Часть VII живешь только дважды

 

Видит бог, мы не были поколением, созданным для покоя.

Наполеон

 

Наполеон – математик и гроссмейстер. Поэтому он без эмоций проанализировал ошибки 1812 года, решив: «Я ошибся не в цели или политической уместности этой войны, а в способе ее ведения. Если бы я остался в Витебске, Александр был бы сейчас у моих ног».

Да, 600-тысячную армию, практически в ноль растворившуюся на просторах России, жаль, конечно. Но это не смертельная катастрофа, учитывая, что не все шестьсот тысяч были французами: значительную долю составляли малонадежные союзники, а это – ничтожная потеря. Ничего, он поедет во Францию, объявит мобилизацию, наберет, вооружит и обучит еще одно 300-тысячное войско, вернется в Польшу, и «русские дорого заплатят за свои успехи, которыми они обязаны не себе, а природе».

Хладнокровный анализ ситуации и ошибок был характерен для математичного Наполеона. Но Европа состояла не из математиков! Поэтому неуспех Наполеона в России возбудил надежды – в Пруссии и Австрии вновь подняли голову реваншисты.

Если попытаться сформулировать, почему в конечном итоге Наполеон проиграл, я назову вам только одну, но вполне достаточную для проигрыша причину – дефицит демографических ресурсов.

Франция проглотила слишком большой кусок. Цивилизуя Европу путем ее постепенного захвата в ходе вынужденных войн, Франция расплачивалась за это самым ценным, что у нее было, – гражданами. Точно так же, как когда-то цивилизовали ойкумену римляне, платя за распространение культуры своими жизнями.

Каждая война уносила десятки и сотни тысяч жизней молодых цивилизаторов. Двадцать последних лет Франция воевала, теряя молодых мужчин, и вот мобилизационные ресурсы начали показывать дно. Уже набирая солдат на войну 1812 года, Наполеон начал испытывать некоторые трудности. В 1813 году Наполеон снизил возраст призыва на год, потом еще на год. Это и было началом конца. Увидев, что у Наполеона воюют мальчишки, новая антифранцузская коалиция поняла: осталось немного.

Летом 1813 года австрийский министр Меттерних сказал Наполеону: «Я только что прошел мимо ваших полков, ваши солдаты – дети. Вы произвели несколько преждевременных наборов и призвали в войска едва сформировавшиеся возрасты. Когда и это поколение будет уничтожено нынешней войной, кого вы будете призывать?»

Он был прав: Франция выставила свой последний резерв – детей. Меттерних не учел лишь одного: этими безусыми мальчишками командовал Наполеон.

 

Глава 1

ВРАГ У ВОРОТ

 

Едва прибыв из России в Париж, Наполеон произвел досрочный набор новобранцев и получил 140 тысяч юных призывников. Он пополнил их сотней тысяч солдат так называемой национальной гвардии, которая использовалась для охраны порядка внутри страны. Кроме того, когда Наполеон уходил в Россию, в подвассальных ему территориях тоже стояли французские гарнизоны общим числом до 230 тысяч. Плюс те 30 тысяч, что он вывел из России. Кое-что набирается. И совсем немало!

Время обучить новобранцев у Наполеона было, ведь русским тоже надо было восстанавливать свою погибшую армию. Набрав новых солдат, русские наверняка осуществят свой проект 1811 года и полезут в Польшу. Там-то он их и разобьет! Польша – это не Россия! Там совсем другие расстояния, снабжение и климат. Вопрос в другом: не присоединятся ли к России другие страны?

Если русские войска вторгнутся в Пруссию, не дрогнет ли слабовольный прусский король Фридрих-Вильгельм? Не переметнется ли на сторону русских?

А как поведет себя Австрия? Не захочет ли она под шумок забрать обратно то, что когда-то по собственной глупости потеряла? Наполеон с императором Францем, конечно, теперь родственники, но не настолько, чтобы не повоевать при случае.

Так все и случилось. Войска неугомонного Александра вошли в Пруссию, Пруссия примкнула к России. Австрия пока колебалась.

Не дожидаясь, пока к новой коалиции примкнет Австрия, Наполеон весной 1813 года двинулся навстречу врагам. У него было 200 тысяч прекрасно укомплектованных и обученных воинов, и еще столько же готовилось. Дальше пошло, как обычно. Наполеон разбил русских и прусских сначала под Вейсенфельсом, потом под Лютценом и подошел к Дрездену.

