Что едят и чего не любят божества ориша

(Со слов Дионизии Ошосси)

Шанго любит черепаху и баранину.

Эрива, богиня источников, терпеть не может кашасу и курицу.

Ийа Массэ любит конкем.

Для Огуна готовьте козла и петуха.

Ошун предпочитает блюда с бататом, луком и креветками. В качестве гарнира к козлятине — кукурузную муку с пальмовым маслом и пчелиный мед.

Ошосси, божество наиболее почитаемое, крайне привередлив. В лесу он охотится на вепря, а рыбу ест только очищенную, не выносит батата и белой фасоли.

Воинственной богине Янсан, презирающей смерть, не следует подавать салат-латук или сапоти, она любит акараже.

Фасоль с кукурузой любит Ошумара, а Нанан — хорошо приправленное каруру.

Доктор Теодоро поклоняется Ошале, как все серьезные и вежливые люди. Когда он важно шествует в своем белом костюме, с фаготом в руках, он напоминает Ошолуфана, самого великого из всех богов, который любит батат и белую фасоль. Ошале не выносит никаких приправ, не употребляет соли и терпеть не может оливкового масла.

Говорят, что божеством Гуляки был Эшу. Но даже если Эшу и дьявол, так что из этого? Возможно, это Люцифер, падший ангел, который оделся в огонь и пошел против бога.

Эшу ест все, что попадется, но пьет только чистую кашасу. Ночью Эшу бродит у перекрестков, чтобы выбрать самую трудную, самую узкую, самую неудобную дорогу. Это все знают, ибо все Эшу озорники.

А самый озорной — Эшу Гуляки.

 

 

1

 

Скоро крупье объявит последнюю ставку, уже близок рассвет, и все устали. Мадам Клодетта ходит от игрока к игроку и с мольбой протягивает руку. Ей уже не удается придать своему голосу хотя бы немного игривости. Самолюбия у нее тоже не осталось, остался лишь страх перед голодом. Она не говорит больше с парижским акцентом: «mon chйri», «mon petit coco», «mon chou», — лишь шамкает беззубым ртом, умоляя дать ей фишку хотя бы в пять мильрейсов. Не для того, чтобы сыграть, а чтобы выменять ее на деньги и быть назавтра сытой.

Если бы ей удалось проникнуть в казино, обманув бдительность швейцара или растрогав его, она, конечно, поставила бы эту фишку и, может быть, выиграла, а значит, уплатила за нору в грязном доме на Пелоуриньо, где она живет вместе с мышами и отвратительными черными тараканами, которые заползают к ней в постель. Каждое утро ее будят крики и ругань Федоренто, управляющего сеньоры Имакулады Тавейры Пирес, владелицы этого и многих других домов, населенных беднотой, доход от которых идет на благотворительность.

Впрочем, у нее была слабая надежда добиться отсрочки на день или на два, если Федоренто придет к ней и ей удастся его ублажить. Но о ласках Федоренто даже мадам Клодетта, так низко опустившаяся, думала со страхом.

Сейчас ей было около семидесяти, если не семьдесят. Почти лысая, беззубая, слепая, она разумеется, уже не могла заниматься своей профессией. Мадам Клодетта приехала в Баию в расцвете сил и красоты и, хоть ей тогда было сорок, выглядела она на двадцать пять. До этого она уже побывала в Буэнос-Айресе, Монтевидео, Сан-Пауло, Рио. Но о своем блестящем и бурном прошлом она сохранила лишь очень смутные воспоминания, ибо роскошь и богатство миновали, не оставив никакого светлого следа в ее жизни.

Начав с шикарной гостиницы «Европа» на Театральной площади, где какаовые полковники бросали к ее ногам пятисотмильрейсовые бумажки, после долгих блужданий она оказалась у грязных канав Жулиана и Пилара. Но потом и там для нее не стало места. Она теснилась в жалких комнатушках и голодала. А по вечерам бродила в самых темных закоулках, предлагая себя за гроши. Однажды какой-то негр пожалел ее и почти ласково сказал, дав монетку:

— Иди лучше к своим внукам, бабка, ты уже никуда не годишься…

Но у нее не было ни внуков, ни родственников, ни друзей — никого. Ей нечего было надеть: от ее элегантных платьев остались лишь жалкие тряпки. Она распродала все, что имела. Последнюю дорогую вещь — бирюзовое кольцо — которое мадам Клодетта долго хранила, она продала лет десять назад, а может быть, и больше (мадам Клодетта уже давно потеряла счет времени) одному легкомысленному, но галантному кавалеру за очень приличную цену.

Стоя сейчас у рулетки, когда делалась последняя ставка, мадам Клодетта, у которой не было ни фишек, ни денег, ни надежды, вспоминала Гуляку. Был ли он в выигрыше или в проигрыше, везло ему или не везло, он никогда не забывал дать ей хотя бы одну фишку в десять тостанов.

