Не ищите нас. Сила сама приведет вас в нужное место.

 

Вот это да! Кино и немцы! Я стоял и таращился на листок, а в голове крутились всякие мысли насчет странных совпадений и тому подобного. В ту пору я еще не умел читать Знаки Мира, однако понял, что совпадение‑то неслучайное. Мистика!

Что‑то холодное коснулось лица, потом капнуло за шиворот. Вот и дождался дождя! Развернувшись на сто восемьдесят градусов, я помчался домой, чтобы не промокнуть окончательно.

 

Объявление не обмануло. Сила это была или еще что‑то, но она привела меня… в метро. Я спустился по эскалатору на «Площади Мужества». И пошел по перрону, чтобы сесть в последний вагон. Они перехватили меня на полпути. Двое парней в черных футболках и джинсах.

– Извините, можно задать вам вопрос?

– Да, пожалуйста.

Парни переглянулись, и тот, что был повыше ростом и поплотнее, спросил:

– Вы интересуетесь боевыми искусствами?

– Можно сказать и так.

– Чем‑нибудь занимались?

– Да, дзюдо.

– Долго?

– Шесть лет, до службы… А в чем дело, ребята?

Высокий улыбнулся и протянул мне листочек с адресом.

– Вы слышали о ниндзюцу? Если вам интересно, то приходите в среду по этому адресу. Начало в двадцать один ноль‑ноль. Будет набор. Удачи.

Парни развернулись и пошли прочь. Посмотрев им вслед, я повертел листок в руках и спрятал в карман. Становилось все интереснее.

И конечно, в среду я был по указанному адресу.

 

Запущенный зал районного спорткомплекса производил довольно мрачное впечатление. Поначалу, пока толпа кандидатов клубилась у главного входа, все оживленно переговаривались, делились слухами и ожиданиями, знакомились. Но когда нас впустили внутрь и деловитые ребята в черном собрали приглашения, разговоры сами собой стихли. Редкие лампы дневного света горели тускло. Трибуны терялись в полумраке, словно ступени, ведущие неизвестно куда. Все ждали. Чего? Стояла гулкая, звенящая тишина. Только гудели лампы да слышался шорох одежды, когда кто‑нибудь шевелился. Инструкторы молча выстроили нас рядами, как на плацу, и отошли в сторонку. Они тоже ждали. Напряжение разливалось в воздухе удушливыми, почти физически ощутимыми волнами. Волны двигались в неком особом ритме. И ритм этот убыстрялся. Я стоял в третьем ряду, чувствуя, как сами собой сжимаются мышцы брюшного пресса. Ожидание давило на психику. Я ждал, начиная потихоньку нервничать. Рядом кто‑то прерывисто вздохнул. И тут… Идет! Нет, я не слышал шагов, и никто не появился в проходе между трибун. Но…

Нечто приближалось. Именно нечто. Не кто‑то конкретный, а … Словно некая бестелесная сущность проникла в зал и темной волной накатилась на ряды кандидатов. Накатилась, предвещая.

Мы ждали, но он появился внезапно. Просто возник в проходе, идущий размеренной мягкой походкой. В темном плаще, руки в карманах. И шаги его нарушили ритм моего сердца. Я никогда не встречал человека, который произвел бы на меня такое впечатление, пока я еще не успел заглянуть ему в глаза.

Все застыли, будто загипнотизированные. Он подошел ближе и остановился. Плащ взметнулся темными крыльями, рука взлетела вверх и в сторону – указательный и средний пальцы жестко выпрямлены.

– Ю!!! – это был не просто возглас. Низкий, басовитый рык, швырнувший нас всех на одно колено и заставивший согнуться в поклоне. Никто не объяснял нам, как надо кланяться. Однако все – почти четыре сотни человек – сделали одно и то же движение. Я стоял на колене, глядя в пол, а в голове металась мысль: «Он! Это Он!»

 

Его звали Чон Ли. Почти как ван‑даммовского супротивника. Хотя у него было и нормальное русское имя: Владимир Васильевич Кутузов. А в некоторых других кругах у него был прозвище – Китаец. Инструкторы же называли его просто: Учитель. И он, черт возьми, был Им.

 

– ЗАЧЕМ ВЫ ПРИШЛИ СЮДА?

Он стоял перед нами, спокойно глядя сквозь. Будто просвечивал кандидатов рентгеном. Он казался огромным. Хотя мы уже поднялись с колен, и многие из нас были выше его ростом.

– ЗАЧЕМ? КТО СКАЖЕТ? ТЫ!

Он ткнул пальцем в одного из парней в первой шеренге. Тот замялся и пробормотал что‑то невразумительное. Кутузов поморщился.

– ТЫ! – Он указал на другого. Тот понес что‑то про тайну и тому подобное. Этот ответ тоже показался Учителю невнятным. Он начал спрашивать всех по очереди, но никто не мог сказать ничего толкового. В моей голове воцарилась пустота. Я видел, что скоро настанет моя очередь. Вот Он уже совсем рядом… Учитель остановился прямо передо мной и посмотрел в глаза. Но вопроса не задал… Просто посмотрел, кивнул и прошел дальше.

