимо флага на корме на специальном флагштоке вывешивали вымпел: у французов он был белого цвета или цветов родной провинции корсаров, у англичан — красным с четырьмя белыми квадратами в верхнем левом углу, у голландцев — оранжевым (цвет герцогов Оранских). Большие суда вывешивали основной флаг еще и на бушприте.

Корсар Людовика XIV Клод де Форбен рассказывает в своих мемуарах, как однажды во время рейда он наткнулся на траверзе Малаги на пять кораблей алжирских корсаров. Французы гневно спросили у них, по какому праву они ходят под белым флагом; те заявили в свое оправдание, что это флаг Португалии, а не Франции. Прекрасно понимая, что это ложь, французы всё же были вынуждены их отпустить.

А вот одному английскому контрабандисту, промышлявшему в районе Малых Антильских островов под французским и голландским флагами, не повезло: повстречав на пути французский военный корабль, он поспешил нарисовать на белом полотнище красный Георгиевский крест и поднял его на грот-мачте, но его всё равно арестовали как пирата.

Флагманский корабль обладал собственным прапором, который поднимали на грот-мачте, вице-адмиральский корабль вздымал прапор на фок-мачте, а контр-адмиральский — на бизань-мачте. Использовались также сигнальные флажки; в каждой стране существовал свой сигнальный код, чтобы во время боя противник не мог разгадать маневр, расшифровав «переговоры». Французский король Людовик XIV распорядился, чтобы корабли салютовали друг другу, приспуская и вновь поднимая флаг. Спущенный флаг означал, что судно сдается, поэтому, если капитан собирался сражаться до конца, он мог приказать прибить флаг к мачте гвоздями, чтобы какой-нибудь трус или предатель не мог его спустить.

Корсар, состоявший на королевской службе, был обязан сражаться под флагом своей страны и поднимать его, прежде чем сделать предупредительный выстрел. Тем не менее некоторые корсары, в частности ушлые нормандцы из Фекана, использовали чисто пиратскую уловку: поднимали флаг другой державы, чтобы застигнуть жертву врасплох. Вековая ненависть к англичанам (и королевские «премиальные»: 100 ливров за каждую пушку, захваченную у врага, и 30 ливров за каждого убитого в бою члена вражеского экипажа) считалась в их глазах достаточным оправданием столь «неспортивного» поведения.

В 1551 году французский капитан Полен встретился с испанской эскадрой. Учитывая разницу в силе артиллерии, он пошел на хитрость — приказал поднять на своем корабле флаг Карла V. Кроме того, он сообщил, что везет в Испанию родственницу императора, и потребовал произвести салют из всех орудий. Не подозревая обмана, испанский адмирал приказал салютовать. Не успел рассеяться дым, как Полен со своими судами бросился вперед и взял испанские суда на абордаж, прежде чем испанцы успели перезарядить пушки.

Этот прием переняли и некоторые королевские корсары: поднимать флаг своей страны полагалось непосредственно перед вступлением в бой, а обмануть врага, что называется, сам Бог велел. Так, Клод де Форбен, крейсировавший в 1691 году в Атлантике в компании Жана Барта, однажды завидел вдали несколько торговых судов в сопровождении английского военного корабля. Уже спустилась ночь, разглядеть что-либо было сложно. Форбен велел зажечь сигнальный фонарь, отсалютовал из пушки и приблизился к каравану настолько, чтобы было возможно переговариваться. Себя он выдал за англичанина, заявив, что следует из Флиссингена; собеседник поверил ему на слово. Когда рассвело, Форбен поднял белый французский флаг и взял англичанина на абордаж, не дав ему пустить в ход пушки. Во время короткого боя французы потеряли всего шесть человек, их противники — около сорока. Трех «купцов» захватили без единого выстрела.

Однако бывало, что трюки с флагами не приводили к добру. В 1698 году англичанин Уильям Кидд, которого отправили перехватывать французские суда, завидел какой-то корабль и поднял французский флаг. Судно было английским, но его капитан, чтобы избежать боя, тоже поднял французский флаг. Только оказавшись на борту захваченного «купца», Кидд понял, что оба перемудрили, но было уже поздно: экипаж отказался отпустить свою добычу, не поживившись.

