На службе Великой Германии, преданность и первые сомнения

 

Для патриота это было тем более легко, что в первые годы нацизма Гитлер с завидной легкостью одерживал одну победу за другой. В 1935 году Саарская область вновь вошла в состав рейха, вновь была введена всеобщая воинская повинность, создан новый вермахт. В 1936 году состоялась оккупация левого берега Рейна, бывшего демилитаризованной зоной по Версальскому договору. В 1938 году произошел аншлюс Австрии без единого выстрела, вызвавший лишь дипломатическую болтовню без серьезных последствий. В экономике он тоже пожинал лавры. Тяжелая промышленность стала развиваться неимоверно быстрыми темпами, индекс поднялся с 46 в 1932 году до 143 в 1939 году. Индекс производства средств потребления подпрыгнул с отметки 78 до 112. Главный бич послевоенной Германии, безработица, казалось, тоже была побеждена: в 1932 году было 6 миллионов безработных, а в 1937 году их было всего 1 миллион. И хотя эти успехи были обманчивыми, так как они являлись результатом ориентации всей экономики на нужды войны, это ничего не меняло. Германия сияла силой и молодостью в образе тех «богов стадиона», которые побеждали на Олимпийских играх 1936 года в Берлине.

Поэтому Штауффенберг, естественно, ничуть не жалел о том, что принес присягу верности фюреру. Честно говоря, у него и выбора‑то не было. 2 августа 1934 года, после смерти Гинденбурга, как и все офицеры, унтер‑офицеры и солдаты Германии, построившись в каре на плацу перед казармой, он принял присягу, которую требовал маленький капрал из Браунау: «Я торжественно клянусь перед Богом в любой обстановке подчиняться Адольфу Гитлеру, фюреру рейха и немецкого народа, Верховному главнокомандующему вооруженных сил. Я обязуюсь всегда действовать как отважный солдат и соблюдать данную присягу, пусть даже ценой моей жизни». С того дня он оказался связанным с проклятой душой Германии священными узами клятвы, самыми сильными, какие только были в эстетике аристократии, еще пропитанной феодальным ритуалом чинопочитания.

Клаус блистал в армии, которая с каждым днем возрождалась. Будучи специалистом по минометам, он с увлечением принял участие в моторизации 17‑го Бамбергского полка. Один эскадрон был оснащен самодвижущимися пулеметами, разведывательный эскадрон пересел на мотоциклы. Он добился того, чтобы полковая артиллерия передвигалась на прицепе у грузовиков, чтобы она могла успевать за передовыми подразделениями и быть ближе к линии огня. Одновременно он продолжал питать страсть к верховой езде. В 1934 году он был назначен главным конюшим полка. В его обязанности входило ежедневно ездить на четырех или пяти лучших лошадях полка. На каждом конкуре он завоевывал медали и кубки. Кстати, на одном из них он едва не сломал себе шею. И в феврале 1936 года вынужден был провести несколько недель в госпитале. Несмотря на рану, он не отступался от своей ближайшей цели: поступления в Военную академию в Берлине, обязательном условии для «получения звезд». В июне 1936 года он с блеском сдал вступительные экзамены. Среди оценок экзаменаторов можно, например, увидеть такие, как «отличное умение оценивать тактическую обстановку», «замечательная четкость отдачи приказаний», «большое хладнокровие».

Хотя он не сомневался в выборе воинской карьеры, его уже тогда начали одолевать сомнения в режиме. Уже в начале 1934 года, когда он позировал Францу Мехнерту для скульптуры в честь штурмовиков СА, он отказался надевать их форму со словами: «Никогда не позволю увековечить себя в форме СА». В этом можно было бы увидеть лишь высокомерие военного. Но спустя несколько месяцев после этого он пришел в ярость, узнав, что отныне офицерам предписывалось носить свастику на фуражке и на мундире. «Это может обернуться, – написал он брату Бертольду, – серьезными последствиями для будущего армии». Он хотел быть солдатом Великой Германии, а не солдатом партии. В 1935 году он сделал первый шаг. В одной из статей газеты «Штюрмер», этого антисемитского листка сексуального маньяка[53] гауляйтера Юлиуса Штрейхера, Штефана Георге сравнили с «самым отъявленным еврейским дадаистом». Кровь Штауффенберга закипела. Он написал в Министерство пропаганды письмо, в котором выразил свое возмущение «как солдат и как немец». С той поры он не переставал бороться за запрещение газеты «Штюрмер» в войсках. В 1935 году это было сделано. Но, радуясь этому, он посетовал Бертольду на то, что «такие ошибки и такие отвратительные действия возведены нацистами в ранг законов государства». Если верить его командиру эскадрона Вальцеру, он, будучи под влиянием речи в Магдебурге в 1934 году, в которой католик по вере вице‑канцлер фон Папен предупредил об угрозе, нависшей над свободой вероисповедания, и якобы рассматривал «возможность силового уничтожения нацистской системы».