Через одного от меня стоял коренастый крепкий парень. Кутузов остановился перед ним.

– ТЫ!

Парень снова упал на колено, коснувшись ладонью пола.

– ПУТЬ, УЧИТЕЛЬ! ПОКАЖИ МНЕ ПУТЬ!

Кутузов шагнул назад.

– ВСЕ СЛЫШАЛИ? УЧИТЕСЬ! – повернулся и пошел прочь из зала, по пути бросив инструкторам: ОПРОСИТЬ ВСЕХ. КТО НЕ ГОТОВ – ВЫХОД ТАМ! – Его рука снова взлетела, указав на темный проход в трибунах. Нам всем он показался туннелем на тот свет. Бр‑р! По спине промчалась волна озноба. А парень, давший правильный ответ, вдруг подмигнул мне, как бы говоря: «Мы‑то с тобой знаем!»

Однако мы не знали главного. Для тех, кто готов, выход не был предусмотрен совсем…

 

* * *

 

И завертелось. Тренировки, работа, тренировки… Покупка кимоно. Я в одних трусах на кухне помешиваю палочкой жуткое варево в эмалированном тазу. Черная от красителя вода кипит. Одежда ниндзя должна быть темной как ночь… Октябрь. Падает первый снег. Стройплощадка, освещенная прожекторами. Я таскаю кирпичи. Бегу в валенках по краю стены. Слева – обрыв высотой в девять этажей. Справа внизу, в полутора метрах – подмости. На них, матерясь, суетится стропальщик Валера. «Куда! Мать твою! Куда майнуешь?![12]» – орет он крановщице. Тренькает звонок крана. Подмости скрипят под тяжестью банки[13] с раствором. «Вира!!!» Белые хлопья снега оседают на Валеркином подшлемнике. Звон строп и вой электромоторов. Пустые банки уносятся вверх. Работа… А вечером – в зал. Я несусь в валенках по краю девятиэтажной пропасти и понимаю, что счастлив…

Удельная. Ларьки, торгующие всякой всячиной. «Хочешь, познакомлю с классной девчонкой?» – спрашивает Олег. В его светлых глазах хитрый блеск. Я киваю: «Конечно!» Впрочем, в положительный результат что‑то не верится. Но Олег хватает меня за локоть и тащит к одному из ларьков. Они напористые, эти карелы. В ларьке – цветы и мандарины. Такой вот набор. Их продает симпатичная девушка в спортивном костюме. Темно‑каштановые волосы. Волевой подбородок. Что‑то неуловимо восточное в очертаниях лица. «Знакомьтесь, – говорит Олег, – это Света». – «Игорь», – я исполняю шутовской поклон. Девушка улыбается…

 

Глава 3

Санкт‑Петербург. Декабрь 1991 г

 

– А‑ах! – Судорожный вдох. Я рывком сел в постели. Лунный свет заливал комнату льдистым призрачным серебром. Тренога мольберта казалась кошмарным насекомым, порожденным бредом больного воображения. Холодные лучи стекали с подвесок люстры. Тишина. Нет, на кухне капает вода. Надо завернуть кран.

Я спустил ноги на пол и стал нашаривать тапочки. Светящийся циферблат часов утверждал, что сейчас – полчетвертого ночи. Проклятие, что же мне снилось? Я с силой потер ладонями лицо и удивленно уставился на мокрые ладони. Атас! Да я плакал во сне! Вот откуда ком в горле… Пощупал подушку. Мокрая. Ни фига себе! Воровато оглянулся. Нет. Светка спит. Сбросила одеяло, и холодные лунные блики лежат на высокой груди. Я немного посидел, разглядывая спящую. Красивая у меня все‑таки женщина. Как мечта. Правда, безбашенная, с темпераментом. Но это пока не мешало…

– Кап‑кап! – кран на кухне. Да. Надо закрыть. Я встал и босиком прошлепал в коридор. Черт с ними, с тапочками. Кухня встретила меня тихим урчанием холодильника. Справившись с краном, я выудил из холодильника пакет с апельсиновым соком. Набулькал себе с полстакана и с наслаждением выпил.

Что же такое со мной? С чего бы это мне рыдать в подушку, как девица? В последний раз я делал нечто подобное еще в начальной школе… Что же снилось? Что‑то серьезное. Раз ниндзя, которому по определению не подобает рыдать… И тут я вспомнил.

 

Это было поле битвы, переполненное воинами в странных доспехах. Долина, стиснутая склонами гор, и крепость, запирающая долину. Все пространство между горами усеивал сплошной ковер трупов. Что‑то жирно горело у ворот крепости, и над ее серыми стенами тоже поднимался дым. Битва закончилась, но оставшиеся в живых…

Это была даже не паника. Какой‑то массовый психоз. Люди в забрызганных кровью измятых доспехах выли как волки, сбившись в беспорядочную толпу в центре долины. Лезли друг на друга, будто стараясь пробраться к середине и увидеть что‑то находящееся там. Тяжкий стон стоял над полем. Беспредельное, физически ощутимое отчаяние и боль рвали душу на части. Какой‑то гигант в черной броне, дико крича, сорвал с себя панцирь и вонзил себе в сердце меч. Кто‑то, обезумев, принялся рубить соседей. Те падали, даже не думая о защите. Затем кто‑то вонзил кинжал в грудь безумца. Это показалось мне актом милосердия… Потом что‑то изменилось. Безумие отхлынуло, и люди стали потерянно разбредаться в стороны. Кто‑то падал, не в силах сдвинуться с места. Кто‑то стоял обнявшись. Бородатые лица, залитые слезами.