Кстати, опытных моряков не удавалось провести чужим флагом. В начале ноября 1672 года французский корсарский корабль заметил фрегат под французским флагом, однако распознал в нем голландское судно. Подпустив подозрительный корабль на расстояние мушкетного выстрела, корсары дали по нему залп и после жаркого боя овладели им. Капитаном фрегата оказался голландский капер Якоб Франк с патентом, выданным принцем Оранским. На борту обнаружили целый склад оружия — мушкеты, тесаки, пистолеты, абордажные топоры, пики — и еще два флага, Англии и баварского Мильдебурга.

Пираты обычно поднимали зеленый флаг: в XVII веке он был символом бунта и неподчинения. В 1680 году капитан П. Гаррис, не обладавший каперским патентом или поручением ни одной из стран, возглавил два отряда во время рейда на Санта-Марию на Панамском перешейке; каждый отряд шел под зеленым флагом. Совсем иное означал зеленый флаг, символ ислама, для пиратов-мусульман, бороздивших просторы Средиземноморья, поэтому североафриканские берберы иногда поднимали красный флаг с изображением черепа. Капитан Эдмунд Кук, сопровождавший вышеупомянутого Гарриса, ходил под красным флагом с желтыми полосами, на котором была нарисована рука, держащая саблю. Такой же символ красовался на белом флаге Э. Дэвиса. Рука с ятаганом была одним из символов берберских пиратов, наряду с «мертвой головой» и крылатыми песочными часами; их целью было нагнать страху на врага. У европейцев же, согласно цветовой символике того времени, черный цвет означал приказ немедленно остановиться и капитулировать. Если приказ не выполнялся, на мачту мог взвиться красный флаг, означавший, что сопротивление бесполезно, или желтый — символ безумного гнева, суливший смерть всему экипажу непокорного судна. Французский король специальным эдиктом запретил своим каперам ходить под черным флагом. К середине XVIII века черный флаг уже являлся отличительным признаком пиратского судна и водрузить его значило поставить себя вне закона.

Примечательно, что во время эпидемии чумы, холеры или другой смертельной болезни, а также при угрозе бунта на кораблях поднимали черный флаг, перекрещенный диагональными белыми полосами: это был знак другим судам держаться подальше. Пираты нередко использовали его, чтобы избежать нападения со стороны военных кораблей. Впоследствии полосы преобразились в скрещенные кости.

Изображения на пиратском флаге могли быть самыми разными, в зависимости от предпочтений капитана. Эдвард Тич по прозвищу Черная Борода ходил под флагом, на котором был изображен скелет, держащий в одной руке песочные часы, а в другой — копье, нацеленное на красное сердце. Бартоломью Роберте велел изготовить флаг со своим собственным изображением: он стоит со шпагой в руке, попирая ногами два черепа: один с подписью «А. В. Н.» (a Barbadian's head — «барбадосская голова»), другой — «А. М. Н.» (a Martinican's head — «мартиникская голова»). Что касается пресловутого «Веселого Роджера» — черного флага с черепом и двумя скрещенными костями, — его использовал французский пират Эммануэль Винн.

Кстати, о названии: по одной из версий, «Веселый Роджер» происходит от французского joli rouge — «красивый красный цвет», по кровавому окрасу флага. В преломлении через английский язык joli превратился в jolly — «веселый», a rouge — в Roger. Впрочем, Old Roger («старина Роджер») у англичан было одним из прозваний дьявола, что тоже могло сыграть свою роль. А первый король Сицилийского королевства Рожер И (1130–1154) бороздил моря под красным флагом с изображением двух скрещенных костей.

Пираты часто пускались на всякого рода ухищрения, чтобы ввести в заблуждение потенциальную жертву Чужой флаг был лишь одним из трюков. Порой оружейные порты маскировали, чтобы выдать свой корабль за мирное торговое судно, а иногда, наоборот, рисовали порты на бортах, чтобы придать кораблю более грозный вид. Опытный капитан смог бы распознать пиратское судно по одному неоспоримому признаку — чрезвычайной скученности людей на палубе, слишком большому количеству моряков: если экипаж обычного торгового судна составлял не более двадцати человек, у пиратов средняя численность команды доходила до восьмидесяти головорезов.