Перебравшись на два года в Берлин с женой и детьми, он стал слушать лекции в Военной академии с очень серьезным видом, хотя и относился к некоторым из них критически. Когда лекция казалась ему скучной, он доставал из кармана газету и читал ее, не очень прячась. Его страсть к действию была чужда тихой атмосфере амфитеатров. Он принял участие в формировании кавалерийского училища в Крампнице, ставшего позднее одним из центров подготовки государственного переворота. Его командир, генерал Крамер, докладывал, «что он был моим самым спокойным и самым ценным помощником в ходе реорганизации кавалерии и в переводе училища из Ганновера в Крампниц». В целом подготовка армии шла прекрасно. Американский стажер капитан Ведемейер был поражен тем, какое значение придавалось авиации, огневому взаимодействию родов войск и использованию танков как средства прорыва фронта. Это было воплощение идей Гудериана[54]. Это было совершенно не похоже на американскую или английскую подготовку войск, которая осталась на уровне опыта войны 1914 года, опиравшегося на позиционную войну, предусматривавшую использование танков исключительно для поддержки пехоты. Если это считать доказательством открытости, то Штауффенберг подружился с этим прибывшим из‑за океана офицером. Это было исключением. Обычно он не предоставлял такой привилегии своим товарищам по оружию. После военного училища он написал Ведемейеру, что надеялся на то, что «их дружба будет продолжаться, что бы ни случилось в отношениях между их странами». Даже в 1941 году, когда в отношениях между Германией и Соединенными Штатами послышался топот сапог, он через военного атташе Германии в Вашингтоне передал ему, что «его чувства к нему оставались неизменными».

В этом предрасполагавшем к размышлениям мирке он находил оригинальные идеи, бывшие иногда пророческими. Он, в частности, принял участие в конкурсе Немецкой академии политики и военного искусства по вопросу применения парашютного десанта. И опять получил главный приз. Текст его работы был опубликован в различных печатных органах армии. Проявив удивительную прозорливость, он предвидел развитие воздушно‑десантных войск, которые впервые доказали свою необходимость в ходе Второй мировой войны. Штауффенберг видел две их основные задачи: дезорганизация коммуникаций противника в глубоком тылу методом выброса десанта и подготовка фронта позади боевых порядков противника. Атака бельгийских фортов в 1940 году, действия парашютистов в ходе сопротивления, захват острова Крит, освобождение Муссолини, волны воздушного десанта 6 июня 1944 года подтвердили правильность его взглядов.

Клаус не ограничивался узким видением военного дела. Он старался быть в курсе отношений с другими родами войск, международной политики. Он ежедневно читал «Дейли телеграф», принял участие в конкурсе на знание английского языка, завоевав при этом первый приз, ездил в командировки за границу. В 1936 году в ходе посещения Королевской военной академии в Сэндхерсте он произвел на всех сильное впечатление. Спустя несколько недель он снова приехал в Соединенное Королевство для участия в псовой охоте. Его выправка, умение поддержать разговор, его манера верховой езды очень понравились принимавшим его представителям высшего общества. На охоте он был к лисе ближе всех, чуть позади руководителя охоты. Он играючи преодолевал стенки, заборы, изгороди, препятствия, которые не покорялись самым темпераментным иностранцам. Он всех очаровал. Когда сопровождавший его английский майор Лоу не без вызова сообщил ему, что он еврей, Клаус с улыбкой ответил: «Это не имеет никакого значения, достаточно того, что я знаю, что вы – англичанин и офицер».

