Глава двенадцатая «ким», который «кончил себя сам»

С чего начался «Ким», киплинговский opus magnum?

Возможно, с «Матушки Матьюрин», уже известного читателю романа из англо-индийской жизни, который не вышел в свет, поскольку (вспоминает миссис Хилл) не понравился Джону Локвуду, а то, что не нравилось отцу, не могло понравиться и сыну: вкусу Киплинга-старшего Киплинг-младший доверял всегда и беспрекословно. «Матушка Матьюрин», как мы знаем, так и осталась ворохом исписанной бумаги, однако ее сюжет, благодаря все той же Эдмонии Хилл, нам известен, и в канве этого незаконченного повествования просматривается некоторый намек на будущего «Кима».

Главная героиня, старая ирландка, содержательница курильни опиума в Лахоре, разбогатев, посылает свою дочь в Англию; получив там образование, девушка выходит замуж за английского чиновника, назначенного на работу в Индию, и возвращается в родные края. В результате, комментирует миссис Хилл, не только в правительственных кругах знали, о чем говорят на индийском базаре, но и на базаре были в курсе того, что собираются предпринять власти. Что заимствует из этого сюжета Киплинг для своего «Кима»? Не так уж мало — тайну рождения, ирландские корни героя, его разыскную деятельность.

А возможно, «Ким» начался со случайного разговора в аллахабадском клубе, где кто-то из знакомых рассказал Киплингу занятную историю. Когда в 1880 году уже известный нам по Англо-бурской войне и по тому военных мемуаров фельдмаршал, а в ту пору генерал Робертс вернулся из похода в Афганистан, его солдаты обнаружили среди патанов (переселившихся в Индию афганцев) говорившего на пушту английского юношу. Как впоследствии выяснилось, ребенком его украли и увели в горы, и хотя в английских частях служил его родной дядя, молодой человек вернуться к сахибам наотрез отказался и предпочел остаться с теми, кто его воспитал. Чужой становится своим — мотив «Книги джунглей», да и многих произведений писателя.

При желании можно связать «Кима» и с судьбой преуспевающего адвоката, владельца обеих индийских газет, где работал Киплинг, Уильяма Реттигана, ибо он, как и герой романа Кимбол О’Хара, был сыном безграмотного солдата-ирландца из расквартированного в Индии полка. Ким, правда, в отличие от Реттигана, не заканчивал кембриджский Кингз-колледж и Гёттингенский университет, не входил в законодательный совет при генерал-губернаторе, однако начинали они совершенно одинаково.

Чем-то вроде предисловия к будущему роману и послесловия к «Матушке Матьюрин» может служить рассказ «Хранить как доказательство» из «Простых рассказов с гор», где герой, Макинтош Джелалуддин, выпускник Оксфордского университета, приезжает в Индию, женится на местной жительнице, спивается и становится мусульманским факиром. Всю свою жизнь он пишет книгу, которую передает перед смертью автору рассказа в виде кипы бумаг, увязанных в грязную тряпку. «Если эту книгу когда-нибудь напечатают, — пишет в заключении Киплинг, любивший, как мы помним, мимикрировать, „прикрыться“ чужим авторством, — то, может быть, кто-то и вспомнит этот рассказ, который я публикую как доказательство того, что автор „Книги о матушке Матьюрин“ — не я, а Макинтош Джелалуддин»[27].