Если б Гуляка был жив, он бы наверняка дал ей хоть одну фишку, продав которую, она смогла бы съесть бифштекс с фасолью и купить пачку сигарет. Да еще улыбнувшись своей дерзкой улыбкой, сказал бы: «К вашим услугам, мадам, всегда к вашим услугам», — а она ответила бы: «Merci, mon chou». Но, к сожалению, он умер молодым, кажется, во время карнавала, если ей не изменяет память.

Как раз в ту минуту, когда она вспоминала о Гуляке, случилось нечто невероятное: крупье, который принимал ставку, вдруг хрипло вскрикнул и разжал руки — груда разноцветных фишек рассыпалась по полу.

Игроки бросились подбирать их, началась свалка, мужчины и женщины ползали по ковру, выхватывая друг у друга фишки, и только мадам Клодетта, словно оцепенев, продолжала стоять на месте. Наконец крупье пришел в себя и собрал уцелевшие фишки.

Вдруг мадам Клодетта почувствовала, как чья-то рука опустила ей за декольте перламутровую фишку в пятьсот мильрейсов: этой суммы с избытком хватит на то, чтобы заплатить за комнату и обедать две недели.

«Я к вашим услугам, мадам, всегда к вашим услугам». Ей показалось, что она слышит этот дерзкий, насмешливый голос. «Merci, mon chou», — машинально ответила она по старой привычке и направилась к кассе получить деньги. Голодная, измученная мадам Клодетта была не в силах искать объяснение случившемуся. Наверное, игрок подобрее сунул ей за пазуху одну из украденных фишек. Но кто бы он ни был, она поблагодарила его: «Merci, старина».

 

2

 

Дона Флор проснулась и сразу же вскочила: доктор Теодоро уже принял ванну, побрился и начал одеваться.

— Я проспала все на свете.

— Ты, должно быть, до смерти устала, дорогая, это вполне естественно. Шутка ли сказать приготовить закуску, принять гостей, занимать их… Тебе надо отдохнуть. Почему бы тебе еще не полежать немного, завтрак мне подаст служанка…

— Полежать? Но ведь я не больна…

Дона Флор быстро встала: по утрам она всегда готовила кофе и кускус,[36] только она могла сделать тесто по вкусу мужа — легкое и пышное.

Она нисколько не устала после вчерашнего праздника, она устала от бессонной ночи, как в прежние времена, когда напряженно прислушивалась к шагам на улице. К тому же она беспокоилась, не заметил ли Теодоро некоторой странности в ее поведении, когда они остались наедине: хотя была не среда и не суббота, дона Флор надела прозрачную ночную рубашку с кружевами.

— Какое приятное воспоминание, дорогая, — сказал доктор. — Есть даты, которые нельзя не отметить, и прости меня, если я сегодня нарушу наш календарь… — Теодоро и тут проявил деликатность, какая женщина не оценила бы этого?

Дона Флор согласилась, но чувства ее были в смятении. Ее губы все еще хранили пряный вкус поцелуев Гуляки, и поэтому поцелуй доктора показался ей пресным. Словом, эта ночь очень напоминала ночь в Парипе; дона Флор была так же скованна, и мужу не сразу удалось преодолеть ее сдержанность.

Рано утром, когда первый робкий луч лег на стены комнаты, дона Флор услышала далекие шаги и заснула тяжелым сном, словно ей дали снотворного.

Надев домашние туфли и халат в цветах поверх ночной рубашки, она причесалась и пошла на кухню. Но, проходя через гостиную, заметила Гуляку, растянувшегося на диване в своей бесстыдной наготе. Пришлось разбудить его, прежде чем заняться кускусом (из кухни уже доносился аромат кофе, сваренного служанкой). Когда дона Флор дотронулась до плеча Гуляки, он, открыв один глаз, проворчал:

— Дай мне поспать, я ведь только пришел…

— Но тебе нельзя спать в гостиной…

— Это почему?

— Я уже говорила: мне неудобно…

Он сделал недовольный жест.

— А я-то при чем?… Оставь меня в покое…

— Опять ты за свое… Ну пожалуйста, Гуляка, прошу тебя!

Он снова открыл глаза и лениво улыбнулся.

— Ну хорошо, глупышка, пойду в спальню… Мой коллега уже вышел оттуда?

— Коллега?

— Да, твой доктор… Разве мы оба не мужья тебе? А значит, коллеги, моя милая… — Он лукаво посмотрел на нее.

— Немедленно прекрати свои шуточки!..

Она произнесла это громко, и тут же из кухни раздался голос служанки:

— Вы что-то сказали, дона Флор?

— Сказала, что сейчас приду готовить кускус…

— Не сердись, любимая… — Гуляка встал.

Он протянул руку и хотел схватить дону Флор, но она уклонилась от его объятий.

