Из писем К.И. Дыдорова св. кн. А.П. Ливену

 

21 июля 1919 г. Нарва.

Ваше сиятельство, сегодня видел генерала Юденича, но ничего реального от него не получил. Доложил ему, что общее настроение на фронте хорошее, на зато полное недоверие к нашим союзникам, а потому надо как можно скорее фронту помочь материально. Крайняя и почти нетерпимая нужда здесь в следующем: обувь, деньги, табак, белье, мыло, сахар, обмундирование, вооружение, снаряжение, походная кухня и карты.

Сказал ему я это твердо, но он пока что почти беспомощен. Во всяком случае, пока что нам, избалованным германцами, здесь нелегко.

На этой почве у меня вчера была стычка с капитаном Брей, который назвал меня чуть ли не германофилом, но это сгоряча. Я думаю, что он верит, что я только русский и измотался, желая добра Родине и всему русскому. Предлагал ему бросить затею перевозить нас морем, но как удастся ему нас перевезти железною дорогой — не знаю.

С эстонцами здесь то же, что и с латышами, — затруднения.

Сейчас 12 часов 40 мин. дня, получил какое-то сведение, что наши 20 числа отправлены из Либавы сюда, но факт ли это, не ручаюсь.

Не знаю, удастся ли мне так часто посылать Вам доклады, но стараться я буду. Прошу только и ко мне отправлять чинов с вопросами, Вас интересующими.

Здесь каким-то образом получили (штаб армии) новенькое германское телефонное имущество. Попытайтесь и Вы достать от них все, что можно из перечисленного мною.

Повторяю и заверяю Вас, что для общего дела я готов служить Родине полностью и пойду с Вами куда угодно и на что угодно. <...>

 

22/VII. 3 ч. 10 м. дня. Нарва № 139.

Сегодня один из самых тяжелых дней моего пребывания здесь, несмотря на то, что надо было бы, кажется, радоваться, потому что вся либавская часть нашего отряда сегодня прибыла сюда. Дело в том, что здесь появился генерал-майор Вандам (Генерального штаба — бывший командующий Северным корпусом в Пскове), который, пригласив меня к себе, стал говорить обратное тому, что до сих пор нам здесь обещали.

Кто и что здесь генерал Вандам, я пока еще не знаю, но впечатление он производит вообще отталкивающее, а на меня сегодня — самое безотрадное. Если такое старье начнёт играть роль в создании новой России, то я не знаю, будет ли от этого толк. Мне кажется, что такие люди будут далеки от жизни, а потому испортят то, что стараются сделать верующие и энергичные.

Когда вопрос зашел о разворачивании отряда в дивизию, он мне заявил, что с разворачиванием не согласен, ввиду малого числа людей. На мой ответ, что люди мне обещаны генералом Родзянко, кроме того придет к нам большое пополнение из Польши и т. п., он ответил, что из Польши пополнение прибудет не только для нас, но и для всей армии, в наших же общих интересах.

Заявив ему, что нами много потрачено денег, сил и времени на создание польской вербовочной сети, а кроме того генерал Родзянко и генерал Юденич обещали пополнение это только нам, он ответил мне, что все пойдет в запасные части, а не так, как мы этого хотим.

Генерал Вандам сказал, что ему известно, что в Польше фильтрации нет (он сам оттуда приехал), а потому они здесь в запасных частях устроят всем фильтрацию. Я сказал, что мне известно, что фильтрация там существует и что там есть много офицеров, на которых мы теперь рассчитываем.

Все равно все будет идти через запасные части и оттуда пополнение распределится для всей армии. Тогда я снова доложил ему, что мне сделано обещание не Ивановым, Петровым или Сидоровым, а генералом Родзянко и Юденичем и я верю, что они свое обещание сдержат. Сказано это было в решительной форме.

Генералу Вандам, видимо, это не понравилось; он встал и сказал: «В таком случае, разговор наш окончен».

Весь этот разговор на меня сильно подействовал, и я ушел от него с такой же верой в наше будущее, с какой мы живем, еще слепо веря нашим союзникам.

При таком положении вещей смогу ли я выполнить свою миссию, возложенную на меня Вами, — не знаю.

После этого я говорил с генералом Родзянко, но он старался увильнуть от прямого ответа и в конце концов все же его мне не дал, ответив, что до прибытия пополнения времени еще много,'а потому еще будет время о нем поговорить.