Обескураженные таким поворотом событий союзники, которые (в особенности Александр) в самых сладких снах мечтали сковырнуть Наполеона с трона, теперь предложили ему мир на следующих условиях: союзники оставляют Наполеону всю его империю, но пусть он откажется от Варшавского герцогства, Рейнского союза, ганзейских городов и еще кое-чего по мелочи. Среди этих «мелочей» была Иллирия, которую просила отдать ей Австрия – в обмен на свое невступление в войну. Вот так вот...

Наполеон понимал: если он сейчас уступит, то рано или поздно со стороны союзников всплывут новые требования территориальных уступок, потому что каждая территориальная уступка делает их сильнее. (И он был прав, чуть ниже мы увидим, как растут аппетиты и требования союзников.) Особенно Наполеон был возмущен позицией Австрии, которая практически шантажировала Францию: или отдайте Иллирию, или мы ударим вам в спину, присоединившись к врагам Франции!

Это понимание ситуации Наполеон высказал в беседе с австрийским представителем: «Я не желаю вашего вооруженного посредничества, потому что вы хотите половить рыбку в мутной воде. Вы начнете с Иллирии, а потом потребуете у меня Венецианскую область, потом Милан, и в конце концов заставите меня сражаться с вами. Так давайте начнем с этого, а не закончим!»

В чем в чем, а в логике Наполеону не откажешь. Его встречные предложения были непрошибаемыми: давайте вообще прекратим воевать и выдвигать друг другу территориальные претензии!.. Уже двадцать лет воюем, сколько ж можно? Пусть каждый владеет тем, чем он владеет. Да и с чего вдруг у союзников возникли к Французской империи какие-то территориальные претензии? Только из-за того, что в 1812 году наполеоновская армия погибла от морозов в России? Какая связь?.. Ах, вы не хотите мира? Получите войну!

...Заметьте, кто был инициатором этой войны – Россия! Пруссия же примкнула к ней поневоле – только потому, что русские войска оккупировали Пруссию.

После этой неудачной попытки мирных переговоров Наполеон вышел из Дрездена и разбил союзников под Бауценом.

От Бауцена Наполеон погнал русских-прусских к Берлину, и союзники вновь решили предложить ему перемирие. Дело в том, что Наполеон так сильно потрепал войска союзников, что Барклай де Толли прямо заявил Александру: армии нужны передышка и подкрепления.

Перемирие было заключено, причем обе стороны воспользовались ею для подтягивания резервов. После чего разборки вновь продолжились, только на этот раз к союзникам присоединилась Австрия, которой ну очень хотелось Иллирию!.. Теперь силы антифранцузской коалиции превышали силы Наполеона. У Наполеона вместе со всеми резервами было под ружьем 550 тысяч человек, а у союзников – 850 тысяч. Да еще союзникам деньгами помогала Англия.

Однако союзники, несмотря на такое впечатляющее численное превосходство, все равно побаивались Наполеона. Поэтому выписали из Америки бывшего французского генерала Моро. Генерала позвали в надежде на его военные таланты, которыми он когда-то блистал. Дело в том, что Моро после революции отлично воевал с интервентами и славился победами на всю Францию. Но потом судьба сыграла с ним злую шутку. Моро был ярым республиканцем и, по мере продвижения Наполеона к власти, все больше вставал в оппозицию к нему, закончив участием в очередном заговоре против Бонапарта. Поскольку Моро не был основной фигурой заговора, а был фигурой второстепенной, суд приговорил его всего к двум годам лишения свободы, после чего генерал был за былые заслуги прощен, точнее говоря, отсидку ему заменили высылкой из страны. Так он и оказался в Америке, откуда в 1813 году прибыл по приглашению Александра воевать с Наполеоном.

Пригласили его, повторюсь, за военные таланты, которые многими почитались едва ли не равными наполеоновским. И знаете, какой первый совет дал Моро союзникам? «Никогда не нападайте на те войска, которыми командует сам Наполеон. Нападайте на его маршалов. Там у вас хоть какие-то шансы есть...»

Показательный момент. Вот вроде бы Моро был всю жизнь республиканцем, через что, в общем-то, и лишился родины. А Наполеон был императором. Но когда один попавший в плен старый французский солдат увидел в русском тылу генерала Моро, то плюнул в его сторону и воскликнул: «Да здравствует республика!» Как видите, у простого француза не было сомнений, «кто есть ху», и кто за что сейчас воюет – кто за идеалы революционных свобод, а кто на стороне Бурбонов. Как не было таких сомнений и у всех остальных солдат наполеоновской армии, даже безусых юнцов, которые родились после революции и Бурбонов не помнили. Они воевали за Францию, на которую надвигалась огромная туча.