— Ты с ума сошел…

В коридоре мужчины встретились, и, глядя, как они проходят один мимо другого, дона Флор почувствовала нежность к ним обоим, столь непохожим, столь разным. «Коллеги», — вспомнила она и усмехнулась, но тут же спохватилась: «Боже, я становлюсь такой же бесстыдной, как Гуляка». А тот подмигнул ей с видом заговорщика и показал доктору язык. Дона Флор рассердилась. Нет, она не станет терпеть его хулиганские выходки, пора бы ему научиться вести себя в приличном доме.

Чисто выбритый доктор, уже надевший жилет и пиджак, ласково сказал ей:

— Мы сегодня немножко припозднились, дорогая…

«Боже мой, кускус…» — ахнула Флор и побежала на кухню.

 

3

 

К концу занятий утренней группы дона Флор вдруг совершенно ясно почувствовала, что Гуляка здесь, хотя пока не видела его.

Дона Флор никак не могла привыкнуть к тому, что только она одна его видит, и поэтому, обнаружив совершенно голого Гуляку около стола, пришла в ужас, но, тут же вспомнив, что ученицы его, слава богу, не видят, успокоилась.

Ученицы продолжали смеяться и шутить, не подозревая, что среди них мужчина, который оценивающим взглядом рассматривает самых хорошеньких девушек. Гуляка опять взялся за свое: как и раньше, явился мешать доне Флор и приставать к ученицам. Кстати, он еще должен рассказать ей, что у него было с этой кривлякой Инес Васкес дос Сантос.

С самым веселым и беззаботным видом он, пританцовывая, трижды обошел вокруг личной секретарши могущественного магната сеньора Пеланки Моуласа Зулмиры Симоэнс Фагундос, величественной креолки с роскошными бедрами и пышной грудью.

Оценив по достоинству бедра Зулмиры, Гуляка решил выяснить, насколько упруга ее грудь, казавшаяся отлитой из бронзы. Для этого он поднялся в воздух и, перевернувшись кверху ногами, заглянул за декольте красотки.

Дона Флор буквально онемела от ужаса: она еще никогда не видела Гуляку парящим в воздухе, однако он чувствовал себя там так же непринужденно, как на земле, и даже еще непринужденнее, ибо мог принять любую позу, даже висеть вниз головой.

Ученицы, правда, не могли его видеть, но вероятно, ощущали что-то необычное, так как были слишком возбуждены, то и дело смеялись, болтали и дурачились. Дона Флор разъярилась: Гуляка перешел всякие границы.

Так оно и было, ибо, не удовлетворившись осмотром, он сунул руку за декольте, чтобы выяснить, из чего все-таки сделаны эти дивные творения природы…

— Ой! — испугалась Зулмира. — Меня кто-то трогает…

Дона Флор, совсем потеряв голову от подобной наглости, крикнула:

— Гуляка!

— Кто? Что с вами? Что вы сказали? — Удивленные ученицы окружили Зулмиру и дону Флор. — Что случилось, дона Флор? Что с тобой, Зулмира?

Зулмира кокетливо вздохнула.

— Мне показалось, что кто-то схватил меня за грудь…

— Было больно?

— Нет… Скорее приятно…

Дона Флор взяла себя в руки, зато Гуляку вспугнул ее тревожный возглас.

 

4

 

В тот день Гуляка несколько раз насмешливо повторил:

— Посмотрим, кто окажется сильней… Ты со своим доктором и своей гордостью или я…

— С чем?

— Со своей любовью…

Это был прямой вызов. Дона Флор чувствовала себя уверенно, заручившись накануне обещанием Гуляки не применять силу, к тому же она вообще была не из робкого десятка и ничем не рисковала: кто прошел через ад вдовства, устояв против всех соблазнов, не боится угроз.

— Честь для меня превыше всего…

Гуляка рассмеялся.

— Ты рассуждаешь, как твой доктор, любимая. Ты очень смешна и старомодна, точно какой-нибудь профессор…

Теперь настала ее очередь смеяться.

— Так я и есть профессор, ведь я начала преподавать в школе еще до того, как познакомилась с ним и с тобой. Кстати, меня как преподавательницу очень ценят…

— Нечего хвастаться, кухонная профессорша…

— По-твоему, я стала тщеславной? Я изменилась?

— Ты никогда не переменишься, моя любимая. Твое единственное достояние — добродетель. Но однажды мне удалось ее победить, думаю удастся и теперь… Какой бы ты профессоршей ни была, в постели ты моя ученица. И я явился, чтобы завершить твое обучение…

Так, шутя и смеясь, они проговорили почти до обеда. Дона Флор нисколько не сомневалась, что Гуляке никогда не сломить ее упорства, упорства честной и верной жены. Одно дело неопытная девушка, захваченная первым чувством, другое — много испытавшая женщина, знающая цену горя и радости. Гуляка ничего от нее не добьется. Однако он не верил в стойкость доны Флор.

— Ты будешь моей в самый неожиданный для тебя момент. Как и тогда… И знаешь, почему?