3400 человек, прибывающие из Польши, следовательно, для отряда могут пропасть. Сегодня я посетил наших сравнительно легко раненых, — были до слез рады вниманию.

На фронте у нас за это время уже выбыло 24 человека; убиты: один офицер, один чиновник; умер от ран один стрелок, тяжело ранено два офицера и два стрелка: легко ранено 15 человек.

На участок второй дивизии была послана поддержка из двух рот под общей командой полковника Еремеева. Молодой генерал-майор Ярославцев отрешил его за медлительность, но я сильно запротестовал и окрысился. Не знаю, что из этого выйдет. Наших офицеров и вообще всех наших я в обиду давать не буду!!! Может быть себе голову сверну, но за них здесь постою. <...>

1919 г., 12 сентября. 13 ч. 40 м. № 163. Д. Ложгалово Ваша Светлость!

Пользуюсь случаем, чтобы снова Вам написать о нашем существовании здесь.

Жалование мы здесь все же начали получать. Получили Родзянки, а о стокгольмских делах пока что говорят.

Обмундирования до сих пор еще нет и нет, говорят, что уже близко от нас. Слава Богу, получили немного нижнего белья, что все же большая помощь. <...>

Отношение к нам со стороны корпуса сильно улучшилось, но присные гр. Палена все же больше дают во вторую дивизию, которая им родная, чем нам.

Получить бы обмундирование, тогда дело сильно улучшилось бы.

Сегодня был парад части 1-го полка по случаю их полкового праздника. Много было босых на параде и одеты, как шайка, а не как армия.

Я считаю, что наши солдаты это все люди, делающие подвиги, так, например, часовой, стоя на посту, плачет из-за того, что ему холодно, что он босой, но с поста все же не сходит. Двое заболели острым умопомешательством (офицер и солдат), т. к. стоим почти бессменно и жить приходится в шалашах. <...>

1919 г., 7 сентября. 23 ч. 05 м. № 158. Д. Ложгалово.

Ваша Светлость, 5 сентября я получил Ваше письмо от 23 VIII и 27 VIII. Глубоко и искренно Вас благодарю! Ваши строки и память обо мне подбадривают меня, начинающего падать духом. — С Вашим отъездом все же «приятели» стараются многое у нас переделать. Старшие офицеры помогают отстаивать наше «Ливенское», но все же это очень трудно.

Из приказов Вы это ясно увидите. Мы пока что бойкотируем эти приказы. <...>

26 декабря 1919 г. н. ст., Раддас (имение гр. Штакельберга).

<...> Надеюсь, что многое Вам уже известно от наших, что делается здесь, а потому не буду писать много, но скажу одно только, что здесь тяжело и особенно тяжело потому, что меня все-таки сломили и «Ливенское» до конца сохранить мне так и не удалось, хоть я этим только и жил, чтобы «Ливенцы» были страшны большевикам и сильны, как воинская часть.

Отвечая на Ваши строки, мне очень тяжело и больно сказать Вам, что наше победоносное шествие к Петрограду, благодаря преступному бездействию некоторых, оказалось гибельным для армии, имевшей сравнительно малое число штыков, но колоссальное количество ртов. Тыл нас съел.

Ну да, до тех пор, пока я солдат С[еверо]-3[ападной] армии, я помолчу и не буду вдаваться в критику и в осуждение тех лиц, которым я не могу теперь верить и которых я не могу считать за добрых гениев для нашей исстрадавшейся России.

Да, ваша Светлость, «Ливенцы» шли, ни от кого не отставая, и в Красном Селе были в 5 час. утра с 15 на 16 октября, форсировав реку Лугу у Муравейно, где была наша позиция с 10 на 11 октября.

Красное Село (не Красная Горка) было взята нами с налета тогда, когда левее нас части эстонской армии подходили только к Красной Горке, а части нашей армии (2-я дивизия) отстали от нас и Гатчино взяли только на другой день.

Дальше мы были в Сергиево (станция) и в Горелове, а после пошли для нас тяжелые дни, а теперь тягчайшие. Есть документальные данные, что большевики боялись слова «Ли-венец». Ген. Раден, кап. Зелерт, павшие смертью храбрых, и многие-многие другие показали себя идейными борцами и истинными страдальцами за нашу Родину. <...>

Библиотека-фонд «Русское Зарубежье». Архив Л.Ф. Зурова. Папка 3-5.

