Путешествие Иссы. Байкальская молитва

 

Старый рыбак сидел в просмоленной долбленке и видел: старик, его ровесник, подошел близко к воде и встал на колени перед Озером.

Рыбак закурил чинарик, смолил, вдыхал острый веселящий дым, думал о жизни.

Думал о рыбе.

О жене сердитой, толстощекой визгунье, думал. Матюгами плюется, красоту потеряла, за что любить? О внуках, что в городе пьют‑гуляют.

Очень надо думать о мимохожем старике, бродяге, что на колени, дурак, перед Озером встал!

Лучше бы в церковь взошел помолиться.

Нет, точно, придурок. Вместо шапки башка обвязана бабьим платком, навроде тюрбана. Баба, жалеючи, со своей головы стянула, ему подарила, дура, от чистого сердца. Чтобы уши не отморозил.

Экая жизнь! Кого в ней не навидаешься. Таких вот охламонов тоже. Да их сейчас стало пруд пруди. Жизнь тяжелеет, души не выдерживают ужаса. Человек создан радоваться, а его носом, носом в горе, как щенка в дерьмецо.

Эх ты, горемыка! Милый ты, милый. Ну что ты там себе под нос бормочешь! Кто тебя услышит! Думаешь, тебя Бог услышит? Нужен ты Ему очень, козявка, малявка.

Сегодня стоишь тут на коленках, мерзнешь на култуке; а завтра застынешь, заледенеешь, и люди не похоронят как надо, и собаки съедят тебя, рыбы косточки обсосут.

Рыбак загасил окурок о борт лодки, бросил на дно. В Байкал бросать не стал. Берёг Озеро свое.

Ну хватит зенки вылуплять на бедолагу! Что он дался‑то тебе, а, скажи!

 

Смиренно стоял на коленях на берегу, на камнях Исса, и култук трепал седые космы. Руки сложил, как две долбленки: борт к борту.

Старый рыбак не слышал, что шептал Исса под ветром.

Ветер губы его целовал, целовал щеки.

И так молился Исса, и глаза, запавшие глубоко под лоб, горели тускло, безумно, радостно, нежно:

 

Свет мой, Свет!

Один на все ответ!

Светить… пылать…

Свет! У тебя есть мать.

У всех у нас есть мать! Была когда‑то.

Мы все матери нашей волчата, щенята!

Войну видел. Смерть видел. А ты во мне жила.

Мати Света, молюсь тебе! Спасибо, что Свет родила!

На пороге меня поджидаешь.

Плачешь, плачешь много лет.

Мати Света! Байкал обнимаешь. Жизни моей без тебя нет!

 

 

ДНЕВНИК ИССЫ. МИНГ ТИ

Сохранившийся пергамент

 

Мати Света, тихая Мати! Помню тебя. Тихая песня моя – тебе.

Вечером, в чужих горах, при яростном ветре, когда он ломает колеса повозок, рвет шкуры кибиток и гривы выносливых горских лошадей, пою песню тебе.

Сидишь у прозрачного Озера, пряжу прядешь. Синева неба и синева Озера в твоих глазах.

Мати Света, я уже почти дошел до святого места, где обитаешь. Мне совсем немного осталось. Только две горы, три перевала и четыре пропасти, и через них – четыре моста, сплетенных из прутьев, шатких моста.

Мати! Помолись за меня. Я за тебя уж молюсь.

Мы уже в Гималаях. Совершаем переход от Капилавасту до Лхасы.

Скалы громоздятся, утесы разрезают небо над головами. Длинные Космы задыхается, ловит ртом воздух. Боюсь, он оставит караван и сляжет, попросив убежища в любой нищей горской хижине.

Медленно идут лошади. Давно уж поменяли мы верблюдов на лошадей: шесть лет назад, после Кабура. Плечи сечет мокрый снег. В темноте нащупываем тропу, чтобы не свалиться в пропасть.

Пропасть рядом. Она всегда рядом. Нет шага по земле, по тонкой натянутой нити жизни, чтобы не ощутил ее близость.

Чем ближе пропасть – тем неистовей любовь твоя к жизни.

Ибо смерть у тебя за плечами, у тебя под ногами; и переходишь смерть свою по горному шаткому, плетенному из ивовых прутьев висячему мосту, и колеблется мост под тяжестью тела твоего, и понимаешь: душа твоя – вот единственно дорогое, а вовсе не тело твое.