 

Свистать всех наверх!

 

 

Как становились флибустьерами. — Кто платит, тот и король. — Капитан. — Выборы и низложение. — Отношения с командой. — Пираты поневоле. — Шкипер. — Богщан. — Лоцман. — Квартирмейстеры. — Старший помощник. — Плотник. — Канониры. — Лекарь. — Кок. — Религиозность. — Матросы-напарники. — Женщины на корабле. — Пиратский интернационал. — Пиратский кодекс. — Обращение с пленными

 

 

Матрос был явно пьян. Он стоял, уцепившись обеими руками за леер, и смотрел перед собой невидящими глазами. Его напарник чистил оружие разложив его на тряпице на палубе и поглядывал по сторонам. Лицо его напряглось, когда он завидел капитана.

— В чем дело? — Глаза Робертса недобро сузились. — Пить на корабле запрещено. Забыл, что за это бывает?

— А пошел ты, — безразлично ответил лматрос и добавил смачное ругательство.

Всё произошло мгновенно: капитан вскинул руку, грянул выстрел, матрос упал. В груди его зияла дыра, в воздухе еще плавало сизое пороховое облачко.

Приятель убитого взвился, как разъяренный зверь.

— Ты так чтишь свой устав, капитан! — прошипел он сквозь стиснутые зубы. — Забыл, что бывает за убийство?

К месту ссоры уже начали подходить другие члены команды, даже кок высунул из камбуза свою закопченную физиономию.

— Что случилось? — спросил было один, но, завидев распростертый труп, осекся. Это словно придало Ральфу Брагу уверенности.

— Проливший кровь на борту карается смертью! — закричал он. — Казнить капитана!

Роберте выхватил саблю и бросился на безоружного Брага. Тот отскочил, но не слишком проворно: рукав на плече окрасился кровью. Взревев, как дикий бык, Ральф ринулся вперед, сбил невысокого Робертса с ног и принялся молотить его своими кулачищами. Три дюжих матроса с трудом оттащили его и держали, пока он не перестал вырываться. Окровавленному капитану помогли подняться; юнга принес кресло из его каюты.

Боцман просвистел общий сбор. Команда собралась на палубе, возле грот-мачты, даже марсовые спустились вниз, только рулевой остался на посту Бартоломью Роберте, хоть и сидел в своем кресле, был не председателем суда, а одним из обвиняемых. Ральф Браг понемногу успокоился: хотя он тоже преступил закон, виновным себя не считал, и сознание своей правоты придавало ему сил.

Роль судей исполняли два квартирмейстера. Приступили к опросу свидетелей. Тотчас поднялись шум и гвалт; команда разделилась на два лагеря — одни стояли за капитана, другие за матроса; противники уже начали хватать друг друга за грудки, и их с трудом удалось унять. Слово предоставили обоим обвиняемым. Роберте говорил мало, цедя слова, но при этом медленно переводил взгляд с одного члена команды на другого, и те, не выдержав, опускали глаза. Отвел глаза и Томас Анстис; капитану почудилось, что во взгляде старшего помощника вспыхнула надежда, и он пообещал себе устроить Анстису проверку.

Браг горячился, в его душе клокотала жгучая ненависть. Он предложил разрешить спор поединком. Решение квартирмейстеров прозвучало для него как гром среди ясного неба: его обвинили в оскорблении чина капитана. Стали собирать голоса. Один за другим, помявшись, матросы говорили: «Виновен». Постановили пропустить Ральфа Брага сквозь строй: он должен был получить по два удара линьком от каждого члена команды.

Роберте встал со своего кресла. Толстая золотая цепь с бриллиантовым крестом, висевшая у него на шее, ослепительно вспыхнула, поймав солнечный луч, и Брагу показалось, будто желтые зубы капитана тоже блеснули в злорадной улыбке. Боцман связывал Ральфу руки спереди. «Ладно, капитан, еще сочтемся», — подумал тот про себя.