— Почему?

И этот нахал объяснил:

— Потому что любишь меня и, даже не подозреваешь, что сама того хочешь…

Какое коварство, какая самонадеянность! Но дона Флор оставалась тверда в своем решении бороться с соблазном.

— На этот раз у тебя это не пройдет… только зря потеряешь время…

Ясный, тихий вечер начался тревожно.

Когда после занятий вечерней группы дона Флор вышла из ванной в бюстгальтере и трусиках и села перед зеркалом причесываться, откуда-то сверху послышался одобрительный возглас. Между тем, прежде чем отправиться в ванную, она убедилась, что оба ее мужа отсутствуют. Доктор все еще был в аптеке, Гуляка после того как напугал Зулмиру, больше не появлялся.

А теперь он сидел на шкафу и болтал ногами. В полумраке комнаты казалось, будто он выточен из того же дерева, что и ангел в церкви св. Терезы. Нескромный взгляд Гуляки с ее мокрых плеч медленно скользнул вниз.

— Боже мой! — прошептала дона Флор и схватила халат, чтобы накинуть на себя.

— К чему это, любимая? Разве я не знаю тебя всю от волос до ножек?

Его обнаженное тело легко оторвалось от шкафа и опустилось на новый пружинный матрац.

— Да он мягкий, как облако! Поздравляю, дорогая, с удачной покупкой.

Гуляка лениво растянулся, на его губах появилась зовущая, томная улыбка. Дона Флор, стараясь держаться в тени, наблюдала за ним.

— Иди ко мне, Флор, ложись рядом, давай немножко позабавимся на этом превосходном матраце…

Все еще сердясь за его нелепую шутку с Зулмирой, дона Флор ответила резко:

— Тебе мало того, что ты натворил? Так ты еще спрятался, чтобы наблюдать за мной? Я вижу, ты не стал вежливее за это время, а мог бы…

— Иди сюда, любимая…

— И он еще смеет звать меня к себе! Ты думаешь, я совсем потеряла стыд?

Но Гуляка был настроен миролюбиво.

— Ну что ты злишься, дорогая? Что я такого сделал? Подумаешь, решил немножко ознакомиться со сложением девушки, но только из любопытства. Мне хотелось узнать, из чего сделано это чудо, принадлежащее Пеланки Моуласу. — Он рассмеялся, а затем, понизив голос, снова попросил: — Иди сюда, моя хорошая, ну хоть сядь рядом со своим муженьком, раз уж ты боишься лечь. Давай немного поболтаем, ты ведь сама сказала, что нам нужно поговорить.

— Если я сяду, ты прибегнешь к силе…

— Ах! Если бы я мог… Если бы я мог прибегнуть к силе, разве я стал бы терять время на уговоры! Силой, милая, я никогда не буду добиваться твоей любви, заруби это себе на носу…

— Тебе запретили взять меня силой?

— Запретили? Кто? Ни бог, ни черт не могут мне ничего запретить. Неужели ты этого не поняла, прожив со мной семь лет?

— Тогда в чем дело?

— А раньше я когда-нибудь прибегал к силе? Хотя бы раз?

— Никогда…

— Просто я давно поклялся себе, что никогда ни одну женщину не возьму силой. Я, милая, хочу получать только то, что мне дают по доброй воле. Разве может доставить удовольствие то, что отобрано насильно?

Пристально взглянув на нее, он улыбнулся.

— Ты мне отдашься сама, прекрасная Флорзинья, и я с ума схожу в ожидании этой минуты. Но только когда ты этого захочешь. Я не желаю, чтобы к нашей любви примешивалась ненависть.

Она знала: все, что он говорит, — чистая правда. И наконец решилась присесть на край кровати. Гуляка лежал рядом и внимательно наблюдал за ней. Дона Флор немного успокоилась, однако прежняя ее уверенность в себе была поколеблена. Стоило ей присесть на кровать, как Гуляка стал ласково гладить ее. Она тотчас с возмущением поднялась.

— Ты просто обманщик… Я думала, ты умеешь держать слово… А ты тут же дал волю рукам…

— Ну и что? Я только немножко тебя погладил. Послушай, дорогая, если я сказал, что не применю силу, это вовсе не значит, что я вообще не буду добиваться тебя. Всякий раз, как я смогу тебя погладить, я буду гладить, когда смогу поцеловать, поцелую. Да, моя Флор, я сделаю все, чтобы ты мне отдалась, и поскорее, потому что я слишком изголодался по тебе за это время.

Итак, ее честь и достоинство под угрозой: Гуляка признался, что пустит в ход свое обаяние и свою хитрость.

— Я не скрываю, Флор, что буду тебя искушать, и, когда твой доктор меньше всего будет подозревать об этом, он окажется с рогами. И по-моему, они ему очень пойдут.

