Русская хлеб-соль платежом красна

 

Есть на Руси старинная поговорка «хлеб-соль помнится». Она о том, что за всякое добро полагается отплатить добром. «Хлеб да соль», – исстари говорилось при входе в русский дом. Символ «хлеб-соль» хранит память об исконных представлениях русского народа о достатке и благополучии.

Хлеб    для русских не просто выпечка из пшеничной или ржаной муки, как сегодня принято считать, полагая хлеб одним из рядовых и «не самых полезных» продуктов питания. Нет, хлеб   – это древний русский священный вид пищи, знак достатка и изобилия. Другие именования нашей пищи – хлебово, похлебка, да и глагол хлебать, – свидетельствуют о том, что именно хлебом был жив человек на Руси и хлебная пища составляла главное его кушанье. Русское присловье молвит: «Покуда есть хлеб да вода, все не беда», «Калач приестся, а хлеб – никогда». Почиталось законом жизни русского народа, коли если есть хлеб – будет жив человек, нету хлеба – не будет и жизни.

Обратите внимание на нашу народную традицию все есть с хлебом. Мамы и бабушки нас с детства приучают: «Бери хлеб!», «Ешь с хлебом!». Видимо, с древних пор мы ели главную русскую пищу – хлеб, а всем остальным, что Бог посылал труженику-земледельцу, хлеб закусывали.

Русские видели в хлебе дар Божий, но давался он лишь усердным трудом на земле. Земле-кормилице приходилось кланяться до седьмого пота. Хлеб, в котором соединяются помыслы и усилия человека в течение всего года, был не просто пищей каждого дня, он, уродившись или не удавшись, виделся земледельцу долей, выпавшей ему от Бога за труды и прегрешения. А доля, она же – участь, счастье или злосчастье, – дана по заслугам от Бога и земли-матушки, и потому ее не отменить, и потому заработанный своим трудом кусок хлеба требовал от человека почти религиозного почитания. Господь же, по русскому разумению, никогда не оставит земледельца голодным: «   Матушка-рожь кормит всех дураков сплошь». «Дал Бог роток – даст и кусок». «На Руси никто с голоду не умирал».

Вот как описывают этнографы русский ритуал выпечки первого хлеба: «Хлеб сажали в печь в молчании, выпекать старались без посторонних глаз – от порчи. Считалось, что каждый должен съесть хоть немного от первого хлеба, чтобы весь год сытно жить. Когда хлеб поспевал, вся семья садилась за стол. Каравай разрезала бабушка. Начинала резать с нижней корки. Горбушки ели взрослые парни, девушки их не брали, а то муж будет с горбом. Дети дожидались, когда бабушка отрежет второй ломоть. Он назывался растительным и доставался ребятишкам. Они ели его, чтобы скорее вырасти. Третий ломоть назывался потягунчик, четвертый – ленивый. Они доставались тем членам семьи, что не в полную силу участвовали в семейном пахотном тягле. Когда каравай съедался, подбирали даже крошки, их не разрешалось оставлять или ронять».

Хлеб, как Божий Дар, в старину почитался оберегом, его клали в колыбель младенцу, брали с собой в дальний путь, чтобы охранял от напастей, обходили с хлебом загоревшийся дом, желая остановить распространение пожара. Защитительная сила хлеба делала его непременным даром в народных обрядах. Хлеб брали с собой свататься, хлебом встречали молодых из церкви, хлеб везли с приданым невесты, оставляли как жертву на могилах и на сжатом поле.

Хлебная основа – пшеничная, ржаная, овсяная, просяная – у всех главных русских народных блюд. Каша – матушка наша, ритуально подносилась при окончании жатвы, на крестинах и свадьбах, поминальную кашу до сих пор знают в каждом русском доме, она называется кутья  . Но она же, бессмертная русская каша, была ежедневным любимым кушаньем русских. «Щи да каша – кормилицы наши».  Квас тоже имел хлебную основу и такое же значение оберега, как и сам хлеб. Квас был обрядовым питьем на родинах, свадьбах и поминках. И он же в ежедневном употреблении за скромным русским столом, где так часто перебиваются с хлеба на квас да неунывающе утешают себя: «Хлеб да квас – так и все у нас». Ритуальный древний смысл имел и другой хлебный напиток – кисель. Традиционный русский кисель – это запаренная кипятком мука, подслащенная и оставленная сбраживаться в тепле. Самыми вкусными признавались овсяные кисели, их значение в русских обрядах поминальное и жертвенное. Но они же были обиходной русской едой. «Киселем брюха не испортишь».