И над этим всем звучала песня. Всего один куплет. Но именно она остановила безумие. И слова этой песни… Что‑то с хрустом сломалось внутри. Сокрушительная печаль охватила меня. Я тоже сел и заплакал вместе со всеми. Потому что ОН умер! ЕГО больше нет с нами…

 

Тонкостенный стакан с хрустом лопнул у меня в ладони. Сок потек по предплечью, мешаясь с кровью. Я смотрел, как эта странная смесь капает с локтя на линолеум пола. Эта песня… она была на чужом языке. Но я понял, о чем в ней пелось… Кажется, я снова заплакал. Утрата слишком велика. Мы потеряли ЕГО.

 

Через некоторое время я пришел в себя, стоя у окна и уткнувшись лбом в холодное стекло. Порезанная ладонь обмотана полотенцем. Вроде не болит. Я стоял и бездумно таращился на покрытый снегом ночной город. По Энгельса с шорохом проносились редкие машины. Сколько времени? Отклеившись от стекла, я потащился в ванную. Из зеркала над умывальником на меня глянула покойницкого вида бледная физиономия. Может, я спятил? Шизнулся, рухнул с дуба, сбрендил, сдвинулся по фазе? Ведь это всего лишь сон! Какого пня? Так недолго и боты заломить!

Однако что‑то внутри говорило мне, что это – не просто сон. Это как‑то связано… С чем? Хрен его знает… Я врубил душ и забрался под теплые струи. Постоял. Убрал холодную. Шипя, терпел, пока кожа не покраснела. Добавил холодной, убрал горячую. И так несколько раз. Порез засаднило. Плевать! Зато начал чувствовать себя человеком… Надо прибрать на кухне и ложиться спать. Завтра на работу.

Однако, пока прибирался, спать расхотелось. Да и страшновато как‑то. Вдруг снова приснится эта жуть. Я осмотрел свое ранение. Не такая уж и большая дырка. До свадьбы заживет! Налил еще соку в новый стакан и вернулся в комнату. Там все еще властвовала луна. Но я это дело пресек, включив торшер, и уселся за стол. Может, зарисовать сон? Но почему‑то мне показалось, что это не самая лучшая мысль. Вместо сна я набросал карандашом на листе бумаги спящую Светку. Лунные полусферы грудей, темные соски, изгиб бедра, мягкую складочку между бедром и низом живота. Это место мне кажется особенно сексуальным.

Светка что‑то пробормотала во сне и повернулась на бок. Ее грудь… Оп‑с! А мы не спим!

– Что, художник, – проворковала она, – будешь только смотреть?

– Отнюдь, – сказал я и бросил карандаш. Идет он к воронам, этот сон.

Я не знал тогда, что это – только начало.

 

* * *

 

В кои‑то веки я надел каску. Никогда не надевал. Это особый шик. Обычно на стройплощадке в касках не ходит никто. Хотя положено. Каску может надеть прораб или другое начальство, но мы, каменщики и стропаля, – не надеваем. Западло. Однако я надел. И она спасла мне жизнь.

Серые от ошметков раствора подмости. Серый снег. Мы выводим десятый этаж. Я положил два облицовочных кирпича ложком,[14] один тычком, для перевязки, и, остановившись, поискал взглядом молоток‑кирочку. Нужно отколоть «собаку». Молоток обнаружился возле полупустой банки с раствором. Я бросил кельму на выведенную стену, сделал пару шагов и наклонился за молотком. Подать‑то некому. Я молодой, а потому – без подсобника. Кирпич, раствор – все сам…

Рукоятка кирочки, отполированная до блеска рабочими рукавицами, как влитая легла в руку. Я взвесил в ладони кирпич и наметил точку удара. В этот момент кто‑то спрыгнул на мою подмость, но я не обратил внимания. Правильно отколоть «собаку» – это особое умение… Что‑то щелкнуло меня по каске. Легонько. Маленький сухой комочек раствора. Он еще медленно поворачивался у меня перед глазами, падая на грубые доски подмости, когда внутри меня что‑то предательски дрогнуло. «Откуда раствор?! Я же на самом верху!» Взгляд взлетел к небу и встретился с беззвучно падающими на меня днищами трех поддонов с кирпичом, перехваченными стальными змеями строп. На мгновение возникло и пропало видение ущелья, переполненного дико кричащими людьми в доспехах. А потом поддоны с грохотом врезались в доски подмости, выбив из них сухое крошево старого раствора…

Как я успел откатиться? Помогло ниндзюцу? Так я занимался без году неделю… Стропальщик, а это он спрыгнул на мои подмости, сказал емкое «Бля!» и принялся надсадно орать на крановщицу. Та неслышно материлась в ответ с высоты. Я стоял на одном колене, словно в поклоне перед Учителем. Сердце кузнечным молотом колотилось где‑то в гортани. Не надень я каску… Нипочем бы не услышал. И тяжелые поддоны впечатали бы меня в подмость… Вдруг оказалось, что я уже на ногах. Было такое чувство, что, оттолкнись я сейчас, и улечу куда‑то далеко‑далеко. Жив! Но как?