Он открыл для себя экономику, в частности прочел работу Кинеса «Экономические последствия Версальского мирного договора», по которой приготовил реферат. Он интересовался вероятными противниками рейха. Его, в частности, очень впечатлило полное предчувствий выступление посла Германии в Москве Фридриха фон дер Шуленбурга, который предостерег от любых авантюр на Востоке. Нарисовав удивительную картину, тот показал Россию такой, какой она была на самом деле, а не той, какой она виделась Западу: огромной страной, защищенной «генералом Морозом», обладающей огромными людскими резервами и располагающей несметными природными богатствами за Уралом. Он рассказал об этом стойком к испытаниям народе, диком, склонном к фатализму, готовом довольствоваться малым. Он призвал уйти от недооценки этого непоколебимого народа и не переоценивать переживаемые им трудности. Конечно же, коммунистическая экономика не функционирует, в стране царит страшная нищета, но население к этому уже привыкло, а тяжелая промышленность развивается гигантскими шагами. В военной области «большие чистки», обезглавившие Генеральный штаб, несомненно, лишили армию лучших ее военачальников, но ее оборонительная мощь осталась непоколебимой вследствие знания местности, глубины территории и учета климатических особенностей.

Клаус продолжал шагать по служебной лестнице. В январе 1937 года ему было присвоено звание риттмейстера, то есть капитана. Но у него была на плечах умная и полная мыслей голова, и от этого сознание его страдало от беспорядка, который уже начал проявляться в Бамберге. В 1937–1938 годах он начал серьезно отстраняться от режима.

Начиная в 1937 года он стал находиться под сильным впечатлением от стихотворения Карла Вольфскеля «Песнь любви», посвященного «немцам». Вынужденный покинуть страну, этот еврей, приятель Штефана Георге, выразил в нем всю свою боль. Несмотря на то что на протяжении многих веков его семья служила стране, ее императорам, говорила на ее языке, он был наказан, навсегда изгнан с родины из‑за расовых предрассудков, царившей там вульгарности и прихода к власти варваров. Стихотворение заканчивалось отчаянным призывом к борьбе против уничтожения тысячелетней Германии. Стихи расползлись масляным пятном среди членов кружка почившего поэта. Франц Мехнерт был так впечатлен им, что в мае 1938 года попросил прислать ему несколько копий стихотворения. Спустя несколько месяцев после этого он в присутствии Клауса разбил изваянные им бюсты Гитлера. Роберт Берингер с удовлетворением отметил в своем дневнике: «Франц наконец пересмотрел свои взгляды».

Женитьба брата также заставила его более чутко отнестись к судьбам евреев. 11 августа 1937 года Александр женился на Мелите Шиллер, дочери уважаемых в Одессе евреев. Для Штауффенбергов это стало поводом конкретно познакомиться с содержанием Нюрнберских законов от 1935 года, запрещавших браки «арийцев» с «евреями», которые получили статус «выходцев» из рейха и больше никаких гражданских прав. Мелите удалось ускользнуть из этой сети, потому что не было никакой возможности найти документы, подтверждавшие ее национальность. Но она постоянно чувствовала себя в опасности, особенно после вторжения немецких войск в Россию. Клаус и Бертольд помогали ей, хотя следует отметить, что она была частично защищена тем, что работала на военную машину гитлеровцев в качестве инженера‑авиастроителя на заводах Юнкерса и даже была награждена за свой труд Железным крестом в 1943 году. Этот брак в любом случае доказывает, что в этой семье не царила обстановка ярого антисемитизма.

«Хрустальная ночь» только усилила эти личные чувства. После убийства в Париже 7 ноября 1938 года Гершелем Гриншпаном секретаря посольства Эрнста фон Рата над рейхом резко подули ветры антисемитизма. 9 и 10 ноября толпы людей, умело подогретых и направлявшихся СА и СС, стали нападать на евреев, грабить их имущество, разорять синагоги. На улицах были разбиты витрины, велась охота за людьми, проходили избиения, вплоть до убийств. В Вуппертале, где стоял гарнизоном полк Клауса, квартиры зажиточных евреев были разграблены, мебель была выброшена на улицу, а сами они стали жертвами самосуда. Вечером 10 ноября были преданы огню обе синагоги города. В тот же вечер он написал Францу Мехнерту, что «эти недостойные кровавые злодеяния заставят весь мир выступить против Германии».

