В которой чуть-чуть не погибший Петька высказывает мысли о веселых представлениях в балагане и трагических событиях в жизни

Наступило открытие Нижегородской ярмарки[60], и Петька с приехавшим из Астрахани Витькой, дождавшись воскресенья, впервые идут на ярмарку одни. Идти надо за пять-шесть верст, но Петька хорошо знает дорогу: спуститься на берег Волги и шагать до самой Оки, через которую устроен разводной плашкоутный мост[61]. А потом, перейдя мост, все прямо и прямо, до самой Самокатной площади[62].

Тетя Саша, мать Витьки, дала каждому по пятнадцать копеек, и теперь мальчишки раздумывают, на что их потратить.

Сразу же за мостом они купили у армян за пять копеек фунт грецких орехов. А вот на Самокатной площади растерялись. Здесь и балаганы, и карусели, и зверинец, и паноптикум[63].

Потолкавшись, Петька с Витькой направились к балаганам, долго переходили здесь от одного к другому, не зная, что предпочесть. У каждого балагана устроен балкончик, с которого зазывалы заманивают публику. Они трубят в трубы, колотят в большие барабаны. Из некоторых балаганов слышна музыка. Шум стоит невообразимый.

— Заходи, заходи! Сейчас начинается! Пять копеек! Пять копеек! — кричат там и тут раскрашенные клоуны.

Петька с Витькой решили идти туда, куда входит больше всего народу. Почти тотчас же началось представление. На сцену выбежали два хорошеньких шотландских пони, повинуясь бичу дрессировщика, они то встают на дыбы, то бегают кругом сцены. На каждом из них широкое плоское седло. Прибежали две маленькие обезьянки, одетые в яркие красные костюмчики. Вскочив на спины пони, принялись носиться вокруг сцены, прыгать в подставленные обручи, перескакивать с одного пони на другого… Петька с Витькой в восторге.

Второй номер — акробатические упражнения на трапеции под самым куполом, на высоте пяти сажен. Потом молоденькая девушка танцует на канате, несколько акробатов составляют красивые скульптурные группы, два пуделя вертятся на задних лапах.

После зрелища приятели идут кататься на карусели. Здесь Петьке повезло — он выбил медное кольцо и целых три раза катается бесплатно. Тут же, около каруселей, мороженщики продают «настоящее» сливочное мороженое. Правда, мороженое припахивает дымом, и Витька, поддевая его маленькой деревянной ложечкой, недовольно ворчит на мороженщика:

— Варить не умеет! Испортил… Должно быть, молоко не на том тагане кипятил…

Петька удивляется опытности Витьки, который, несмотря на уверения мороженщика, сразу определяет, что мороженое не из сливок, а из молока.

А между тем день клонится к вечеру, деньги потрачены, и ребята, делясь впечатлениями, отправляются домой, всю дорогу обсуждая трюки пони, пуделей и обезьянок.

 

Шагая низом, вдоль Волги, Петька с Витькой решают зайти по дороге в Александровский сад, расположенный частью по откосу горы, спускающейся к реке, частью под горой, на ровном месте. Сад настолько обширен, что детвора чувствует себя в нем как в лесу. Тут и развесистые клены с лапчатыми листьями, и осины, и вязы, а кое-где даже рябины.

Пробегая по глухой дорожке, Петька с Витькой заметили среди деревьев сидящего прямо на земле мужчину. Перед ним на разостланной газете бутылка водки, колбаса, хлеб и… настоящий револьвер. Мужчина пьет водку и плачет, плачет и пьет водку. Мальчишек он не замечает, хотя они всего шагах в пяти от него.

— Ведь застрелиться хочет! — догадывается Петька.

Витька не верит:

— Тогда бы не стал закусывать!

Мужчина какое-то время сидит неподвижно, потом брезгливо берет револьвер, медленно заряжает его. Кончив с этим, снова выпил, громко всхлипывая, — так плачут женщины, Петька видел как-то, — заплакал.

— Бежим! Еще выстрелит! — шепчет Петька.

Мальчишки отбегают шагов на тридцать, опасливо оглядываются. Странный человек по-прежнему сидит неподвижно.

— Идем! Надо кому-нибудь сказать. Он, может, еще не застрелится, — торопится Петька.

Ребята бегут из сада, но в это время раздается гулкий выстрел, и мальчишки бросаются обратно.

Около самоубийцы уже толпа человек в десять. Послали за полицией. Зрители лениво обсуждают происшедшее:

— Официант с парохода, в рот выстрелил.

— Чего же это он?

— Да, говорят, расчет дали!

— Что, воровал?

— Да нет! Пил шибко!

— А видно, сильно струсил! Обмарался даже…

Баба приподнимает рогожу, которой кто-то уже прикрыл самоубийцу, и Петька видит окровавленное, изуродованное до неузнаваемости лицо. Он торопливо отворачивается, думает с отвращением: «Чай, дети маленькие есть! Сволочи! Нажрутся водки и стреляются, а дети потом с голоду подыхай! Ненавижу… пьяниц!..»

Подходит толстый полицейский. Тот самый — с лицом, напоминающим морду бульдога. Прикрикивает на прибывающую публику:

— Не наваливайся! Отступи! Раз-зойдись!

Замечает мальчишек:

— А вы что? Марш отсюда! В часть отправлю!

Петька с Витькой что есть силы бегут в сторону Казанского съезда.

Дома Петька рассказывает о происшествии. Взрослые слушают его с таким интересом, что огорчение проходит. Но когда Петька вспоминает наконец о маленьких пони, забавных обезьянках и пуделях, которых видел на ярмарке, слушателей у него почему-то не оказывается.