Тупо взглянув на кирпич в руке, я резко ударил молотком. Классическая «собака»! А что‑то внутри сказало: «Это предупреждение! Поддоны – это предупреждение…» О чем?

Тогда я не мог этого знать. А вскоре происшедшее забылось. Вал новой информации обрушился на меня. Тренировки отнимали все свободное время. В промежутках приходилось торчать с парнями у метро, отлавливая кандидатов в ниндзя. Временами мне снились яркие удивительные сны про мир под изумрудно‑зеленым небом. Но эти сны были светлы и полны тайны. В них больше не было надрыва и боли. И предупреждение спряталось в тайниках памяти.

Зима пролетела как одно мгновение.

 

Глава 4

Санкт‑Петербург. Парк Екатерингоф. Март 1992 г

 

– Это здесь! – Колька остановился. Вокруг нас шелестели под холодным ветром голые ветви кустов. Минус двадцать. Снега по колено. Вот такая хреновая весна.

– Где?

– Там, за кустами. Тут должна быть тропинка…

– А ты говорил, что здесь никто не бывает.

– Зимой – да. – Коляныч пригнулся, что‑то высматривая. – Ага! Вот она. Пошли, только тихо.

– Так никого же…

– Т‑с‑с! – Он приложил палец к губам. – Никого – это точно. А вот насчет «ничего»… Что‑то здесь точно есть…

Конечно, Колька знает, о чем говорит. Он занимался у Кутузова еще три года назад, когда я бороздил моря. Бросил через год по причинам, о которых предпочитает умалчивать. Учитель его не вспомнил, когда он пришел записываться снова и, единственный, правильно ответил на вопрос. Еще бы! Он уже знал ответ…

А это место… Коляныч говорит, что здесь они в ту пору занимались. Прямо посреди парка. А Учитель выбрал место неслучайно. По словам моего друга, здесь живет Дух. И Колька, добрая душа, решил мне его показать. В такой‑то дубак!

Я поежился – куртка у меня дохленькая – и следом за другом полез через сугробы к едва заметному просвету в кустах.

 

Оба на! Да ведь тут настоящий остров! Окруженный глубоким рвом, поросший здоровенными деревьями, он показался мне мрачным и заброшенным. Наверное, из‑за того, что мост, переброшенный через ров, представлял собой две обледенелые металлические балки, сиротливо чернеющие на фоне белого льда под ними. Когда‑то сверху был настил. Широкий, метра три, а в длину – все двадцать.

– Ты что, – свирепо прошептал я, – хочешь туда перейти? По этим ниточкам?

Я не преувеличивал. Балки были шириной в ладонь или чуть больше, скользкие даже на вид. До поверхности льда от них – метра два.

Колька прищурился.

– Что, страшно? – Вот зараза, издевается!

– Если один из нас гробанется, думаешь, второй дотащит его?

– Ладно тебе, – примирительно прошипел он, – неужто не интересно? Если хочешь, можешь рассматривать это как Малое Посвящение.

Тоже мне, сэмпай! Хотя праздновать труса и упираться – западло. Я кивнул.

– Хорошо. Показывай пример, Сусанин.

Он фыркнул и ступил на балку. Я молча смотрел, как он медленно идет, раскинув руки в стороны. Бесенок внутри так и подзуживал меня громко заорать, чтобы Колька испугался и… Нет. Я сдержался. Еще действительно навернется вниз головой…

Он благополучно пересек ров и махнул мне с той стороны: иди, мол.

Это оказалось не так трудно, как я думал. Главное – расслабиться и смотреть только на балку перед собой. Осторожно переступая, дышать, смотреть и идти. На стройке я бегал в валенках по краю стены на уровне девятого этажа. Но там с одной стороны все же было не так высоко, как с другой. Да и стена – в два с половиной кирпича – всяко пошире этой балки…

Добрался благополучно. Колька хлопнул меня по плечу и снова прижал палец к губам. Понял, понял. Молчу как рыба об лед. Ну, и где Дух?

Остров был почти идеально круглый, в поперечнике – метров сто. Деревья росли только по краям, а в центре зияла здоровенная плешь, покрытая снегом Девственно ровным, даже птичьих следов не видно, не говоря уж о человеческих. Мы нарушили эту девственность, обойдя плешь по кругу. Тишина. Даже ветер стих. Я вопросительно посмотрел на Кольку. Он с сомнением обозревал середину поляны, будто опасался, что оттуда что‑нибудь выпрыгнет. Я дернул его за рукав. Он аж подпрыгнул и зло покосился на меня. Какого черта?! Потом, решившись, уверенно зашагал к центру. Слишком уверенно. Я поплелся за ним, думая, что мы зря сюда приперлись. Ничего здесь нет. Остров как остров, и зря Колян так себя накручивает. А вот если мы тут проваландаемся до темноты, то переход через мост резко осложнится. Солнце ведь почти село уже.