 

 

К. Лейман. Рецензия на «Воспоминания» Родзянко

 

Будучи участником эпопеи Северо-Западной армии*, служа в штабе генерала Родзянко, близко зная лиц, его окружавших, зная многие факты и события, внимательно перечтя его воспоминания**, поневоле задаешься вопросом о странности освещения генералом Родзянко своих сподвижников и некоторых событий. <...>

Описание взятия Красной Горки вряд ли <...> вполне отвечает действительности. Виновны ли исключительно ингер-манландцы и они ли одни скрывали от штаба переход крепости. До официального донесения о переходе Красной Горки в штаб 1-го Стрелкового Корпуса, была получена отрывочная телефонограмма о бое Красной Горки с Кронштадтом, к чему заведующий оперативной частью штаба ротмистр Щуровс-кий отнесся как к провокации.

В тот же день вечером вернулся из отпуска мой солдат (уроженец близкого к Красной Горке района) и доложил мне о бое и переходе крепости. Я не замедлил доложить заведую

капитан 97-го пехотного фельдмаршала гр. Шереметева Лифляндского полка. Участник Первой мировой войны. В Гражданскую войну — в рядах Северо-Западной армии. С 1920 г. проживал в своем имении в Латвии. В 1939 г. эвакуировался в Германию. С 1951 г. — в США.

щему оперативным отделением, на что последний заметил мне, что за распространение ложно-провокационных слухов (в чем провокация?) могу быть арестован.

Т.к. слухи и сведения о Красной Горке усиливались, то решено было послать офицера, т.к. связь штаба и фронта была прервана. Высланный пор. Росевич почему-то вернулся с полдороги, ничего не выяснив. Причины его возврата были покрыты непроницаемой тайной, известны только шт.-ротмистру Щуровскому.

По рассказам капитана Н.Н. Неклюдова, перешедшего с Красной Горкой, и некоторых других, переход крепости и прием ее гарнизона генералом Родзянко не были таковы, как их описывает генерал.

Мне лично кажется несколько странным такое, вскользь, упоминание о переходе целой конной красной части. Перешел конный полк (300 шашек) с конной полубатареей и пулеметной командой. Не могу умолчать о безобразном отношении к командному составу этого полка, бывшему инициатором этого перехода.

Командира полка, прапорщика Антонова, прикомандировали к штабу 1-го стр. корпуса. Начальник штаба, пор. Видякин, принудил Антонова отдать ему собственное строевое кавалерийское седло, а «сотник» Аксаков сделал прапорщика своим конюхом. Другой прапорщик (фамилию не помню) долгое время был без дела, не получал никакого содержания и в конце концов его пристроили к интендантству.

Лучшие лошади полка были взяты в штаб 1-го стр. корпуса и одну лошадь лично для графа Палена, хотя в конях на фронте ощущался сильный недостаток.

Жалоба ген. Родзянко на стр. 60 и 80 об отсутствии тыловых работников и офицеров вообще кажется смешной. Вначале действительно недостаток был, но с прибытием отряда князя Ливена и многих отдельных офицеров выбор можно было сделать, но этого не делалось.

Воспоминания о нетерпеливом и настойчивом требовании приезда генерала Юденича вряд ли также правдиво, т. к. громко раздавались голоса и советы лиц, близко стоявших к ген. Родзянко, о недопущении ген. Юденича к командованию армией, а его офицеров к командным должностям. Резко отрицательно отношение штаба 1-го корпуса к приезду ген. Юденича ярко выразилось и во встрече его.

В своих воспоминаниях на стр. 74, мне кажется, следовало бы больше уделить внимания прибытию Ливенского отряда, составившего лучшую часть Сев[еро]-Зап[адной] армии и в военном и в дисциплинарном отношении.

Штаб 1-го корпуса, связь с которым у ген. Родзянко была по-прежнему короткая и где преимущественно происходили все военные совещания при руководстве Видякина и Щуров-ского, относился очень враждебно к пришедшему отряду, особенно к заместителю князя Ливена полковнику Дыдорову.

За достоверность не ручаюсь, но одно время очень упорно носились слухи о настойчивом требовании командных лиц штаба 1-го корпуса, которому отряд был подчинен, смещения полковника Дыдорова и только категорическое заявление офицеров отряда (в будущем дивизии), что они сражаться не будут, если их начальника уберут, отменило это решение. <...>

Если ген. Родзянко на стр. 106 повторил слова ген. Юденича о названии помощников ген. Родзянко авантюристами, то ген. Юденич был глубоко прав.