Русская пища была не тяжелой для желудка, по преимуществу растительная, жидкая, кислая, квашеная. Хлебово, щи, уха, каша, тюря, хлеб (кислый, на закваске), квас, кисель, а дальше пошли огурцы, капуста, редька и прочее. Наша русская неприхотливость выражена в поговорке «Ельник, березник – чем не дрова? Хрен да капуста – чем не еда?».  А еще в русской жизни издревле существуют длительные посты, когда молочная и мясная пища вообще запрещена. В лишениях поста русские утешают себя присловьем «С поста не мрут, а с обжорства мрут». И посты, и исконный аскетизм русского пропитания сформировали наш характер – привычку терпеть, ради Бога и иных высших целей переносить лишения, даже такие тягостные, как голод: «С голоду брюхо не лопнет, только сморщится». Многовековое умение переносить голод, посты, легкость русской пищи и привычка обходиться в еде одним только хлебом – разве это не причина того, что русские вытерпели в 1941–1942 годах блокаду Ленинграда, выстояли при карточной системе в послевоенные голодные годы, стойко выживали в недороды и засухи. И при этом трудились на износ.

На первый взгляд, русская пища действительно не тяжелая, однако ж на диво другим народам ею насыщается земледелец при тяжелейших, не в пример кочевникам, физических нагрузках. Очевидно, именно такая еда подходит русскому человеку, мы едим хлеб тысячелетиями и выживаем как раз благодаря ему. А потому по сей день «Не будет хлеба, не будет и обеда». До сих пор наша праздничная еда не столько мясные и рыбные кушанья, а родные пироги – с капустой, с картошкой, с яйцами и луком, с мясом, с рыбой, с требухой. Без пирогов русский дом не русский, да и не дом вовсе. Так же, как и без блинов. «Без блина не Маслена, без пирога не именинник».

Взглянем на блины во все глаза, как на солнце, образом которого они являются в русской традиции. Подобного кушанья нет ни у одного народа. Только славяне пекли блины, или, как говорят малорусы, и это исконное звучание слова, – млины, произошедшее от слова молоть. Круглые, золотистые, масляные, они утешали наши животы в языческие времена на праздниках встречи весны, называемые Масленицей, ими провожали русичи усопших в последний путь, клали их в гроб на долгую дорогу. А в христианскую эпоху блинами мы поминаем предков в поминальный день Радоницы и с блинами просим у них прощения в Прощеное воскресенье. Образ солнца, отпечатанный в блинном круге, согревает русича изнутри и обращает его к памяти о былых поколениях.

Итак, главное в русской национальной трапезе – хлеб  , и он же выражает нашу русскую суть в понятии – хлеб-соль  , ритуальном выносе угощения хозяевами дома на свадьбе, на новоселье, при приеме гостей, при встрече невесты и новорожденного младенца.

И если хлеб – ритуальный символ достатка и благополучия, то соль – знаменье оберега, сохранения дома от нашествия злых сил, будь то колдуны на свадьбе, завистники на новоселье, чужие, неведомые люди, которых русский обычай гостеприимства обязывает впускать в дом, или люди еще не вполне родные для семьи – будущая невестка или будущий зять.

Потому и считалось, что на соль да на хлеб супостата нет. Заметим и такую нашу древнюю привычку: накрывая стол к обеду или ужину, мы в первую очередь ставим на столешницу солонку, подсознательно помня старинное поверье: не будет соли на столе, не будет обилия в доме. Отсюда старинная примета: соль рассыпать – к беде. Мы также подспудно верим, что нечистая сила не любит соли. Древний обычай посыпать колдуну могилу солью, чтобы дух его не возвращался в село, давно позабыт, но еще живо поверье, что если сказать вслед человеку, заподозренному в сглазе или порче, заветные слова «Соль в глаза!», то колдовские чары рассыплются в прах. Весьма употребительно в русском языке выражение: насолить    кому-нибудь, то есть досадить супостату, укротить тем самым нечистую силу. А еще существует древний обычай в начале или в конце обеда, чтобы избежать напасти, съедают кусочек хлеба с солью.