Ему также не понравились чистки, затронувшие высшее командование, и увольнение зимой 1938 года генерала фон Бломберга с поста военного министра, а также смещение генерала фон Фрича с поста Главнокомандующего Сухопутными войсками. Это злило его, тем более что ему были известны основные причины данных отставок. Они прикрывали подлые происки фюрера и его подручных. Уже принявший решение начать военную операцию против Чехословакии, где жило много так называемых судетских немцев, Гитлер был взбешен возражениями Генерального штаба, который в ноябре 1937 года выразил опасение относительно ответной реакции на это со стороны Франции и Англии. Генералы смертельно боялись войны на два фронта, которая в основном и стала причиной поражения в 1918 году. Для того чтобы избавиться от тех, кто связывал фюреру руки, гестапо прибегло к методам, старым как мир. Генералу фон Бломбергу, ставшему вдовцом в первом браке, подсунули молодую красивую женщину, некую Эрну Грюн, которая моментально очаровала военного министра. Конечно, у нее было «некоторое прошлое», она была низкого происхождения, не была ему ровней, не имела ничего, что соответствовало бы кодексу чести немецкого офицера. Бломберг заколебался. Сердечные порывы сдерживались законами сабли. И рассказал обо всем Гитлеру, который посоветовал ему продолжать в том же духе. После всего того, что он сделал для Германии, он имел право на капельку личного счастья. И потом это было поводом показать рождение нового общества, в котором социальные касты уходили в область воспоминаний. Гитлер даже предложил себя в качестве свидетеля на свадьбе. Это была чертовски хитрая ловушка. 12 января 1938 года в здании рейхсканцелярии состоялась церемония бракосочетания. Свидетелями были Геринг и фюрер собственной персоной. Когда генеральская чета вернулась из свадебного путешествия, генералу сказали, что его супруга была официальной проституткой. И даже была осуждена за позирование для порнографических журналов. Этого было вполне достаточно. Бломберг ушел. Подал в отставку. Генерал фон Фич стал жертвой подобной же подставы. Какой‑то жиголо‑гомосексуал был подкуплен для того, чтобы подать в суд жалобу на сделанные ему генералом предложения. Адская машина была запущена. Поползли разные слухи. Положение главнокомандующего стало невыносимым. И ему тоже пришлось уйти под осуждающими взглядами себе подобных[55]. 4 февраля 1938 года Гитлер мог уже свободно производить перестановки в высшем командовании. Пост главнокомандующего он оставил за собой. На помощь себе он призвал двух генералов, прекрасно известных своей рабской преданностью фюреру. Вильгельм Кейтель был назначен начальником штаба ОКВ[56]под непосредственным командованием фюрера. Вальтер фон Браухич возглавил ОКХ[57] после того, как поклялся быть «готовым ко всему, что от него потребуют», в частности «содействовать сближению армии и национал‑социализма»[58]. Для этого были отправлены в отставку шестнадцать старых генералов, сорок четыре генерала получили новые назначения. Старая военная элита перестала существовать как единый орган, пропитанный прусскими традициями и христианскими ценностями. Ей осталось только присутствовать в качестве наблюдателя за судьбой меча, который она позволила вырвать из своих рук.

Со смелостью, делавшей ему честь, при полном амфитеатре, в присутствии своих товарищей Штауффенберг потребовал отчета от одного из высоко поставленных офицеров Генерального штаба. В ответ услышал лишь уклончивые объяснения. Он был в ярости и открылся будущему генералу фон Лоперу. Уже тогда он осуждал трусость людей с большими звездами на погонах. Им следовало бы всем подать в отставку в знак поддержки Бломберга и Фрича. Они «продали своих товарищей по оружию за миску чечевицы», воскликнул он.

Эти первые нарушения субординации тем более расцвели в Берлине, где Штауффенберг находился в окружении умных, хорошо информированных, втянутых в политическую жизнь друзей, которые сдержанно относились к фюреру и к его режиму. Их дома находились недалеко друг от друга. Отношения были почти родственными. В кругу достойных людей можно было говорить открыто. Нацистские прихвостни в этот круг не допускались. Друзья перестраивали мир, сидя после ужина в салоне с сигарой в одной руке и рюмкой коньяка – в другой. Запомним имена гостей того вечера. Почти все они потом стали участниками заговора: директор профсоюза работников металлургии Цезарь фон Хофакер; заместитель префекта Берлина Фридрих Дитлоф фон Шуленбург; дипломат Адам фон Трот цу Зольц; высокопоставленные чиновники Ульрих Вильгельм Шверин фон Шванфельд и Петер Йорк фон Вартенбург, который с самого начала был противником нацизма и создал совместно с Джеймсом фон Мольтке кружок «Крейзау»[59]. Выкраивая время между находившимися в Берлине же Институтом международного права и отделом морского права ОКК[60], Бертольд тоже частенько встречался с друзьями.