Большинство ближайших помощников ген. Родзянко были чистой воды авантюристы, далекие от идейного служения проблеме белого движения, шедшие напролом для удовлетворения личных нужд.

Останавливаясь несколько на некоторых отдельных личностях сотрудников и, пожалуй, советчиков ген. Родзянко, считаю слова генерала на стр. 6 хвастовством. Если он, как старый кадровый офицер, по первому впечатлению мог определить, что можно сделать из данного солдата и какого ждать формирования, имея тот или иной живой материал, то почему при выборе своих сотрудников он не руководствовался и не подчинялся беспристрастному определению. Изменило ли ему на этот раз первоначальное впечатление или же были какие-нибудь иные причины, которыми он был связан и изменить которые он не мог, т.к. этим рисковал потерять власть и положение.

Один из главных действующих лиц группы «заправил» был П.А. «князь» Аксаков.

Вольноопределяющийся Аксаков вместе с Балаховичем перешел от красных в Сев. корпус и, якобы, генералом Ван-дамом произведен в офицеры (за что?), а уже в начале 1919 г. состоял в чине сотника, имея ордена: солдатский Георгиевский крест, Анну 4-й степени и Владимира 4-й ст. с мечами и бантом (как и за что?).

О своем прошлом говорить избегал и никогда не называл части, где он служил. Будучи комендантом штаба корпуса, делал много ошибок и проступков, именуемых в Уставе — преступлением. Туго разбираясь в казенных и солдатских деньгах, вызывал частые недоразумения, недостойные начальника и офицера. Благодаря молодым годам, отсутствию самого скромного военного образования и служебного опыта, незнанию уставов, авторитетом и уважением среди подчиненных не пользовался, тем более, что большинство из них, имевшие за спиной служебный, боевой и жизненный опыт, прислуживаться мальчишке не могли и не хотели, чего он преимущественно искал и требовал.

Честного слова не имел и вряд ли вообще имел представление о столь высоких вещах.

Долгое время титуловал себя князем, требуя себя величать «ваше сиятельство», и только генерал Родзянко приказом по штабу прекратил безобразное самозванство.

Тут же в штабе среди офицеров и солдат торговал водкой и папиросами выше торговой цены, а высшие чины штаба этого не порицали и не прекращали. Возмущались только штабные чернорабочие — кадровые офицеры.

В Аксакове сильно проявлялась одна из основных черт партизанщины: чужое считать своим. Тому было много примеров. Один из ярких: 1) вывоз всей сохранившейся и при большевиках обстановки, вплоть до портьер, из имения Мо-лосковицы, где он имел временное пребывание как заведующий мобилизацией, и 2) возмутительный случай с продажей выезда Царскосельского Дворца.

Аксаков больше походил на «господина сотского», как его метко прозвали солдаты, чем на сотника-офицера, каковым хотел быть.

Из-за личных высоких качеств и хорошего знакомства с традициями Балаховщины, попал под следствие и был предан суду.

Верный своему старшему товарищу и начальнику — батьке Балаховичу, сбежал из армии под гостеприимное крылышко столь же преступной Эстонии, несмотря на то, что дал «слово» о невыезде.

Вторым ярким типом и ближайшим сотрудником ген. Родзянко (стр. 26) был поручик Видякин, офицер ускоренного выпуска военного времени.

По мнению большинства не только кадровых, но и вообще порядочных офицеров, к должности начальника штаба отдельного отряда, а тем более корпуса, совершенно не подходил. В пор. Видякине (впоследствии полковнике) ярко вырисовывалось отсутствие военного образования, не говоря уже о военно-академическом; отсутствие служебного, боевого и жизненного опыта; абсолютное незнание уставов, военных принципов и традиций, — хотя традиции партизанщины и им были усвоены в совершенстве.

Будучи некорректным, невоспитанным, бестактно-самонадеянным, подчас грубо-заносчивым, он вызывал ропот и недовольство, а его дружба с «балаховцами-заправилами» и с ротмистром Щуровским не вызывала доверия и симпатии.

Потворство его, как начальника штаба, грабежам, а иногда и участие в них делало его отрицательной величиной (совместно с Аксаковым и некоторыми другими ограблены были мало тронутый Гатчинский дворец, о чем со стороны советской власти предложено было Эстонии заставить вернуть украденное или выдать винтовки)7

Белое движение было для Видякина выгодной авантюрой, давшей ему возможность после распада Армии заняться в Эстонии торговыми и заводскими предприятиями в то время, когда лучшее боевое офицерство, не смогшее оттуда выбраться, томилось на лесных разработках, а часть была выдана эстонцами большевикам.