 

На атлантическом побережье Европы существовало множество портовых городов, население которых почти сплошь состояло из корсаров, рыбаков и торговцев. Здесь проживали целые династии корсаров и каперов. Например, прадедом Жана Барта из Дюнкерка был испанский вице-адмирал Михель Якобсен по прозвищу «Морской лис», дедом — Ян Якобсен, погибший в неравном бою, отцом — корсар Корнелий Барт, ушедший на дно. Сам он ходил в море с двенадцати лет и сына своего сделал юнгой в таком же возрасте. Французские Дьеп, Сен-Мало, Нант, Ла-Рошель вели торговлю с Антильскими островами, английские Бристоль и Ливерпуль снаряжали суда для торговли «черным деревом» — африканскими рабами. Короли то объявляли друг другу войну, то заключали мир; корсаров то бросали в бой, то объявляли вне закона. Далеко не всегда с ними обходились справедливо. Так, корсар из Сен-Мало Жак Кассар, ставший моряком уже в семь лет, а к восемнадцати дослужившийся до звания лейтенанта, одержавший множество побед во время войны за Испанское наследство (1701–1714), закончил свою карьеру в 1715 году, после подписания Утрехтского мира. Обратившись к кардиналу Флери, исполнявшему обязанности главного министра и казначея, с просьбой о выдаче денег, которые полагались ему по праву, и получив отказ, он в гневе оскорбил кардинала и был брошен в тюрьму, где умер после четырнадцати лет заточения, а ведь знаменитый генерал-лейтенант французского флота Рене Дюге-Труэн считал его лучшим моряком своего времени. Во время той же войны английской королеве Анне служил корсар Эдвард Драммонд, происходивший из почтенной бристольской семьи. Несмотря на храбрость, проявленную во время абордажных боев с французами, он не получил никакого продвижения по службе, чем был очень обижен. В итоге Драммонд отправился за океан, где его оценили по заслугам: в 1716 году, захватив французский торговый корабль «Конкорд» и переименовав его в «Месть королевы Анны», он стал капитаном Эдвардом Тичем, больше известным как Черная Борода, и в течение двух лет был грозой Карибского моря.

В период между окончанием Тридцатилетней войны (1б48) и началом войны Аугсбургской лиги (1688) в Америку каждый год приезжали в среднем полторы тысячи человек, желавших заняться морским разбоем. Они распределялись в основном между английской Ямайкой и французскими Тортугой и Сан-Доминго, лежавшими на пересечении основных морских путей в Карибском море. Иметь какое-то пристанище было жизненно необходимо: пират, неприкаянно бороздящий моря, обрекал себя на смерть.

Среди новоявленных флибустьеров были и солдаты, и профессиональные моряки, прежде служившие в корсарах или на торговых судах, как Бартоломью Роберте и Лоренс де Графф, а то и в военном флоте, как Уильям Дампир. Кое-кто воспользовался заходом своего судна в Порт-Ройал, на Тортугу или в Сан-Доминго, чтобы дезертировать и пополнить ряды пиратов; кого-то могли напоить вусмерть в портовом кабаке, а потом невольному дезертиру не оставалось ничего другого, как уйти в море с теми, кто его угощал… Случалось, судьба превращала во флибустьеров даже отпрысков благородных семейств, увлеченных жаждой странствий, а в результате оказавшихся в бедственном положении. Но большинство устремлялось за океан либо из желания разбогатеть, либо пытаясь избежать виселицы, улизнуть от кредиторов, избегнуть религиозных преследований и т. д. Бывало, что человек, сумевший скопить денег и построить себе дом, намереваясь сделаться плантатором, по различным причинам оказывался вынужден примкнуть к флибустьерам. Иные в буквальном смысле слова продавали себя на три года колонисту или буканьеру с Антильских островов, а по истечении этого срока — или даже раньше, поскольку жизнь наймита была хуже каторги, — уходили к флибустьерам. Уроженец Онфлера Александр Эксквемелин, нанявшийся хирургом в Американскую островную компанию,[21]вместо Мартиники попал на Тортугу: 10 июля 1666 года компания продала его там с аукциона за 30 пиастров вице-губернатору — «самой отменной шельме на всем острове». «Он издевался надо мной, как мог, морил меня голодом, чтобы вынудить откупиться за 300 пиастров, и ни на минуту не оставлял в покое. В конце концов из-за всех этих невзгод я тяжко захворал, и мой хозяин, опасаясь, что я умру, продал меня за 70 пиастров одному хирургу. Но по выздоровлении я оказался совершенно наг, у меня только и осталось, что рубашка да старые штаны. Мой новый хозяин был несравненно лучше: он дал мне одежду и всё, что было необходимо, а после того как я отслужил у него год, предложил выкупиться за 150 пиастров, причем он готов был повременить с уплатой до тех пор, пока я не накоплю эти деньги. Обретя свободу, я оказался гол, как Адам. У меня не было ничего, и поэтому я остался среди пиратов, или разбойников, вплоть до 1672 года», — пишет Эксквемелин в своей книге «Пираты Америки».