Дошли, остановились. Колька застыл столбом, медленно поворачиваясь по часовой стрелке. Я начал злиться всерьез. Какого пня он из себя изображает? Бесенок победил. Придвинувшись ближе, я наклонился к плечу Коляныча, набрал побольше морозного воздуха в легкие и заорал:

– Бу‑у!!!

Реакция оказалась парадоксальной. Колька одним прыжком преодолел метра три, приземлился на корточки и обернулся лицом ко мне. Я собирался было заржать, когда увидел его лицо. Маску. Совершенно спокойную, ничего не выражающую личину. От этого меня пробрал такой ужас, что я едва не заорал снова. А Колька, уже не обращая на меня внимания, бросился прочь, к мосту. Остолбенев, я смотрел, как он несется, разбрасывая фонтаны снега, как будто за ним гонится тигр. Открыл рот, чтобы позвать его… И услышал позади себя громкий треск.

Мелькнула мысль, что все‑таки меня разыгрывают. Колян договорился с парнями, они спрятались здесь и пугают. Треск раздался снова, гораздо ближе. Состроив небрежно удивленную мину, я обернулся. Но где же… И увидел.

Вмятину в снегу. Как будто на наст положили здоровенный шар диаметром в метр. Положили и убрали. Или… шар невидимый. Я еще смотрел на эту яму – она была метрах в пяти от меня, – когда раздался новый треск, и слева, уже в двух метрах, сама собой образовалась еще одна…

Нельзя сказать, что я испугался. Испуг – это нечто вполне объяснимое и в общем нормальное… То, что охватило меня, было первобытным, животным ужасом, содравшим с меня все человеческое. Установки, тренинги, контроль исчезли, будто сорванные ураганом. Осталась большая, неуклюжая обезьяна, потерявшая всякую способность соображать.

Я заорал. Я завизжал и завыл. Но все это я делал уже на бегу. Глубокий снег совершенно не оказывал сопротивления. Казалось, будто я лечу над поверхностью. Скорость превзошла всякое воображение. Мелькнули деревья, под странным углом зрения пронесся и исчез ров с замерзшей водой. Треск преследовал меня по пятам. Я почти ничего не слышал и, кажется, временно потерял способность видеть. Но потом сквозь гул крови в висках и настигающий треск я все же услышал:

– …ядь! Беги сюда! Твою мать! Сюда, придурок!!!

В себя пришел уже на мосту. Большую часть пролетев с разбегу, я застрял на последних метрах. Ни назад, ни вперед. Будто что‑то схватило меня за шиворот и держит. Колька стоял у самого края балки и, судя по раскрытому рту, что‑то орал. А лед под мостом вдруг затрещал и стал проседать. Сквозь разломы проступила черная, жуткая вода… Потом меня рвануло со страшной силой, и я оказался на берегу…

 

Мы валялись в снегу метрах в трехстах от кустов, через которые пробирались до этого к острову. Меня трясло. Зубы стучали. Колька (я вспомнил – это он выдернул меня с моста!) изысканно матерился, превзойдя даже боцмана, с которым мне довелось служить в свое время. А тот был великий матерщинник…

Через некоторое время Коляныч все же иссяк и принялся смеяться. Я, к своему удивлению, присоединился к нему. Истерика, вот что это такое! Я думал об этом и заходился в хохоте. Мы валялись в сугробе, смеясь и кашляя, а потом Колька кое‑как поднялся на ноги и, продолжая похохатывать, произнес:

– Ну… Ну и… Ну ты… Игореха и кретин! Я… предупреждал! Надо молча… Но как ты бежал! По кругу… По кр… кругу! А орал! А на дерево!

– Как – на дерево? – Я даже смеяться перестал.

– Да просто! Бежал, бежал по земле, забежал на дерево, спрыгнул и дальше…

– Врешь!

– Да нет! Завтра днем, если хочешь, следы посмотрим. Там дерево чуть под наклоном растет…

– Ну его, знаешь ли, – сказал я. – Ты мне хоть денег плати, а туда я больше не пойду.

 

Странно работают у человека мозги. На самом‑то деле мы не верим во всякую такую мистику, даже если не отметаем ее существование с порога. Слушая байки на потусторонние темы, мы все относимся к ним по‑разному: отрицаем напрочь, злимся, насмехаемся, переводим все в шутку, а ежели имеется хоть капелька романтики в крови – верим. Но верим не до конца. Просто нам хочется немножко таинственности, сказки и волшебства. Часто в ответ на очередную быличку мы выдумываем свою. В конце концов у каждого человека в жизни случалось необъяснимое происшествие. Другое дело, что почти каждый умеет это необъяснимое объяснить чем‑то банальным. Ум защищается. Нормальный предохранитель. Механизм, следящий за тем, чтобы система не пошла вразнос…

Другое дело, когда мы сталкиваемся с ЭТИМ в реальности. Вот тут мы начинаем верить. Иногда – до поноса. И удивляемся: как же это другие ничего такого не видят? Это же есть!