Особого упоминания заслуживает Альбрехт Мерц фон Квирнхайм. Он одновременно с Штауффенбергом окончил военное училище и был одним из самых близких его друзей. Он родился в 1905 году в семье генерала, был примерным католиком и не принял национал‑социализма. Он считал, что нацизм, нарушая законы гуманизма, нарушал и законы Божьи. Поблескивавшие лукавством глаза, лысый череп, неиссякаемый фонтан остроумия. Он саркастически высказывался по адресу новой нацистской элиты, знаменитых «золотистых фазанов», выскочек, хамов и затворников. Это очень нравилось Клаусу, обожавшему такие нападки! Они были неразлучны. Вместе ходили на лекции, занимались одними и теми же упражнениями, ездили вместе на стажировку. Разные как по внешнему облику, так и по духу, они прекрасно дополняли друг друга. Клаус был высоким кавалеристом и поэтом, Альбрехт был низкорослым приземленным пехотинцем. Мерц решающим образом помог Штауффенбергу понять настоящую природу нацистского режима. Он прочитал ему «Майн Кампф», Хьюстона Стюарта Чемберлена и Розенберга. Показал ему их намерения с ужасной диалектикой. Когда надо было действовать, они снова были вместе.

Учеба в Военной академии закончилась. 25 июня 1938 года Штауффенберг окончил ее вторым в выпуске, получив лестные отзывы: «Очень осмотрителен […], обладает врожденным даром командовать, неутомимый труженик, намного выше среднего уровня». Один из его преподавателей даже считал его «достойным более высокой должности». Он вполне мог надеяться на звезды и двойную красную полоску на кавалерийских бриджах, являвшихся знаками различия генералов. 1 августа 1938 года он был назначен заместителем начальника штаба 1‑й дивизии легкой кавалерии, дислоцировавшейся в Вуппертале. Под топот сапог начиналась другая история.

 

Марш на Богемию

 

В качестве заместителя начальника штаба Штауффенберг занимался вопросами тыла, обеспечения оружием и боеприпасами, транспортом и топливом. Должность эта была не такой престижной, как начальник штаба, занимавшийся оперативными вопросами дивизии. Но она была очень важной, жизненно необходимой для войск. Штауффенберг приложил к исполнению обязанностей всю свою энергию.

После аншлюса [61] все начали всерьез говорить об операции против Чехословакии. Под предлогом проведения маневров стороны готовились к войне. 28 мая в присутствии основных руководителей армии Гитлер сказал: «Я принял не подлежащее обсуждению решение в ближайшем будущем покончить с Чехословакией». И назначил дату: не позднее 1 октября. При участии местных нацистов в Судетской области участились приграничные инциденты. С помощью мощной пропагандистской кампании немцы выставили себя жертвами славянского фанатизма. На съезде партии в своей речи 12 сентября Гитлер высказал много провокационных тезисов. Он заявил о «подлом обмане» и о «террористическом шантаже» со стороны правительства Праги. И громогласно провозгласил с трибуны: «Я никоим образом не намерен безучастно наблюдать за притеснениями немецких граждан в Чехословакии. Немцы в Чехословакии не беззащитны и не покинуты. Пусть это запомнят все».

Весь мир затаил дыхание. Штауффенберг вместе с 1‑й кавалерийской дивизией был в состоянии повышенной готовности. И старался решить все проблемы, которые вставали перед готовой выступить дивизией. Он весьма критически высказывался о режиме в повседневных разговорах со своим приятелем, сыном бывшего военного министра, капитаном фон Бломбергом, с которым они вместе снимали дом. Но в то же самое время он был охвачен воодушевлением. Ему вскоре суждено было пройти боевое крещение, единственное испытание, которое позволяет человеку узнать, из какого он сделан металла. 9 сентября он написал Францу Мехнерту, что надеется, что маневры перерастут в войну. Охваченный заботами, он, в отличие от большинства офицеров, не стал запираться в своем кабинете, а старался последовательно решать проблемы с замечательным хладнокровием, будь то переговоры о приобретении упряжных лошадей или реквизиции телег. Дверь его кабинета всегда была открыта. Туда мог свободно зайти любой офицер, чтобы о чем‑нибудь переговорить или выкурить сигару из неисчерпаемых запасов Клауса. Он был очень популярен и, если верить адъютанту лейтенанту Вернеру Реерингу, «он сделал больше, чем мы все, для укрепления боевой мощи нашей дивизии».