Очередная битва между Наполеоном и союзниками состоялась под Дрезденом. Наполеон ее выиграл. А невезучий Моро в этой битве был смертельно ранен ядром французской пушки. И только перед смертью до Моро вдруг дошло. Умирая, он вспомнил плюнувшего в него французского солдата и воскликнул: «Как! Мне, Моро, умереть среди врагов Франции от французского ядра!»

Похоронен Моро в Санкт-Петербурге.

 

Кстати, чтобы не отходить далеко от этих молниеносных наполеоновских побед, следовавших одна за другой, подобьем их «демографические» итоги. За победу под Лютценом Франция заплатила 20-ю тысячами жизней, за победу под Бауценом – 15-ю тысячами, под Дрезденом погибло 10 тысяч французов. Для сравнения: союзники потеряли под Дрезденом 25 тысяч, но их совокупные мобилизационные ресурсы в сравнении с ресурсами Франции были практически неисчерпаемыми. Союзники могли годами терпеть поражение за поражением, пока во Франции просто не кончились бы люди. Они это понимали, видя мальчишек, которые шли в бой и погибали под французским триколором.

Наполеон велел призвать еще 280 тысяч человек. Призвали. При этом половина из них по закону должна была призываться только через два года, то есть это были совсем почти дети. И их еще нужно было обмундировать, вооружить и обучить. А война уже шла, и наполеоновская армия таяла от победы к победе.

13 октября 1813 года состоялась так называемая «битва народов» под Лейпцигом. На стороне антифранцузской коалиции бились русские, пруссаки, австрийцы. А у Наполеона, помимо французов, воевали поляки, голландцы, итальянцы, бельгийцы, саксонцы и прочая мелочь. Людей у Наполеона было 155 тысяч, у союзников 220 тысяч. После первого дня боя союзники потеряли 40 тысяч человек, Наполеон 30 тысяч. Первый день битвы ничего не решил. К вечеру сражение утихло. А затем к союзникам подошло подкрепление – 110 тысяч человек. И к Наполеону подошло подкрепление – 15 тысяч. Больше ему взять было неоткуда.

Теперь у противника было двукратное преимущество. Утром разгорелся бой, в разгар которого случилось неожиданное: саксонская армия прямо во время битвы перешла на сторону противника. Причем не просто перешла, а прямо с тех позиций, которые они занимали, саксонцы, развернув пушки, начали в упор стрелять по своим, то есть по французам. Но ни двойное численное преимущество, ни предательство саксонцев не помогли союзникам победить. Второй день боя окончился вничью. Наполеон и в этой практически безнадежной ситуации сумел каким-то чудом удержать позиции. Но третий день неминуемо должен был закончиться катастрофой для французов. Поэтому ночью Наполеон снял войска с позиций и увел к Рейну – у него уже нечем было воевать: на день боя нужно было примерно 70 000 снарядов, а у французов оставалось только 16 000 – на пару часов стрельбы...

 

Так закончилась кампания 1813 года. Война подобралась к границам демографически истощенной Франции, где в иных департаментах сельскохозяйственную работу выполняли уже только женщины и дети.

Наполеон признался, выступая в сенате Франции: «У меня были громадные планы... Я ошибся: эти проекты не были соразмерны с численной силой нашего населения...»

 

 

Глава 2

СВОБОДНАЯ ФРАНЦИЯ

 

После Лейпцига союзнички воспряли духом и выдвинули Наполеону новые, на сей раз более жесткие условия мира: Наполеону остается только Франция в границах 1801 года. Подозрения Бонапарта о том, что аппетиты союзников будут только расти, как видите, подтверждались. Поэтому он решил воевать против интервентов до конца, сказав: «Нас победили между Эльбой и Рейном в результате предательства. Но между Рейном и Парижем предателей не будет».

И он был прав. Несмотря на огромную усталость от бесконечных войн, французы были настроены весьма решительно. Их любовь к Наполеону и ненависть к Бурбонам была такой, что даже крепостник Александр засомневался: а стоит ли восстанавливать во Франции старые порядки, сажать на трон Бурбонов? Может быть, лучше передать трон трехлетнему сыну Наполеона или даже превратить Францию в республику?.. Революция отгремела двадцать лет назад. За это время выросло и вступило в экономическую жизнь целое поколение, которое не знало иных правил игры. Франция стала современной страной, и восстановить старые порядки означало просто разрушить прекрасно функционирующий социальный организм.

В январе 1814 года войска антифранцузской коалиции перешли Рейн и вторглись в пределы Франции. Наполеон снова выехал на войну.