Шел «Ким» тяжело, куда тяжелее, чем более слабые «Свет погас», «Наулака», «Отважные капитаны». Да и работает над романом Киплинг урывками. Отчасти из-за следовавших друг за другом несчастий. Начат роман был в 1894 году в «Наулахе». «Смутный замысел книги об ирландском мальчишке, родившемся в Индии и втянувшемся в туземную жизнь, возник у меня еще в „Райском коттедже“», — вспоминает Киплинг в автобиографии. Начат и брошен. В 1898 году умирает Бёрн-Джонс, в том же году сходит с ума сестра, годом позже умирает старшая дочь писателя и тяжело заболевает он сам — тут не до «Кима». В конце этого же 1899 года Киплинг, завершив «Прохвоста», вновь берется за роман, но тут начинается трехлетняя война с бурами…

А отчасти из-за исключительной, чуть ли не патологической требовательности к тому, что он пишет. Про стоящую под его письменным столом корзину для бумаг Киплинг, нисколько не рисуясь, говорил: «Вот куда идет большая часть того, что я пишу». «Я не знаю другого автора, который бы так упорно переделывал и переделывал текст, добиваясь того, чтобы он понравился ему самому, — писал его американский редактор Джозеф Роджерс. — По-моему, „Ким“ переписывался не меньше пяти раз, причем три раза уже после того, как был набран… Гранки второго набора были испещрены исправлениями на полях… эти гранки привели в ужас наборщиков, тем более что Киплинг был очень придирчив и требовал, чтобы каждое слово и каждый знак препинания в точности соответствовали тому, что он написал». «Прочтите свой черновик, добросовестно обдумайте каждый абзац, фразу и слово, вымарывая все лишнее», — советовал начинающим авторам Киплинг, который многие свои вещи, задуманные как роман, безжалостно и, кстати, не всегда правомерно сокращал до рассказа. Сократил, пусть и не до рассказа, он и «Кима»: в первоначальном виде роман был чуть ли не втрое больше…

Когда в августе 1900 года роман был в общих чертах завершен, Джон Локвуд, с которым Киплинг постоянно обговаривал, «обкуривал», как он выражался (оба курили трубки), детали будущей книги и который спустя два года будет иллюстрировать «Кима» для собрания сочинений сына, поинтересовался: «Это ты его кончил, или он кончил себя сам?» И узнав, что «Ким» «кончил себя сам», выразил надежду, что в таком случае роман не столь уж и плох. В отношении сына Джон Локвуд всегда был настроен позитивно.

Это сейчас «Ким» считается вместе с «Книгами джунглей» лучшим произведением Киплинга, в конце же 1900 года, когда роман еще только увидел свет, мнение Киплинга-старшего, выведенного в «Киме» в образе белобородого англичанина из Дома Чудес, разделяли немногие — как немногие, очень немногие разделяли в годы Англо-бурской войны оголтелый патриотизм писателя. Арнольду Беннету, к примеру, роман решительно не понравился: «„Ким“ меня убил». Холодно отозвался о нем и Генри Джеймс, полагавший, и не без оснований, что четвероногие удаются Киплингу лучше, чем люди[28]. Был сдержанно принят «Ким» и в США, где после «Отважных капитанов» окончательно возобладала распространенная точка зрения, что Киплинг — признанный мастер рассказа, большая же форма ему не дается.

Действительно, не дается. Но «Ким» — исключение, и сегодня с этим едва ли кто поспорит. Во всяком случае, такие авторитетные и придирчивые ценители литературы, как Томас Стернз Элиот, Марк Твен, английский прозаик конца прошлого века Энгус Уилсон и его однофамилец Колин Уилсон, известные индийские критики Нирад Чаудхури и Баскар Рао, единодушно считают «Кима» «величайшей книгой Киплинга» (Т. Элиот), «самым колдовским произведением Киплинга» (Э. Уилсон), «лучшим рассказом об Индии по-английски» (Н. Чаудхури). И, хотя речь идет о довольно обветшалом жанре плутовского романа или «романа большой дороги» — произведением и сегодня, спустя 120 лет, нисколько не устаревшим, необычайно увлекательным и мастерски написанным.