9 сентября дивизия начала движение. 23 сентября она была уже на германо‑чешской границе, где вошла в состав 16‑го армейского корпуса. К 27 сентября она должна была развернуться в боевые порядки. 29 сентября ее усилили танковыми частями. Находясь на полевом командном пункте, Штауффенберг с удовлетворением констатировал, что его соединение пересекло страну с запада на восток без ощутимых потерь в ходе марша. Все войска затаили дыхание в ожидании приказа. 29 сентября в 7 часов утра пришла нежданная новость. В Мюнхене было подписано некое соглашение. Западные державы бесстыдно согласились на раздел Чехословакии, передав немцам четырехугольник Богемии со всеми находившимися там оборонительными укреплениями. Посредничество Муссолини принесло свои плоды, трусость Чемберлена и Даладье сделала все остальное. Британский премьер‑министр мог сказать: «Это означает мир для нашего времени». Даладье без устали повторял слова о своем «глубоком удовлетворении», а Черчилль понапрасну возмущался: «У вас был выбор между позором и войной. Вы выбрали позор, но получите войну». Но пока это был триумф Гитлера. В полевом журнале дивизии есть запись: «Подписан Мюнхенский договор. Мнение штаба. Опасность войны окончательно исчезла. Напряжение последних дней спало. Со дня на день ожидается вступление в Богемию». Накопленная энергия моментально спала, вызвав некоторое недовольство в войсках. У Штауффенберга не было времени на душевные порывы. Ему надо было готовиться к мирной оккупации Судетской области.

4 октября 1938 года передовые подразделения дивизии пересекли границу в Франконии неподалеку от Миза. Трудностей у Штауффенберга было выше головы. Страна была бедной, гористой, поросшей лесами. Ему надо было кормить более 10 000 человек. Реквизировать особенно было нечего, поскольку до немцев по этим местам прошла чешская армия. Он весь был в заботах по обеспечению питания и расквартированию войск. Не хватало горючего. Когда его находили, надо было переливать канистрами в баки бронетехники. Клаус превратился в каптенармуса и военного закупщика. Он проявлял активность по всем направлениям. А также проявлял большую человечность, которая была характерной для него во время всех боевых действий с его участием. Он строго боролся против грабежей местного населения. Солдаты, застигнутые за этим занятием, по его настоянию отдавались под военный трибунал. Он также запрещал военным его дивизии закупать товары за бесценок. Курс марки был скандально завышенным, и он считал эти сделки аморальными. Он неоднократно вынуждал возвращать товар, приобретенный на этих условиях. Как только мог, он предотвращал «этнические чистки». Приведя экономические обоснования, он убедил штаб отказаться от выселения 4000 чехов из района Карловых Вар.

10 октября все его усилия были вознаграждены. Дивизия триумфально вступила в город Миз, где ее восторженно приветствовала толпа судетских немцев. На броню танков летели цветы и конфетти. Улицы были увешаны флагами со свастикой. На балконах были прикреплены плакаты, где готическим шрифтом приветствовались прибывшие войска: «Фюрер, благодарим тебя», «Приветствуем вас, германские братья». На площади перед ратушей войска встречали мэр и городской совет. День закончился памятным факельным шествием и немецкими песнями. Штауффенберг испытывал счастье победителя, которое к тому же не омрачалось скорбью по погибшим товарищам по оружию. 17 октября дивизия возвратилась в место своей постоянной дислокации в Вуппертале. Он был отмечен в приказе по дивизии. По возвращении он сказал Нине: «Какое это счастье – вновь держать в руках меч!» Уже были забыты унижения Версальского мира, стоявший на коленях и стонущий от тяжести репараций рейх.