Как вы заметили, я в этой книге довольно часто цитирую сталинского сокола, историка Евгения Тарле. Не столько потому, что он считается одним из самых знающих специалистов по истории Франции того периода, сколько по причине его литературных способностей. Тарле писал не как историк, то есть скучно и занудно, а как настоящий писатель (типа меня, ну, может, чуть послабее). Читателя радуют его ироничные замечания и психологически точные зарисовки. А иногда и просто щемящие места. Вот одно из таких мест: «В ночь с 24 на 25 января 1814 года Наполеон должен был вернуться к армии. В случае смерти Наполеона на императорский престол должен был немедленно вступить его трехлетний сын. Наполеон так любил это маленькое существо, как он в своей жизни никого никогда не любил. 24 января Наполеон весь день провел у себя в кабинете за срочными делами, которые нужно было устроить перед отъездом на эту решающую войну, перед грозной боевой встречей со всей Европой, поднявшейся против него. Ребенок со своей деревянной лошадкой был, как всегда, около отца, и так как ему, по-видимому, надоело наблюдать возню Наполеона с бумагами, он стал дергать отца за фалды сюртука, требуя внимания. Но наступил вечер, и его унесли спать. В три часа утра дежурившая в эту ночь в детской спальне няня увидела вошедшего потихоньку Наполеона, не знавшего, что за ним наблюдают. Войдя, он неподвижно постоял у кровати спавшего ребенка, долго глядел на него, не спуская глаз, и вышел. Через минуту он уже был в экипаже и мчался к армии. Больше он уже никогда не видел своего сына».

Хорошо пишет Тарле... Почитайте его. Но, читая Тарле, нужно не забывать вносить поправку на время, в которое он писал, и главного цензора, под чьим чутким руководством он делал свои выводы.

 

Расклад сил был таким: у Наполеона под ружьем 47 тысяч человек, у интервентов – 230 тысяч плюс еще почти столько же спешило из их стран на подмогу. Однако части интервентов были рассредоточены, чем и воспользовался Наполеон. Сначала он разбил армию Блюхера, выкинув ее из Сен-Дизье. Затем он рванул навстречу русскому корпусу и разбил его под Бриенном, там, где он учился в юные годы. Бой был столь горячий, что в один из моментов Наполеон был вынужден лично отбиваться своей шпагой от казаков.

У Шампобера Наполеон еще раз разбил русских, которые снова отступили. На следующий день он молниеносно переместился к городку Монмирайлю, где разбил русско-прусские соединения. Союзники бежали с поля боя. Развернувшись, Наполеон подскочил к Шато-Тьери, где располагалось почти 30-тысячное русско-прусское войско. И разгромил его. Разгром был бы убийственным, если бы к месту битвы не опоздал наполеоновский маршал Макдональд... Его стареющие маршалы потеряли скорость. Наполеон же – ничуть! Едва покончив с этим делом, он метнулся к Вошану, настиг там Блюхера, успевшего зализать раны, и отбросил его с огромными (для Блюхера) потерями.

Еще два подобных молниеносных разгрома повергли союзников в состояние глубокой задумчивости, и они запросили перемирия. И мудрено было не впасть в задумчивость! Союзники знали, что империя Наполеона висит на волоске, и как бы ни был он велик, не может все вечно держаться на плечах одного человека. Когда-нибудь это непременно должно кончиться. Тем более что воевать-то Наполеону уже почти не с кем, мобилизационный черпак скребет по дну...

Все это было правдой. Но эта правда упорно не хотела сбываться! Все было против Наполеона. А он все побеждал и побеждал. Побеждал в безнадежных ситуациях, побеждал с 16-летними мальчишками.

Казалось, его вот-вот прихлопнут под Бар-сюр-Оби, где союзники сконцентрировали 122-тысячную армию против 30 тысяч у Наполеона. Перевес сил вчетверо!.. Наполеон принял бой, остановил эти армады, после чего перешел реку Об, взорвал за собой мосты и занял город Труа.

На предложение союзников о перемирии Наполеон не согласился (к чему давать врагам передышку?), и тогда союзники сделали ход конем. Вместо того чтобы бегать за Наполеоном и от Наполеона по всей стране, они двинулись к столице и заняли Париж.

Быстрым рейдом русская армия прошла до Парижа, который защищать было практически некому. Перед самым городом русский авангард наткнулся на спокойно марширующие французские части маршалов Мортье и Мормона, которые совершали передислокацию. Французы были шокированы внезапным появлением противника, но позади была столица, командовал ими не Кутузов, и французские части из маршевых колонн попытались с ходу перестроиться в боевые каре. Увы, в этих частях находились только плохо обученные мальчишки, за плечами которых не было еще ни одного боя. Дети смешались и толком выстроить боевые порядки не смогли. И тут русская кавалерия проявила себя во всем блеске. Здоровенные усатые кирасиры врубались в ряды худосочных мальчишек, убивая их своими длинными прямыми палашами, а те отчаянно пытались сопротивляться, стараясь держать ряды, как им объясняли офицеры, и отбиваясь погнутыми от ударов палашей штыками.