Ну нет, хоть ее первый муж известный донжуан и умелый соблазнитель, на сей раз ему не удастся овладеть доной Флор. Ему не удастся ни покорить, ни обмануть ее, честную женщину, которая не станет позорить ни своего имени, ни имени Теодоро. Дона Флор приняла вызов и снова уселась на край кровати.

— Не смей так говорить, Гуляка, это нехорошо. Ты должен с уважением относиться к моему мужу… Оставим эти пустые разговоры и давай потолкуем серьезно. Если я тебя и звала, как ты утверждаешь, то только для того, чтобы повидать тебя, когда мне становится особенно тоскливо. У меня и в голове не было никаких глупостей. Почему ты так плохо думаешь обо мне?

— Я? Разве я когда-нибудь говорил это?

— Семь лет я была твоей женой, а ты слонялся по улицам, торчал в игорных домах, валялся в постели со всеми шлюхами Баии, да еще путался с девушками и замужними женщинами… Кстати, раз уж об этом зашла речь, я только недавно узнала, что у тебя был роман с этой чахоточной Инес, которая училась у меня в школе…

— Инес? Это такая тощая? — Гуляка, немного порывшись в памяти, вспомнил стройную Инес Васкес дос Сантос с хищной мордочкой.

— Помню, помню, кожа да кости… Неужели ты расстроилась из-за этого пустякового флирта? Случайная встреча и, скажу прямо, не из лучших. К тому же это было так давно, стоит ли ворошить прошлое?

— Ах, прошлое? Но я-то об этом узнала совсем недавно… Натерпелась я стыда! Ты умер, я снова вышла замуж, а мне продолжают рассказывать о твоем распутстве. Поэтому я и позвала тебя, мне хотелось кое-что выяснить. А ты вообразил бог знает что…

— Но, дорогая, как бы там ни было, я здесь, и ничего плохого не случится, если мы с тобой немного побалуемся. Надо пользоваться возможностью. Ты ведь тоже этого хочешь, а обо мне и говорить не приходится.

— Ты хорошо знаешь, я не из тех женщин, которые обманывают своих мужей. Семь лет ты издевался надо мной, унижал меня… Все соседи возмущались…

— И ты обращаешь внимание на этих сов?

— Другая давно бы бросила тебя, наставила тебе рога, опозорила. А я терпела, потому что я, слава богу, порядочная женщина, я ни разу не взглянула на другого мужчину, пока ты был жив…

— Знаю, дорогая…

— А если знаешь, почему хочешь, чтобы я обманула Теодоро, моего мужа, достойного, хорошего человека? Он носит меня на руках, никогда мне не изменял. Никогда, Гуляка. Однажды даже… — Дона Флор умолкла на полуслове.

— Что даже, милая? — вкрадчиво спросил он. — Расскажи…

— За ним увивается немало женщин, но он не замечает их…

— Немало, говоришь? По-моему, ты преувеличиваешь, дорогая, разве что Магнолия, первая шлюха Баии. Во всей этой истории он вел себя страшно глупо. Где это видано, чтобы солидный мужчина, доктор, испугался женщины, как мальчишка, только что «караул» не закричал. Просто позор… Ты знаешь, как его прозвали после этого? Доктор Клизма…

— Перестань, Гуляка. Не смей насмехаться над моим мужем, не смей… Я его очень люблю, очень ценю его отношение ко мне и никогда не опозорю…

— Но ты ведь первая затеяла этот разговор, моя птичка. Ответь мне, но только правду: кого ты больше любишь? Меня или его?

Он положил голову на грудь доны Флор, и она нежно перебирала его волосы. Каверзный вопрос Гуляки ее смутил.

— Я не стану его обманывать, он этого не заслуживает…

На лице Гуляки блуждала невинная, почти детская улыбка. Дона Флор коснулась волос на его груди, и тогда он с уверенностью сказал:

— Я не сомневаюсь, что меня ты любишь больше.

— Нет, ты этого не достоин…

Рука доны Флор касается шрама от ножа: ей нравится гладить этот шрам, напоминающий о драке после бегства Гуляки из колледжа. Ах Гуляка, как он легкомыслен и как красив!

Слабый ветерок проникает в комнату, мешая свет и вечерние тени.

— Я очень тосковал по тебе, дорогая, тоска давила мне грудь, словно сырая земля. Я хотел прийти к тебе, когда ты впервые позвала меня, но меня держал мокан, который дал тебе Диди. Только теперь я от него освободился… Потому что ты позвала меня по-настоящему, я действительно тебе нужен…

— Я тоже все это время тосковала по тебе… Хоть я и мучилась с тобой, когда ты умер, я тоже чуть не умерла…

Доне Флор вдруг захотелось смеяться, а может быть, и плакать — она сама не понимала. От ласковых рук Гуляки, от головы, лежащей на ее груди, исходило тепло и не хотелось шевелиться. Красивая белокурая голова! Дона Флор медленно наклонилась к лицу Гуляки, он поднял свое и вдруг поцеловал ее в губы.