Так что русская хлеб-соль – это не один лишь символ нашего гостеприимства, которым так злоупотребляют ныне чужие народы и полагают, что, войдя в русский дом, они благодаря нашему хлебосольству примутся в нем хозяйничать, ибо знают, что русская хлеб-соль не бранится. Русская хлеб-соль – не столько символ гостеприимства, сколько оберег от чужих и недругов, русская хлеб-соль платежом красна, и потому, не дождавшись ответной благодарности за свой хлеб, русич непременно вспомнит о соли, как символе защиты дома, а значит, обязательно, в согласии с русской картиной мира, так насолит супостату, что тот невзвидит белого света.

У соседних, исконно кочевых народов другие обычаи трапезы, гостеприимства, да и застолье у них иное. Связано это с древнейшим различием наших культур. У русских издревле культура производящая   – земледельческая, способность к каждодневному тяжелому труду отличает представителей такой культуры. А у горцев и степняков-кочевников – культура присваивающая   – скотоводческая, она сродни древнейшему собирательству и не требует сверхусилий в течение года. Поэтому у горцев и степняков традиционная еда – их скот, за которым кочевник следует по выпасам и который сам по себе и растет, и множится, и дает пищу, одежду, кров.

Присваивающая культура кочевья сформировала иной рацион кочевника по сравнению с земледельцем, его еда мясная и молочная, твердая, острая, пресная. Летом у кочевых народов преобладает молочная пища, зимой – мясная. Они не знают постов – долгого воздержания от мяса и молока, не обходятся, как мы, легкими похлебками и тюрями, а едят запеченное мясо, жуют пресные лепешки, пьют жирные хаши, угощаются густым харчо. Пища эта тяжелая для желудка и очень насыщенная жиром, хотя у кочевника-скотовода нет такого изнурительного труда, как у русского земледельца. Но, очевидно, именно она больше подходит для кочевника, подкрепляя его физические силы.

Различия в исконных культурах сказываются в расхождении психологии нашей русской и наших соседей. Народ производящей культуры от рождения творец и труженик, ему в целом чужды такие занятия, как разбой и воровство, а народы присваивающей культуры не видят в подобных делах ничего зазорного. Вот почему горцам свойственны набеги как форма жизни и добычи пропитания, русские же людей с подобными замашками выталкивали из своей среды, отчего образовалось особое казачье сословие.

Знаменательна разница в употреблении питья у русского и соседствующих с ним кочевых народов. Почему-то прижилось ложное представление, что произнесение здравиц во время праздников при питье пьянящих напитков – это горская традиция, которую мы-де заимствовали у соседей, русские же, мол, по своему обычаю просто молча глушат крепкую водку, причем в огромных количествах. На самом деле, русские исконно употребляли не водку (она явилась значительно позднее, лишь в XV веке), а хмельные меды, перебродившие мед и пиво, тоже имевшее хлебную – ячменную основу. Мед и пиво не были слишком крепкими, зато придавали славянским застольям веселье. Впервые об этом упомянуто византийцем Приском, сообщившим в хронике, что в 448 году славяне угощали посланцев византийского императора к вождю гуннов Атилле не вином, а медом.

Русская традиция хмельного пития восходит к языческому времени. Вот как об этом повествовал древнедатский летописец Саксон Грамматик в XII веке: «В правой руке идол держал рог, который ежегодно наполнялся вином из рук жреца для гадания о плодородии следующего года… После гадания жрец выливал напиток к ногам идола и заполнял рог новым питьем. Потом просил торжественными словами счастья, богатства и побед стране, людям и себе. Окончив эту мольбу, он осушал рог одним разом и, наполнив его вновь, вкладывал сосуд в руку идолу». Найденные ныне археологами славянские языческие идолы Х века подтверждают это свидетельство, они изображены с рогом в руках. То есть уже в Х-XII веках мы видим вполне оформленную славянскую традицию произнесения здравиц, которые исконно были молитвами при жертвенном возлиянии языческим богам.

Особенность русской традиции пития так отражена в описании Саксона Грамматика: «Кубок или рог осушался одним махом до дна». Уже в XVII веке иностранцы неоднократно отмечали русскую странность пить водку не прерываясь: «Гости выпивали чаши за здоровье хозяина и хозяйки, осушая их до капли, ибо у них обыкновение, что кто не осушает чашу, тот считается отъявленным врагом, потому что не выпил за полное здоровье хозяина и хозяйки». Вот откуда ведут свое происхождение наши застольные здравицы и даже современное русское хмельное: «Ты меня уважаешь?!». Вот откуда обычай пить до дна. Это отголосок языческой традиции желать здравия и благополучия народу при жертвоприношении силам природы плодов своего труда. Потому-то наше русское хмельное питие издревле имело обязательный характер при встрече гостя, во время церемониальной трапезы, при совершении праздничных и погребальных обрядов. И оно никогда не уйдет из нашей культуры, как бы с ним ни боролись сторонники трезвости, ибо не виновно вино, виновато пьянство, согласно старинной мудрости полезно вино животу человечу, еже пити в меру его.