Положение наймитов было не лучше, чем у рабов, поэтому предпочтительнее было предложить свои услуги капитану корабля, отправляющегося в Америку, чем продать свою свободу Бывшие колонисты, наймиты и буканьеры учились морскому делу, уже попав на пиратский корабль. Там все были равны, давнего различия — а то и соперничества — между матросами и солдатами, обычного на кораблях европейских корсаров, уже не существовало.

Ремесло пирата для этой разношерстной публики служило чаще всего выходом из затруднительного положения. Конечно, были и такие, кто грезил о военной славе или богатстве, но слава эта была недолгой, а фантастического состояния сколотить не удавалось — в лучшем случае, набирался небольшой капитал, на который можно было приобрести скромную табачную плантацию. Большинство оставалось на суше, покуда хватало еды и выпивки или пока не заканчивались деньги. Заключение мира между воюющими державами (например, Францией или Англией и Испанией) приводило к резкому сокращению числа флибустьеров, которые переквалифицировались в контрабандистов, торговцев, плантаторов, охотников или дровосеков в Кампече или Гондурасе. Так, если в 1660-х годах на Ямайке насчитывалось более двух тысяч флибустьеров, через два десятка лет их стало вдвое меньше. Зато каждый успешный рейд оказывал возбуждающее действие на умы. В 1667 году, после Маракаибского похода Франсуа Олоне, многие колонисты из Сан-Доминго бросили свои табачные плантации и присоединились к пиратскому вожаку, отправлявшемуся теперь уже в Гондурас Три года спустя Генри Морган, считавшийся удачливым капитаном, увлек с собой в Панаму около двух тысяч человек, для многих из которых это был первый флибустьерский набег. В 1684-м в связи с кризисом, поразившим производство табака на Сан-Доминго, плантаторы пополнили собой ряды флибустьеров, увеличив их число втрое — с тысячи до трех тысяч.

Джон Рэкем (Рэкхем), известный как Ситцевый Джек (казнен в 1720 году), начинал свою морскую карьеру лоцманом на английском военном корабле «Нептун» под командованием капитана Вейна. Когда Вейн отказался напасть на французское судно, команда взбунтовалась и выбрала капитаном Рэкема. Тот немедленно помчался вдогонку за французом, напал на него и захватил. Вдохновленный успехом и обнаруженными на борту богатствами, он предложил экипажу заняться пиратством. Команда согласилась не раздумывая, тем более что всем и так уже грозила смертная казнь за бунт на корабле.

Офицер, командовавший кораблем королевского военного флота, корсарским или даже торговым судном, не всегда был опытным моряком. Порой его познания в навигации сводились к минимуму и он зависел от шкипера, боцмана и лоцмана. В более выигрышном положении оказывались капитаны, вышедшие из низов и приобретшие ценный опыт. Так, Жан Барт, начинавший юнгой на сторожевой бригантине, знал все отмели, скалы, бухты, заливы, проходы и ориентиры у берегов Голландии, Шотландии, Ирландии, Англии и Франции, а однажды завоевал главный приз на состязании канониров. За доблесть и мужество, проявленные на службе Франции, Людовик XIV пожаловал ему дворянство. Во Франции, Англии и Испании капитанами становились дворяне или представители крупной буржуазии из приморских городов, поскольку командиры судов часто состояли в родстве с судовладельцами. В сословном обществе происхождение имело большое значение: чем знатнее капитан, тем большее уважение он внушал тем, кого встречал на своем пути, будь то друзья или враги.