Мог ли подобный офицер быть ответственным начальником штаба, руководителем боевых единиц и военных операций.

Преступно-безразличное отношение к убийству Щуровским мичмана Ломана, наложение на него только домашнего ареста, запрещение чинам штаба присутствовать при погребении убитого офицера и оказывать ему воинские почести, становится понятным только тогда, когда в эстонских газетах уже порядочное время спустя после расформирования Сев[еро]-Западной армии появилось сведение, что г-н Видякин высылается из Эстонии как большевистский агент (удалось остаться в Эстонии). Как и многие другие, «дельный и работоспособный, со здравым смыслом», поручик Видякин был предан военному суду Сев[еро]-Зап[адной] армии, избежал которого только из-за ее развала.

Поневоле напрашивается вопрос, чем руководствовался ген. Родзянко, избрав пор. Видякина начальником штаба корпуса. Удивляешься аттестации генерала на стр. 56 его воспоминаний, и как-то сама собой возникает мысль о правдивости слухов, что только благодаря этим проходимцам, недостойно носившим «белый крест» — высокий знак армии, ген. Родзянко стал начальником отряда, корпуса и армии.

Ротмистру Журавлеву гораздо более подходила роль по-крывателя фальшивомонетчиков, каковым он стал под руководством батьки, чем ответственная должность начальника оперативного отделения штаба отдельного отряда (стр. 26).

Штабс-ротмистр Щуровский, я бы сказал, был работоспособным и толковым большевистским агентом, но отнюдь не офицером, а тем более начальником контрразведки, а потом оперативного отделения.

Об его пьянствах и скандалах, о его грубом отношении к подчиненным и офицерам штаба неоднократно докладывалось генералу Родзянко, который почему-то не находил нужным это прекратить, отчего росло сильное недовольство и возмущение шт.-ротм. Щуровским, косвенно задевая и генерала Родзянко.

В силу ли своей легкомысленности, из-за отсутствия ли военного образования и опыта (как и Видякин, офицер ускоренного выпуска военного времени), из-за непонимания ли всей важности боевой обстановки, или просто из-за злоумышленных причин, но часто предавал совершенно ложную окраску событиям на фронте в своих сведениях начальника оперативной части штаба Корпуса.

Часто в сильно нетрезвом виде слишком ретиво вел оперативное дело, приводя в недоумение боевых начальников и офицеров, из-за чего часто происходили недоразумения, а то и просто неисполнение некоторыми более самостоятельными начальниками штабных приказаний.

Усиленно циркулировали слухи об участи Щуровского, как военного представителя 7-й армии, в Брест-Литовском мирном договоре.

Разраставшееся подозрение в сношениях Щуровского с большевиками, тем более, что многие секретные предначертания штаба 1-го корпуса становились известными красным штабам, заставило некоторых начальников отдельных боевых единиц собирать уличающий материал.

Таинственное безнаказанное убийство Щуровским мичмана Ломана, начальника контрразведки штаба 1-го корпуса, еще резче подчеркнуло подозрение.

Впоследствии обвиненный в сношениях с большевиками, был отдан военно-полевому суду, избежал которого, к сожалению, из-за развала армии.

Есаул Всеволод Пермикин (стр. 48) впоследствии был штаб-офицером для поручений при ген. Родзянко (неужели был взят в штаб для связи с Балаховичем?). Что касается нравственных качеств этого офицера, скажу слова его родного брата, командира Талабского полка полковника Бориса Пермикина:

— Он пятнает нашу старую фамилию, и мне стыдно сознаться, что я его родной брат.

О своем участии в шайке «черных автомобилистов» в Петрограде рассказывает сам. Был ярый партизан и разбогател грабежом.

Эти пять лиц были «одни из многих» и являлись более яркими сотрудниками генерала Родзянко. Заканчивая свои впечатления о воспоминаниях генерала Родзянко, не желая описывать его личность, замечу, что частые приезды генерала в штаб 1-го корпуса, заканчивавшиеся пьянством на виду у офицеров и солдат не только штаба, но и посторонних, вряд ли служили в пользу генерала, т. к. сильно подрывали уважение и доверие и часто вызывали грубую остроту и насмешку.

Библиотека-фонд «Русское Зарубежье». Архив Л.Ф. Зурова. Папка 3-10.