Дона Флор поспешила вырваться из его объятий, почувствовав, что теряет власть над собой.

— Ах, боже! Боже!

Она не смела хотя бы на минуту поддаться страсти, допустить хотя бы малейшую оплошность, если не хотела, чтобы дьявол ее одурачил.

Насвистывая, Гуляка поднялся и пошел рыться в ящиках шкафа. То ли из любопытства, то ли чтобы не мешать доне Флор собрать остатки ослабевшей воли и решимости.

 

5

 

Когда доктор пришел обедать, дона Флор уже полностью овладела собой, твердо решив остаться верной мужу, сохранить незапятнанным его имя и его репутацию. «Я никогда не запятнаю твое имя и не наставлю тебе рогов, Теодоро, уж лучше умереть».

Нужно было противостоять обольщениям Гуляки, не идти навстречу его постыдным домогательствам, иначе, как писал автор брошюры об учении йогов, чистые чувства и честь окажутся поруганными.

Если Гуляка и впредь захочет с нею видеться, то ей следует поддерживать с ним чисто платонические отношения, никаких других дона Флор не могла себе позволить.

Она не скрывала и даже не пыталась скрыть своего чувства к покойному мужу, который ввел когда-то глупую девчонку в новый мир радостей и страданий. Это было странное чувство, не совсем понятное даже самой доне Флор.

Она была счастлива видеть этого разбойника, была счастлива говорить с ним, охотно смеялась его шуткам, ее сердце снова сжималось, как в те бессонные ночи, когда она прислушивалась к шагам по тихой улице. Однако теперь их отношения скорее напоминали нежную дружбу без прежних ссор, без бурных вспышек страсти. Ах, вот где таится опасность! Здесь легче всего попасть в западню!

Сейчас, когда она снова замужем и счастлива с Теодоро, их отношения с Гулякой должны быть целомудренными, а их бесстыдная страсть должна превратиться в платоническую, возвышенную влюбленность. Только ее второй муж, доктор Теодоро, теперь имеет право на ее любовь — по средам и субботам. Для Гуляки же остается время сна, единственно свободное от супружеского счастья время, и как знать, может быть, счастье доны Флор в какой-то степени зависит от этих снов?

Если бы Гуляка согласился на нежное, платоническое чувство, его присутствие доставило бы ей радость, внесло бы приятное разнообразие в ее размеренную жизнь, скрасив монотонность, которая теперь стала для доны Флор неотделимой от счастья. Вот что изрек по этому поводу Мирандон, уже известный вам философ и моралист:

— Счастье — штука довольно скучная, она быстро приедается.

Если же Гуляка не захочет ограничиться невинными отношениями, дона Флор расстанется с ним навсегда, порвет духовную связь, ибо даже она, эта связь, может стать грешной и украсить рогами светлое чело ее благородного мужа.

Успокоившись и приняв твердое решение, дона Флор, посасывая мятную лепешку, чтобы заглушить пряный вкус поцелуя Гуляки, встретила доктора Теодоро, как обычно, ласково. Она взяла у него пиджак и жилет и принесла легкую пижамную куртку. Обедая, работая за письменным столом или играя на фаготе, доктор всегда надевал пижамную куртку — так он чувствовал себя свободнее.

За столом дона Флор заметила, что супруг ее чем-то озабочен. Он почти не говорил, ел вяло даже свои любимые кушанья — филе с жареной маниоковой мукой и яйцами, язык и перец. Доктор был явно чем-то обеспокоен, и дона Флор, как и положено хорошей жене, встревожилась.

Лишь когда они пили кофе, доктор Теодоро наконец заговорил, хотя и с трудом:

— Я хочу посоветоваться с тобой, дорогая, насчет одного важного дела, касающегося нас обоих…

— Я слушаю, дорогой…

Доктор Теодоро, не зная, как начать, снова умолк. Нерешительность мужа еще больше встревожила дону Флор, которая забыла о собственных волнениях.

— Что-нибудь случилось, Теодоро?

Он взглянул на нее и откашлялся.

— Мне хотелось бы знать твое мнение, давай решать, что для нас будет выгоднее.

— Боже мой, да что случилось? Умоляю, говори скорее, Теодоро…

— Дело в том, что… Словом, дом продается…

— Какой дом? В котором мы живем?

— Да. Ты знаешь, я скопил денег на покупку этого дома, как ты хотела. Но деньги понадобились на другое…

— Знаю… Ты имеешь в виду аптеку…

— …Подвернулась возможность приобрести еще один пай, который фактически делал меня владельцем аптеки… Я не мог поступить по-другому…

— Ты правильно сделал, иначе и нельзя было. Я сама сказала тебе тогда, что дом мы купим потом.

— Так-то оно так… Но дело в том, дорогая, что теперь объявлено о продаже дома и почти за бесценок…

— Но ведь они должны отдать нам предпочтение.