И идешь, качаясь; и дождь и снег бьют, как в барабан, в щеки твои; и это Гималаи твои, это Тибет твой, вот он, впереди, уже совсем немного осталось до высокогорной обители светлого Будды.

 

Огни в горах. Огни на небесах. Спустились по горной тропе, одежда вся вымокла, и гладкие крупы коней мокро блестели в лунном далеком, призрачном свете.

Свет струился из окна горской хижины.

Вел коня в поводу. Спутники сидели на лошадях своих верхом. Лошади тяжело дышали. Потные бока их поднимались и опускались. Лошади хотели пить и есть. А мы были счастливы: добрались до жилья.

Подошел к двери и постучал в дверь.

Услышал за дверью шаги. Изнутри подошли к двери.

Голос за дверью спросил: Кто вы и откуда вы? Ночь на дворе, и страшно мне!

Сказал, вложив в голос свет и добро, улыбался мокрыми от дождя губами: Мирные путники! Караван торговый, и прошли из Джаггернаута в Калькутту, а оттуда в Раджагриху, а оттуда в Варанаси, а оттуда в Капилавасту, на родину великого Учителя Будды; а оттуда идем в священную Лхасу, и путь наш лежит мимо Божией горы Джомолунгмы, мимо занебесных монастырей, так же отшельники живут, с волосами, текущими с макушки до пят. А из Лхасы пойдем мы к святой горе Кайлас, вечной обители Будды, и там я буду говорить с ним.

Стоящий за дверью выслушал меня, и ему понравились речи мои. Он открыл дверь.

 

Это была женщина. На ее голове крылатая, в виде птицы, шерстяная шапка, а на плечах – вышитые золотой нитью холщовые полотенца. На шее у женщины висела связка тяжелой бирюзы. В мочках ушей качались подвешенные на рыболовную бечеву тяжелые камни.

В руках женщина держала плошку с бараньим жиром, и огонь горел, и горький запах забивал ноздри. Женщина, я видел это по глазам ее, поняла все, что я говорил ей.

Говорила мне в ответ, и понимал ее, ибо научился говорить на языке жителей гор, и Черная Борода тоже понимал ее, ибо научился языку гор еще в Варанаси; а Розовый Тюрбан не понимал ее, ибо не знал языка гор, а Старый Инжир не слышал ни ее, ни меня, ибо умер он по дороге, еще на пути из Кандагара в Кабур, и там, при дороге, под раскидистым сухим деревом со стволом толщиною в связанные хвосты десяти крокодилов похоронили мы его и прочитали над придорожной могилой светлые молитвы, дабы упокоилась душа его с миром.

И спросил: Женщина, далеко ли до горы по имени Джомолунгма?

И сказала: Погоди, сейчас мужей позову!

 

Шагнули из тьмы жилища трое мужчин.

Жители гор были одеты в длинные серые, с виду грязные хламиды и такие же, как у женщины, жены их, черные шапки с отогнутыми полями, напоминающими крылья летящей птицы.

Один муж держал в руках флейту. Другой держал конскую сбрую. У третьего руки были пусты, и он улыбался.

И сказал: Радуйтесь, мужья женщины сей! Наш путь лежит к горе, что касается головой чистых небес.

И меня поняли. Один, у кого в руках была флейта, шагнул ко мне, без боязни взял меня за руку и так, рука в руке, вышел со мной на крыльцо. Дождь прекратил лить, не небе звезды. Муж крылатой женщины указал пальцем на северо‑восток и радостно сказал так: Вот, гляди! Вершина Джомолунгмы закрывает белизной красную Звезду Лэ.

И, сказав так, поднес деревянную флейту к губам и заиграл тихо и нежно.

Глядел. Сердце взыграло от радости во мне. Скоро, скоро увижу обитель богов! И синее Озеро Учителя Будды; и с живым Буддой, сидящим на берегу бездонного Озера, беседовать буду.

Спутники мои устали, им надо есть и спать, так сказал мужьям крылатой женщины. Господь да возблагодарит вас за доброту вашу!

Вошли в дом женщины той. И муж ее, что держал в руках лошадиную сбрую, постелил нам черные шкуры яков на каменных плитах пола. И муж ее, что стоял с пустыми руками и улыбался, принес нам, усталым и промокшим, чистую и сухую одежду. И переоблачились мы.