Вот и я, оказывается, не верил. Хотел верить, – да! Но на самом деле… Даже когда Учитель показывал всякие фокусы, я убеждал себя, что это вроде гипноза. Гипноз ведь наукой обоснован? Признан? Работает? Значит, это он и есть. Ну, плюс еще мастерство, конечно…

Теперь же я ехал домой, глядя вокруг широко раскрытыми глазами. Нет, я не видел больше никаких духов и чертей. Я и того‑то не видел. Зато ощущал! Всем своим существом. И это ощущение мне здорово не понравилось.

Глядя на окружающих меня, деловито снующих людей, я поражался их закрытости, закупоренности и замкнутости. Как будто они сами посадили себя в прочные непрозрачные банки с прорезями. И через эти прорези видят только то, что им кажется понятным и относительно безопасным. Хотелось заорать: «Люди, очнитесь! Это же есть! Оно среди нас!» Но я не орал, конечно. Скворцова‑Степанова как раз на Удельной. Закроют…

Вполне возможно, я действительно сумасшедший. (Защитные механизмы работают и у меня.) Все привиделось. Ничего не было. Колька меня разыграл.

Придя домой, рухнул в постель и долго лежал, с натугой ворочая в голове ставшую уже классической цитату: «Я сошла с ума! Какая досада!» Первая Встреча с Силой… О том, что это была именно она, – я узнал позже, прочитав несколько томов Кастанеды. А пока я валялся, кутаясь в одеяло, и пытался убедить себя, что ничего не случилось.

Потом уснул. И увидел сон. Удивительно приятный, спокойный. Один из тех – про мир под зеленым небом, – что снится мне уже давно, но в разных вариантах. На этот раз во сне был рассвет, горы, непривычного вида крепость и человек на смотровой площадке самой высокой башни. Меч в его руках сиял, будто сделанный из горного хрусталя…

 

Где‑то. Когда‑то

 

Мальчик проснулся, когда бледный утренний свет уже проник в комнату. Суматошно вскочил и, натянув кильт из клетчатой ткани, подхватил ножны с тяжелым учебным мечом. Быстро оглядел комнату, сунул меч под мышку и, плеснув себе в лицо пару горстей воды из стоящей в углу бадьи, выскочил наружу. Мальчика звали Тио. Он снова проспал.

Ступени каменной лестницы, завиваясь спиралью, вели наверх. Пробегая мимо редких бойниц, мальчик видел, что солнце уже показалось над горным хребтом. Что скажет отец?! Подумав об этом, Тио побежал еще быстрее. Наверх он выскочил, совсем запыхавшись, – Башня Стражи очень высокая…

Отец стоял посреди площадки и Беседовал с Мечом. Его могучие плечи, сплошь покрытые сложной вязью ритуального узора, мерно двигались. Эохайд Горный Вихрь начинал уже вторую часть Разговора. Всего частей девять, и вчера Тио успел только к пятой. Мальчик поспешно сбросил ножны с клинка и встал слева и чуть сзади отца так, чтобы видеть все его движения. Сосредоточился…

Лист, Двойной Лист, Плащ пилигрима, Поток, Водяное колесо… – фразы сменяли одна другую. Отец молчал, хотя давно заметил Тио. Сердится? Поворот, Ветер с Гор, Падающий Лист, Твердь… Девять фраз в каждой из девяти частей…

Острие отцовского меча взблескивает перед самыми глазами.

– Ты невнимателен, сын. И ты снова проспал.

Его меч рубит крест‑накрест… и сразу снизу вверх. Легкое прикосновение к левому предплечью. Совсем не больно! Но Тио знал, что на месте прикосновения сейчас открылся длинный тонкий порез, из которого течет кровь. Не важно! Его руки покрыты десятками тонких шрамов. Тело уже привыкло к кровопотере и быстро восстанавливается. Когда Тио станет взрослым, это пригодится в бою. Но в настоящем бою он уже остался бы без руки…

Отец наступал, полосуя воздух короткими движениями клинка. Его меч – как живой. Кажется, что он сам изгибается, стараясь достать руки Тио. Мальчик сосредоточился и провел контратаку. Мимо! Но отец одобрительно кивнул и усилил натиск. Мальчик постарался передвинуться так, чтобы поставить отца лицом к солнцу. Тот парировал его замысел коротким шагом. Как же мала смотровая площадка!

 

– Ты сегодня неплохо двигался, сын. – Отец вылил на себя ведро ледяной воды и с наслаждением фыркнул. Тио последовал его примеру. Бр‑р‑р! Какая студеная!

Отец усмехнулся, глядя на выражение лица мальчика. Тио насупился.

– Через пять солнц ты станешь взрослым, сын. Привыкни к тому, что воин несет ответственность за все, что с ним происходит. Если ты не усвоишь это, в одно прекрасное утро смерть подкрадется к тебе, пока ты будешь сладко спать.

– Да, отец!

– И помни: твои братья еще слишком малы. Ты – старший!

Тио понимал, что это значит. Через пять лет ему исполнится семнадцать. Тогда он получит взрослое имя. И сможет отправиться в Странствие, чтобы заслужить честь быть Наследником. Отправится совсем один… Если Тио будет беспечен и погибнет в пути, а с отцом что‑то случится, клан останется без вождя… Но разве с таким воином, как отец, может что‑то случиться?