Спустя несколько недель Штауффенберг узнал от своего друга Фридриха Дитлофа фон дер Шуленбурга о планах заговора с целью свержения Гитлера. Эти планы шли от самых высокопоставленных руководителей армии, обеспокоенных возможностью начала войны против Англии, что вынудило бы Германию вести войну на два фронта. Случай с Чехословакией стал детонатором. Все вспоминали о желании фюрера начать военные действия не позднее 1 октября. После отказа Гитлера выслушать возражения, в августе 1938 года, начальник штаба Браухича генерал Бек и начальник штаба абвера [62] полковник Остер решили, что затягивать больше не стоит. Была создана обширная сеть заговорщиков, желавших остановить «бесноватого», пока страна не оказалась втянутой в войну. После вынужденной отставки Бека, случившейся 18 августа, его преемник генерал Гальдер согласился принять участие в заговоре. Он был готов на все, чтобы только нейтрализовать «буйного преступника, кровопийцу». Для этого надо было обезвредить личную охрану диктатора – полк СС «Адольф Гитлер» и захватить органы управления государством. Он поставил командующему Берлинским округом генералу фон Вицлебену задачу арестовать фюрера, чтобы затем судить его. Надежда была на то, что население смирится со свершившимся фактом. Участники заговора были довольно многочисленны. Советник Верховного суда рейха Ганс фон Дохнаний тайно собрал обвинительное досье. Берлинская полиция была вовлечена в заговор в лице полицай‑президента графа Хельдорфа и его заместителя Фридриха фон Шуленберга. Политическое решение должен был найти Карл Фридрих Герделер, бывший бургомистр Лейпцига от консервативно‑христианской партии, ушедший со своего поста после решения нацистов демонтировать памятник Мендельсону по причине его еврейского происхождения. Рассматривались и другие варианты действий: убийство Гитлера в рейхсканцелярии бывшим руководителем «Стального шлема» Фридрихом Вильгельмом Хайнцем или его помещение в психиатрическое отделение берлинской больницы «Шарите». Для того чтобы добиться как можно более широкого представительства в заговоре и избежать обвинений в том, что он готовился лишь горсткой обиженных аристократов, были налажены тесные контакты с бывшими руководителями‑социалистами, такими как влиятельный профсоюзный деятель Вильгельм Лешнер и бывший депутат рейхстага от СПД Юлиус Лебер. Никогда до этого судьба Гитлера не была в такой опасности. Представительной группе генералов, высокопоставленных чиновников и политических деятелей, опекаемых Остером, человеком из тайных служб, поднаторевшим в подпольных действиях, вполне могла улыбнуться удача. Тем более что режим еще не мог похвастаться ни одним военным успехом.

Но для того, чтобы им поверили, надо было, чтобы над страной висела реальная военная угроза, чтобы Англия вступила в игру, если Чехословакия будет захвачена. В Лондон были посланы эмиссары, в числе которых был бывший дипломат высокого ранга Эвальд фон Клейст‑Шменцин. Он встретился с сэром Робертом Ванситтартом, руководителем кабинета министра иностранных дел, чтобы уговорить покончить с политикой «умиротворения»: «Дайте мне веское доказательство того, что Англия вступит в войну, если будет произведено нападение на Чехословакию, и я покончу с этим режимом». Ванситтарт выслушал его с рассеянным видом и даже сказал своему окружению: «Это пахнет государственной изменой». Тайные службы Его Величества заговорили о «большом позоре». Британцы, оставаясь в плену древней этики «страна права или не права, но это – моя страна», а также заложниками дипломатии, не различавшей нацизм и прусский милитаризм, не оценили, как изменился расклад сил в Германии.

Мюнхенский сговор положил конец заговору. Без угрозы войны невозможно было совершить государственный переворот. Прекрасная возможность покончить с нацизмом была упущена. Больше такой возможности не представилось. Всю ответственность за это несет Соединенное Королевство.

Неизвестно, что думал Штауффенберг о деталях плана, который стал ему известен. Он явно не был чрезмерно шокирован. В январе 1939 года он пригласил к себе в Вупперталь Рудольфа Фарнера, друга по кружку Штефана Георге, на конференцию по Гнейзенау. В своем выступлении историк сделал упор на противостояние между маршалом и властями Пруссии. Его переписку стали контролировать. За ним самим установили слежку, его начали преследовать. Однако он был одним из главных героев войны за освобождение. Как можно было не уловить между строк, что исполнительность и покорность для воина всего лишь относительный долг? Прежде всего его должны беспокоить интересы родины. Спустя несколько часов после выступления, находясь еще под впечатлением «Хрустальной ночи», Штауффенберг и Фарнер обсуждали возможность выступления против Гитлера. Клаус отказался участвовать в этом, потому что считал, что успех фюрера в деле с Судетами лишил бы заговор всякой легитимности. Но начиная с зимы 1939 года, намного раньше первых поражений вермахта, он перестал отвергать этот вариант в принципе.

Это было вполне естественно потому, что его взгляды на роль офицера были очень широкими. Он изложил их на бумаге после публикации в газете «Милитервиссеншафтлихен рундшау» [63] статьи генерала фон Зоденштерна «Природа солдата», наделавшей много шума в казармах в декабре 1938 года. В ней генерал сожалел об утрате воинского духа, особенно офицерами. Он писал, что возраставшая милитаризация общества сильно размывала офицерскую среду. Считал что тот факт, что хозяева страны надевали на любого клоуна блестящий мундир, не обещал ничего хорошего: наблюдалось упрощение военной профессии, утрата чувства самопожертвования, отмирание аристократической этики офицерского корпуса, абсолютно необходимой, поскольку «люди желают, чтобы ими командовали начальники, чье поведение внушает уважение».