Долго это продолжаться не могло. Вскоре ряды их дрогнули, и мальчишки побежали, преследуемые кирасирами и казаками, которые мчались за бегущими детьми и рубили их палашами и шашками. К чести Александра надо сказать, что даже он не выдержал и велел прекратить эту бессмысленную бойню. А потом, оглядев этих взятых в плен «солдат», махнул рукой и отпустил детей по домам, к родителям.

 

И тут весьма своевременно осветить вопрос, как вообще вели себя союзники в оккупированной Франции. На это счет есть два мнения.

Первое мнение гласит, что русские оккупанты вели себя не в пример добрее прусских и австрийских: «Пройдитесь по департаментам Франции, где чужеземное вторжение оставило свой след в 1814 году, и спросите жителей этих провинций, какой солдат в отрядах неприятельских войск постоянно выказывал величайшую человечность, высочайшую дисциплину, наименьшую враждебность к мирным жителям, безоружным гражданам, – можно поставить сто против одного, что они назовут вам русского солдата». Это утверждение совпадало с мнением самих французов: «Русские заслужили своим поведением благосклонность жителей, говоривших, что они предпочли бы поселить трех из них вместо одного баварца».

Шатобриан писал: «80 тысяч солдат-победителей спали рядом с нашими гражданами, не нарушая их сна и не причиняя им ни малейшего насилия... Это освободители, а не завоеватели...»

Но есть и другое мнение. Эрнест Лависс в своей «Истории XIX века» свидетельствует: «В захваченных неприятелем департаментах беззакония союзников, насилия казаков и пруссаков возбудили страстную жажду мести. Обессиленная Франция сначала встретила нашествие без возмущения; она была почти равнодушна к отвлеченной идее оскорбленного отечества. Чтобы пробудить в ней патриотизм, потребовался грубо-материальный факт иностранной оккупации, со всеми сопутствующими ей невзгодами: реквизициями, грабежом, изнасилованием женщин, убийствами, поджогами. Занятые союзниками провинции были буквально разорены реквизициями. Труа, Эпернэ, Ножан, Шато-Тьерри, Санс и свыше двухсот других городов и селений были вконец разграблены. „Я думал, – сказал однажды генерал Йорк своим бригадирам, – что имею честь командовать отрядом прусской армии; теперь я вижу, что командую только шайкой разбойников“.

Когда вечером после победы, или на другой день после поражения, или просто после какого-нибудь маневра казаки или пруссаки проникали в город, село или усадьбу, там начинались всяческие ужасы. Они не только искали добычи; им было по душе сеять скорбь, отчаяние, разорение. Они валились с ног от вина и водки, их карманы были полны драгоценных вещей (на трупе одного казака нашли пять пар часов), их ранцы и кобуры были до отказа набиты всяким добром, следовавшие за их отрядами повозки были нагружены мебелью, статуями, книгами, картинами. Но и этого им было мало; не имея возможности все увезти, они уничтожали то, что им приходилось оставить, – разбивали двери, окна, зеркала, рубили мебель, рвали обои, поджигали закрома и скирды, сжигали сохи и разбрасывали их железные части, вырывали плодовые деревья и виноградные лозы, складывали для потехи костры из мебели, ломали инструменты у рабочих, бросали в реку аптечную посуду, выбивали днища у бочек с вином и водкой и затопляли подвалы.

В Суассоне было сожжено дотла 50 домов, в Мулене – 60, в Мениль-Селльере – 107, в Ножане – 160, в Вюзанси – 75, в Шато-Тьерри, Вельи и Шавиньоне – по 100 с лишним, в Атьи, Мебрекуре, Корбени и Класи – все дома до единого. Соблюдая заветы Ростопчина, казаки всюду прежде всего приводили в негодность пожарные шланги. Яркое зарево освещало сцены, дикость которых не поддавалась описанию. Мужчин рубили саблями или кололи штыками; раздетых догола, привязанных к ножкам кровати, их заставляли смотреть, как насиловали их жен и дочерей; других истязали – секли или пытали огнем, пока они не указывали, где спрятаны деньги. Приходские священники в Монландоне и Роланпоне (Верхняя Марна) были замучены насмерть, В Бюси-ле-Лон казаки сунули в огонь ноги некоего Леклерка – слуги, оставшегося сторожить господский дом; а так как он все еще упорно молчал, то они набили ему рот сеном и зажгли. В Ножане несколько пруссаков едва не разорвали на части суконщика Обера, растягивая его за руки и ноги, и только благодетельная пуля прекратила его мучения. В Провене бросили ребенка на горящие головни, чтобы выпытать у матери, где она спрятала ценные вещи. Алчность и разврат не щадили ни малых, ни старых. У восьмидесятилетней женщины на пальце было кольцо с бриллиантом; кольцо было тесно; удар саблей – и палец отлетел. Насиловали семидесятилетних старух, двенадцатилетних девочек. В одном только округе Вандёвр насчитали 550 человек обоего пола, умерших от истязаний и побоев. Замужняя крестьянка, некая Оливье, после того как казаки надругались над нею, не снесла, подобно Лукреции, позора и утопилась в Барсе».