 

Глава 5

Санкт‑Петербург. Апрель 1992 г

 

– У! И! Ю!

Рык отражается от стен зала. Сорок человек одновременно делают одни и те же движения. У! – Сицен‑но камаэ, ноги на ширине плеч. Твердость духа. И! – Конго но камаэ. Шаг правой ногой назад. Левая рука выстреливает вперед. Ладонь жестко расправлена. Чистота помыслов. Ю! – Итимондзи‑но камаэ. Единые врата. Правая рука оттянута к виску, натягивая невидимую тетиву.

– О! – Пальцы рук формируют «козу»: указательный и мизинец оттопырены, большой прижимает два остальных.

– У! И! – инструктор взревывает тигром. Выпад вперед. Удар! Замереть на одной ноге. Ощущение парения в высоте…

– Ю! – нога опустилась на пол. Левая рука взлетает вверх. Готовность!

Я двигаюсь вместе со всеми. Черная ткань то мягко шелестит, то резко хлопает при быстрых движениях. В груди клокочут звуки дзюмон – мантры, которую читает инструктор. Смена состояний – Огонь, Воздух, Вода, Земля, Дух! Одинаковые черные фигуры вокруг и разлитая в пространстве Мощь. Круто!

– О! – фронтальное положение. – О!!! – Хира итимондзи‑но камаэ – руки в стороны, присесть, чуть наклониться.

– И! – выпад влево. Удар! – Ю! – выпад вправо. Удар!

– О! – вибрация, кажется, сотрясает стены. – ИРЮ! – позиция медведя, вставшего на дыбы. Когтистые руки‑лапы взлетают вверх… И опускаются, складываясь в мудру Онгюо‑ин. Знак невидимости. Чудится, что фигуры вокруг начинают затуманиваться и таять.

– И! – сесть в фудоза, левая нога под собой, правая подвернута спереди, как в полулотосе.

– О‑о‑о! – перейти в сейдза, – положение на коленях.

– Рэй! – поклон. Камаэ‑но ката[15] закончена. Осталось всего пять повторений. Вот инструктор поднимает руку…

Дверь распахнулась совершенно беззвучно. В первый миг я подумал, что в коридоре пожар. Эти черные клубы, ворвавшиеся в зал… Нет, почудилось. Клубы исчезли, но материализовался Учитель.

– Ю! – взвыл инструктор, падая на колено. Восемьдесят рук дружно хлопнули в пол – все склонились в поклоне. Некоторое время ничего не было слышно, кроме дыхания занимающихся. Выждав положенные пять секунд, я медленно выпрямился. Учитель стоял прямо посреди зала рядом со мной! Сила волнами исходила от него. Меня качнуло. Сидеть! – приказал я себе и замер, обратившись в статую.

Учитель молчал. Звенела тишина.

Потом он сдвинулся с места и потек к первой шеренге. Движения его были такими плавными, что свободная одежда не издавала ни малейшего шороха. Остановился рядом с инструктором, обернулся и посмотрел на нас.

– ТЕ ИЗ ВАС, – тишина с хряском разошлась по швам, – КТО ЕЩЕ НЕ ПРИВЕЛ В ЗАЛ ПО ДЕСЯТЬ ЧЕЛОВЕК, ДОЛЖНЫ ЗАПЛАТИТЬ В ТЕЧЕНИЕ НЕДЕЛИ ПО СТО ДОЛЛАРОВ. ИЛИ НАЙТИ ЛЮДЕЙ. КТО НЕ СМОЖЕТ – ПУСТЬ УБИРАЕТСЯ! А КТО НЕ ЗАХОЧЕТ… Ю – У!!! – в руке его возникла короткая палка, из которой со звоном выскочило изогнутое лезвие боевого серпа.

Куда там инструктору! Рев ударил меня словно бревно. Я скрючился, хватая ртом воздух. Черт! Я же давно привел…

– ЗНАНИЕ ТРЕБУЕТ ЖЕРТВ! ЕСЛИ ВЫ НЕ ГОТОВЫ ЖЕРТВОВАТЬ РАДИ НЕГО ТАКОЙ МАЛОСТЬЮ, КАК ВРЕМЯ И ДЕНЬГИ, ВАМ НЕЧЕГО ДЕЛАТЬ ЗДЕСЬ! – как он ухитряется так говорить? Вот уж «двери наших мозгов посрывало с петель»! Эхо металось по залу, как обезумевшая птица. Кама исчезла из руки Учителя.

– ЕЩЕ ОДНО. МНЕ НУЖНЫ ЧЕТВЕРО ТЕЛОХРАНИТЕЛЕЙ. ИМИ БУДУТ… – он снова пошел между рядов, – ТЫ! – парень вздрогнул и поклонился, – ТЫ! – Колька! Он выбрал Кольку! – ТЫ! И ТЫ!

Я поклонился даже раньше, чем сообразил, что Учитель указал и на меня тоже. Словно непонятная Сила пригнула меня к полу. Атас!

Но что теперь будет?