Традиционное питание в обиходе каждого народа – главная часть национального быта, согревающая душу родным очагом. А еще это одна из основ национального самосознания, позволяющая чувствовать свою связь с предками. Недаром именно национальная пища является жертвоприношением, которым человек воздает благодарность Богу за его благоволение к семье и роду. И мы, русские хлебопашцы, всегда приносили сначала языческим богам, а потом Богу Истинному Христианскому в пресуществленных дарах, самое дорогое, что у нас есть, – хлеб, а наши соседи мусульмане, исконные кочевники, резали на исламских религиозных праздниках свое лучшее достояние – скот.

Производящая и присваивающая культуры столкнулись сегодня в споре за первенство в России. И пока при потворстве властей побеждают и верховенствуют те, кто искони привык присваивать себе все, что встречалось на пути его кочевого народа. Присваивающая культура более древняя, более жестокая, она не терпит препятствий и стремится их преодолевать нахрапом, налетом, завоеванием. Но, не имея в основе творческого начала и терпения производителя, такие народы могут процветать лишь рядом с объектом набегов – а таковым был русский народ, являвшийся на протяжении веков вольным и подневольным кормильцем своих соседей. Вот о чем следует задуматься всем, кто мечтает заместить русское население пришлыми кочевыми этносами на просторах России. В лучшие времена русский творчески талантливый и трудолюбивый народ всегда был готов делиться заработанным и произведенным с младшими братьями, населявшими Империю, понимая свое превосходство в целях и смысле жизни. Ограбленные сегодня этими самыми неблагодарными «братьями», лишенные творчества и созидания, русские перестают трудиться на благо всех народов страны, и это вскоре больно ударит не только по нашему народу, но и по его присвоителям и расхитителям, и по власти, дозволяющей захватчикам безнаказанно грабить тружеников. Вечен закон нашей жизни русская хлеб-соль платежом красна. И горе тому, кто его забывает.

 

Русское тело и русское дело

 

Казалось бы, какое отношение имеет русский физический тип к тому делу, которое предпочитает русский народ: земледелие, ремесла, строительство. Между тем, именно русский физический тип определяет наши устремления и предпочтения в труде, ибо, как установлено наукой, фундаментальные элементы культуры в своих истоках связаны с особенностями человеческой биологии.

Взглянем на среднестатистического русского человека – обычного, небогатырского телосложения, ничем не выдающегося вида. Тело у типичных русских крепко сбитое, ширококостное, угловатое, коренастое, кряжистое. В твердой своей походке русский мужик словно врастает ногами в землю. Роста русичи разного. Поколения, испытавшие в детстве голод, пережившие военное детство или ужасы нынешнего геноцида, мельче и короче тех, кто имел счастье родиться и вырасти в более благоприятные времена. Но телесная крепость и кряжистость, широта кости, плотность и дородство тела проявляются у русского мужчины с детства и оцениваются одобрительным приговором родовы: «Мужичок!». Не является недостатком и приземистость, ибо здесь отмечена близость, связанность человека с землей-матушкой. Дородство ценится и в русских девушках, и в женщинах, а потому нарочитая современная худоба и модная девичья истощенность интуитивно тревожат близких и заставляют их усиленно откармливать молодку, приводя ее в соответствие с русским идеалом красной девицы – стройной и статной «лебедушки», будущей матери многочисленного семейства. Телесная крепость и кряжистость, прочность кости и плотность тела искони были русским идеалом, потому что именно они обеспечивали выживание русского народа в тяжелейших климатических условиях нашей страны, где если голод или недород охватил страну, то «пока толстый сохнет, худой сдохнет». Такой телесный «состав» русского народа обусловил его необыкновенную выносливость, огромную физическую силу и терпеливость в труде. Русские в буквальном смысле являются костяком, становым хребтом России, на своем горбу вытаскивая страну из злоключений истории. Впрягаться ли в соху и борону вместо лошади, стоять ли за станком по две-три смены кряду, выживать и воевать в тридцатиградусные морозы и в сорокаградусную жару – все это русские свойства крайнего терпения и стойкости, дарованные нам во многом благодаря нашему физическому типу. И пусть случается, что «крепко скроен, да не ладно сшит», русский крой силушки молодецкой сохраняет нас и нашу Державу в целости до сих пор. А сформировал нас такими тысячелетний земледельческий образ жизни, где «что посеешь, то и пожнешь».  Психология вечного народа-труженика родила множество трудовых поговорок: «Бобы не грибы, не посеяв, не взойдут», «Масло само не родится», «Добывай всяк своим горбом», «В поле серпом да вилами, так и дома ножом да вилкою», «Дал Бог руки, а веревки сам вей».