— Это верно, но…

Оказывается, владелец дома занялся разведением скота и, истратив крупную сумму на покупку бычков и телок, решил продать дом. И хотя дона Флор была его давним и аккуратным арендатором, она лишилась всех привилегий, поскольку в свое время отказалась от покупки, когда сделка уже была заключена и оставалось только оформить бумаги. Хозяин не мог ждать, пока доктор Теодоро скупит все паи в своей аптеки. Деньги ему были нужны немедленно. Какой ему прок от дома, если арендная плата столь мизерна? Гораздо выгоднее разводить зебу, мясо которых очень ценится. Продажу дома хозяин поручил отделу недвижимости банка, где директором был его друг Селестино. Желающие приобрести дом наверняка найдутся, цена весьма умеренная.

Селестино по телефону срочно вызвал доктора Теодоро к себе в банк. Изложив суть дела, он посоветовал приобрести дом, более выгодной сделки не придумаешь; сумасбродный— приятель продает дом едва ли не даром, ему, видите ли, понадобились деньги на партию скота.

— Когда его затея лопнет, маэстро Теодоро, пострадает не один хороший человек… Но мой банк не отпустит ни гроша на эту аферу… Покупайте дом и не раздумывайте.

Португалец был прав, у доктора Теодоро безумная затея с разведением телят тоже не вызывала доверия. Но где достать необходимую сумму? Совсем недавно он истратил все свои сбережения на приобретение пая в аптеке да еще взял в банке того же Селестино деньги под краткосрочные векселя.

Банкир знал аптекаря как человека надежного, да и сам доктор никогда не пошел бы на риск, не имея полной уверенности в том, что сможет в нужные сроки погасить долг. Селестино улыбнулся: подумать только, дона Флор, эта добрая, скромная женщина, искусная повариха, взяла себе в мужья двух совершенно разных мужчин. Разве предложил бы он деньги взаймы Гуляке, как предлагал сейчас аптекарю? Тот готов был подписать что угодно, лишь бы получить несколько мильрейсов на игру в рулетку.

— Достаньте часть суммы, нужной для покупки, а остальное я дам вам под залог дома. Вот смотрите…

И, взяв карандаш, Селестино произвел подсчет. Пусть доктор добудет несколько конторейсов, остальное его не должно беспокоить, он получит долгосрочную, льготную ссуду под низкие проценты. Предложение португальца было поистине великодушно, и он еще присовокупил, что знает дону Флор со времен ее первого брака, не раз пробовал приготовленные ею деликатесы и всегда относился к ней с почтением. Впрочем, не меньше он уважает и доктора Теодоро как человека порядочного и прямого. Остался неупомянутым разве только покойный Гуляка, разумеется по соображениям такта. Однако, вспомнив плута, Селестино снова любезно улыбнулся второму мужу доны Флор и продлил срок ссуды еще на шесть месяцев.

— Я очень благодарен вам за ваше предложение и никогда не забуду вашей щедрости, мой благородный друг, но, к сожалению, в настоящее время у меня совсем нет денег и взять их негде. Мне очень жаль, Флорипедес так мечтала купить этот дом, но ничего не поделаешь…

— Флорипедес… — пробормотал Селестино и подумал: какое нелепое имя. — Скажите, сеу доктор, вы дома тоже так зовете свою жену?

— О нет, дома я зову ее Флор, как и все. Впрочем…

— Ну и слава богу… — Селестино жестом остановил доктора: время банкира — деньги. — Так вот, мой дорогой, насколько мне известно, на счету доны Флор, или доны Флорипедес, как вы ее зовете, лежит приличная сумма, более чем достаточная на приобретение дома.

Доктор и не помышлял о деньгах жены.

— Но ведь это не мои деньги. Она их заработала, и я не имею права их касаться…

Банкир опять вскинул взгляд на фармацевта, сидевшего перед ним; он знал, что Гуляка брал деньги жены на игру, иногда отнимал насильно, говорят, даже бил ее…

— Ненужное благородство, мой доктор, вполне достойное глупцов вроде вашей милости… — Изысканная вежливость португальца сменилась откровенной грубостью. — Вы просто осел и напоминаете мне аристократов которые, имея рояль, дробят камни… Скажите, какой прок от денег доны Флор, лежащих в банке? Она хочет обзавестись собственным домом, а вы, уважаемый, разводите здесь антимонию и упускаете единственную возможность. Разве в брачном контракте у вас не оговорена общность имущества?

Доктор Теодоро проглотил и «глупца» и «осла», ибо хорошо знал португальца и был ему многим обязан.

— Не знаю, как и сказать ей…

— Советую сделать это в постели, лучшего места для обсуждения деловых вопросов с женой не существует. Я даю вам двадцать четыре часа сроку. Если завтра в это же время вы не явитесь, я продам дом тому, кто даст больше… А теперь я должен работать…

И все же не в постели, а за столом, за вечерним кофе, доктор Теодоро рассказал доне Флор о своем разговоре с банкиром, опустив, разумеется, его грубости.