Штауффенберг был полностью согласен с этим анализом. В переписке с генералом, длившейся в течение первого квартала 1939 года, он выражал ему свое восхищение. «Да, – написал он, – необходима вера в абсолютные ценности, не зависящая ни от времени, ни от места, в аристократические принципы поведения и жизни воина». Да, войну можно выиграть, если «часть из нас – все менее и менее многочисленная – сохранит твердое понимание права и сути, а также безупречное поведение офицера и дворянина». Это не имело ничего общего с «рождением, воспитанием или принадлежностью к определенному классу общества», все‑таки уточнил он. Но офицерский корпус должен оставаться обособленным. Призванный проливать кровь во благо родины, он имеет особое предназначение в силу естественного выбора: «Мы не можем позволить себе замкнуться в узкий мирок профессиональной деятельности. Мы должны быть готовы сделать все возможное для того, чтобы в зависимости от обстановки огромная сила, от нас исходящая, не могла быть использована бесконтрольно и мы не могли бы ничего при этом предпринять […]. Быть солдатом, быть командиром, быть офицером означает быть слугой государства, стоять на стороне государства и нести всю ответственность, которая с этим связана. […]. Мы обязаны не только уметь бороться за армию в самом узком смысле этого слова, мы должны уметь бороться за наш народ, за само государство, понимая при этом, что вооруженные силы страны и его столпы в виде офицерского корпуса являются настоящей основой государства и представляют собой само воплощение нации».

Штауффенберг был уже не таким офицером, как все остальные. В нацистской Германии, желавшей превратить офицеров в покорных слуг партии и приспешников фюрера, он требовал для армии права влияния на государственные дела. Подспудно это привилегированное положение означало также то, что армия была последним оплотом. О партии он нигде даже не упоминал. Чувствуется опасный заряд этих писем, пусть даже автор и сам этого до конца не понимал. Во всяком случае, они ясно дают понять, во имя кого позже действовал Штауффенберг.

А пока на востоке появились новые дела.

 

Победитель Польши и Франции

 

В марте 1938 года весь мир понял, что Гитлер не был джентльменом[64]. Заявив однажды, что после решения Судетского вопроса «в Европе больше никогда не возникнут территориальные споры», 15 марта 1938 года он захватил остальную часть Чехословакии и превратил ее в «протекторат Богемии и Моравии». У Запада открылись глаза, тем более что начались выступления немцев Данцига. И стало понятно, что следующей целью станет Польша. 31 марта Великобритания дала Польше свои гарантии. Будучи уверен в том, что демократические страны продолжат проявлять малодушие, фюрер решил, что сможет поглотить восточного соседа без осложнений со стороны Запада и без риска начала Второй мировой войны. Началась подготовка к войне.

Штауффенберг был умен. В мае 1939 года он сказал Рудольфу Фарнеру: «Бесноватый хочет повоевать». 1‑я дивизия стала лихорадочно готовиться. В мае 1939 года она была усилена 11‑м танковым полком, совсем незадолго до этого оснащенным 200 новыми танками «Шкода», конфискованными у чешской армии. Огневая мощь кавалерийской дивизии стала сопоставима с огневой мощью танковой дивизии. 18 августа под командованием генерала фон Леперта дивизия двинулась в направлении Силезии, где вошла в состав 10‑й армии генерала фон Рейхенау. Клаус написал дяде Бертольду, старшему в роду, что готовится к встрече со смертельной опасностью и гордится тем, что «следует примеру настоящего аристократа, воина и господина». Мысль о том, что ему, возможно, суждено будет пролить кровь, придавала ему «удовлетворение и бодрость». Напряжение достигло предела. Одни приказы отменяли другие. Подписание германо‑словацкого пакта не оставляло больше никаких сомнений. Руки Германии на востоке были развязаны. Начало нападения было назначено на 26 августа. 300 000 человек с оружием на плечах ждали, не сводя глаз со славянских горизонтов. В конце концов все началось 1 сентября.

Приказ о наступлении был изменен в самый последний момент. Пехота получила задание расчистить путь для кавалерии и танков. Потом было решено сделать наоборот. Кавалерия и танки должны были взломать фронт, а пехота развить прорыв. Блицкриг начался. Первой задачей было форсировать рек<