В Карибском бассейне знатных дворян было не слишком много и занимали они в основном губернаторские и прочие административные должности. Поэтому среди капитанов кораблей, в особенности флибустьерских, было гораздо больше опытных мореходов. Редким примером аристократа-флибустьера служит капитан Де Граммон, отпрыск древнего французского рода. В юности он прослужил несколько лет в полку морской пехоты, что не принесло ему больших познаний в области мореходства, а затем получил под свое командование корсарский корабль, на котором отправился к Антильским островам воевать с голландцами. Он в большей степени любил удовольствия, чем славу, и мог растратить огромные деньги на пирушки и азартные игры. Но именно страсть к игре помогла ему стать капитаном: крупно выиграв — то ли в карты, то ли в кости, — он сумел купить и снарядить на Тортуге большой пятидесятипушечный корабль. Де Граммон хорошо зарекомендовал себя как военачальник, и только поэтому губернатор Сан-Доминго Де Кюсси остановил на нем свой выбор в 1684 году, сделав главнокомандующим местных флибустьеров. Дворянами были также Жан Бернанос и некто Дю Мениль, бывшие корсарами на Сан-Доминго в 1б80-х годах. В списке 1684 года, составленном Де Кюсси, дворянская частица «де» и слово «господин» стоят только перед этими тремя фамилиями, остальные 13 человек названы просто капитанами. Интересно, что прежде чем приехать на Сан-Доминго, Бернанос служил капитаном… в кавалерии! В конце 1670-х годов он поступил помощником на судно капитана Райта и, вернувшись из одного похода, оснастил собственный корабль. В нем не было ничего от настоящего моряка, однако он 12 лет бороздил море на небольших судах, опровергая тем самым пословицу, согласно которой «чем меньше судно, тем лучший моряк его капитан». У англичан самым родовитым был кавалер Томас Ветстоун, которому пришлось бежать на Ямайку от кредиторов, зато простых дворян было много; наиболее известен из них Генри Морган, принадлежавший к старинному роду из Уэльса и имевший хорошие связи, способствовавшие его возвышению. Один его дядя по отцовской линии, сэр Томас, был адъютантом генерала Монка, вернувшего Стюартам английский трон, а второй, полковник Эдвард, — профессиональным военным, долгое время сражавшимся в Европе и закончившим свою карьеру в должности вице-губернатора Ямайки.

Зато флибустьерские капитаны, принадлежавшие к третьему сословию, гораздо лучше разбирались в морском деле, хотя, чтобы стать капитаном, требовалось прежде всего проявить отвагу и суметь повести людей за собой. Зачастую они были родом из портовых городов атлантического побережья. Уроженец Дьепа Франсуа Требютор считался лучшим лоцманом в Америке. Моисей Воклен и Филипп Бекель, прежде чем стать капитанами, бороздили моря по два десятка лет. Все они были знаменитыми корсарами. В 1669 году граф д'Эстре — командир эскадры королевского флота, крейсировавшей у Антильских островов, — нанял их лоцманами. В следующем году Бекель составил подробную докладную записку от имени себя самого и Воклена с изложением сведений, могущих оказаться полезными для завоевания Гондураса и полуострова Юкатан. Попутно он испрашивал для себя офицерский чин в королевском флоте, в котором ему, впрочем, было отказано. Капитаном флибустьеров был даже мулат Диего, воевавший с испанцами в 1629–1673 годах (срок немалый!) под всеми возможными флагами. Среди англичан с Ямайки капитаны с большим стажем были редки: Уильям Джеймс, Морис Уильяме и некоторые другие; чаще они совершали только несколько походов, чтобы набрать денег на приобретение собственной плантации, как Ричард Гай, или заняться торговлей.