Конечно, начальство пыталось как-то пригасить эти зверства. И Александр обращался к солдатам с призывами не зверствовать. И простоватый атаман Платов предупреждал своих станичников: «Обывателям города Парижу никакой обиды не чинить, наипаче не обижать ихних мадамов и мамзель, кроме как если по взаимному согласию. Помнить, что мы присяжные казаки русского императора, войско благородное и цибулизованное». От слова «цибуля», наверное...

Но насколько начальникам удавалось сдерживать раж подчиненных?.. Я думаю, что читателю при выборе из противоречивых точек зрения и выработке какого-то самостоятельного мнения нужно еще вспомнить слова Александра о «бесчинствах» кутузовской армии в Валахии и даже в России, которая подверглась ужасающему разграблению собственными казаками в 1812 году.

Кроме того, для полноты картины предлагаю не ограничиваться только недавним (от 1814 года) прошлым, но и заглянуть в будущее. Поднимемся над временем, так сказать, окинем взором эпохи. Перенесемся в конец Второй мировой войны. Тем паче что Сталин сравнивал себя с Александром, а своих солдат тоже называл освободителями... Как же вели себя русские освободители в Европе при Иосифе Грозном?

Вот как виденное своими глазами описал бывший комендант Кенигсберга Отто фон Ляш:

«Отдав последний приказ войскам – о сборе подразделений и сдаче оружия, – я вместе с частью своего штаба и группой командиров должен был начать свой тернистый путь в русский плен. Уже по дороге к первому командному пункту одной из русских дивизий мы вкусили кое-что из того, что ожидало нас в „почетном“ плену. Хотя мы шли в сопровождении русских офицеров, неприятельские солдаты все время пытались, и не без успеха, отнять у нас или у наших солдат то часы, то чемодан, то что-либо из одежды. Русские офицеры оказались не в состоянии справиться со своими подчиненными. Из множества воспоминаний о марше в плен приведу здесь одно, наиболее выразительное.

Дома горели, чадили. Мягкая мебель, музыкальные инструменты, кухонная утварь, картины, фарфор – все это было выброшено из домов и продолжало выбрасываться. Между горящими танками стояли подбитые автомашины, кругом валялась одежда и снаряжение. Тут же бродили пьяные русские. Одни дико стреляли куда попало, другие пытались ездить на велосипедах, но падали и оставались лежать без сознания в сточных канавах с кровоточащими ранами, полученными при падении. В дома тащили плачущих, отбивавшихся девушек и женщин. Кричали дети, зовя родителей... А мы шли все дальше и дальше. Перед нашими глазами представали картины, описать которые невозможно. Придорожные кюветы были полны трупов. Мертвые тела носили следы невообразимых зверств и изнасилований. Валялось множество мертвых детей. На деревьях болтались повешенные – с отрезанными ушами, выколотыми глазами. В разных направлениях вели немецких женщин. Пьяные русские дрались из-за медсестры. На обочине шоссе под деревом сидела старуха, обе ноги у нее были раздавлены автомашиной. Горели хутора, на дороге валялся домашний скарб, кругом бегал скот, в него стреляли, убивая без разбора. До нас доносились крики взывающих о помощи. Помочь мы ничем не могли. Из домов, подняв в молитве руки, выходили женщины, русские гнали их назад и стреляли в них, если те уходили не сразу. Это было ужасно. Такого мы не могли даже предполагать.

Сапог ни у кого уже не было, многие шли босыми. Раненые, о которых никто не заботился, стонали от боли. Со всех сторон в колонну военнопленных протискивались русские солдаты, отбирая у кого шинель, у кого фуражку или бумажник с его жалким содержимым. Каждый хотел чем-нибудь поживиться. „Уры, уры!“ (часы) – кричали они».