Национальную особость имеют и русские лица. Слово лицо    недаром производится от глагола лить, ведь каждый человек неизбежно – вылитый отец или мать, он не только сам отвечает за свое лицо, но и родители его несут за него ответ. «Свинья не родит бобра, сова не высидит орла».

Национальный идеал русской телесной красоты – кровь с молоком, это значит кровная, наследственная крепость шлифуется с юности сытным и здоровым питанием. Хранящие национальный идеал русские песни так описывают мужскую красоту: плечи могучие, широкие, богатырские, головушка буйная, удалая, молодецкая, телом не велик, да широк, словом, красен человек статью. Само слово стать   – крепость и стройность одновременно. Чтобы добиться стати, в русских семьях новорожденного до года пеленали в тугие пеленки, выпрямляли ручки и ножки, ровняли спинку, обматывая их двухметровым широким поясом поверх одеял.

Стать присуща и добрым молодцам, и красным девицам. Для русской женской красоты в песнях веками создавался словесный идеал: руса коса до шелкова пояса, телом кругла, бела, как мытая репка, грудь лебедина, походка павлина, сама собой миленька, личиком беленька.

Можно долго рассуждать о многочисленности русских типов и разнообразии русских лиц, но если спросить любого из нас, что есть русская красота, то каждый опишет русые волосы, белую кожу, синие глаза, точеное лицо, высокий лоб. Никого из русских такому идеалу не учили, нигде русскую красоту не преподают, а только знаем мы о ней, внутренним чутьем угадываем, родовой памятью помним о прекрасных русских ликах.

Сам язык нас учит тому, что лицо должно быть близко к святому лику, не случайно и слова эти одного корня. Верх телесного совершенства, когда лицо подобно лику, выражающему духовную красоту человека. Отклонение от идеала русской красоты на Руси едко высмеивалось, за такими ухмылками природы виделась русским духовная скудость рода и нравственная ущербность семьи несчастного урода. Вот и говорили тогда безжалостно: «Ни кожи, ни рожи, ни виденья», «Нос крючком, борода клочком», «Гороховое чучело, воронье пугало, сморчок сморчком».

И худоба не для русского человека. Не зря слово худой    от понятия худо. Телесной худобы русские искони боялись, как признака болезни и слабости, то есть вырождения. Худобой корили: худ, как треска, как жердь, кости да кожа, глиста глистой.  А еще национальной заповедью слышал русский человек с детства: «Избави нас, Боже, от лыса, коса, рыжа и кривоноса». Неслучайно возник оберег, призывающий остерегаться и сторониться своих одноплеменников с врожденными уродствами. Кривонос – человек с асимметрией в лице, как ныне установлено психиатрами, имеет в себе зародыши душевных болезней. Косоглазие – явная черта вырождения. Врожденную скудость волос на голове народная мудрость полагает признаком злобности характера, и генетики лысую от рождения голову считают чертой дегенерации. А вот почему сторонились рыжих? Это разъясняет другая русская поговорка, заставляющая распознавать в облике своего с виду человека признаки чуженина и быть осторожным с такими людьми: «С черным в лес не ходи, рыжему пальца в рот не клади, с курчавым не вяжись». Чернота и курчавость волос считались признаками цыганской крови, а предостережение от рыжих заставляло быть бдительными с евреями: «Рыжий-красный – человек опасный». И еще есть заговор-оберег все о том же чуженине: «Черный глаз, минуй нас!».