 

* * *

 

– Внимание. – Учитель вытянул руку вперед, будто собирался схватить кого‑то из нас за глотку. Но голос его звучал буднично, не так, как в зале. – Вы четверо будете работать у меня. Всего вас девять человек, но четверых из тех, кто был, пришлось заменить вами. Вас введут в курс дела, НО! Я хочу предупредить всех: НИКТО СНАРУЖИ НЕ ДОЛЖЕН ОТ ВАС УЗНАТЬ НИЧЕГО, ЧТО ПРОИСХОДИТ ЗДЕСЬ! Я повторяю: НИКТО! Учтите, что Я вас наказывать не буду…

Это не прозвучало так, будто наказания не будет вовсе. Он не накажет, но кто‑то… Или Что‑то.

– Еще, – продолжил Учитель, – я требую беспрекословного повиновения. Если кто‑то из вас не готов подчиняться – пусть уходит сейчас. Потом будет поздно.

Мы переглянулись между собой. Колька едва заметно пожал плечами. Двое других парней изобразили на лицах суровую решимость.

– Ну что ж, я предупредил. Теперь пути назад для вас нет. Вы будете получать достаточно денег, чтобы не беспокоиться о них. Но учтите: МНЕ ваша защита не нужна. Вы будете охранять этот дом. НИКТО НЕ ДОЛЖЕН ВОЙТИ СЮДА В МОЕ ОТСУТСТВИЕ. Это все…

Мы снова переглянулись: вот те на! Что такого в этом доме? Обыкновенный старый дом, каких на Ваське пруд пруди. Конечно, в квартире много чего ценного, но стоит ли ради этого держать в ней девятерых мордоворотов, да еще и денег им платить? Но раз Он говорит, что это все… Осталось только поклониться и отвалить на инструктаж к «старичкам», ждущим в прихожей. Я подумал, что все мы, без исключения, уже жалеем, что не использовали тот шанс уйти раньше, который Учитель нам предоставил. Деньги, конечно, хорошо… Но жути Кутузов понагнал на нас изрядно. И оказалось, это еще не все.

– Маленький нюанс. Печать. Мы заключаем с вами ДОГОВОР. Его надо подписать. Вы сделаете то, что я скажу. Вот адрес.

Он протянул Кольке листок бумаги, как бы назначая его старшим.

– По этому адресу быть в субботу в двадцать один ноль‑ноль. Позвоните в дверь и спросите Арсеньева Павла. Он будет дома.

– И что мы должны ему передать? – Колька принял делегированные полномочия.

– Вот это. – Учитель неуловимым движением выхватил из‑за пазухи маленький шипастый Сай[16] и положил на пол между собой и нами. – Убейте его.

Повисла гробовая тишина. Мне, как и другим, показалось, что я ослышался.

– Ч‑что? – один из парней осмелился переспросить.

– Я СКАЗАЛ: УБЕЙТЕ ЕГО!!! Ты глухой?

Парень не ответил. По лицу его растеклась смертельная бледность. Потом он вдруг вскочил и выбежал прочь. Кутузов даже не шелохнулся, чтобы помешать ему. Только подтолкнул оружие застывшему как статуя Кольке.

– Сделайте дело наверняка. Арсеньев должен умереть. Остальным оружие не обязательно, хотя можете взять свое. Двое держат, один убивает. – Учитель пробежал взглядом по нашим лицам, как будто ожидал, что мы после этих слов тоже сорвемся и убежим. – А такие, как этот, – кивок в сторону двери, – Гниль. Снаружи крепкий, а Дух – тухлятина, дерьмо. Я знал, что он струсит. В субботу вечером, после того как все сделаете, – придете сюда и доложите. О теле не беспокойтесь, бросьте на месте… Это и будет ваша подпись под ДОГОВОРОМ. Теперь идите.

Колька подобрал Сай, и мы, поклонившись, как зомби, вышли из комнаты. В голове стояла гулкая пустота. Очень трудно преступить закон. Не тот закон, который в УК. Тот, который в себе…

 

Глава 6

Санкт‑Петербург. Апрель 1992 г

 

– И что теперь делать?

Мы стояли у входа в метро «Василеостровская». Стояли втроем и смотрели друг на друга, как приговоренные к смерти. Падал мокрый мерзкий снежок, временами переходящий в дождь. Серое небо, серые, понурые люди. Хреново…

– Не знаю, как вы, парни, – Серега трясущимися руками прикурил сигарету, – а я в этом участвовать не желаю. Миха правильно слился, разве что слишком вызывающе. Я вот потише сделаю… Просто не пойду туда, и все.

Мы с Колькой промолчали. Может, это и выход – не пойти. Страшно ведь. Убить человека… Добро бы еще мы знали – кто он и что сделал. А так… Но не пойти, это как‑то… в падлу.

Коляныч поежился, будто Сай под одеждой обжигал его.

– А может, сходить? В конце концов, можно слиться в последний момент… – неуверенно произнес я.

Серега даже курить перестал. Раззявил варежку и смотрел на меня, как на шизнутого. Сигарета прилипла к его нижней губе.

– Ты… – он отлепил сигарету и с омерзением бросил в лужу, – ты ненормальный! Наверняка этот бандит будет сле