...Помните убитого в 1814 году казака, на трупе которого нашли пять штук часов? Как видите, за полтораста лет не растерял русский солдат любви к часам! Наверное, несчастлив русский солдат. Счастливые ведь часов не наблюдают. Да и прочими шмотками русские «зольдаттен унд унтер-официрен» не брезговали. А о том, как успешно русским полководцам удавалось сдерживать пыл подчиненных, читаем у того же Отто фон Ляша:

«За машиной, на которой мы ехали, следовал грузовик с нашим багажом и нашими денщиками. Грузовик этот отстал, якобы из-за поломки, а потом попросту повернул назад, в Кенигсберг. В железнодорожных мастерских города русские начисто обобрали наших солдат и растащили весь наш багаж. После моего энергичного протеста в дело вмешался сам маршал Василевский, пытаясь вернуть нам вещи. Этого ему сделать не удалось... Моего верного денщика Ханса Яблонку русские офицеры обрабатывали в течение нескольких часов, принуждая к признанию, что он сам взял эти вещи, но Ханс не поддался никаким угрозам».

...Полагаю, зверства, подобные описанным, – обратная сторона рабства. Бесправный царский рекрут в смысле несвободы ничем не отличался от бесправного сталинского раба. По всем законам психологии, если человека все время давить и превращать в ничтожество, в затравленного зверя без чувства собственного достоинства, при первой же возможности это вылезет из него самым страшным образом. И вся злоба и ненависть, забитые в него ГУЛАГом или шпицрутенами, выльются на тех, кто не может себя защитить. Власть рабов и подонков страшна.

Узнав о взятии Парижа, Наполеон воскликнул: «Великолепный шахматный ход!» После чего на четверть часа задумался и изложил приближенным план освобождения столицы. План, как и все наполеоновские придумки, был хорош, но его маршалы настолько были потрясены взятием Парижа, так не хотели больше воевать, настолько не верили в конечную победу, что не поддержали его. Еще перед началом этой кампании, не видя былого огня в их глазах, Наполеон упрекал своих маршалов: «Я зря сделал вас богачами! Теперь вы не хотите воевать, а только гулять по Парижу!» В ответ на что один из маршалов грустно заметил: «Да, сир, хотим. Я в своей жизни слишком мало гулял по Парижу...»

Двадцать лет сплошных войн, походов, бивуаков, смертей. Они хотели покоя. После того как месяцем ранее Наполеон отругал отяжелевшего 60-летнего маршала Ожеро за какое-то промедление в бою, не позволившее Бонапарту развить успех, Ожеро вздохнул: «Он не понимает, что не все люди – Наполеоны».

И вот теперь, кажется, предел наступил. Наполеон оглядел своих понурых героев, которых он звал освобождать Париж, а они не хотели, помолчал минуту, после чего заявил, что в таком случае он отрекается от престола.

Император тут же написал документ об отречении, макнул перо в чернильницу, занес его над бумагой, но, прежде чем подписать, на мгновение задержался и посмотрел на маршалов:

– А может быть, мы пойдем на них? Мы ведь их разобьем!

Маршалы молчали, отводя глаза. Наполеон подписал бумагу. После чего сказал обрадованным маршалам: «Вы хотели покоя, вы получите его. Но видит бог, мы не были поколением, созданным для покоя. Мир, которого вы желаете, скосит на ваших пуховых постелях скорее и больше людей из нашей среды, чем скосила бы война».

Меж тем союзники сделали то, чего так боялась Франция, – посадили на трон Бурбонов. И это было больше, чем преступление, это была ошибка. На которую бывший император, а ныне гражданин Бонапарт сразу же указал Коленкуру: «Я думаю о Франции. Бурбоны явятся, и бог знает, что последует. Бурбоны – это внешний мир, но внутренняя война. Посмотрите, что они через год сделают со страной».

Он был прав. Через год Франция уже стонала от Бурбонов, однако не будем забегать вперед.

Получив от Наполеона отречение, союзники так обрадовались, что пообещали Наполеону в управление остров Эльба в Средиземном море, а Марии-Луизе – личное владение в Италии. Они были счастливы, потому что понимали: не подпиши Наполеон этот документ, вся бодяга могла затянуться, поскольку армия, в отличие от маршалов, горой стояла за Наполеона. И вся нация стояла за Наполеона.

Один из молодых наполеоновских офицеров, вспоминая 1814 год, говорил о том, как он, в числе других французов, стоял в строю, а к ним обращался Наполеон, призывая защищать родину до последней капли крови: «Никогда! Никогда не изгладится из моей памяти конец его речи, когда, привстав на стременах и протянув к нам руку, он бросил нам слова: „Поклянитесь мне в этом!“ И мне, и всем моим товарищам показалось в эту минуту, что он силой исторг из глубины нашего сердца крик: „Клянемся! Да здравствует император!“ Сколько мощи было в этом человеке! У нас слезы выступили на глазах, и наши сердца исполнились непоколебимой решимости».