Удручает, что народный идеал красоты, как и народные предостережения-обереги от врожденного уродства, померкли в нашем сознании, их старательно затушевывают, замещают иными, национально чуждыми идеалами красоты, где «нос крючком»  или «нос – через Волгу мост»  уже не признак уродства, где «руки граблями, ноги ухватом»  не хуже русской стройности, где «кости да кожа»  лучше русской статности. И русый цвет волос перестает манить родной русскостью.

Размывание народного идеала красоты происходит еще и за счет активной гибридизации русского населения России. Смешанные браки и прежде существовали в нашей стране, но они не были столь распространены, как сейчас. Особенностью нашего времени является то, что русские женщины стали выходить замуж за инородцев, видя в них силу и волю, напор и нахрапистость, способствующие в сегодняшних условиях жизни бытовому достатку и семейному благополучию, русские мужчины на подобное способны меньше. Завоевание инородцами русских жен подобно уводу их в татарский или турецкий полон, где и сытно, и сладко, но душно и пакостно. Главное, потомство таких браков чаще всего приобретает черты кочевника-отца и завоевательный, нахрапистый дух древнего скотовода. Русские матери таких семейств не узнают в своих сыновьях и дочерях собственную кровь, и родовая русская преемственность рвется. Но есть момент обнадеживающий – в смешанных браках неизбежно постепенное обрусение их потомков, причастность к русским идеалам, ибо подобные семьи, благодаря матерям, передающим свой родной язык детям, поголовно русскоязычные, а язык вопреки крови воспитывает, вскармливает дух человека, в лоне которого он растет. Прискорбнее, когда русский женится на чужанке, ибо, приобретая фамилию отца, вливаясь в его русскую родову, такой потомок будет воспитываться в лоне национальной психологии матери, впитывая вместе с ее молоком нерусские принципы бытия. А возникают межплеменные браки прежде всего потому, что национальный идеал красоты размыт и подменен.

Чужие национальные идеалы красоты нам навязывают ныне насильно через экранные образы положительных героев и журнальные картинки так называемых «звезд», персонажей мужских и женских, равно чуждых славянским представлениям о совершенстве. Это идеалы наших ближних соседей и заморских этносов. А ведь народы, обитающие в России, на нас не похожи. У горцев – тело легкое, тонкокостное, худощавое, более хрупкое, с летящей над землей походкой. Они и мельче ростом, если сопоставлять, к примеру, русских и кавказцев одного поколения. У азиатских народов телесность часто округлая и рыхлая. В юности они чрезвычайно хрупкие и мелкие, но обретают с годами дебелость и объемистый живот. Отсюда и малая выносливость, слабосильность, неспособность к тяжелому труду. Женщины у них, смолоду стройные и тонкие, быстро вянут и расплываются. Зато и горец, и азиат от природы обладают недостающей нам ловкостью, увертливостью, быстрой реакцией на любую угрозу. Многотысячелетние кочевья сформировали их такими, и сегодня они живут архетипами кочевников, умеющих ловкостью, быстротой, хитростью, напором, наскоком добыть желаемое, а не тяжелым и упорным трудом достигать цели. Такие народы не умеют подставлять свои горбы под общую, государственную обузу, не желают впрягаться в общее ярмо и потому не могут быть опорой, хребтом Державы, о них и в старину говаривали: «на русском хлебе отъелся». Вот только почему-то многие из пришлых народов претендуют ныне быть не только загребущими руками и туго набитым желудком, но уже и головой нашей Родины.

В виде новой химеры, которая держится на позвоночнике – становом хребте из русского народа, с ненасытной утробой и загребущими лапами пришельцев-кочевников, формируют в нашей стране новую социальную общность – «российский народ», о явлении которого миру провозгласили нынешние правители России, представляющие из себя чужеродную русским голову этой трудно вообразимой уродины. Возможно ли гармоничное соединение столь несоединимых физически и психологически этносов?