— По-моему, тебе не следует трогать эти деньги.

— А что мне с ними делать?

— Они должны пойти на твои расходы… Личные…

— О каких расходах ты говоришь, Теодоро, если ты мне не даешь тратить из этих денег ни единого гроша? Даже матери посылаешь ты и еще сердишься, если я возражаю. Я только и делаю, что отношу деньги в банк и всего несколько раз брала оттуда совсем немного тебе на подарки. Так зачем мне эти деньги? Разве что долежатся до моих похорон…

— Не говори глупостей, дорогая… Но согласись, я, как муж, обязан…

— А почему я не могу участвовать в покупке дома? Или ты не считаешь меня своим другом? Значит, по-твоему, я гожусь только на то, чтобы прибирать в комнатах, чинить и гладить твою одежду, готовить и ложиться с тобой в постель? — Дона Флор негодовала. — Выходит, для тебя я лишь служанка и наложница?

Потрясенный столь неожиданной вспышкой жены, доктор Теодоро не нашелся что ответить и застыл с ложкой в руке. Дона Флор немного успокоилась.

— Если ты меня уважаешь, ты должен разрешить мне участвовать в покупке дома…

Пожалуй, за все время их совместной жизни доктор Теодоро еще ни разу не был так растроган. Всегда сдержанный, он горячо воскликнул:

— Ты ведь знаешь, Флор, как я тебя люблю! В тебе вся моя жизнь! Неужели ты в этом сомневаешься?!

— Если ты действительно считаешь меня своей женой, — решительно сказала дона Флор, — ты завтра пойдешь к Селестино, а если ты этого не сделаешь, я сама к нему пойду…

Доктор Теодоро крепко обнял дону Флор, и та прижалась к мужу. Потом, не разнимая объятий, они уселись на софу, в эту минуту дона Флор испытывала к мужу почти страстную нежность.

— Ты самая разумная, самая достойная, самая красивая из всех женщин…

— О нет, мой Теодоро, я совсем не самая красивая… — И, пристально взглянув в добрые, счастливые глаза мужа, она добавила: — Но клянусь тебе, дорогой, я постараюсь быть самой разумной и самой достойной.

Она подставила доктору губы: только ее муж, благородный доктор Теодоро имел право на ее любовь и ее ласки.

В гостиной уже стало совсем темно, и Гуляка, наблюдавший за этой сценой, с недовольным видом провел рукой по волосам и вышел на улицу.

 

6

 

После этого разговора между доной Флор и доктором Теодоро события стали разворачиваться быстро.

В городе происходило такое, от чего пришли в изумление даже те, кто самым непосредственным образом был связан с чудесами и магией: ясновидящая Аспазия, каждое утро прибывающая с Востока к воротам Кармо, где она слыла единственным знатоком телекинеза; знаменитый медиум Жозета Маркос, известная своей близостью к потустороннему миру; Архангел Михвил де Карвальо, хозяин лавки чудес в переулке Калафате; доктор Наира Сака с дипломом Университета Юпитера, которая могла излечить магнетизмом любую болезнь; мадам Дебора с Вышки Скорбящих, хранительница секретов тибетских монахов, постоянно беременная от духовного общения с живым Буддой и умеющая предсказывать выгодные браки, а также выигрышные номера в лотерее; не говоря уже о старом Теобалдо Багдадском Принце.

Впрочем, не только эти просвещенные лица были потрясены, смятение царило и среди тех, кто держал тайны Баии в своих руках, среди тех, кто создал ее и хранит уже долгие годы, — среди негритянских святых и богов.

Дона Флор тоже не сразу поняла, что происходит. И только Пеланки Моулас, со своим калабрийским чутьем, сообразил, в чем дело, на это ему понадобилось всего несколько дней. Сначала этот бесстрашный и не знающий жалости бандит из Калабрии, этот гангстер, этот отчаянный игрок испугался и послал своего шофера Аурелио, пользовавшегося его полным доверием, к матери Отавии Киссимби, жрице конголезского божества, а сам отправился к философу-мистику и астрологу Кардозо. Только он, по мнению Пеланки, мог спасти его королевство и его престиж.

Ибо Пеланки Моулас был государем самой могущественной державы — зеленых карточных столов и рулетки. Каждый вечер из всех игорных домов его люди приносили ему крупный куш. Редкие заведения ускользали от алчного взора Пеланки, разве что «Три герцога» да притон Паранагуа Вентуры, над остальными же он распростер свои крючковатые когти, отполированные личной маникюршей.

Даже подпольная лотерея составляла часть его владений, и только ему позволяла полиция собирать дань с обитателей этой страны. И если бы кто-нибудь по неведению отважился конкурировать с ним, недремлющие власти тотчас строго наказали бы наглеца: dura lex, sed lex.[37]

Во всем штате Баия не было более могущественного человека даже ср