Они шли умирать и были готовы умирать. А в провинции уже начиналась то, чего так и не случилось в России, – настоящая партизанская война против оккупантов. Французские крестьяне брали вилы, поднимались и начинали день ото дня все чаще нападать на отряды союзников. Поэтому союзники и были в таком восторге от благородного жеста Наполеона. Они боялись, что нация может подняться, как поднялась двадцать лет назад, во время революции для борьбы с интервентами... Они опасались, что Наполеон может отнять Париж. А тут вдруг все так чудесно разрешилось!

Император Александр на радостях повел себя как-то странно. Он танцевал с любимой женщиной Наполеона – Жозефиной. Он кормил на пруду любимого лебедя Наполеона... Он разыскал придворного художника Наполеона и заказал ему свой портрет. Он приобрел себе сувениры из личного кабинета Наполеона. Сам будучи ничтожеством, Александр хотел хотя бы через вещи прикоснуться к великому.

Зато русский царь изо всех сил корчил из себя европейца, например, один и без охраны разъезжал по Парижу в коляске, гулял мимо парижских кафе, где парижане обсуждали новости, и так по-свойски, по-простому беседовал с прохожими. Тем более что все кругом говорили на его родном языке (русским Саша, как настоящий российский дворянин, владел хуже французского).

Но не только Александру нравился вольный воздух Франции. Посмотрев, как живут люди в Европе, 40 тысяч (!) русских солдат дезертировали из армии и остались жить во Франции, нанялись батраками, женились (мужиков-то во Франции не хватало). Сорок тысяч! Целая армия!.. Когда потом русский царь попросил выдать беглецов, французское правительство ответило ему, что сделать это невозможно: по непонятной причине все русские наотрез отказались возвращаться в рабство. Вот ведь какие скоты непатриотичные!..

Возмущенный Ростопчин писал жене: «Суди сама, до какого падения дошла наша армия, если старик унтер-офицер и простой солдат остаются во Франции, а из конногвардейского полка в одну ночь дезертировало 60 человек с оружием в руках и лошадьми. Они уходят к фермерам, которые не только хорошо платят им, но еще отдают за них своих дочерей». Тут даже не знаешь, чему больше поражаться – массовости ухода или возмущенному удивлению Ростопчина.

Простой артиллерийский офицер А. Баранович, который оставил мемуары об этой войне, вспоминал:

«В этом квартировании случился эпизод, небывалый в войске и в летописях истории русских войск. Полковника Засядко денщик, довольно смышленый, вздумал из-под ведомства военнаго освободиться и жить по-французски, пользоваться свободою, убеждая себя, что в настоящее время он не находится в России, под грозою, а в свободной земле, Франции; и в этом намерении совещевался с товарищами, как поступить в этом деле. И, не ожидая их ответа, сам начал действовать, и, пришед к полковнику, сказал: „Отпустите меня! Я вам долее не слуга!“ – „Как? Ты денщик: должен служить, как тебя воинский устав обязует!“ – „Нет, г. полковник, теперь мы не в России, а в вольной земле, Франции, следовательно, должны ею (свободой) пользоваться, а не принужденностью!“ – „Хорошо! На место твое я приищу слугу!“

Об этой случайности полковник Засядко донес генералу Полторацкому, а тот, выслушав, просил объяснить эту случайность рапортом. Получив оный, генерал Полторацкий тотчас нарядил Судную комиссию и денщика отдал под военный суд. Комиссия не замедлила решением его судьбы – обвинила его в дерзком посягательстве сделаться свободным французом... потому мнением своим положила: его, денщика, прогнать через 500 человек один раз шпицрутенами, что было исполнено в виду французов, дивившихся нашей дисциплинарии».

И было чему дивиться! Французы давно уже отвыкли от подобных зрелищ. И вот им, отвыкшим, всучили Бурбонов...

 

 

Глава 3

ВСТРЕЧА НА ЭЛЬБЕ

 

Как я уже говорил, поначалу Александр и союзники колебались: сажать на трон Бурбонов, оставить на троне сына Наполеона с регентшей Марией-Луизой или пусть будет республика? Однако на волне эйфории от взятия Парижа, отречения Наполеона и под давлением оживившихся роялистов было принято решение усадить на престол родственника казненного двадцать лет назад короля. Звали его Людовик-Станислав-Ксавье.

Он сел и начал царствовать.

И Наполеон сел царствовать.

Людовик в Париже, а Наполеон на острове Эльба. Разница в их царствовании была рази<