Одним из ключевых отличий русского народа является то, что нам одинаково чужды восточная культура избегания    и западная культура презентации.    Наша зона личного пространства значительно меньше, чем у европейцев, и совершенно ничтожна по сравнению с кавказскими и азиатскими народами. Мы обмениваемся рукопожатиями, как и европейцы, но у нас принято среди своих обниматься, целоваться, похлопывать друг друга по плечу при встрече и прощании, при желании поддержать и подбодрить, или похвалить друг друга. То есть наша зона личного пространства столь мала, что мы спокойно и уверенно чувствуем себя только плечом к плечу. Таково чисто русское выражение народного единства. У западноевропейца с его культурой презентации эта зона простирается на расстояние рукопожатия. У горцев и азиатов в их культуре избегания личное пространство – это расстояние вытянутой руки, и приветствия горцев – поклоны именно на таком расстоянии. Особенным среди других народов является и русский взгляд – глаза в глаза. Мы с детства помним мамино воспитательное «Смотри мне в глаза!», когда чувствовала, что ребенок лукавит или врет. У нас сызмала вкоренено представление, что по глазам можно прочитать, говорит ли человек правду. Тот, кто отводит взгляд, косит в сторону, считается у нас неискренним, хитрым, лживым. Подобное поведение может быть названо культурой единения, потому что мы, русские, объединяем воедино наши взгляды, речи и дела. Восточная же традиция видит в прямом взгляде угрозу, не разделяет радости русского общения, которое ей представляется чересчур фамильярным.

Русский и кочевник (азиат ли, горец) несоединимы в силу различий своих физических типов и вековых устоев своей деятельности. Русский искони земледелец, человек, делающий пищу, а не собирающий ее с земли, то есть пуповиной привязанный к земле. Первобытная собирательность в его жизни – это всего лишь грибы, орехи да ягоды, зато творчества в быту хоть отбавляй: пахота, сев, жатва. Обиход земли требует великого мастерства, опыта, знаний и разума. Русич от рождения творец    и созидатель  , должный вглядываться в глубь явлений природы, и одновременно мыслитель, созерцающий вертикаль мироздания: небо, пространство между небом и землей, землю, текучие воды, чтобы угадать, размыслить погоду, понять тот урочный час, в который земля родит больше. Земля для него – кормилица и мать. Ее надо творчески, с умом обиходить, чтобы получить урожай, способный прокормить страну.

Кочевник, горец и азиат, – это скотовод, человек, следующий за стадом, через пасущееся на земле стадо занимающийся собирательством плодов земли, и потому он ближе к первобытности. Творческие потребности его минимальны, зато инстинкты собирательства и захватничества сильны. Взгляд на мир горца и кочевника – взгляд сверху и вдаль, а не вглубь и вверх, как у земледельца. Потому человек этого уклада жизни – собиратель    и завоеватель  .

Когда мы говорим о свойственных разным народам видах деятельности, мы не можем не заметить этих особенностей. Земледелец – плохой торговец, ибо он всем насущным обеспечивает себя сам, но поскольку он творец и созидатель, то хороший воин, потому что должен защищать созданное своими руками, оборонять землю-кормилицу. Его воинственность имеет благородные черты: сохранить свое, заработанное потом и кровью, сберечь Родину-мать. Кочевник, как собиратель и захватчик, – хороший купец и отличный воин. Но его воинственность носит исключительно корыстный характер – отнять, присвоить, перепродать. Ибо родной очаг его переметный, пищу он не творит, а собирает по пути скитаний.

Такое различие в быту и повседневности ставит русского, земледельца по природе, в невыгодное в общем государстве положение по отношению к кочевнику, горцу и степняку. Потому что творчество и созидание требуют огромных усилий и временных затрат, долгого обучения и талантов. А собирательство и захватничество зависят от напора и натиска, ловкости и хитрости. Ловкость и хитрость пересиливают талант и долготерпение, и мы получаем нежизнеспособное государство, где нарушены все мыслимые каноны русской справедливости. Мы, русские, тактически проигрываем сегодня людям иного, нерусского национального склада. Но в исторической перспективе успех и процветание общества определяются именно русской способностью к усилию и терпению, творчеству и созиданию, а не умением завоевывать чужое и отбирать общее, как никому конкретно не принадлежащее. Но будет ли жизнеспособен организм государства, у которого истощен, изможден, дистрофичен становой хребет, у которого голова не желает питать и кормить тело, у которого руки несут пищу мимо рта, лишая тело жизни. Нет, погибнет такое государство, и погибнут вместе с ним народы, пытающиеся въехать в рай на русском горбу.

Сохранение этнического облика, национального физического типа, с которым связаны наши понятия о красоте, – одно из условий русского выживания. Отрицающие это люди изначально лукавят, ибо сами живут с собственными идеалами красоты в крови. Русский национальный тип красоты и физической крепости их раздражает и тревожит, так как напоминает о существовании русского народа, мешающего клепать «плавильный котел», из которого рождается уродливая химера «российской социальной общности».