«И почему это взрослые, — думает Петька, — любят только рассказы о страшном, а веселые обезьянки их мало интересуют? Может, потому, что страшного больше в жизни! Вот бы все стало наоборот! На улице или в саду — только веселые сцены, а в балагане, если кому хочется, — страшные!»

 

В ясный солнечный день Петька с Витькой и Санькой-маленьким отправились за город. Они решили узнать, куда течет вода из городских водосточных труб. Взяли с собой по краюхе черного хлеба, немного соли и пошли.

Поход начали с Ковалихи[64], где работали бани Колокольцева. В конце этой улицы из широкой трубы выливалась в овраг мыльная вода. За этой пенистой водой, которая под лучами солнца играла разноцветными бликами, и отправился Петька со своими товарищами по дну глубокого оврага. Прошли мимо кирпичных сараев и уходили все дальше и дальше от города. Вода в ручейке, к удивлению Петьки, становилась все чище и чище, а версты за три от города она была уже совсем прозрачной.

Шагая вдоль ручья, ребята дошли до самого села Высоково. Ручей здесь превратился в пруд, в котором ныряли и полоскались утки.

Отдохнув, мальчишки отправились в обратный путь, грызя на ходу черный хлеб и лакомясь земляникой, которая попадалась то здесь, то там по склонам оврага, поросшего травой и кустарником. Надоедливо наквакивали дождь лягушки.

Витька предложил наловить их и принести домой пугать баб. Предложение показалось заманчивым. Но как донести лягушек до дому? Для смелого Витьки сомнений не было. Он живо насажал себе за пазуху десятка два лягушат. Петька, а тем более Санька на это не решились.

А поэтому Витька необыкновенно вырос в их глазах. «Вот ведь какие отчаянные, эти астраханцы! — завистливо думает Петька. — Из наших мальчишек никто лягушку за пазуху не посадит, а он, наверное, и живого ужа не испугается!»

— Ползают? — брезгливо спрашивает Петька немного погодя.

— Ползают! — невозмутимо отвечает Витька.

— Ишь! — не то удивляется, не то восхищается Петька.

Над тем, куда девать лягушек, Витька не задумывается. Он побросал их всех в сорокаведерные бочки, поставленные под водосточными трубами. Таких бочек четыре, они стоят на случай пожара, и вода в них обновляется сама собой во время дождей. Частенько воду из бочек берут хозяйки для стирки белья, хотя в жару она становится вонючей и ржавой.

С тех пор как здесь завелись лягушки, приятели часами торчат то у одной, то у другой бочки, бросая пленницам пойманных мух, кузнечиков, навозных червей и хлебные крошки. Во время сильного дождя лягушки разбежались, но некоторые остались, и скоро вода в бочках закишела головастиками, к невообразимому восторгу детворы и недоумению недовольных хозяек.

Теперь Петька с нетерпением ждал, когда же из головастиков выйдут настоящие лягушки. Но головастиков становилось все меньше и меньше. Вода все больше и больше протухала, наконец ее стало уже невозможно брать для стирки, и в один из сильных дождей кадки были опрокинуты и вымыты.

Вместе с илом выплеснули и сдохших побелевших лягушек. Но долго они еще служили поводом для невероятных предположений хозяек. Самое простое, что лягушки кем-то брошены в кадку, так и не пришло никому в голову. Петька помалкивал, посмеивался и думал: «Все бабы дуры! Им бы только что-нибудь страшное. А что до природы, — ничего понять не могут. Знамо дело, книжек про зверобоев да следопытов не читают!»

 

Витькина мать не всегда отпускала сына вместе с Петькой, особенно если мальчишки собирались на Волгу.

— Утонет еще, — рассуждала Александра Кирилловна, — пусть лучше во дворе играют.

Петьке же разрешения спрашивать не надо было, он мог уйти куда вздумается. На Волге его привлекали плоты, стоявшие рядом с курбатовскими ледорезами[65]. К плотам быстрое течение прибивало много всякого мусора.

Особенно же заманчиво было то, что течение приносило с Софроновской пристани[66], где постоянно собиралось в эту пору много барж с арбузами и всякими привозными фруктами. И при выгрузке частенько падали в воду то арбуз, то дыня, то яблоко. За этим-то Петька и охотился с помощью длинной палки.

Правда, хороший арбуз попадал очень редко, а дыню Петьке удалось выловить всего один раз. Зато испорченные арбузы и яблоки выкидывают в воду довольно часто. Яблок-мякушек Петька каждый день вылавливал по две-три штуки и считал это большой удачей.

Однако охота эта в один дождливый день для мальчишки чуть не окончилась весьма трагично. Он провозился на плотах почти до сумерек, но сколько ни бултыхал в мусоре палкой, ничего не попадалось. Вдруг Петька заметил почти хорошее яблоко, но, потянувшись к нему, поскользнулся и упал в воду. Сильное течение понесло его под бревна, и Петьке едва удалось ухватиться за край плота.

Вода в Волге была уже холодной, так что у Петьки зуб на зуб не попадал, когда он прибежал домой. Он было ждал неминуемой порки, но Анна Кирилловна так перепугалась, что, видно, забыла про наказание. Она засуетилась, дала Петьке переодеться и принесла откуда-то рюмку водки, которую заставила сына выпить. Петька, преодолевая отвращение, выпил и задохнулся от огня, обжегшего рот и горло. В жизни Петьки это была первая и, он поклялся, последняя рюмка. Водку, от которой умер отец, Петька с этого дня возненавидел еще больше.

 

 

ГЛАВА XVIII