Увлекательным — прежде всего конечно же благодаря индийскому экзотическому материалу. Во-вторых, потому, что, по некоторым формальным признакам, «Ким» еще и шпионский роман. Шпионско-плутовской роман странствий — такая вот гремучая смесь. В роли своеобразного Дон Кихота в книге Киплинга выступает престарелый буддийский лама. В роли Санчо Пансы — его проводник, совершающий с ним вместе паломничество, мальчик-ирландец Ким, он же — агент английской разведки Кимбол О’Хара. Эта «донкихотская» пара путешествует по Великому Колесному Пути (индийской «большой дороге»), по Северной Индии, той самой, которую автор, в бытность свою репортером «Гражданской и военной газеты» и «Пионера», проехал вдоль и поперек. Наблюдательный, живой, оборотистый ирландский мальчишка и мудрый, наивный, веротерпимый (не чета полковому пастору Беннетту) тибетский лама одновременно и принадлежат Индии, и в то же время разглядывают ее словно со стороны. Они здесь и свои и чужие; не будь они чужими — и они не увидели бы всего того причудливого, многоцветного индийского калейдоскопа рас, каст, обычаев, суеверий, слились бы с ними.

С Индией они не сливаются, зато «сливаются» друг с другом. Ким в результате становится Другом Всего Мира — если помните, так звали в Лахоре индийские слуги маленького Радди. Лама же — последователь Срединного пути, где нет ни высоких, ни низких, не возносится над миром, а приближается к нему. «Материалист» Ким спасает от физической гибели старика-тибетца, занятого поисками Реки Чудодейственного Исцеления, которая, он верит, способна освободить от Колеса Всего Сущего. «Идеалист» тибетец, в свою очередь, спасает Кима, этого «маленького чертенка», как он его называет, от гибели духовной.

Занятно, что как раз когда Ким готов объять душой все человечество, когда после Гималаев для него перестают существовать касты и религии, а есть лишь духовные силы, объединяющие все сущее — он становится агентом английской разведки, проходит проверку для участия в «Большой игре» Британии на Востоке. Будь роман написан не Киплингом, подобный финал воспринимался бы парадоксом, причем парадоксом довольно грустным, да и к тому же натянутым. У Киплинга же с его стойкой идеей цивилизаторского бремени белого человека в таком финале нет ровным счетом ничего парадоксального; он — в порядке вещей. Изворотливый, ловкий, смышленый, азартный маленький ирландец, с детства любивший «игру ради самой игры» и повинующийся «инстинкту слушать и наблюдать»[29], является, если вдуматься, «органичным элементом» британской секретной службы, стоящей, по Киплингу, на страже порядка в стране. В стране «древнего благочестия и современного прогресса», для которой Pax Britannica, опять же по Киплингу — неоспоримое благо.

Вначале 1890-х годов уже упоминавшийся Ричард Ле Гальенн писал про прозу Киплинга, что «главное в ней — сюжет, герои же — не более чем вешалки, на которые накидывается забавное происшествие, анекдот из жизни». «Бессюжетный» (это слова самого Киплинга) «Ким» эту теорию опровергает. Верно, забавных происшествий в романе предостаточно, но ведь и колоритных персонажей тоже сколько угодно. Взять хотя бы «краснобородого барышника» афганца Махбуба Али, набожного мусульманина, богатого, жадного и предприимчивого торговца лошадьми и, по совместительству, агента Разведывательного управления под шифром С.25.1.Б., усердно молившегося Аллаху и регулярно посылавшего в правительство секретные донесения о путешественниках неанглийской национальности и о торговле оружием. Или старика-индуса, в прошлом туземного кавалерийского офицера, участника десятков кавалерийских схваток. Бывший вояка, он не расстается с военной формой, с готовностью сообщает всем желающим о своих многочисленных ранениях и орденах, стоит «прямо, как шомпол», и, вытащив кавалерийскую саблю и раскачивая ее на худых коленях, рассказывает нескончаемые истории о сипайском восстании, после чего «садится на низенькую лошаденку, положив руку на рукоятку большого меча… и свирепо глядит куда-то поверх плоской равнины на север». А вот полковой капеллан англиканского вероисповедания преподобный Беннетт. Облаченный в черный костюм с золотым крестом на часовой цепочке и в черную мягкую широкополую шляпу, он из последних сил плетется за войсками. Соображает, впрочем, он лучше, чем передвигает ногами. Беннетт убежден: между ним и католическим священником отцом Виктором «лежит непроходимая пропасть», но «всякий раз, как англиканской церкви предстоит решать задачу, имеющую отношение к человеку, она охотно зовет на помощь церковь римско-католическую».