Женщина, улыбаясь еще радостнее, чем третий ее муж, принесла нам свежего молока яков, и молоко плескалось в широкогорлом кувшине и в свете светильника с жиром отсвечивало голубым, розовым и синим. На вид вкусное, манящее, молоко источало сладкий запах.

Припадали к кувшину поочередно. Пили жадными, большими глотками, однако думая о друге и оставляя молока друг другу.

Так выпили все молоко из кувшина.

Ложитесь и отдыхайте, сказала нам женщина с золотыми полотенцами на плечах, в крылатой шапке, завтра с восходом солнца встанете рано и снова пуститесь в путь. Путь вам сужден. Путь ваша жизнь. Не свернете с пути.

Удивился знанью ее, и так спросил: Минг Ти, откуда знаешь наше Внутреннее?

И ответила: Откуда знаешь имя мое?

И сказал: Если знаешь Внутреннее мое, знаешь, откуда и я узнал имя твое.

 

Женщина встала на колени. Сняла с головы крылатую шапку. Ее густые рыжие волосы хлынули, потекли вниз, по плечам ее, по груди, по спине, до каменного пола.

Да, знаю, кто ты, тихо сказала.

И еще тише сказал: Если знаешь, кто я, пойдешь с нами? Оставишь мужей своих? Покажешь мне дорогу в Обитель богов? Узришь вместе со мной синие снега Джомолунгмы? Будешь мо литься святой горе Кайлас, ее же своими руками выстроили древние люди, ростом с погребальный чортен? Преклонишь со мною колена в виду священной Лхасы? Ведь там, именно там, ждет меня синее прозрачное Озеро, глубины великой, тишины бездонной.

И в Озере том, глубоко, видно сквозь толщу воды, плывет золотая рыбка величиною с твой, о женщина, мизинец; и скелет просвечивает сквозь ее нежное восковое тело, и сквозь кости скелета сияет ее малое, нежное сердце. Эта голая рыбка – ты.

Но не поймаю тебя в ладони свои. Выпущу тебя навсегда. Мне нужно только, чтобы ты, именно ты, встретившая меня на пороге Великих Гималаев, пошла туда со мной.

Разделишь ли, пусть на время, жажду мою? Утишишь ли горе мое? Возвеселишься ли радостью моей? У тебя три мужа, я знаю. Это обычай твоей страны. И я не муж тебе. Но я хочу пить из рук твоих не только жирное молоко черных яков, но и простую холодную воду. И, если ты омоешься в горном ручье, рассмеюсь, видя чистую, невинную красоту твою.

Женщина стояла передо мной на коленях. Волосы тихо бежали с ее плеч на пол. Из угла в угол хижины тихо шли мыши, сверкали бусинами глаз. Тускло горел красный огонь в очаге, догорал. Купцы уже спали на расстеленных шкурах, тепло и сладко было им.

Положил руку на голову женщины. Ощутил, как тепла, горяча ее голова под густыми рыжими волосами.

 

Я пойду с тобой, Путник, так сказала.

Меня зовут Исса, сказал.

 

И сказала мне: Я знаю, господин. Я видела сон. Сегодня утром дикая птица прилетела с реки Ганги, ее шея была обвязана низкой алых кораллов. И поняла, что придет ко мне родная кровь.

Тихо встал перед ней на колени.

Купцы спали, мужья Минг Ти притворялись, что спят, на деле их уши вращались, как у диких зверей, пытаясь услышать, о чем бессонный путник беседует с их женой.

Рядом, близко стояли на коленях, соприкасаясь руками и бедрами. Чувствовал, как женщина дрожит.

Есть ли у тебя дети, спросил ее.

Знал ответ. Спросил, чтобы она сказала сама.

У меня родился ребенок, он прожил на свете три года и умер, утонул в горной реке, тихо сказала.

И сказал так: Иди со мной в Страну Снегов, к священному Синему Озеру Будды, Глазу Неба, и очистишься там. И Владыка Озера, великий бог снегов, подарит тебе еще ребенка. И еще много детей. И еще много мужей. Ибо счастье женщины – в чадородии, и радость ее – в том, как весело, царственно отдается она любимым мужчинам своим.

А есть ли тот, кто любим сильнее всего, тихо спросила, локтем моего локтя касаясь.

Это тебе решать, тихо ответил, и увидел, как свет глаз моих упал на каменные плиты, и очертил на камнях яркий круг, и в круге света стояла женщина на коленях перед мной, и улыбалась, и плакала, и молилась, и хотела любви.