Непревзойденными моряками считались голландцы; французские капитаны не упускали случая пройти у них «стажировку». Большая политика их мало занимала: даже во время англо-голландских или франко-голландских войн флибустьеры служили державам, с которыми их родина разговаривала на языке пушек, Мишель Андрессон, Лоренс де Графф, Якоб Эвертсен, Ян Виллемс по прозвищу Янки были прославленными моряками; губернатор Ямайки старался то привлечь их на службу, то изловить, если их деятельность начинала наносить чересчур большой урон торговле с Испанией.

Лоренс Корнелис де Грааф, родившийся в голландской провинции Дордрехт, но выросший в Испании, поселившийся на Тенерифе и даже перешедший в католичество, чтобы жениться на испанке, служил под началом судовладельца и капитана Хуана Рико де Мойа, торговавшего с американскими колониями. Его судно было арестовано в Гаване королевскими чиновниками за контрабанду; Де Грааф, наверняка участвовавший в предприятии на паях, лишился не только работы, но и денег. С досады он согласился стать флибустьером, чтобы «наказать испанцев за коварство и жестокость». Он перешел на службу к Франции, изменил свое имя на Де Графф и даже стал офицером королевского флота и кавалером ордена Людовика Святого. Другой голландец, Николаас Корнелиссон ван Хорн,[22]стал капером французского короля и нападал на бывших соотечественников. В дальнейшем он стал грабить всех подряд, так что и французам от него доставалось. Используя последнее обстоятельство, Хорн предложил губернатору Пуэрто-Рико сопровождать в качестве военного эскорта испанские галеоны, направлявшиеся в метрополию. Разумеется, галеоны не добрались до цели, разграбленные и потопленные своим «охранником».

Особо «выдающимся» даже в этом ряду беспринципных морских разбойников стал еще один голландец — Симон Симонсон по прозвищу Танцор, тоже родом из Дордрехта. Около 1606 года он перебрался в Алжир, оставив семью во Франции, в Марселе. Там он поступил на службу к «басурманам», которые обучили его управлять своими кораблями. За три года Симонсон захватил около сорока европейских судов, которые пополнили собой флот алжирских корсаров, и приобрел себе имя Делли Рейс. Он водил алжирцев через Гибралтарский пролив в Атлантику, где они подстерегали испанские галеоны, нагруженные сокровищами, а также совершал рейды далеко на север, к Исландии. Нанеся бывшим единоверцам немалый урон, он вдруг стал испытывать ностальгические чувства. В 1609 году ему выпала удача: он захватил в Валенсии священников-иезуитов и использовал их для переговоров с французским двором. Его просьбу о прощении удовлетворили. На корабле Симонсона вспыхнула стычка между верными ему людьми и алжирцами, возмущенными его изменой; но голландцу удалось бежать в Марсель, к семье, перебив 150 алжирцев и прихватив с собой четыре корабля и награбленного добра на 400 тысяч крон, а также две большие пушки. На следующий год Симонсон представил королю план налета на Алжир, который был отвергнут, однако ему выдали деньги на оснащение эскадры для защиты от берберских пиратов. Во время такого патрулирования Симонсона захватили берберы, не прощавшие изменников столь легко, как французы, отвезли его в Тунис и казнили.

Голландские пираты установили прочные связи с магрибскими городами на почве работорговли (англичане вытеснили их из Северной Атлантики, но, по счастью, оставалось еще Средиземноморье). Симонсон был не единственным ренегатом: мавританский пират Морат Рейс при рождении получил имя Ян Янсен и был родом из голландского Гарлема, Сулейман Буффоен звался раньше Якобом де Хооревардом из Роттердама, а Сулейман Рейс, погибший в 1620 году в бою с европейским кораблем, носил прежде фамилию Веенбер. Но не только голландцы были настолько беспринципны: в песнях и балладах поется об английском капитане Варде, который отплыл из Плимута к югу, разгромил мальтийских рыцарей, завладел сокровищами с венецианских судов, золотом и серебром с испанских и португальских галеонов и наводил ужас на Францию и Италию, командуя двадцатью четырьмя кораблями. В Тунисе он выстроил себе поистине королевский дворец, и «турки» почитали его наравне со своими вельможами.

 

А земляков он не щадил:

Одних в капусту изрубил,

Других, связ