Сам Киплинг называл «Кима» «плутовским бессюжетным романом, навязанным извне». Как понимать последние два слова? Кем навязан и почему? Видимо, — ностальгическим чувством к своей индийской музе. Киплинг любит в своих книгах расставаться с прошлым. В рассказе «Мэ-э, паршивая овца…» писатель расстался, причем без всякого сожаления, с пансионом Саутси. В «Прохвосте и компании» — с закрытой школой Юнайтед-Сервисез, про которую написал весело, занятно, но больше не напишет никогда и ничего. В поэтическом сборнике «Пять народов», о котором еще будет сказано, — с Южной Африкой и Англо-бурской войной. В «Киме» — с Индией. Не увлекательный сюжет (лучше сказать, сюжеты, ведь книга дробится на отдельные законченные эпизоды, сквозного сюжета в романе, по существу, нет), не духовное родство ирландского мальчишки и престарелого буддиста, не богатейшая кунсткамера запоминающихся персонажей, а Индия, многоликая, диковинная, непознаваемая Индия — вот самая большая, как нам кажется, удача этой книги.

Низко стелющийся в вечернюю пору солнечный свет, заставляющий сиять каждый дюйм на Великом Колесном Пути. Бредущий сквозь многоцветную толпу прямо по трамвайным рельсам огромный мышиной масти брахманский бык. Толпы «длинноволосых, остро пахнущих санси, несущих на спине корзины, полные ящериц и другой нечистой пищи». Нападающие с наступлением темноты на уединенные плантации свирепые аки. Взлохмаченные сикхские подвижники с диким взглядом в синей клетчатой одежде и в синих высоких конических тюрбанах. Лавки, набитые разнообразными костюмами, чалмами, деревянными Буддами, четками, разноцветными платками, шалями и кинжалами с резными ручками. Пестро разодетые, веселые, спешащие на ярмарку жители деревень, «вереница которых волновалась, точно спина торопливой гусеницы». Свадебные процессии, «сопровождаемые музыкой, криками, запахами ноготков и жасмина, еще более резкими, чем запах пыли». Бродячие фокусники «с полудрессированными обезьянами, или слабым, задыхающимся медведем, или женщиной, которая, привязав к ногам козлиные рога, плясала на канате». Продавцы воды из священного Ганга, шарлатаны, знахари, буддийские монахи, гадалки, цыгане, читатели гороскопов, мелкие чиновники, ремесленники и полковые капелланы. Младшие офицеры из английских колониальных войск, застывшие за массивным столом из мангового дерева в слабо освещенной изнутри палатке, к которой в кромешной тьме бесшумно подкрался и принюхивается к паланкину леопард. Караван-сараи, где путники, валясь от усталости, разгружают тюки и узлы, черпают из колодца воду для ужина, ухаживают за громко ржущими дикоглазыми жеребцами и опустившимися на колени верблюдами, пинают ногами угрюмых караванных собак, ругаются, кричат, спорят. Похожие на крепость железнодорожные вокзалы, где валяющиеся вповалку пассажиры третьего класса похожи на закутанные в саван трупы, а вагоны наполняют голову, как выразился старый тибетец, «грохотом дьявольских барабанов».

После «Кима» грохот индийских барабанов уже, надо полагать, не наполнял голову писателя. С Индией, где «много красоты и немало мудрости», Киплинг, написав «Кима», распрощался навсегда.